Текст книги "Глобус Билла. Четвёртая книга. Дракон"

Что подумал тот, а что подумал этот – в общем, разницы нет, но…

Нет, она есть, но…

Ас спал – или что он там делает ночью – на своём пафосном чердаке.

Прокравшись вдоль тёмной аллейки под окнами первого этажа и сдавленно ругаясь, Билл заглянул в спальню Энкиду. Для этого ему пришлось встать на колено и пригнуться. Но в полутьме берлоги, едва прикрашенной из угла бликами фонаря, горящего в четверть мощности, он не нашёл признаков братнего тела, покоящегося на косматых шкурах, и вспомнил, что Энкиду теперь завёл модку ночевать во дворе в половинчатой беседке.

Девочкам это не очень нравилось. Иннан уверяла, что после этих ночёвок остаётся запах дикого зверья, но Шанни попросила её потерпеть – скоро холодные ночи изгонят егеря в его логово.

Билл не пожелал идти по двору под бдительными взглядами невидимых драконариев. Он нырнул в комнату брата и выбрался в дом.

Голубым и розовым светом наполненный коридор вывел Билла, от нетерпения ломившегося, как тот ужасный холодильник в Глобусе, и несколько раз приложившегося об дядины страшненькие светильники, на низкую крышу. С неё спрыгнул и приземлился аккурат возле беседки.

Запутав башку в шелестящей занавеске высыхающего виноградника, он высунулся. Издалека площадь двора была, как поверхность луны, но без признаков высадки нибирийцев. Сначала ему показалось, что брата здесь нет. Небось, услышал шаги и занял позицию с дубинкой. Мы теперь все нервные.

Но тут сообразил, что золотой блик среди ветвей – это башка брата. Энкиду, освещённый луной достаточно целомудренно, и не подумал шевельнуться. Билл услышал:

– Не спится из-за того, что Ас кое-что сказал?

Билл запнулся и раздражился, почёсываясь. Энкиду зашевелился, сел. Билл видел, как свет перемещается по нему неторопливо.

– Стало быть, не мне одному.

Энкиду возразил:

– Нет, ты не юморить пришёл. Тебе страшно, Билл.

Билл принялся придумывать что-нибудь обидное. Энкиду обхватил свои драгоценные колени.

– Мне, конечно, тоже. И самому лётчику. Насчёт леди – не знаю. Она бесстрашная.

Билл спросил, чтобы хоть что-то сказать:

– Интересно, что на этот счёт думает Иннан?

Энкиду фыркнул:

– Она же местная. К тому же, что там можно думать в таком возрасте.

– Но ведь девочки умнее мальчиков. – Вспомнил Билл старую мудрость.

– Это стереотип, Билл, стереотип. Теперь фиксируют случаи, когда всё наоборот.

– Да-а?

– В иных научных лабораториях, где полёт мысли не урезонен государственным финансированием.

– Ну, вот… приятно, честное слово.

– Обращайся.

Билл посидел ещё и странным образом успокоился, слушая отрывистые реплики Энкиду – сплошь не толерантного характера. Но так и не понял, мог ли Энкиду услышать, хоть кусочек его разговора с Шанни. Под конец он уверил себя, что это его мнительность, и, пожелав брату, чтобы его тарантул укусил, отправился к себе через двор. Он почему-то напрочь забыл о драконариях.

Наутро Шанни вышла к завтраку раньше обычного. Горы в окне выглядели незастланной постелью, да и сама она так торопилась, что не застлала свою. Синие и бурые рубашки смешанных карт – вот как постаралась осень. Горы гадали на встречу или на дальний путь. Всё это она разглядела за прямым плечом в домашнем мундире.

Он обернулся и пожелал ей доброго утра. Шанни ответила рассеянно и, пошарив взглядом на столе, не обнаружила непарных предметов, которые можно было бы вдумчиво перекладывать с места на место.

Ас посторонился, освобождая ей место у окна, чтобы она могла насладиться видом миллиарда оттенков между красным и жёлтым. Она так и сделала и, занимая позицию у подоконника, взялась за край занавески.

Заодно она сказала Асу:

– У меня с Биллом вышел разговор. В общем, он сошёл с ума и предложил мне… сам понимаешь, что… по всей форме…

Ас помолчал.

– Ну и ну. – Произнёс он, как «ну и что». – И ты?

– Ну, знаешь.

– Это моя реплика.

– Верно.

Ас прошёл к столу, провёл рукой по утренней лёгкой скатерти, непохожей на паруса с пиратского корабля, и собирался что-то сказать, но тут появился доместикус с широким и глубоким подносом, который вполне могли использовать вместо плота патрульные у ворот. Ас подождал. Когда сливочник, хлебница, маленькие ложечки, стопка хрустящих салфеток с серебряной, а не вечерней золотой монограммой на уголышках, две вазы с конфетами и многоэтажное блюдо с сыром, копчёными рыбками и круглишками паштета, а также два пакетика кофе – для Шанни, и только для неё, – заняли свои места, когда углы скатерти были одёрнуты заботливой рукой в перчатке, и поклон фрака с неподвижными над ним глазами состоялся, – Ас сразу приступил к допросу по форме:

– А он, что?

Голос был заинтересованный, чуточку насмешливый. Дожидаясь ответа, Ас смерил взглядом оба пакетика.

– Не могу понять… – Дипломатично ответила Шанни. – Расстроился вроде. Ну, ты же представляешь себе.

Ас вроде как кивнул. Это «представляешь себе» должно было означать, что все они осведомлены в особенностях реакции Билла на отказ дамы от предложения разделить престол и ложе.

– Он так и не знает? – Спросил Ас, и погладил стебло ложечки.

Совершенно ненужный жест, и сопровождать им текст – только стиль портить. Но жеста не выкинешь – он так сделал.

– Нет, очевидно. – Небрежно ответила она.

– Что же должно произойти, чтобы он узнал?

– Не знаю.

Шанни встрепенулась и удивлённо переспросила, показав, что её ответ был машинальным и необдуманным:

– А ты о чём? Не понимаю…

В эту минуту на крыльце Билл спросил:

– Дядя? Вот, спросить хотел… Как вы меня нашли вчера?

– Родственные узы. – Серьёзно ответил тот. – Огонёчек такой…

Билл нахмурился – мысль ускользнула. Ну, да, со мной это бывает, как говорят государственные служащие, забыв отправить ваш чек.

Завтрак игрался по нотам. После вчерашнего приобщения к никотину Билл обрёл богатый аппетит, то есть, ещё более богатый.

Мардук, как всегда, острил, и никакого многозначительного блеска в его глазах никто не заметил. Горячий сладкий пар подымался над стопкой толстых блинов. Зацепив двузубой гнутой вилкой верхний, Мардук швырнул его на тарелку и подвинул к Шанни.

Она поблагодарила, её лицо, прекрасное в клубах пара, – выглянула из облаков богиня утра, – почему-то выглядело очень довольным, более довольным, чем это мог бы вызвать вид блина.

Огромный, покрытый кратерами и медленно опадающими огненными пузырями, красно-жёлтый по краям и каменисто-песчаный к центру, он в тютельку был похож на своего двойника на потолке. Воплощение домашнего очага, он напоминал, что дом для нибирийцев – в небе, а не лишь на поверхности бедной колонии.

Шанни занялась блином. Мардук улыбнулся и замотал себе вилкой сразу два или три. Не глядя, он напихал в них серебряных рыб, и сунул в пасть целый свёрток папируса с торчащими блестящими хвостами.

Билл последовал его примеру. Энкиду пожирал блины без ничего, и только раз потянулся и сгрёб себе светящимися от жира пальцами кирпичик сыра, нарочно оставленный доместикусом для сира Гурда.

Заодно они обменивались взаимными остротами невысокого качества по поводу аппетита, не оправданного ни трудами…

– Ни ночью любви. – Проговорил Энкиду, едва прожевав вязкий острый сыр.

Пурпурные листья приправы свисали у него изо рта, будто у тигра, случайно прихватившего травки на пастбище.

Мардук тут же зыркнул на Шанни, изящно резавшую блин на четыре части, но слава духам дома – девушка не расслышала вольности.

Ас молчал, слушая обыденную богатырскую перепалку. Встал раньше обычного, сразу после того, как удалился Мардук, и, бросив салфетку на стул, направился к выходу. Ничего особенного, но почему-то все обратили внимание. Билл спросил:

– Ты чего?

Ас вместо того, чтобы – как и ожидал Билл – промолчать или брякнуть что-нибудь остроумное средней обидности, развернулся на плацу и, сверкнув глазами, слишком громко ответил:

– Пардон? Ты мог бы задействовать навыки членораздельной речи? В чём смысл твоего вопроса? Спрашиваешь ли ты – кто я, откуда и куда иду, либо твой интерес носит фамильярный характер не прожевавшего свой мозг обывателя?

Билл, слегка ошарашенный таким обвалом злых слов, пожал одним, другим плечом и движение его сопровождалось пристальным взглядом застрявшего у дверей Аса.

– Да я, собственно…

Что-то в глазах и на губах Аса зацепило его богатый внутренний мир. Билл, дожёвывая, и вытирая руки обо что-то, встал.

Ас с удовольствием застыл у двери. Билл медленно и лениво приблизился.

– Ты, очевидно, чай пересолил.

Ас не шевельнулся, хотя Билл подошёл близковато. Шанни снова увидела, в чём между ними сходство и разница.

Ас был чуть выше, Билл шире в плечах. Два их профиля, обращённых друг к другу, напоминали аллегорию в старой книжке о цветах, которую они любили рассматривать с Иннан – эльф шпажника и эльф чертополоха, вооружённые до зубов, застыли в воинственных позах. За плечами их должны были бы трепетать крылья, также прихваченные портупеей, а подошвы сапог едва касаться кончиков лепестка. А в целом – сходство очевидно. Холодноватое стремление к прямым линиям и открытая готовность нагого меча – таков характер гладиолуса. Всклокоченные жёсткие пряди волос и необузданное мужество лицевого угла, руки в боки – так запечатлел средневековый иллюстратор нрав репейника.

Ас продолжил содержательную беседу следующим манером. Сделал ещё полшага к Биллу.

– Ты бы помолчал, увалень.

Билл опять хотел произнести оплёванное «чего тебе» – но передумал. Энкиду, о чём-то тихо спросивший Шанни, зашевелился и, взяв со стола чашку, прищурясь, метнул. Плеск недопитого чая, обрызгавшего говорунов, был услышан в напряжённой тишине.

Треск чашки, вколоченной броском в стену возле портрета, заставил идиотов у двери вздрогнуть. Энкиду, вскочив, ловко встал между ними и двумя мощными ударами растолкал в стороны.

Невысокий по сравнению с дуэлянтами, сложённый, как гора или тигр, он показался украдкой пожиравшей взглядом исподлобья тройную композицию Шанни заключительной ударной репликой, посылкой в конце строфы, убедительным, как степь безоглядная.

– Вы бы прекратили разговор. А то дядя Мардук уже надышал на камеру слежения.

Ас опомнился и, повернувшись, вышел. Билл хотел шагнуть за ним – но наткнулся на Энкиду. Егерь улыбался по обыкновению лениво.

– Доверие, Билл… Трудно заслужить… и никто из нас… никто.

С этими невнятными словами он отошёл и сел на прежнее место. Билл обернулся, удивлённо развёл руками и сиганул из комнаты. Шанни зорко смотрела в свою тарелку, где остался один треугольник всё ещё тёплого теста.

Не поднимая глаз, спросила у Энкиду:

– Ты думаешь… он…

Мардук встретил их во дворе весёлым подтруниванием.

– Господа, – серьёзно сказал он напоследок, – я против курения ничего не имею… но вот, что барышни скажут?

Билл что-то забормотал и постарался невозбранно бросить умоляющий взгляд в сторону Аса. Тот едва заметно кивнул и внушительно обратился к Мардуку с вопросом относительно подрядчиков на строительство космопорта, которые, представьте, имели наглость заявиться на замороженную стройку на неделе.

– Я имел поучительную беседу с этими господами.

– Поучительна она была, несомненно, для этих господ. – Предположила вышедшая на крыльцо Шанни.

– По-видимому, они свято убеждены в своей неприкасаемости, сир.

Мардук, слушавший увлечённо и даже не притворявшийся бесстрастным, возразил:

– Убеждён, что вы, дружище, сумели поставить их на место. Вернуть, так сказать, на шесток, подобающий им.

Энкиду вмешался, поглядывая, как Билл пятится к выходу со двора:

– Я видел каких-то типчиков в белых воротничках, садящихся в роскошные машины наземного типа. Они громко беседовали, употребляя слово «облом» и другие филологические новообразования, которые не решусь процитировать.

Мардук добродушным хохотком приветствовал эту картинку нравов, предположив, что в дальнейшем у нового землевладельца не будет проблем с наглыми филологами.

– А вы куда-то собрались? – Он оглядел подтаивающий в масляных лучах солнца серый утренний двор. – Где мой племянник?

Шанни взяла хозяина под руку.

– Да что вы, сир Мардук. Куда мог пойти Билл, сам Билл не знает, пока не придёт. А мы с вашей дочкой хотим сегодня посетить деревню… с благотворительными целями. Разумеется, если вы нам дадите охрану.

Мардук хмыкнул. Он совсем не обрадовался этой новости, но пленённый цепкой тонкой рукой и дерзким согласием терпеть присутствие стукачей, сдался сразу.

– Вытребеньки всё это. Бабская мура, не в обиду вам. Ну, да ладно. Я всё сделаю, только обещайте быть поразумнее.

Шанни выгнула губки и сказала: «Утютю».

– Понятие «разум» я отношу всецело к вам, леди. – Сердито и делая вид, что пытается высвободить руку, буркнул Мардук. – Потому как на моё отродье и вовсе надежды нет. Глупа-с. Одни гербарии на уме.

Он снова дёрнул руку и не в силах удержаться, выпустил на свои алые губы восхитительную страшноватую улыбку.

– Пойдёмте… гадкая вы. Я всё сделаю и распоряжусь. И оденьтесь потеплее, ветер переменчив сегодня.

Обернувшись, он обнаружил, что остался наедине с Шанни. Трое канули в колодце двора, зато утро тишком, но верно расцветало – долину накроют последние яркие, как цыганские платки, дни…

Они отправились поискать следы, а то и обиталище дракона. Никаких нехороших намерений, разумеется. Вообще, предложение исходило от командира, а Энкиду, подумав, сказал: «А что? Можно». По мнению Билла, не слишком одобрявшего затею, стоило довольствоваться тем, что старый символ государственности, древнее дитя великих экспериментов, счёл Билла своим другом и господином.

– Он ведь не выполнил приказ дядюшки. – Напомнил Билл, пока Ас мрачно опробовал наземную машину из ангара, куда более низкого качества, нежели у помянутых знатоков филологии.

– Вот это-то меня и тревожит. А ну, полезайте. Мотор разогрелся.

– Что тебя тревожит? Тут тесно, друг, очень тесно.

Билл заворочался и чуть не выпихнул посмеивающегося Энкиду.

– Тьфу, это похоже на гроб. Я чувствую себя погребённым в своём авто, как тот бандит.

Ас ловко залез на переднее сиденье и, с сомнением тронув болтающегося на верёвочке чёртика, обернулся.

– Он предал своего сюзерена… как вы думаете, это часть механизации?

Билл, мстительно поджимая губы, посоветовал:

– А ты дёрни… тогда увидишь. Погоди – я сперва вылезу. На тот случай, если тут что-нибудь отвалится.

Энкиду устроился поудобнее.

– Сиди, друг.

Он удержал лапищей плечо брата, и, перегнувшись вперёд, с силой зажал чёртика в кулаке, сорвал. Билл, натурально, вздрогнул и перевёл дух. Потом назидательно молвил, рассматривая игрушку:

– Следует предупреждать. Я чуть не вскрикнул, а мне к лицу ли?

Ас, слегка смущённый, что так оплошал с простодушной догадкой, сердито приказал захлопнуть дверцы, и, не дождавшись, когда приказание будет исполнено, так тронул машину с места, что Билла откинуло на затылок, и он-таки вскрикнул.

Не своим голосом, – как он тут же уточнил.

– Извини. – Не оборачиваясь, сказал Ас.

Билл продолжал причитать, держась почему-то вовсе не за оскорблённое место.

– Нет, ты соображаешь? Вот они, плоды скороспелого образования в техническом корпусе звездолётчиков.

Он пытался словить глаза Аса в забавном зеркальце впереди, но там выскакивали всё время посверкивающие смехом фиалки брата или собственные негодующие глуповатые глаза леану.

Энкиду утешил его:

– Их учат по системе взлёт-посадка, иначе это станет экономически невыгодно. Остальное они доучивают налету, как пластические хирурги.

Билл сопел и жаловался, так вертясь на заднем сиденье драндулета, что Энкиду наконец сказал:

– Тиш, тиш… киса.

Ас хихикнул, глядя на дикую грунтовку, заключённую, подобно тоннелю в серые высокие стены, когда-то ограждавшие закрытую для посещения территорию Старых Лабораторий. Дорога прыгала впереди, как живой проволочник, этот вредитель огородов, изловленный пронырой-дачником.

Билл прямо руками всплеснул, так что Энкиду резко откинулся к низенькому окну, по которому стегали сухие чёрные ветки.

– Это же вам не литература. Тут речь о жизни и смерти. Надо всех вас перевешать. Вот вернусь домой, так мигом займусь.

Ас отозвался:

– Сидите смирно, здесь дорога будто в пекло ведёт.

Билл огрызнулся:

– Чёртик в помощь. Дать тебе отвёртку, чтобы ты подкрутил под собой чего-нибудь?

Энкиду вдруг сказал:

– А я бы графоманов перевешал. По-моему, они хуже недоученных лётчиков.

Билла обуял дух противоречия, и он сварливо возразил:

– Что они тебе сделали?

– Написали декларацию прав. – Ответил водитель-Ас.

Билл примолк и переглянулся с Энкиду, понимающе кивнувшим.

– Верно. – Медленно согласился егерь. – Ни одного слова правды на огромном листе бумаги.

Билл заметил:

– Так это ж талант нужен, чтоб так врать.

– Пусть бы сожрал свою декларацию за такой талант. – Ласково сказал Энкиду.

Билл призадумался.

– Есть занятное мнение, как опознать графомана – он не правит.

– Позволь?..

– Ну… не режет.

Энкиду, хмуро поразмыслив, посветлел лицом, лоб разгладился:

– Ты имеешь в виду буквы… – Повернувшись. – Это он буквы имел в виду. – (Ас кивнул.)

Билл подтвердил:

– Не исправляет нечестного, не вырезает лишнего… не переписывает к чёртовой матери целый эпизод, не подметает, горшков не выносит… словом, мерзость запустения. Совы, лисы… тень рогатая туда-сюда.

– А чё там, и мерзость бывает занятная. – Вступился Энкиду. – Всякие, понимаешь, развалины, по две луны зараз и пр.

Ас, следя за дорогой, полез в разговор с кхеканьем и академическим апломбом:

– Друг мой, сей господин не графоман, это просто бедолага, который не имеет тиража, вследствие чего он утрачивает ощущение гравитации. Он себе может здорово попортить сантехнику… а ещё бывает, так сильно героев своих любит, что уж всё им прощает и они всюду, как тараканы, лезут. Этот бедолага уже не видит их недостатков, а достоинства преувеличивает сверх меры. Неблагодарные пролазы в свою очередь в гробу видали своего патрона и, как испорченные подростки, лепят к дорогим обоям жвачкою гнусные афиши, от которых папа, едва дверь приоткрыв, шарахается.

Билл оборвал разглагольствования:

– А ну, останови.

Ас только плечом пожал. Машина перестала скакать, как преследуемый кролик, и теперь показывала Биллу голубое – океан, Энкиду – жёлтое: они выбрались на западное побережье полуострова, и лиловые шляпы гор пару раз показались за мощной надбровной дугой старого низкого массива самых древних гор на планете.

Билл сделал нетерпеливый жест. Ас продолжал крутить устройство, напоминавшее лакомке-Биллу кондитерское изделие, а самому Асу – фигуру тороид.

Билл с помощью, признаем, выразительной жестикуляции дал понять, что остановиться – необходимо.

– А потерпеть?

– Останови сей секунд.

– Маленький ты, что ли?

Энкиду выказал солидарность.

– В самом деле.

– Это у вас поветрие?

Энкиду возмутился:

– Побойся ты духов огня, огнехвостых саламандр, дружище. Мы уж целый час едем!

Ас сжал губы и так сильно выкрутил несчастный бублик, что машину приподняло и рвануло в бок к подпрыгнувшему океану.

Билл заорал:

– А, ну! Век тебе зажигалки не видать, умник.

Машина встала неуверенно наискось, по полколеса в песке. Океан надышал аптечного духу, который застыл между оставленным позади взгорбьем и грядущим хребтом. Сухой совсем безлистный лес к югу расчертил бескрайнюю жёлтую долину.

Билл, озираясь и громко вздыхая, вывалился на берег. Энкиду ловко выскочил и сразу встал, как на два каменных столба. Билл, проваливаясь по щиколотку, поплёлся к какому-то то ли строению, то ли «горному ребёнку», так называли здесь результаты обвалов, иногда весьма убедительно напоминающие дело рук человеческих.

– А ты? – Заглядывая в машину, где печальный Ас привалился плечом к стеклу, спросил егерь.

Билл уже яростно шёл к развалинам.

– Он не желает с нами у одной стены стоять.

Ас ждал терпеливо. Возможно, виноваты были игры послеполуденного октябрьского света, но, поймай кто его взгляд в зеркальце, мог бы поклясться, что видел саламандру, которая шмыгнула из одного огненного озерца в другое.

Эти оба шли к машине. Билл, впихиваясь на сиденье, что-то говорил. Ас хлопнул дверцей, и Билл замер на полуслове.

Высунулся.

– Эй, ты куда, позволь?

Энкиду сел поудобнее.

– Надо было призывать нимф лесного ручья. – Искренне сказал он.

…Никаких следов дракона, тем паче признаков обиталища этого существа, они не обнаружили. Путешествие на запад к лиловым теням завершилось возле глубоких заброшенных шахт у изрядно потрёпанного горной промышленностью хребтика некогда по-настоящему величественных гор. Теперь выкрошенные зубья застывшей гранитной волны напоминали скорбный рыбий скелет после того, как над ним поработали бульдожьи дядины зубы.

Дракон дал дёру, а с ним и цветное лето метнулось платочком, улетело среди обещанной Энкиду двухнедельной смены времён года. Шёл дождь, превративший несколько суток в один непроглядный, но чем-то милый и чарующий, как мрачноватость Аса, вечер.

И как-то под вечер дождь встал осликом, ударили ножи по лужам. Целое новое небо, когда-то обещанное, вырвалось с запада и тучи заструились на восток к волнам, но не добрались, были развеяны.

Конечно, пришла ночь – но позднее обычного, и показалось, что в мире творится несусветное.

Началось новое время – лето Скорпиона, ибо его это был час и место на небе.

Чёрные силуэты подымали хвосты и угрожали на фоне рассвета, а неслыханное тепло таило в себе сладостное жало – холодок, позёмку, скорпионий хвостик.

Среди наготы деревьев солнце засветило ярче, чем летом, и что-то странное, даже чуть пугающее было в этих потоках, столбах и реках солнечного света. Порою напоминало оно фонарь в подвале, и зажат тот фонарь в руке палача.

Ну, да – выдумки это всё. Почему бы не порадоваться внезапному потеплению, когда и трава эвон зелёная полезла расти, как волосы на холмах.

По зелёной мокрой травке бродили трое апашей, как именовал их хозяин на языке одной из провинций Эриду, откуда родом была по слухам, жена сира Мардука, ушедшая так рано и унёсшая с собою на ту сторону сердце возлюбленного. Говорят, эта женщина из рода людского была прекрасна, прекраснее звёзд предрассветных, и одна могла управиться с тем, кто ныне превратился в сира Мардука.

В почти зимнем воздухе, в черноте застрекотал, заскрипел сверчок. Его голос часто путали с чайником-пискуном, любимцем леди Шанни.

– Самое ценное, что есть в доме. – Сказала она, когда её уличили в пристрастии к этому домашнему божку.

Быть может, оттого, что в этот момент она держала в руке горячую вещь, пышущую острыми капельками и взвизгивающую от избытка чувств, никто не осмелился возразить или продолжать глупое подтрунивание.

Обугленный солдат с красным носиком водружён на деревянную старую подставку и в чашки налит на душистые чёрные шматочки чая кипяток. И когда чайный дух окутал кухню, все поняли, что она права. Хотя всем по-прежнему хотелось кофию.

И вот после ошибки Билла прошла неделя, ибо Мардук считал время по старинке —по семи планетам, и в один из вечеров небо сделалось густым, а сквозь прорехи в быстро бегущих тучах проступили очень крупные и блестящие звёзды. Приблизилось новое время, а старое отошло. Давно они жили на Эриду, и время поглотило их четверых, и уже казалось, что ничего другого никогда не было.

Никто не вспоминал про ярко красную и золотую родину, отлетевшую страшно далеко в угол мира.

Близится тот день, когда год переступит из смерти в жизнь, когда секунда конца сомкнётся с секундой начала, ничем не в отличку. Декабрь первого года, с его скрытым обликом царя мира. Имя ему смерть.

Отец зверей и людей, хозяин ледяных торосов двинет свои корабли с северо-запада, с материка, где база поколения великих испытаний покрыта коркой толщиной в зимнюю ночь.

Два равных партнёра, подельщика, ночь и день, должны договориться. Это был почти что праздник, хотя и в духе беспросветности.

– Это так необычно… когда и где проходит эта граница? Фильм прервался, и вы заново набираете с первой минуты. – Мудрствовала Иннан.

После покупки пастбища прошло немеряно времени, но вроде бы ничего не изменилось. Тихо пожухло поле, а стройка космопорта так и стояла себе за высоким корявым забором. Господа в обруганных Энкиду воротничках не являлись, канули в свою суетливую жизнь.

– А чего ты хочешь? – Огрызнулся Ас довольно неуверенно.

Билл отвернулся от него и показал большим пальцем за плечо.

– Этот всегда смотрит один и тот же фильм. В конце герой выносит на спине врага и оба спасены. Все бредут друг к другу и шепчут слово победа.

– А ты что будешь делать в своей усадьбе? – Спросила Шанни.

Она слышала недавно, как бывший командир и нынешний землевладелец говорил на углу площади с инженером из ангара. До неё донеслись иные слова, но того, которое упомянул Билл, она не слышала.

В эту минуту створка окна шевельнулась, и они почувствовали, что стало холоднее. Энкиду приблизился к стеклянной фигуре и прикрыл окно. Да, ошибки нет… это он – ветер…

Ветер решил растерзать этот край, от моря к реке, приподнимаемой им, он гудел в трубы где-то на высоте и раздувались щёки ангелов.

Наутро – Билл проснулся и закаменел в постели. Ситцевая наволочка была холодна, в комнате было слишком тихо.

Выпрыгнул и визгнул – пол заледенел. В окне закрасили белым всё, до чего дотянулся ветер.

…Билл скатился с крыльца. Чёрные деревья торчали прутиками, на каждый прутик выдавили зубную пасту, белый и серый двор там, где снег не постарался.

Дядя выдал ему зимнее обмундирование.

Шуба из ошмётков всех шкур, когда-либо содранных на Эриду, волочилась за массивной фигурой, увенчанной рыжей косматой головой. Полы шубы продирали в снегу тропинку, оставляя по обочинам горстки снега, и позёмка курилась за разношенными сапожищами.

Вдалеке у крыльца шевелилась гора согнутого дугой Энкиду. Он скрёб снег, дорываясь до столь любимой им земли. Куртка из невнятного материала «чёртова кожа», по-видимому, была тем самым волшебным одеянием из мифа, прочитанного на корабле во время полёта, ибо служила ему ещё с нибирийской весны.

Билл издалека проорал:

– Застудишься!

Энкиду заторможенно распрямился. Во всём его развёрнутом формате ощущалась растерянность, но поклонник почвы не собирался сдаваться. Да и признаков обморожения Билл, подходя к брату, не приметил.

Куртка была застёгнута под горло и большой квадрат лица, чуть побледневшего и как бы выгоревшего от мороза, показался Биллу готовым портретом для галереи их общего страшного дома.

– Я укрыл пальму.

Билл мысленно покаялся – ведь забыл.

– Да ведь ты сам говорил, здесь погода меняется… – Виновато откликнулся он.

Энкиду с чувством качнул башкой.

– Это надолго.

И с этими словами, поселившими в душе Билла смятение, снова принялся скрести лопатой затоптанный наст. За ним тянулась полоса ожившей испуганной земли.

Билл прошёл несколько шагов и что-то почувствовал. В воздухе возникла трёхмерная декорация – падающий снег кружил голову.

Билл оглянулся – на расчищенную тропу невинно падали огромные пушинки, похожие на тополиные июльские. Билл видел, что Энкиду остановился и глянул на одну… живёхонькая, она осела, вскипев, на его предплечье.

Билл, с удивившей его самого поспешностью, отвернулся и зашагал со двора – туда, где снежная мягкая, как ангорская шерсть, дорога скатывалась к прибрежью, мимо чёрно-белого леса, за которым таились виденные летом разрушенные заводы с привидением… Билл поёжился, и не от холода.

Пока Энкиду трудился, сражаясь с призраком, который и сам скоро сгинет, Билл думал. Ах, нет – бывало, что мысли сами пережёвывали его мозг, ту часть, что ответственна за воспоминания.

…Мать, которая нашла убийц сына. Не забудь.

За проливом снега полно, но и он не в силах запорошить войну, спрятать по самое дуло хоть одну пушку.

Он мотнул головой и увидел, как снежинки вспорхнули с его рыжей щетины. Покровитель зимы нуждается в дамском шампуне от егозливых перхотинок.

Дядины слуги, наконец, покажутся?

– Оправа из самого простого металла. А камень, поверь, недорог.

Кажется, он произнёс это вполголоса.

Он отставил лопату, воткнул её в пирамидку снега и стебло вошло легче, чем ложка в полурастаявшую грудку сахара. Земля была верна руке Энкиду даже в этом обличье. Он взглянул на руку, размотав платок – в сердцевине широкой лопаты ладони отпечаталось клеймо поставщика. Он знал, что означает это углубление. Ромб сердца – знак хозяина земли.

Камень. Статуя-валун… алмаз… кости земли… кого напоминали ему мягкие очертания рощи, где снег неподвижен и всё же, как всякая живая тварь, способен уползти, спасаясь?

Кости под снегом так же белы, как были.

Жестокий мороз сгустился из некогда тёплого воздуха, и луна среди шпилей дядиного города повисла в третьем часу дня.

Водичку у берега сковало, синий лёд толщиной в бронированное стекло волновал воображение всякого, ступившего на этот чудовищный кубик из холодильника творения. Билл далеко зашёл от берега, и тёмная полоса песка казалась волной потустороннего моря.

Подо льдом крутилась тень. Билл не сразу её приметил, как привидение, уже с полчаса дожидающееся за плечом, когда же ему окажут уважение.

Тень поддала снизу, и пудовый слой льда еле приметно задрожал, будто запел кто-то, обладающим всеми нотами на семи линейках. В полусотне шагов поднялся завиток белого воздуха. В океане была оставлена кем-то полынья.

Биллу блажилось, что сквозь лёд на него смотрят. Не признаваясь себе, что слегка испуган, он пошёл – но не к берегу, а в океан.

Края полыньи потрясли его, как откровение из забытой книги пророчеств. Он замер у изломанного круга. В полынье всплыло что-то вроде реанимированной воды, и бурун тепла накрыл заплатанные сапоги Билла.

Пар поднялся, завиваясь. И тотчас всё умолкло. Билл сообразил, что стоит над огромной глубиной, на стекляшке, но это не смутило его. Мохнатое небо нависало всё ниже, в середине тоже имелась прорубь, но стоял ли кто на её краю, неизвестно.

Билл вернулся по насту, то и дело оскальзываясь и выражаясь, оглядываясь при этом. Белое убранство не украсило замок, не прикрыло неприглядностей – напротив, чёрные тени обрушения и трещины стали явнее, а плети вечного растения выглядели вовсе зловеще: эдакий мировой змей, сжимающий, ради тепла, наземное жильё.

Синий нос Билла неприятно контрастировал с красным ободком на востоке, предвещающем новый, более жестокий мороз. След драконьей присяги выцвел, но в определённом ракурсе слабо подсвечивал под кожей.

У крыльца выросла высокая фигура Аса. Тот отказался от щедрот хозяина, и теперь в блестящих сапогах и строгой шинели, натягивая скрипящие перчатки, соединял длинные пальцы замком, чтобы холодная кожа убиенного животного лучше обтянула его узкие ладони и широкие запястья. Образ немилостивого ангела шёл ему, и Билл ревниво спросил, щедро шмыгая: