Текст книги "Глобус Билла. Четвёртая книга. Дракон"

Иннан облегчённо рассмеялась. Она вскочила, и, схватив с комода свою сумочку, вытащила оттуда горсть монеток.

– Ну, как?

Энкиду смотрел на Билла.

– Как истинный жиголо я люблю женщин, которые носят при себе деньги. – Заявил Билл.

Он выбрал на ладони Иннан самую маленькую монету.

– Возьми ещё, жиголо. – Ас, с разрешения Шанни, устроился за столом и протянул руку за бутылкой.

– Я не жаден…

Тут он увидел, чем занимается Ас, и собирался издать возмущённый окрик, который завяз у него в горле.

– Дай я. – Умильно попросил он, упрятывая монетку куда-то в недра.

…Протекло ещё несколько минут, когда неловкость возвращалась и с надеждой отступала. Билл сжимал бутылку коленями и тащил пробку.

– Ну, ладно. – Сжалился Ас. – Давай.

Билл удручённо глянул на пробку, которая держалась из последних сил. Энкиду рассматривал щипчики из новой собственности Иннан. Та легонько ударила его и выхватила щипчики.

– И не думай.

Ас принял бутылку, пропечатанную множеством пальцев, и взялся за штопор. На виске у него вздулась жилка. Хлопнула пробка… странный запах старого наследия распространился по комнате, а по горлышку потекла капля, на которую, не отрываясь, глядел Билл.

– Ну! Ну! – Закричала Шанни, и с её криком кончилось наваждение.

Несколько часов спустя, она первая опомнилась и сказала, перекрывая смех и болтовню:

– Вот… минута. Теперь тебе двадцать два года, Иннан.

Оказалось, что вино почти выпито, и Шанни просительно взглянула на Аса. Тот вздохнул и взглянул с попрёком. Затем потянулся и извлёк из-за голенища плоскую бутылочку. Сапог и сосуд соперничали в умении блистать.

– Я так и знала. – Опубликовала Шанни, а Энкиду в такт неизбежному заклинанию отбил по столу музыкальное сопровождение.

– Сколько тебе лет, Билл? – Спросила Иннан. (В бутылочке оказалось что-то очень хорошее.)

Билл так и подпрыгнул. В поисках помощи оглядел друзей, но те только уселись поудобней, чтобы насладиться домашним спектаклем – осталось с хрустом развернуть по дешёвой шоколадке.

– Зачем тебе, о Господи, дорогая, дорогая?

– Не уворачивайся.

– Да я сижу смирно. – Ёрзая, ответил Билл.

– Ну, и?..

– Я ведь всего лишь один из своего поколения. Почему спрашивают только у меня?

Ас явно получал удовольствие от вида царского сына, которого таскали в зубках две хищницы. Он радостно блеснул глазами – прямо два огня, два окна во внутренний мир командира…

«Не рой яму», подумал Энкиду и в точку попал. Шанни, прищурившись, повернулась – Ас опомниться не успел:

– А тебе сколько лет, командир?

Все так и сомлели. Ас с достоинством ответил:

– Зачем вам знать?

– Ну, как же… я вот сказала… ты ведь не моложе меня?

Ас брезгливо фыркнул.

– Рад, что не выгляжу молокососом.

Шанни покивала, ротик фигуркой.

– Пожалуй, ты старше.

Лицо Аса вытянулось, он смолчал. В этот момент Иннан, искренно веселившаяся, флюгером крутанулась:

– Э, а где ловец?

Но только дверь легонько повело, она их поддразнила тонким язычком. Энкиду, как принято говорить в таких случаях – след простыл.

Тут же в окошко дважды стукнули – лицо Энкиду маской ночи возникло в окне.

– Вот умник. – Раздражённо и одобрительно бормотнул Билл.

Энкиду в стекле на продолжающиеся требования – Шанни растопыривала пальчики, – только пожимал плечами и показывал на уши. Потом растаял сахаром в темноте, они только увидели его помахавшую им, как бы отделившуюся от тела, руку.

Мардук спросил, погружая руки в карманы полушубка:

– Повеселились?

– Ах, да, дядя. Жаль, что вы не почтили нас… Иннан расстроилась….

– Не ври с три короба. – Не вынимая сжавшихся кулаков и передёргивая плечами, буркнул Мардук.

Подёрнутое зимой, его лицо не выражало теперь вообще никаких чувств.

– Была рада, конечно, что среди своих. Зачем вам я… надеюсь, девицы изрядно вас потрепали…

Билл принялся описывать стол и угощение.

Мардук слушал с затаённым вниманием, выражение жадности очень шло к его щедро очерченному, крепко слаженному лицу.

– Подарок-то хоть какой девчоночке сыскали?

– Конечно… – Воскликнул Билл. – Ей понравилось… а вы, дядя, что подарили дочке?

Мардук сначала огрызнулся: «Много будешь знать…», потом вытащил успокоенную руку и повёл над ледяным пространством двора.

– Зачем ей… умру, получит старый сад. Это для неё самое драгоценное на всей Эриду. Ясно, лулу, что ей понимать в драгоценностях.

Билл сначала не понял, о чём толкует дядя – сад был так крепко застлан, что жест его выглядел насмешкой. Мардук протяжно вздохнул:

– Уж ты не обдели бедняжку, Билл. Умру, и некому будет за неё заступиться. Проследи, чтобы сад был её.

Билл понял, что шутить не след, и осторожно пообещал, что сделает всё как подобает.

– А что вы Шанни назначили?

– Ветер в поле.

Билл хихикнул.

– Но она же у вас в любимицах ходит.

– Проныре этой – наследство? Сделает себе партию, и довольно с неё.

– Какую, дядя, либеральную или Единой Эриду?

– Шуточки. – Мардук осклабился. – Кого из вас охомутает, того и доля ей выйдет. А уж она не прогадает, не думай.

Заснеженное поле – чистота отчаяния будто сломан кошачий клык, само безумие, воплощённая боль. Хорсы и деревня крутились в башке Билла, самого малодушного из тех, кто вообще имеет эту штуку, подлежащую измерению (душу).

Энкиду в лесу вышел тяжёлыми, подминающими снег шагами к замёрзшему болоту.

Пузыри, вмонтированные в лёд, роились у поверхности. В них, круглых и синеватых, было что-то лабораторное и в тоже время угрожающе законное. Как будто там развивались эмбрионы – плоды незаконных шашней духов воздуха и болотных нимф – кикимор.

Энкиду какое-то время любовался на страшненьких кикиморят, потом отступил по влажному снегу – лесной паркет из веточек поскрипывал и глубоко вдавливался под пудовыми шагами.

Он увидел кое-что, изменившее его настроение. Широкое лицо посветлело, издалека отозвалось спрятанное за тучами солнце.

Ухмыльнулся в точности, как дядя Мардук…

– Вот что, граждане Эриду, – молвил он, входя и стаптывая со ступней ошмётки прилипающего снега, – будет вам потепление.

Шанни, сдержанно выбивающая чечётку на пороге и охватывающая себя обманчиво слабыми руками в огромных рукавах, взглянула безразлично. Нос её, в отличку от биллова, деликатно розовел, она промерзла насквозь.

– Да ну. Термометр не забудь вынуть.

– Иди в дом. – Останавливаясь, и ласково взглянув, велел он.

Она не послушалась.

– Я жду Иннан. – Ответила нетерпеливо, гундося, как кикимора, на которых вечно клевещут – голоса у них нежные.

Энкиду не спросил, она сама, с досадой опуская руки, проворчала на совсем уж немыслимых нотах:

– Кудрявая в деревне…

Энкиду пожал скрипнувшими в коже плечами, скрываясь в аллее, ведущей к его собственному окну.

– Что она там делает? – Спросил за вздрагивающими кустами голос, но уже другой, металлический. – Читает вслух или картошку чистит?

– И не стыдно?

Ас вышел на свет.

Шанни наконец могла сорвать раздражение, но тут показалась пунцовая шапочка Иннан.

– Где ты ходишь… – Завела простуженным дискантом Шанни и замолчала.

Энкиду за кустами хлопнул рамой окна.

Иннан – по уши в превосходном настроении – воскликнув:

– Ого, моя шапочка тебе в тон, – увела продрогшую подругу в тепло.

Они продолжали общаться, но Ас не мог расслышать или хотя бы догадаться, о чём можно так оживлённо болтать.

На третий день Билл произнёс:

– Как долго, однако, лежит этот чёртов снег.

Сказано было у кромки леса, откуда помянутая штука казалась, и впрямь, отдельным существом, слегка бесформенным, но наделённым мыслью.

Энкиду, только что выступивший под аркой безвкусного империалистического ампира, усмехнулся.

– Тебя бесит, что твоя излюбленная вода приняла неестественный облик?

Билл завздыхал. Энкиду сунул руку на грудь себе под куртку.

– Но, к счастью, не вся жидкость заледенела.

Билл мигом отмер и с чувством всмотрелся… Энкиду отвёл его протянутую руку и сказал:

– Тиш. Давай подале. А то и у деревьев есть синапсы.

За белым медведем опушки, вытоптав в снегу скромное пространство почти верной окружности, они оказались в абсолютной пустоте. Даже в чёрной комнате космоса не было у них такого ощущения отделённости от всего. В белизне пухлых лесных тел пунктиром угадывались чёрные кости ветвей. Энкиду, потеплевший и утирающий рот рукавом, взмахнул не вполне свободной рукой.

– Что же. Могу тебя порадовать, Билл. Скоро будешь жалеть, что не насладился белым цветом. Оттепель!

Билл огляделся и несмотря на то, что внутри у него разливалась жаркая река, осерчал. Отобрав у Энкиду малый сосуд, он принялся брюзжать:

– Не понимаю…

Огляделся. Да нет… что за оттепель? Белым бело, и всё тут.

Они услышали за деревьями на дорожке голоса. Говорила Иннан, потом Шанни и смех рассыпался звёздочками.

– Осторожно… – Сказала Иннан совсем близко. – Тут прошли большие ноги и разморозили райские кущи.

Шаги замедлились. Оба спрятанных от мира не дышали. Билл бросил взгляд на боковую тропу, по которой они вломились в лес, и мысленно ахнул: Энкиду замёл след веткой. Билл с уважением посмотрел на брата. Тот лишь повёл бутылочкой.

Шаги снова послышались, смех – и они уже удалялись, отдаваясь эхом – девицы добрались до крыльца.

– Куда они ходят? – Спросил Энкиду.

Протрезвевший от волнения Билл смурно ответил:

– Куда бы не ходили, лишь бы нас в зубках не таскали. Ты… эй?

Но Энкиду уже пошёл прочь сквозь лес. Остановился, и не оглядываясь, жестом поманил за собой. Билл потоптался, огляделся и поторопился за широкой спиной брата, мелькающей среди осыпающихся веток.

Его замысел он сразу понял, но лишь когда подошли к безмолвствующей деревне, почти сровнявшейся с простым зимним рельефом, Билл осмелился:

– Зачем бы?

Энкиду не ответил. Они стояли на обрыве под защитой сквозной зыбкой ограды. Сверху открывалась деревня – на ладони гиганта: чёрные протоптанные наискось дорожки исчертили её, как въевшаяся в линии любви и ума весенняя грязь.

Никого… кажется? Низкие домики с плоскими крышами и восковая пирамида в углу – засыпанная церковка, куда аборигены ходили пожаловаться богам на странные правила этого мира, – все строения казались пустыми. Над иными белыми холмиками подымались прямо из снега серые дымки. Это производило впечатление… затопили печку под снегом в могиле. Но в одном из исполинских сугробов что-то зашевелилось, открылась с выдохнутым паром дверца. Пригибаясь, вышел и распрямился некто высокий. Одеяние из мешковины не скрывало величественной осанки. На фоне снега возникло чёрное лицо, и Биллу показалось, что он видит сверкнувшие глаза.

Возможно, тут ещё теплится оскорблённая жизнь. Энкиду отошёл, попятился и принялся спускаться, сделав знак Биллу вести себя потише. Билл последовал совету, но ветка над ним шорохнулась, что-то метнулось, махнув хвостом, и он, с ужасом поняв, что у него подвернулась нога, с воплем покатился, рыча по склону.

Энкиду встал столбом, с несердитой досадой пожал плечами и не раздумывая кинулся вслед тем же манером.

Пока они ехали по склону, обжигая рты забивающимся снегом, и губя целые кусты, внизу их ждали. Тёмная фигура подошла и тронув калитку, оказалась у финиша гонок. Билл с растопыренными ногами въехал на гладкое место и, подняв глаза, увидел, что ему протягивает руку Хорс.

Энкиду, который так не шумел, не торопился встать – ледник, прибывший по расписанию. Казалось, он готов развалиться в снегу, как дома на ковре у дивана. Пока Билл сутолошно благодарил Хорса, тая в уме ощущение от горячей сухой ладони, Энкиду поднялся и обернулся на потёртый телами склон.

Хорс что-то сказал и рассмеялся. Смех совершенно преобразил черты его лица. Биллу сперва показалось, что он слышит незнакомый язык, и тут же сознание донесло до него смысл слов, произнесённых очень низким и звучным, трубным голосом. Билл вдумался… Хорс пошутил и шутка была вольной. Билл не удержался и едва прижал рот рукой: его громкий хохот вспугнул несколько известковых шапок. Хорс мельком оглядел кусты наверху и спокойно вернул визитёрам внимание.

– Итак, – разобрал Билл, – нибирийская раса состоит из милосердных дев и неуклюжих самцов.

Энкиду выразил согласие беззвучно, но тут же обрёл дар речи.

– Как часто милосердие изливается на эту местность?

Хорс смотрел добрыми глазами, Билл осознал, сколь глубоки они, только когда Хорс увёл взгляд.

– Довольно часто. – Ответил он. – В последнее время.

В нём не было ничего знакомого – ни громоподобного величия и скрытой вспыльчивости сира Мардука, ни благородного высокомерия туарегов. Этот оборванец, возможно, самый совершенный из нибирийцев и людей, никого не напоминал Биллу. Разве что… только изредка в движеньях леди Сунн мелькало нечто подобное: как будто сдерживаемая возможность всё изменить и бережность… такая…

– Если угодно, господа… продолжим, подкрепившись чем-нибудь.

Деревня – маленькая толпа низеньких строений – веками отступала, как демонстранты от полиции, и вся оказалась зажата на юге, у невысокой ограды. Дядя Мардук поскупился на камни, справедливо полагая, что взращенное в душах послушание вздымает свои дымные стены до небес. Домик повыше прочих отошёл в сторонку: бюргер, созревший для местной революции. Под руководством векового семейного дерева, в осиных гнёздышках нескольких сараев, с башенкой колодца, он глядел молодцом.

Перекрёстно падал снег, и, казалось иногда, что падают чёрные снежинки, так торопились друг к другу шахматно запорошённая земля и пухлое низкое небо.

Рост Хорса напоминал о маяке в тумане.

Исхудалые деревянные столбы, державшие на ладошках навес, были едва длиннее макаронины-хозяина. Вообще выглядело удивительным, что такие большие люди живут в таких маленьких домах. Громила-провожатый вошёл под столбами, и воображение Билла, сбитое с толку падающими вверх деревьями, крутануло в головокружении: человек разрастается, ломая и круша дом свой локтями и коленями.

С этой возбуждающей пространственную философию мыслью Билл полез вслед за Хорсом под сразу прекративший снегопад и умствования навес в потёках весенней смолы.

Дровишки карандашами великана в залетевших беленьких пятнах выглядели аккуратно, как хорошо организованное сознание.

Знак охраны от злых начал космоса, закреплённый проволокой над входом, остановил взгляд Билла и Энкиду.

– А это… – Произнёс Билл и осёкся.

Хорс сделал рукою, выпростанной из плаща по воздуху знак, соответствующий его деревянной копии.

Билл вспомнил о чёрном создании, прыгавшем в первую ночь по крышам, и содрогнулся. Хорс, как раз стукнувший в дверь, обернулся и расценив содрогание по своему, заботливо сказал:

– Сейчас, сейчас… там у нас тёпленько, сударь.

Энкиду за снегом выглядел пейзажем, изображённым посредством новой рисовальной моды – фрагментарно стёрт резиночкой. Хорс, впереди на крылечке, и его лохмотья выглядели монументально реальными.

Как вошли в домик, Билл не понял. Себя он увидел уже в сенцах, до того крохотных, что, по умолчанию, они бы не смогли там поместиться. Билл сразу что-то сшиб и повалил.

– Ничего, ничего. – Весело прошептал Хорс, когда к нему с вопросом выскочила женщина.

Билл смутно заметил, что она – не Хорс, и одежда её не соответствует всему окружающему.

В низенькой круглой комнате Билл боялся увидеть бедность удручающую. И здесь было бедно, но так будто это часть умысла. Чистота была такая, что почему-то в уме голос твердил – снег, снег…

За холстом говорили детские голоса, детей кто-то убаюкивал. Печка разгоняла тепло, сухое и здоровое, по кругу.

Женщина вышла из-за холстяной занавески, отодвинув складки с привычным домашним величием. Билл немедленно привстал, едва усевшись, но она, проходя, положила ему ладонь на плечо, а в другую руку встроила ему тяжёлую кружку.

Дух огня властвовал надо всем. У очага кто-то сидел, повернувшись сгорбленными широкими плечами. Билл и Энкиду, быстро посмотрев, разом отвернулись, таким образом выказав полное доверие хозяевам, будто подписав какой-то договор.

Хорс осчастливил табуреточку напротив и заговорил:

– Вы не в полном составе…

– А вам известен наш состав?

Хорс не торопился с ответом, усаживаясь повольнее и укладывая длинные руки на коленях, так что пальцы раскрылись. На полу в глиняной тарелке лежала дымящаяся отнюдь не злым махорочным духом трубка.

– Тот гордый воин, которого я часто вижу с вами…

Энкиду взглянул на Билла.

– Видите ли, добрый хозяин, – начал он, – его гордость равняется его осторожности.

– Свойство, достойное воина…

– И в настоящий момент его свойства находятся не в равновесии.

Билл проворчал:

– Он бы, как простак, не потащился вслед за подозрительным плебеем в замкнутое пространство.

Хорс улыбнулся. Чудная улыбка…

– Зачем вы прилетели, о боги? – Сказал он.

Билл замер. Энкиду, пожимая плечами и крутя в руках кружку, приступил к дипломатической миссии:

– Смотря, кто из богов. Вот гордый воин, тот, несомненно, со своими целями. Я хотел погулять по лесу. – (Хозяйка, отходя за сцену с подносом, улыбнулась.) – Кислород тут хороший, я слышал.

Он вопросительно взглянул на Билла. Хорс, не дожидаясь, к чему приведёт передача мыслей на расстоянии, вновь заговорил:

На полпути к побережью, если на северо-запад, можно объявить остановку. Скажете – Привал. Там за рощей скалы, за ними ровная местность. Кладбище для тех, кто воевал в последней по счёту войне.

Он вопросительно взглянул на Билла.

– Предков ваших там нет. Как они исчезли, неизвестно. Возможно, они оказались в эпицентре. Воздух, огонь, пар и капающий металл, разносимый ветром.

Он перебил себя.

– У вас был праздник?

– Так, домашние посиделки. – Отозвался Энкиду.

– Вам известно, кто вы, о боги?

Билл разлепил губы и прошамкал, покачивая ладонью:

– Так-сяк…

– Есть древняя легенда о том, как появились короли. Когда-то Нибиру не была государством. Она была планетой, где множество народов жили во множестве стран. Каждым государством, как водится, правили худшие из своих народов.

– Ух, вы меня чуть было в испуг не ввели. Вы паузу сделали и я решил, что вы скажете, что правили лучшие.

– Нет, конечно… как и везде во Вселенной, жаждой власти наделены от рождения худшие. За редчайшими исключениями…

– Коим конец всегда означен пулей.

– Так. К чести мыслящих существ, худших меньше. Намного меньше.

Хорс, взглянув на Билла своими ясными глазами, попросил о терпении. Билл устыдился, и вот, что они узнали об истории Нибиру.

В одной из стран, пережившей множество политических режимов, явился некто, возжелавший абсолютной и безраздельной власти. Его-то самого никто не хотел. Он был самозванец, серый и крутившийся в пене какой-то безобидной партии. Мутная компания имела приличное обеспечение, пистолеты, мешки с чем-то сыпучим и, как водится, процент пустоголовых. С помощью этого нехитрого и древнейшего рецепта он навалил кучу мертвецов.

– Как? – Перебил себя Хорс и с улыбкою взглянул на еле сохранявшего решпект Билла.

– Взрывал дома и говорил, что их взорвали какие-то опасные из Северной Нибирии. И на подхвате кто-то крикнул – спаси. Он тотчас, разумеется, откликнулся. Но куда его после девать? Он пристрастился к власти и деть его никуда было нельзя. Уж он-то переизбирался. Для начала ещё кое-как следовали буковке ставшего сморчком, скукожившегося закона… затем вовсе потеряли стыд, и предложили его короновать. И что вы думаете? Конечно, нибирийцы хохотали… а потом проснулись на планете, которой правил по просьбе трудящихся царь-батюшка.

– И не абы какой, а из священной династии… какой-то… – Вставил Энкиду и тут же извинился.

Но Хорс взглянул на него благосклонно.

– В том-то и штука, что когда нибирийцы смотрели на него, они не могли поверить, что этот маленький чиновничек причастен вообще любой династии… хоть хорьков, да не прогневаются на меня эти егозливые зверьки… не то, чтобы какой священной. И тогда умнейшие из тех, кто подсадил неказистую вертушку на престол, задумались. И вот, что придумали… Кто всех милее? Кто красив? Кто умеет притворяться так убедительно, что ему верят беспрекословно? Кто талантливо врёт и сам начинает верить в своё враньё?

Хорс примолк. Энкиду кивнул.

– О, да. Актёры…

Билл ахнул.

– Комедианты. И трагики. Но лучше, конечно, комедианты – они универсальней. Чувство юмора открывает такие бездны… Словом, умнейшие поездили по театрам в провинции и сыскали нескольких голодных и гениальных актёров, безвестных до степени ослепительной. Их обучили… накормили от пуза… облачили в лоснящиеся костюмы… и когда канул временщик – а он канул, не сомневайтесь, без следа… обрадованным гражданам, уже громящим на площади памятники, точь-в-точь в одно лицо с этим злосчастным высоко взлетевшим временщиком, как раз когда они отвинчивали башку одной из статуй, и юноша, оседлавший каменно-костюмные плечи, потирал саднившую руку… им объявили, что временщик, конечно, был подделкой… наглецом, пролезшим в банку с пшёнкой… а вот теперь их ждут истинные представители древних династий… вот взгляните.

И когда горожане увидали их – во всеоружии красоты и набрякшей на лбу – накладки – мудрости, они заколебались, как всё, что может совершать колебательные движения.

Им представили мужей и жён, столь великолепных, что первая звезда Нибиру, тогда светившая ярче, чем сейчас, и та устыдилась своего недостаточного света.

Вот так и сделалось.

Билл, с трудом разлепив губы, молвил:

– Ужасы… так стало быть… все-все священные династии…

Хорс помедлил… тут от огня обернулся неизвестный и сказал, сбрасывая капюшон:

– За одним исключением.

Билл и Энкиду тотчас признали одного из актёров мардуковой труппы. Он сделал жест, призывающий умерить возгласы и мягко продолжал:

– О моём бегстве позже.

Энкиду, не меняя выражения лица, спросил:

– В какую сторону нам повернуться, чтобы сиру Мардуку сподручнее было сделать скриншот?

Актёр кивнул.

– Понимаю.

Билл перебил:

– Энкиду… примолкни.

Он обратился к беглецу, возникшему волшебным образом:

– Сир актёр… после того, что мы узнали, сомнения моего брата естественны. Но меня признаться, мало беспокоит и заботит, посланник вы тьмы или преисполнены благих намерений. И всё же… я слегка тщеславен.

(Билл приосанился, а сидя на низеньком табурете, это не так-то просто.)

– Не то, чтобы я был высокого мнения о своей личине, но я надеюсь, что вы схватите меня в нужном ракурсе. Вот этак… имейте в виду, слева я милее, а справа – старше и мудрей.

Энкиду прибавил:

– В общем, вы бы предупредили нас заранее… он бы хоть голову вымыл.

Билл, как раз зачесавший гребнем толстых пальцев клоки волос со лба, так и замер с укором под раскат сдавленных смешков. Холстина затрепетала.

Актёр с нерепетированным облегчением поднял ладонь.

– Сир Баст… нет, нет. Я знаю, доверие нужно заслужить.

– И как же вы это сделаете?

Актёр смолчал и, понурив хмурое лицо, запустил руку в свои лохмотья. Билл и Энкиду не шевельнулись. Актёр, вытаскивая и протягивая предмет, заметил:

– Оценил…

Энкиду согласился:

– Да… будь здесь гордый воин, вам бы пришлось продолжить объяснения в позиции, одобренной официальным пособием по государственной нравственности «Рекомендованных позиций».

Рассмотрев протягиваемый предмет издалека, Энкиду перевернул руку ладонью вверх. Актёр придержал штуку.

– Очень умная вещь. Прежде чем… секунду, сир, одно лишь мгновенье… видите эту кнопку?

Энкиду, не обращая внимания на Билла, пытавшегося вставить слово и завладеть предметом, – спросил:

– Вы хотите сказать, что она активна?

Актёр с довольным видом усмехнулся.

– Ещё как.

Он откинулся поближе к очагу, и тени заскользили по его тряпью. (Величие в каждой свисающей нитке.)

– Нажмёте на неё, и… сир Мардук немедленно получит меня. Мой образ встанет перед ним, где бы он не пребывал, с означением моих координат.

Билл попытался пошутить, где бы сир М. мог быть захвачен этим зрелищем, но Энкиду буркнув: «Старо», вновь обратился к торжествующему актёру. Тот, вспомнив, что кое-что забыл, оглянулся, увидел, что хозяйка, уйдя к детям, задёрнула занавеску, и, нагнувшись, приподнял рванину плаща, закатал штанину. Билл высказался:

– Ую-юй.

Актёр был доволен и задёрнул занавес.

– Вот именно. Итак – вот моя инвестиция в дело доверия, господа. Будете ли вы слушать, что я скажу?

Энкиду примолк. Потом взглянул на Билла и сделал этак лицом. Билл смешался и пробормотал:

– Ну… да.

Энкиду, точно получив разрешение, поспешно молвил:

– К делу.

Спустя час покинули домик. Билл, топая в нападавшем снегу, говорил без умолку. Замолчал. Энкиду рассеянно обернулся.

– Ты будто от престола отрёкся. Этак демонстративно – мол, я тут никто. Вот мой братец…

Энкиду развёл руками, и снежинки поспешили рассесться на его рукавах.

– Протокол. Представил, как бы себя вёл тот, чья гордость не помешала ему почтить забегаловку на территории диких пастухов.

– Да что ты? И…

– Не думаю, Билл. Это же его территория.

– Хочет побыть наедине с вассалами?

Под утро испуганный и обрадованный мгновенно позабытым сном Билл открыл глаза в фиолетовой темноте. Билл ненавидел просыпаться во тьме, это сбивало его с толку. Но сегодня в ней происходило что-то необыкновенное. Свет, приняв иную форму, под видом ночи струился из окна. Что за звуки… слабый едва угадываемый отблеск на западной стене комнаты подтверждал, что за большим занавесом кто-то наряжает ёлку для Билла.

Зацепив все покровы постели Билл, зевая от волнения так, что заболела челюсть, сел и, облепившись, чем ни попадя, восстал и потащился к полузадёрнутому окну. Сначала он разочарованно и успокоенно облокотился, придерживая одеяло и множество пледов, украденных в Гостиной. Но прежде чем осознал, удивлённо отшатнулся и наступив на край шутовской мантии, едва не упал, как бык на льду, коего принято поминать в таких случаях.

Вгляделся, прижавшись ладонью к стеклу, и, торопливо стирая своё дыхание с пейзажа, глазам пытался поверить.

Да, творилось невесть что. Во-первых, та музыка, о которой тиран толковал ему, играла во всю мочь. Сладкие звуки падающей воды, разделённой на капли, – те, что присвоены музыкальными инструментами, – туманили мысль и в голове у Билла начало звенеть. Изредка с добродушным шлепком падали с крыши белые влажные хлопья. Вдалеке вода двигалась с меньшей поэтичностью – она торопилась и даже подволакивала камни. Вслушавшись, он понял, что проснулся прибой, и грудь океана вздымается мерно, но грозно.

И вот, когда звон сделался почти невыносимым, Билл, не ощущавший остывших как у статуи, ступней, увидел, как тьма на востоке расступилась и с поклоном выпустила блёклый блеск, сперва принятый им за вновь падающий снег.

Комната долины возникла в странном неестественном освещении, и тогда Билл увидел, что зима окончена.

И он выпустил из рук свои покровы, расчувствовавшись. Тут же пожалел – холодно в первую минуту, хотя и не по закону.

Где-то над океаном холодный воздушный вагон, полный ветра и снега, был встречен и сведён с рельсов, сброшен в тихие воды. Двигающийся ему наперерез флот южных ветров беспрепятственно проплыл в вышине. Незримые паруса были полны винным духом белых гор и тысячелетних виноградников.

Так совершилась ежегодная встреча. Полуостров ждёт совершенно солнечная неделя. Низкое небо поднимется на выпрямленных руках, а две птицы уже облетают горизонт в знак того, что смерть неодинока.

Здесь снова началась весна. Иннан долго рассматривала подарки и думала, что, прям с утречка сбежит в оранжерею.

В последнюю ночь зимы Шанни увидела в глубоком сне, чьи картинки будут погребены в самом глухом колодце ночи, как Билл подносит ей кольцо. Она явственно видела, как он навинчивает кольцо на её палец, и тут же сообразила, что это не её палец… и рядом вовсе не Билл.

Откуда он взял кольцо? Такова была мысль, и принадлежала мысль Шанни. Она проснулась, когда прелюдия к весеннему концерту переросла в громыхание основной части, и, разумеется, ничего не помнила.