Текст книги "Параллельный мальчик (сборник)"

Глава 16. Обратный путь

Когда ехали в машине на фирму «Тошиба», мне грустно сделалось. Вспомнил мамино письмо в редакцию. Конечно, мама меня любит, о чем разговор… Но если любишь, то надо же человеку верить, правильно я говорю? Написала бы она: «Мой сын – Хранитель планеты, и отстаньте все от него! Попал в Японию, значит, так нужно!». Вот это было бы да…

Катюша рядом сидела. Сразу заметила, что я губы надул. Девчонки вообще чуткие. Придвинулась ко мне, шепчет:

– Ничего, Бепс, вот вернемся, мы им покажем, как планету хранить!

– А может, остаться хочешь? – шепнул я. – Накупим электронных игр, будем с утра до ночи играть…

Она как отпрыгнет от меня. Глаза круглые.

– Да ты что! А мама?!

– Мама думает, что я больной.

– Передумает. Маму не выбирают. Какая есть, такая есть… Ничего, мы им простим… – Катька отвечает рассудительно.

Мы друг к дружке склонились и стали план вырабатывать. Тэйко-сан впереди сидела. Ушки свои японские навострила, но мы тихо шепчемся, она ничего не слышит.

Самое главное, надо было сработать четко. Я незаметно еще в машине на дудочке координаты Ленинграда поставил и положил дудочку в карман, под руку.

– Следи за мной, – наставляю Катьку. – Как только я скажу «гуд бай» – ты уж ни секунды не медли.

– За меня не бойся, – Катька говорит.

Приехали на фирму. Японцы к дверцам подбегают, распахивают, ведут куда-то… Я дудочку в кармане сжимаю, даже пальцы вспотели.

Представляют нас директору, или кто там он у них – не знаю. Снова вежливые обороты. А я их уже не слушаю, мне бы только до ПИНГВИНА добраться.

– Хочу говорить с господином Мацукатой, – заявляю.

Опять нас ведут по коридорам и приводят в электронную лабораторию. Наконец я этого Мацукату увидел. Маленький такой японец, довольно молодой.

– Я намерен с вами сотрудничать, – говорю ему. – Только покажите сначала, над чем вы работаете.

Катька рядом со мною, ни на шаг не отходит. Но и сопровождающие тоже не отходят ни на шаг.

Мацуката повел нас в соседнюю комнату. Смотрю, а там на пластиковом столе, в окружении каких-то приборов, топчется мой Глюк. Исхудал, бедный, глаза тоскливые и нервные. Японцы его рентгеном просвечивают. На экране – что-то невообразимое. Какая-то электронная схема, сложней, чем в телевизоре.

– В настоящее время, – говорит Мацуката, – мы исследуем сложный электронный прибор. Судя по всему, это некий передатчик, но зачем он сделан в форме пингвина и на каком принципе работает – пока загадка.

– А где вы его взяли? – спросил я как бы между прочим.

– Мы получили его по обмену от дружественной фирмы, – ответил Мацуката.

«Вот врет! – думаю. – Это Панасоник-то у них – дружественная фирма?!»

– Мы могли бы, – говорит, – заняться также исследованием вашего прибора…

– Ну что же, господа, – начал я важно, а сам ближе к ПИНГВИНу подбираюсь. – Ваши деловые предложения очень заманчивы. Они вполне в духе японского гостеприимства. Однако, вы сами понимаете, их надо хорошо обдумать…

Я уже был рядышком со столом, на котором стоял ПИНГВИН. И не успели японцы опомниться, как я схватил ПИНГВИНа в охапку и прокричал скороговоркой:

– Я у себя дома подумаю, хорошо? ПИНГВИН мой, учтите! Спасибо за внимание! Гуд бай!

Катька ко мне бросилась, я ее сграбастал, мы пригнулись к полу, сжались в комочек. Я молниеносно выхватил дудочку и дунул в нее…

Радиус пространства, которое я хотел отправить домой, был совсем маленьким. Я его заранее выставил, чтобы не дай бог, кого-нибудь из японцев не прихватить. Или кому-нибудь ногу не оттяпать. Поэтому мы и сгруппировались.

Раздался шип, треск, грохот. Прощай, Япония! Прощай, котенок! Я успел увидеть перекошенное лицо Тэйко-сан – и мы исчезли. Очень бы хотелось посмотреть на японцев, как они на это среагировали, но – увы! Мы домой отправились.

Прилетаем через секунду в Ленинград и – попадаем в шкаф!

Во дела! Тут нам повезло меньше, чем в саду камней. Барахтаемся в каких-то тряпках, платьях, костюмах… Ничего не понимаем, темно… Вдруг дверца распахивается, мы вываливаемся на пол. И тут же – дикий крик!

Кричала девочка лет шести. Она сидела за столиком рядом со шкафом, что-то рисовала, а тут мы вывалились с ПИНГВИНОМ. Каждый бы испугался.

Смотрю – квартира незнакомая, девочка тоже мне абсолютно неизвестна. И орет вдобавок. Не успели мы опомниться, как в комнату вбежал человек в брюках и в майке. Наверное, папа девочки.

– Что такое? Почему ты…

Тут он нас увидел. И остолбенел, конечно.

– Вы кто такие? Что здесь делаете?

А я так обрадовался, что он на русском говорит, а значит, мы дома, что даже хотел его расцеловать. Бросился к нему, руку протягиваю.

– Мы из шкафа! – кричу. – То есть из Японии! Понимаете?

Тут его тоже перекосило, как Тэйко-сан. На ПИНГВИНа обалдело посмотрел, к шкафу кинулся. Распахнул обе дверцы, а там – ужас! Весь их гардероб сильно попорчен. Ведь мы же своим пространством ихнее пространство выжгли! А в нем костюмы были, платья. Остались одни ошметки. Причем висящие на плечиках. Полпиджака, кусок свитера, юбка с выжженым полумесяцем…

Дядька аж зарычал! Кинулся к двери, кричит:

– Ксения, вызывай милицию! Быстро! Я их подержу!

– Что случилось?! – откуда-то женский крик.

В общем, переполох. Прибежала тетенька, заголосила, потом она принялась по телефону милицию вызывать. Дядька нас сторожит, жена в трубку объясняет, что у них в шкафу завелись преступники из Японии… Девочку они, слава богу, увели в другую комнату.

Вскоре приехали милиционеры, осмотрели шкаф с одеждой, спросили, откуда мы взялись. Я сказал, чтобы они позвонили в Министерство иностранных дел. Что там про нас знают.

– Ладно, поехали в отделение, – лейтенант вздохнул. – Покою нет от этих неформалов.

Очень обидно мне стало. Почему-то казалось, что на Родине должны цветами встретить. Ведь мы с победой вернулись. ПИНГВИН снова наш, и можно спокойно хранить планету! А тут опять разборки начинаются!

– Смываться будем, – шепчу Катьке. – Не отходи от меня.

А сам уже дудочку в кармане настраиваю на отклонение гравитации. Вывели нас во двор. Стоит милицейская машина. Нас подвели к ней сзади, стали дверцу открывать. И тут я достал дудочку, Катька сделала ко мне шаг, и я свистнул.

Мгновенно вокруг нас с Катькой возник светящийся шар. Мы оторвались от земли и в этом шаре поплыли.

– Стой! – лейтенант закричал.

Но было уже поздно. Мы поднимались все выше. Милиционеры задрали головы, у них даже фуражки попадали – мы были на уровне восьмого этажа.

Приятно лететь в невесомом шаре! Правда, страшновато немного. Внизу дворы и улицы, дома, деревья, а ты плывешь, как семечко одуванчика по ветру, и светящийся мир слегка потрескивает электричеством.

– Куда полетим? – спросила Катя.

– Летим к Дмитрию Евгеньевичу. Надо все разузнать, – сказал я и направил кончик дудочки к Петроградской стороне, а мы в этот момент над Васильевским островом летели. Мимо нас проплыл золотой ангел на шпиле Петропавловской – вблизи он оказался огромным. Я направил кончик дудочки вниз, и мы приземлились в парке вблизи памятника «Стерегущему».

В парке было пусто и темно. Мои часы с телевизором показывали половину девятого вечера.

Глава 17. Разговор с историком

Дмитрий Евгеньевич чуть не прослезился, когда нас увидел. Засуетился, пальтишко с Катьки снимает.

– Дети вернулись… – бормочет. – Счастье-то какое! Я так за вас волновался. Живы-здоровы… И с ПИНГВИНом…

Он проводил нас в кабинет, крикнул жене и дочери, чтобы нас покормили быстренько. В кабинете поставил перед ПИНГВИНом книгу «Наполеон Бонапарт», чтобы птицу подпитать информацией. Нас с Катькой на диван усадил.

– Ну рассказывайте! Здесь ходят дикие слухи.

А жена с дочкой уже котлеты несут с макаронами, чай, бутерброды с сыром… Мы с Катькой как накинемся! Давно нормальной еды не видали. В Японии все крабы да кальмары.

– В общем, все в порядке, – говорю я, а сам жую. – Японцы отнеслись к нам неплохо, хотя и пытались купить с потрохами…

– Вот-вот! Этого я и боялся! – воскликнул Дмитрий Евгеньевич.

– Но мы не поддались и удрали! – сказал я.

– Они со мной тоже долго беседовали, чтобы я на Бепса повлияла, – вдруг призналась Тимошина.

– Что же ты им отвечала? – заинтересовался историк.

– Я сказала, что лучше у себя дома в бетонной трубе сидеть, чем у них в Японии – в видеобаре!

– Это ты правильно, Катюша… Хотя и дома лучше было бы не в трубе сидеть. Надоели эти трубы… – проворчал Дмитрий Евгеньевич. – Давайте-ка рассказывайте подробно. С самого начала.

И я ему рассказал с самого начала: и про сад камней, и про отель, и про пресс-конференцию…

Смотрю, у нашего Дмитрия Евгеньевича глаза опять стали влажными. За платком в карман полез.

– Я читал твои слова в «Морнинг стар», – говорит. – Это газета английских коммунистов, я ее регулярно читаю. Порадовался за тебя. Действительно, дело это новое – планету хранить. Не грех и поучиться…

– А в наших газетах печатали? – спрашиваю.

– Нет пророка в своем отечестве, – опять вздохнул историк.

– Чего? – спросили мы с Тимошиной разом.

– Пока не видел, – сказал он.

Ну, я дальше рассказываю, как отправил домой Бубликова с Панасоником, японцам сцену попортил… Дмитрий Евгеньевич улыбается, головой качает. Я и про фирму «Тошиба» рассказал, как мы оттуда деру дали, и, наконец, как от милиции улетели.

– Вот мы и здесь, – говорю. – А у вас какие новости?

Дмитрий Евгеньевич нам поведал, что после нашего отлета в Японию трубы с пустыря убрали. Включая и ту, нами испорченную, из которой мы кусок прихватили. В школе со всеми беседовали – с учителями и ребятами: не имел ли я намерений бежать за границу. Когда узнали из японских газет, что мы с Тимошиной там, маму срочно попросили написать письмо в редакцию…

– А что я больной, ее тоже попросили написать? – спросил я.

– Нет, это она сама, – сказал Дмитрий Евгеньевич.

У меня на душе совсем муторно стало. Как представил, что опять придется всем доказывать, что я не верблюд… Ох-хо-хо…

Историк на часы посмотрел.

– Давно вы из Японии? – спрашивает.

– Часа не прошло, – говорю.

– Прекрасно. Давайте-ка по домам. Здесь, вероятно, еще не знают о вашем исчезновении из Токио. Но скоро узнают. Вам надо поговорить с родителями, пока не явятся из министерства, редакций и еще откуда-нибудь. Нужно родителей убедить.

– Как же их убедишь? – спрашиваю.

– Вот уж не знаю. Покажешь маме ПИНГВИНа, расскажешь обо всем. Должна же она понять, что у тебя такая миссия!

– Дмитрий Евгеньевич, пойдемте со мной. Вам она больше поверит, – взмолился я.

Историк насупился, помолчал.

– Боренька, вы должны меня понять, – он опять на «вы» перешел. – Вы уже не тот Боря Быстров, что были два месяца назад, когда впервые прилетел Марцеллий. Вы сделали первый шаг на пути к Хранителю. Вы сказали миру, как собираетесь нашу планету хранить. Вы сказали, что на ее звездном пути есть цель…

– Я это сказал? – испугался я.

– Да, именно так было написано в «Морнинг стар»… И вы хотели бы узнать эту цель. Вы показали миру, что вас не интересуют деньги, почести, райская жизнь…

– Когда я это показал? – испугался я.

– Ну вы же вернулись домой! – рассердился историк. – Вы вернулись к себе, и вам здесь тоже предстоит на каждом шагу доказывать истинность вашего призвания. И никакие поводыри вам не нужны!

– Дмитрий Евгеньевич, я не понимаю! Вы как-нибудь попроще! – взмолился я.

– Не могу я тебя за ручку водить! – опять рассердился историк. – Ступай к маме и действуй сам. И дальше сам! Сам! Понимаешь? Я могу тебе только что-то посоветовать, но ты сам должен решать – следовать моему совету или нет. Вот так.

Я задумался. Со стены смотрел на меня портрет бородатого старика, отца Дмитрия Евгеньевича, бывшего Хранителя планеты. И Пушкин, и Толстой, и Данте смотрели на меня со стен, будто чего-то ждали от меня.

Я встал.

– Катюша, иди домой, поговори с мамой. А я пойду к своим… Нам должны поверить.

– Я вам советую оставить у меня дудочку Марцеллия, – сказал историк. – Мало ли… У вас могут ее попросить… Отобрать…

– Хорошо, я согласен.

– Борька, как же они нам поверят… без дудочки? – спрашивает Катюша.

– Я Хранитель, Катя. В меня должны поверить без волшебства, – сказал я.

Я посадил ПИНГВИНа в картонную коробку, которую принес Дмитрий Евгеньевич, и мы с Катей ушли.

Расстались мы на нашем пустыре. Бетонных труб и в самом деле уже не было, площадку разровняли бульдозерами и даже воткнули кое-где чахлые деревца. Я на минутку включил телевизор в часах. Шла программа «Взгляд». Ведущие говорили о нас с Катькой и обещали связаться с корреспондентом в Японии, чтобы он рассказал, как мы там себя ведем.

Но мы были уже здесь. Дома.

Финал от автора

…Вот все, что рассказал мне Хранитель ночью в пустом грузовом лифте, остановившемся между этажами нашего кооперативного дома. Когда он закончил, я машинально взглянул на часы. Была половина шестого утра.

Мы оба уже сидели на полу, привалившись спинами к стенкам лифта. ПИНГВИН в коробке упорно читал журнал «Нева».

Хранитель зевнул. Мне тоже очень хотелось спать. Я пережил вместе с Хранителем его историю, и сейчас наступило расслабление. Недоверие и тревога сменились уверенностью в том, что все идет правильно и в Хранителя можно верить.

И мы задремали. Как солдаты после боя перед новым боем.

Проснулись мы, наверное, часа через два от громких звуков, доносившихся снаружи. Кто-то бегал по этажам, переговаривался, до нас донеслась громкая фраза:

– Лифт не работает!

– Так пошлите за механиком! – приказал чей-то голос.

– Товарищ майор, прочесывание микрорайона закончили. Никого не обнаружено! – доложил кто-то.

– Не мог же он сквозь землю провалиться!

Я понял, что ищут Хранителя. И он это тоже понял, но не испугался, только протер ладонями лицо, вздохнул и поднялся на ноги, готовый к новым испытаниям.

Вдруг лифт дернулся и поехал вверх. Он остановился на одиннадцатом этаже. Мне нужно было выходить. Поколебавшись немного, я спросил:

– Можно, я поеду с вами?

– Вы хотите подтвердить мои слова? – усмехнулся Хранитель.

– Нет. Я хочу узнать, чем это кончится. У каждого из нас своя работа, – сказал я.

– Пожалуйста, – он нажал кнопку шестнадцатого этажа.

Мы вышли из лифта – Хранитель нес коробку с ПИНГВИНом под мышкой.

На площадке шестнадцатого этажа дежурили два милиционера. Они переглянулись, увидев нас, но ничего не сказали, а молча пошли за нами к дверям квартиры Хранителя.

Дверь была распахнута. На площадке курил молодой человек в костюме и при галстуке. Он поспешно затушил сигарету и вошел вслед за нами в прихожую.

Квартира была полна народу: милиционеры, люди в штатском с фотокамерами и без, пионеры. Я догадался, что молодая дама в очках – учительница Татьяна Ильинична, а высокая девочка рядом с нею – Дуня Смирнова.

В прихожей к Хранителю бросилась девчонка с короткой стрижкой.

– Бепс, ты нашелся!

– Погоди, Катя, – тихо сказал ей Хранитель и вошел в комнату.

На диване сидела мама Хранителя с мокрой тряпкой на лбу. Врач в белом халате измерял ей давление.

По обеим сторонам дивана стояли могучие санитары в белых халатах, скрестив на груди волосатые руки.

– Мама, – сказал Хранитель.

Она бросилась к нему, волоча за собой приборчик для измерения давления, обняла, зарыдала… Мокрая тряпочка свалилась с маминого лба на макушку Хранителя. Врач в растерянности топтался сзади, будто привязанный к маме резиновой трубочкой фонендоскопа.

– Господи, Бабася, как ты похудел! На тебе лица нет… Тебе нужно немедленно лечиться, мы тебя поставим на ноги… Мальчик мой, – шептала мама.

Могучие санитары сделали шаг вперед.

– Ну скажи мне, что все прошло, все кончилось… Я не могу так. Ты был таким славным, нормальным мальчиком, и тут эта болезнь… – мама плакала и целовала Хранителя.

– Все кончилось, мама, – сказал он.

– И слава богу! Я так рада… – Мама уже улыбалась сквозь слезы. – Наконец-то ты взялся за ум.

К ним подошел человек, который курил на лестнице, и вежливо проговорил:

– Извините, Светлана Викторовна, нам необходимо переговорить с вашим сыном.

– Нет-нет, только не сейчас, – мама заслонила собою Хранителя. – Вы же видите, мальчик выздоровел, но он очень устал. Потом, потом!

– Мама, я не понимаю тебя. Что значит «выздоровел»? – спросил Хранитель.

– Ну ты же больше не будешь… это самое… говорить, что ты хранишь планету?

– Говорить не буду, – кивнул он. – Я буду ее хранить.

Тут все заволновались, Дуня выкрикнула: «Вот! Вот! Он не исправился! Что я говорила!». Мама отшатнулась от Хранителя, кинула взгляд на врача. Врач поднял руку.

– Тихо, товарищи!.. Борис, я тебя правильно понял? Ты по-прежнему утверждаешь, что у тебя есть… миссия? – строго спросил он.

– Есть, – вздохнул Хранитель. – Но вы только не волнуйтесь. Это я сделаю сам. Я сам разыщу важное для планеты и сообщу нашим друзьям в Центре Вселенной.

Врач сделал знак санитарам. Те двинулись к Хранителю.

– Боже мой… Немедленно на обследование, – сказала мама.

– Стойте! – вдруг закричал Хранитель.

Он нагнулся к коробке, стоявшей у его ног, и вытащил оттуда ПИНГВИНа. Птица осмотрела присутствующих и похлопала крыльями.

– Дайте мне, пожалуйста, бумагу и карандаш, – шепнул мне Хранитель.

Я быстро извлек из портфеля блокнот, вырвал из него лист и протянул Хранителю вместе авторучкой. Он наклонился над коробкой, повернул ее боком и, положив на нее листок, размашисто начертал: «Марцеллий! Мама мне не верит!».

Потом подумал, зачеркнул и написал новую фразу: «Марцеллий! Мама не верит в меня!».

Листок он положил перед ПИНГВИНом.

ПИНГВИН наклонил голову, слегка скосив ее вбок, и взглянул на лист бумаги.

Все замерли, наблюдая за этой сценой.

Прошло несколько секунд, и вдруг за окнами будто стало всходить солнце. Золотой свет лился с небес – теплый, мягкий, переливающийся всеми оттенками желтого и оранжевого. Он проник и в комнату, окружив всех слабым золотистым сиянием, отчего лица у присутствующих сделались добрее и мягче.

И я понял, что это разум в виде света проник к нам из Центра Вселенной, чтобы предотвратить беду.

Я увидел всех нас такими, какими мы могли бы быть, если бы добрались до света.

Золотой свет пронизывал нас насквозь. Высвечивая в наших лицах что-то такое, что обычно никому не видно, что прячется в нас так глубоко, так глубоко…

Это, я вам скажу, было потрясение!

Так продолжалось с минуту. После чего мягкий и глубокий голос, возникший будто из пустоты, произнес с легким печальным укором:

– В детей нужно верить… Запомните: в детей нужно верить…

Наверное, это было для планеты самым важным.

Свет померк так же незаметно, как появился, – наши друзья из Центра оставили нас размышлять.

И все тихо, как-то бочком, стараясь не смотреть друг другу в глаза, потому что было стыдновато, разошлись из квартиры, оставив Хранителя наедине с родителями.

Я потом прочел в газетах, что еще целых два часа на планете был мир и покой.

1988 г.

СТАРИЧОК С БОЛЬШОЙ ПУШКАРСКОЙ

Посвящаю моей средней и любимой дочери Саше

Пролог

– Запомни! – сказал Билинда. – Твоя мысль – это единственное, что останется от тебя в межзвездном пространстве. Не теряй мысли, Альшоль! Не отвлекайся на пустяки, иначе твое движение замедлится. Не возвращайся мыслями к прошлому, иначе полетишь назад. Думай о будущем, и тогда ты достигнешь Земли в кратчайший срок… И все же я не понимаю, зачем ты возвращаешься на Землю, – вздохнул Билинда. – Ты ведь знаешь, что ждет тебя там?

– Знаю, – сказал Альшоль. – Но это не кажется мне самым страшным.

– А что же кажется тебе самым страшным? – удивился Билинда.

– Одиночество.

– Обидно слышать это от друга, – печально произнес Билинда. – Неужели тебе было одиноко здесь, на Фассии?

– Не сердись, Билинда. Но ведь я – человек, а ты – дождь. Я буду всегда вспоминать и тебя, и Уэлби, и Далибаса. Вы – мои вечные друзья. И все же я хочу к людям, потому что я – человек.

– Ты был человеком, – возразил Билинда. – Это было очень давно. Теперь ты – питомец Фассии, нашей вечной матери, даровавшей всем нам бессмертие. Зачем ты отказываешься от вечности?

– По правде сказать, мне немного надоела вечность, – сказал Альшоль, подставляя своему другу ладони. – Люди не созданы для вечности, она им в тягость.

– Однако ты терпел целых семьсот пятьдесят лет, – заметил дождь.

– Я привыкал к вечности, я старался ее понять. Лет сто я даже любил вечность, – вздохнул Альшоль. – И все же она оказалась не для меня.

– Жаль… – прошелестел Билинда. – С кем я буду теперь разговаривать по утрам? Я стучал тебе в окно первыми каплями и всегда уважал за то, что ты не раскрывал зонтик, выходя на крыльцо. По-моему, у тебя даже нет зонтика?

– Само собой. Некрасиво раскрывать зонтик, когда беседуешь с дождем. Ты был всегда таким теплым, Билинда…

– Вот-вот, – проворчал дождь, стекая по белоснежной бороде Альшоля. – А на Земле ты познакомишься с другими дождями, станешь с ними петь песенки и пробовать на язык их капли.

– Во-первых, дожди на Земле не умеют петь. Разве что без слов, – улыбнулся Альшоль. – А во-вторых, там сейчас неважно с экологией, поэтому пробовать капли дождя опасно. Они могут быть ядовиты.

– Ядовиты?! – ужаснулся Билинда. – И ты летишь туда?! Скажи, а ты сможешь вернуться сюда, если захочешь?

– Нет, – покачал головой Альшоль. – Мысль способна приводить тела в движение только здесь, на Фассии. На Земле мысль не может сдвинуть с места даже песчинку.

– Зачем же они там вообще мыслят, если мысль ничего не может сделать? – удивился Билинда.

– Мысль и там многое может. Но для того, чтобы она осуществилась, нужно постараться. На Земле это называется трудом. А без труда, говорят на Земле, не вытащишь и рыбку из пруда…

– А на Фассии рыбку можно поймать запросто! – засмеялся Билинда, колотя своего друга каплями по плечам. – Только подумал – и она уже в руках!

– Это у кого есть руки… – заметил Альшоль.

– На что ты намекаешь? – обиделся Билинда. – Подумаешь – руки! Может, мне и глаза завести, и бороду, как у тебя? Я – дождь, и горжусь этим! Руки мне ни к чему. И борода тоже…

– Разве я настаиваю, чтобы ты отпустил бороду? – развел руками Альшоль.

– Я бы и бороду отрастил. Лишь бы ты остался, – еле слышно сказал Билинда. – Ну кому я буду по утрам стучать в окно?

– Постучишь Далибасу. А захочешь – тоже прилетишь на Землю, – сказал Альшоль.

– Чтобы стать бессловесным тупым ливнем? Пролиться из тучи и погибнуть? – оскорбился Билинда. – Здесь моя мысль собирает капли в ручейки, ручейки становятся лужами, лужи испаряются и превращаются в облака, а потом появляюсь я, чтобы поговорить с тобой. Ни одна капля еще не пропала! А кто уследит за ними на Земле, если я буду лишен мысли?

– Прилетай вместе с мыслью. Ты будешь первым мыслящим дождем на Земле. Глядишь – и другие научатся!

– Это мысль! – обрадовался Билинда. – Ну, давай прощаться, у меня облако кончается. Подставь мне лицо и бороду, я хочу умыть тебя в последний раз.

Альшоль поднял лицо. Дождь сбегал тонкими струйками по щекам и бороде.

– Прощай, Билинда!

– Прощай, Альшоль!

Облако пролилось все, до капли. В небе над Фассией снова засияли два солнца – одно побольше, красноватого цвета, другое – маленькое, голубоватое. Запели птицы и камни, приветствуя свет. Зашевелились листья деревьев, их мысли о теплом дожде сплелись в прозрачную тонкую сеть.

Альшоль вздохнул всей грудью и прикрыл глаза. Теперь нужно было направить мысль в сторону родной планеты Земля. Альшоль сложил руки на груди и застыл, как изваяние, пытаясь вообразить весь путь в космосе до самой Земли. Потом он коротко и решительно подумал: «Лечу!».

И в тот же миг исчез с планеты Фассия.