Текст книги "Башня континуума. Владетель. Том 1"

– Как у тебя рука поднялась… за что?

– А что Макс заладил, что хочет стать лесорубом? Как маленький.

– Виктория, ему пять лет!

– Знаю, но в его возрасте, между прочим, уже пора и соображать что-нибудь. Ты еще скажи, что в детстве тоже хотел стать лесорубом! Ха! Ха!

Гордон, конечно, не мог сказать ничего подобного. Когда ему было пять, он мечтал лишь об одном. Когда-нибудь наесться досыта. В сиротском приюте, где он вырос, дела с питанием обстояли… не ахти. Он помнил, как приходилось копаться в мусорных баках в поисках объедков. И воровать доводилось тоже. Ничто так не убивает надежды, мечты и возвышенные притязания, как постоянное чувство голода. Он был совершенно счастлив, что сына заботит что-то совершенно другое. И что плохого в профессии лесоруба? Непонятно. Достойное занятие. Для настоящего мужчины, разумеется, а не для плаксивого маменькиного сынка.

– Ты, кажется, говорила про ванну, птенчик. Так ступай. И разденься.

– Раздеться?

– Само собой, птенчик. Ты ведь не будешь принимать ванну одетой.

Чуть позже, в облаках пара, горячих брызгах, ароматах сандала и розового масла, они предались любви. А потом, когда пар остыл, и они тоже остыли, он крепко прижал ее к себе. Виктория увидела, как его лицо, расслабившееся и размякшее от недавнего удовольствия, вновь делается больным и опустошенным.

– Гордон, да что случилось?

– Ничего.

Прелестно. Тогда откуда взялись военные с оружием? И почему у него было такое страшное лицо? Осторожно, вкрадчиво, Виктория забралась мужу в голову. Там увидела она нечто странное и очень пугающее. Болотная тина, обрывки перепачканного грязью тряпья, маленькие кости, кровь, смерть и ярость. Жуткие видения начали тонуть в ослепительном сиянии его просветления. Испугавшись навеки затеряться в бескрайних торосах ледяного света, Виктория поспешно выбралась обратно. Второпях она причинила Гордону сильную боль, потому что лицо его исказилось, и он, оскаля зубы, лихорадочно схватился за левый висок.

– А! Черт! Голова!

– Что такое? Болит?

– Да вот вдруг прихватило, черт знает, что это такое.

Виктория еще не до конца приноровилась обращаться с не столь давно обретенными ею… способностями. Надо было впредь вести себя аккуратней. Убить Гордона она бы не убила, но могла причинить ощутимый вред его здоровью, и без того пошатнувшемуся из-за вегетарианской диеты и бесконечных медитаций.

– Дай поцелую, и все пройдет. Так лучше?

– Нет. Не лучше. Принеси мне таблетку.

Виктория принесла аспирина Эймса. Он проглотил, запив водой, покосился на нее подозрительно, и даже пальцем погрозил.

– Ты мне это… смотри.

– Да, мой глупенький. Я буду смотреть, а ты ложись.

– А ты?

– Я лягу попозже, у меня… еще есть дела.

– Дела? Какие дела, Виктория?

Кажется, он и не ждал ответа, да и не до того ему было. Заснул он мгновенно, едва уронив тяжелую голову на подушку. Виктория позаботилась о том, чтобы крепкий сон его не прерывался до утра, прошептав над ним слова.

Древнее заклинание обладало столь чудовищной мощью, что в доме в тот же миг остановились все часы, на своих постах провалились в беспробудный сон охранники, в будках, повизгивая, задремали злющие сторожевые псы, отключилось электричество, прекратили работать камеры слежения и сигнализация.

– Абракадабра, – пробормотала Виктория.

Точеное лицо ее несказанной славянской красоты стремительно и неприятно переменилось. Светлые волосы потемнели и зашевелились на голове, будто корона Медузы-Горгоны, аккуратный курносый носик приобрел очертания вороньего клюва, а розово-перламутровая кожа замерцала бледно-зеленым, отраженным, флуоресцентным светом.

– Я ненадолго, пупсик.

Хорошо, что муж ее не слышал. И не видел. Пожалуй, он бы не пережил той обыденности, с какой Виктория вытряхнула из кармана халата ключ, отперла одно из отделений шкафа и достала оттуда метлу. В ее пальцах, заряженных черной магией, прозаический предмет домашней утвари ожил и завибрировал, наполняясь иным, потусторонним смыслом. Внезапно налетевший сильнейший ветер с глухим стуком отпер оконные ставни и сорвал с Виктории халат. Лунный свет расчертил паркетный пол на ровные квадраты, и в этом призрачном геометрическом свете она застыла на мгновение, обнаженная, с дерзко торчащими сосками налитых грудей, узкой талией, длинными стройными ногами и лебяжьим пухом между ними.

– Ну, пора.

Могучая сила древнего зла подхватила Викторию, вышвырнула в распахнутое окно и подняла высоко в воздух. Оседлав метлу и пришпоривая, как норовистую лошадь, Виктория сделала круг над величественным зданием губернаторской резиденции. Потом развернулась и полетела к Топям. Ей незамедлительно требовалось задать пару серьезных вопросов своим обожаемым Сестрам на сегодняшнем собрании.

– Да, я предпочитаю называть наши встречи собраниями, – бормотала Виктория, стремглав летя во тьме навстречу зеленой луне. – Слово «шабаш» мне не нравится. Серьезно. Совсем не нравится.

Глава третья
Лицедей бессмыслиц

Если Бога не существовало, то Богиня была реальна. И, если рая не существовало, то ад был реальным местом, где двадцать тысяч людей, а также четыре миллиона нелюдей, отбывали наказание за свои прегрешения. И, хотя минуло пятнадцать лет с тех пор, как полковник в отставке Чейз Кольт оставил службу в Гетто Эпллтона, воспоминания продолжали преследовать, раня и тревожа даже в самых глубоких омутах хмельного сна.

Тьма ночи.

Вот первые слова, что приходили на ум, когда ему доводилось вспоминать Эпллтон. Хотя Кольт последние пять лет работал главным редактором газеты «Вестник Республики» и, стало быть, имел косвенное отношение к литературе, ни за какие материальные блага мира он не сумел бы подобрать эпитетов, способных достоверно описать инопланетную тьму, что пожирала Гетто каждую ночь.

Черная, как самые черные чернила, плотная, как бархатный театральный занавес, густая, как деготь, тьма казалась живой, овеществленной, осязаемой. Беспощадными лавинами тьма стекала с горных пиков далеко на западе и двигалась по континенту Свободная Америка, на пути, будто Левиафан, заглатывая миллионы акров желтых кислотных джунглей, ржавые пески пустынь и багряные воды рек и озер. Наконец, эта волна тьмы подходила к небольшому острову человечности в море инопланетности – к Гетто. Еще мгновение, и небесный фонарщик задувал свечу. Водопады первозданной тьмы обрушивались на поселение не-существ, хозяйственные и административные постройки, ангары, шахты, где трудились не-существа, открытые карьеры, и здание грузового Би-порта.

Из глухого колодца ночи сотни тысяч голубых звезд и одна красная, единственный спутник Эпллтона, Лавджой, выглядели так, будто их вырезали из папиросной бумаги и наклеили на вогнутый лист картона. Тусклые, словно ненастоящие, они не давали ни единого луча света. Даже десятки самых мощных прожекторов, установленных по всей территории Гетто, не могли полностью развеять тьму, лишь кромсали, разрезая на длинные узкие полоски, превращая в подобие шкуры зебры или слоеного торта из белого и черного шоколада. Такой ночью нечего и думать было о том, чтобы покинуть стены административных зданий без тяжеленного утепленного бронированного Рад-скафандра, оборудованного тепловизором, инфракрасным сканнером и приборами ночного видения. И огромной охапки оружия. Обитающие в местных краях представители фауны, а порой и флоры, становились особенно активными именно ночами, и в поисках пропитания, случалось, забредали на охраняемую территорию Гетто. Немногим тварям удавалось преодолеть заслоны силовых полей, перебраться через бетонные ограждения и многослойные стены колючей проволоки под высоким напряжением и ускользнуть от бдительных очей автоматических турелей. Тем не менее, подобные инциденты были известны, и совсем не стоило понапрасну рисковать жизнью.

За стенами Гетто, в кромешной мгле, а равно и при свете дня, копошились мириады живых существ, вращаясь в беличьем колесе невероятной, непоследовательной и безумной услад-плюсовой эволюции. Широкомасштабная добыча услада, начавшаяся восемь столетий тому назад еще при Черном Триумвирате и продолжавшаяся пятьсот лет при Империи, подстегивала эти эволюционные процессы, когда при рудничных работах отходы производства загрязняли воду, почву и воздух.

Не-существа бережно хранили и передавали из поколения в поколение легенды о временах тысячелетней давности, когда на Эпллтон с Земли прибыли их далекие предки, экипаж первого в истории межзвездного Джет-корабля, который назывался пророчески-иронически «Феникс». На борту корабля под командованием капитана Джоанны Лавджой находились представители двух великих государств того времени: Объединенной Америки и Демократического Китая. Всего на борту их было сто двадцать человек. Посадка «Феникса» прошла безукоризненно, и капитан бодро отрапортовала на Землю о блистательном завершении великой миссии, с чем капитана Лавджой поздравил лично Пожизненный Президент Объединенной Америки Карлос Хаббард Гольдштейн Эпллтон.

Сесть-то они сели, а вот вернуться на родину не смогли. Сначала обнаружилась поломка корабля… потом экипаж перестал выходить на связь. Потом на Земле разразилась Последняя Мировая Война, итогом которой стало создание Старой Федерации и Вторая Экспансия… и стремительно меняющийся мир забыл своих героев.

Рассказы не-существ о тех событиях за десять веков успели обрасти сказочными деталями и расцветиться наивными выдумками, и все же, в значительной степени они базировались на подлинных воспоминаниях несчастного экипажа «Феникса».

Согласно преданиям, в те времена Эпллтон походил на эдемский сад с густыми рощами и зелеными дубравами, дикими фруктовыми садами, хрустальными речушками, полными аппетитной рыбы. Воздух был чист и свеж, по лугам бродили прекрасные и грациозные животные, а в небесах порхали стайки певчих птиц. Ласковый, теплый, пресноводный океан служил пристанищем безобидным маленьким крабам и животным, схожим с земными трилобитами и губками.

Соверши «Феникс» посадку сейчас, а не тысячу лет назад, астронавты бы ни за что не протянули трех месяцев, которые потребовались им для эволюционного скачка и преображения из людей в не-существ. Да что там, астронавты бы не протянули и двух недель. Ни один плод, гриб или ягода больше не годились в пищу, поскольку были смертельно ядовитыми, в лучшем случае, гарантировали недели диковинных видений, сумасшествие и пожизненную инвалидность. Воздух кишел токсичными спорами и летающими паразитами. На очередном диком вираже услад-плюсовой эволюции абсолютно все теплокровные и млекопитающие (кроме самих не-существ) вымерли, и место их заняли диковинные ассиметричные ящеры, трехглазые и семипалые, усердно пожирающие друг друга в кислотных джунглях. При удобном случае ассиметричные чешуйчатые едва ли бы упустили шанс полакомиться человечиной.

Что до пресноводного океана с подводными залежами услада, то в этом теплом и относительно мелком мутагенном бульоне, возможно, регулярно триумфально рождались и бесславно гибли подводные цивилизации, ни в чем не уступающие человеческой. Неизвестно. Организовывать экскурсии в морские пучины для изучения тамошних обитателей не хотелось даже самым бесстрашным и любознательным научным сотрудникам Гетто. Куда пропали крабы и губки? Океан захватили головоногие. Кольт хорошо помнил, как на скалистый берег, милях в десяти к северо-востоку от Гетто, выбросило четырехголового осьминога величиной с гору. Судя по сотням щупалец, толстых, как корабельные канаты, острых, как бритвы, им очень повезло, что оно было уже дохлым.

Чуть позже тем днем, к берегу, привлеченный запахом падали, подплыл вечно голодный обжора Великий Студень, ловкими псевдоруками-ложноножками аккуратно ухватил добычу, затащил в океан и радостно слопал. Кольт с Хацуми своими глазами во время патрулирования наблюдали пиршество Студня. Хацуми еще и снимал на камеру – бесценный научный материал, который надлежало передать в научные лаборатории Отдела Благонадежности.

За те годы, что они вместе проработали в Гетто, Кольту крайне редко доводилось наблюдать на замкнутом азиатском лице Хацуми какие-либо эмоции, но сейчас даже он с трудом скрывал отвращение. И ужас. Губы у Хацуми предательски подергивались, когда он вглядывался в небольшой плоский монитор записывающего устройства, в то время как миниатюрная футур-камера беззвучной мошкой увивалась вокруг Студня. Кольт и сам был страшно рад, что они с парнями наблюдают полуденный перекус Студня в безопасном отдалении, устроив наблюдательный пункт на высокой скале.

– Вот, сэр, я думаю, – сказал Хацуми, – яйцеголовые ублюдки из Отдела сидят в своих герметически закупоренных, безопасных бункерах, а мы здесь производим для них натурные съемки, видите ли.

– Не хочу быть банальным, Бенджамин, но нам за это платят.

Все правильно. Им платили. И очень хорошо платили. Всего за два первых месяца работы в Гетто Кольт заработал столько же, сколько за предыдущие тринадцать лет блестящей военной карьеры. Синдикат заботился о своих служащих. Отличная зарплата, премиальные, доплата за сверхурочные, страховка, бесплатное медицинское обслуживание, отменная кормежка, обмундирование и щедрая порция выпивки за счет заведения – каждый день. Воюя с повстанцами на Дезерет, полковник и мечтать не смел о подобной роскоши. Хотя порой ему казалось, что даже на войне он не испытывал такого давящего, выматывающего напряжения, как в Гетто, где Вселенская Мясорубка не прекращала работы ни на мгновение.

Миллионы наркоманов по всей Империи ежедневно нуждались в усладе-плюс, и сотнях его модификаций и производных, вроде Мыслераспылителя. Власти не видели причин, по каким должны лишать себя и своих дорогих друзей из Синдиката сладкого куска этого дурманящего пирога. Ничего личного… просто бизнес. При всех затратах, издержках и трудностях – бизнес фантастически прибыльный. Оставляя воротилам Синдиката семьдесят пять процентов навара, государство забирало оставшиеся двадцать пять процентов в виде налогов, а также сохраняло за собой право контролировать каждый этап добычи услада, потоки грузопоставок и качество продукции. Некоторая часть средств направлялась на дорогостоящие научные программы Отдела Благонадежности, посвященные феномену услад-плюсовой эволюции. Хотя, в общем, размышлять на эту тему было все равно, что наблюдать, как один чудовищный монстр пожирает другого. Или любоваться тем, как красиво зеленое небо отражается в зеленых водах океана.

– Ишь, как лопает, – подивился Кольт, отмахиваясь от липучих рыбомух. Само собой, они не были ни рыбами, ни мухами, но наверняка ужасно ядовитыми.

– Сэр, я вот думаю, что случится, – пробормотал Хацуми, – если этот Студень или как там его? захочет выбраться из океана и напасть на нас? Он ведь размером с десять Гетто! Что мы будем делать, черт дери.

– Зачем ему выбираться? Пищи Студню хватает и в океане. Да и с такими размерами в нем, должно быть, сотни тысяч тонн весу. Его просто расплющит собственной тяжестью.

Студень вот уже три столетия бороздил мутные океанические воды. Многолетние наблюдения вроде бы описывали его как существо мирное, безобидное, питающееся падалью и органическими остатками, эдакого санитара леса, то есть мутагенного океана. Сперва ученые видели в нем разросшуюся до безобразия колонию множества триллионов микроорганизмов, но после того, как некий беззаветный храбрец сумел отщипнуть от Студня крохотный кусочек и доставить в лаборатории Гетто, выяснилось, что это существо, скорее, похоже, на гриб. Вернее, на экстравагантную помесь титанической грибницы и губки. Одной из тех крохотных безобидных губок, может быть, которых видели астронавты разбившегося «Феникса».

Кольт действительно не понимал, каким образом губка умудрилась скреститься с грибницей, сделаться плотоядной, да еще разрастись до столь чудовищных размеров? Хотя и дипломированные ученые Гетто тоже не могли пролить свет на данный вопрос. Как и ответить на многие другие вопросы. Они до сих пор не понимали, какие уникальные тектонические процессы породили услад-плюс. Некоторые выдвигали предположение, что услад может быть веществом искусственного происхождения, но тогда кто его создал? И зачем? По крайней мере, ученые сходились во мнении, что услад-плюсовая эволюция по меркам Вселенной необычайно молода. Возраст ее оценивался в двенадцать-четырнадцать миллионов лет. Чем она могла закончиться? Здесь мнения ученых радикально расходились. Одни предполагали, что, в конце концов, все сущее на Эпллтоне выработает абсолютную устойчивость к усладу и начнет развиваться привычным, неспешным, поступательным путем, постепенно оздоровляясь и принимая нормальное обличье. Другие предрекали печальный конец всему живому, когда оно, истощенное бесконечными мутациями, превратится в бесформенную, нежизнеспособную, разлагающуюся биомассу, которая серой слизью покроет погибшую планету. Старина Студень, по их мнению, мог служить как раз грозным предвестником наступающего биологического Апокалипсиса.

Трудно сказать. Пока приходилось просто радоваться тому, что этот гигантский плавающий надувной матрас не выказывает интереса к людям. Особенно, кулинарного. Покуда Студня вполне удовлетворил легкий полуденный перекус омаром-переростком. Помахав на прощание своим безмолвным наблюдателем мириадами ложноножек, Студень, неторопливо перекатываясь, удалился в открытый океан.

Прочие опасности, подстерегающие персонал Гетто, были куда менее экзотического свойства, чем постыдная перспектива стать обедом для гигантской разбухшей грибогубки, зато более реальными. Например, эпидемии. Бактерии, вирусы, микроорганизмы, в том числе, некогда завезенные с Земли экипажем «Феникса», тоже постоянно мутировали, подвергаясь воздействию услада. Подавляющее большинство мутаций оказывались нежизнеспособными; а жизнеспособные – настолько чуждыми человеку, что не могли нанести вреда. Все исследованные местные микроорганизмы также немедленно погибали в среде, чистой от услада, по тем же очевидным причинам, по каким погибает рыбина, выброшенная на берег из воды. Так и было, тем не менее, власти не хотели рисковать, случайно выпустив в большой мир неизвестный штамм какой-то особенно коварной и живучей космической услад-плюсовой чумы. Грузы, которые отправлялись с Эпллтона, а равно и сюда доставлялись, помимо стандартных санитарных процедур, подвергались дополнительным, специально разработанным, операциям обеззараживания. Служащих пичкали антибиотиками и витаминами, поливали антисептическими растворами и донимали постоянными осмотрами. При любом недомогании на неделю помещали в изолированный бокс на карантин. Если улучшение стандартными средствами медицины не наступало в разумные сроки, или недомогание сопровождалось нетипичными симптомами, субъект направлялся в секретные бункеры Отдела Благонадежности, где с ним поступали… сообразно обстоятельствам.

За здоровьем не-существ также внимательно наблюдали. Велся строгий учет их численности, смертности и рождаемости, генетических отклонений, увечий и так далее. На разработку лекарств для них Синдикат тратил многие миллионы и не скупился. Подобная работа с точки зрения науки представляла значительную ценность сама по себе, но куда более важным было сохранение стабильного поголовья не-существ в качестве уникального трудового ресурса. Они единственные могли выдерживать длительную работу в шахтах, добывая услад, тогда как люди гибли от ядовитых паров, и в груды ржавого железа превращалось самое современное оборудования.

Постоянные несчастные случаи на производстве были каждодневной суровой реальностью Гетто. Причиной служил провал в разработке промышленных сплавов и материалов, способных существовать длительное время в ядовитой атмосфере Эпллтона. С этим обстоятельством была связана и невозможность полной автоматизации добычи услада. За пять столетий в данном отношении произошли подвижки, тем не менее, через каждые два стандартных года (пусть вместо прежних шести-семи месяцев) приходилось проводить всеобщую инвентаризацию и замену оборудования, начиная от лучевых винтовок, парализаторов, электрокнутов и заканчивая вообще каждым мотком медной проволоки, фильтром, шурупом, винтиком, фотоэлементом. Любые попытки сэкономить, любая небрежность оборачивались катастрофой. Во-первых, износ оборудования приводил к неприемлемому повышению уровня смертности среди не-существ, занятых на тяжелых работах в шахтах и, следовательно, к снижению производительности. Во-вторых, служащие Гетто оказывались уязвимыми для паров услада, а, оставшись без оружия, – еще и беззащитными в случае опасности. Например, во время бунтов не-существ. На этот случай, правда, инструкторы Синдиката обучали сотрудников специальным приемам рукопашного боя, позволяющим не просто обездвижить не-существо, но убить, и даже буквально разорвать на части.

Наконец, еще один аспект работы в Гетто, Кольту лично казался весьма незначительным, но, несомненно, доставлял массу неудобств совсем молодым, здоровым, переполненным гормонами, зверям, которые устраивались сюда на службу. Именно, абсолютное отсутствие женщин.

Сорок тысяч мужчин на относительно небольшой территории, вооруженные до зубов, постоянно пьющие и находящиеся в состоянии сильнейшего стресса. Проблема? Еще бы! За долгие годы администрация Гетто не раз и не два пыталась ввезти сюда дам под видом… медицинского персонала. И в качестве настоящего медицинского персонала тоже. Безуспешно. Женщины, даже чрезвычайно здоровые физически и психически, переносили услад-плюсовое излучение в десятки, если не в сотни, раз хуже мужчин, и гораздо быстрей зарабатывали необратимую и неизлечимую зависимость.

Да, и еще. Женщины пахли. Женщиной.

Самцы не-существ были способны учуять запах женщины за десятки миль. Неважно, что они при этом могли находиться глубоко под землей в шахтах. Неважно, что женщина находилась в защищенном стальном бункере. Никакие известные науке химические средства не могли скрыть запаха. Самцы теряли покой, аппетит и сон, интерес к своим самкам, прекращали работать в шахтах и выли, изнемогая от похоти и тоски по своей потерянной человечности.

К тому времени, как Кольт устроился на работу в Гетто, эксперименты с несчастным женским полом давно прекратились, и он, в принципе, был склонен считать душераздирающие рассказы о результатах тех экспериментов забавными байками. Как и проект строительства чего-то вроде орбитального борделя. Затею отвергли как слишком вычурную и дорогостоящую. Пока администрация Гетто обходилась по старинке, препаратами, снижающими влечение, порножурналами и кабинетами, оснащенными аппаратами сексуальной Дабл-Ви-симуляции.

Ну и, разумеется, при прочих равных при подборе персонала предпочтение отдавалось добропорядочным семейным мужчинам вроде самого Кольта, или странным, помешанным на карьере чудикам вроде Грегори Даймса, или… Хацуми. Но даже и помешанный на сексе и насилии Хацуми после рабочей смены обыкновенно так выматывался, что редко когда находил силы перед сном пролистать пошлый журнальчик.

Вот в такой обстановке Кольт проработал шесть лет, возглавляя Седьмой отряд особого назначения, специализирующийся на подавлении бунтов не-существ. Если в Гетто было тихо, они занимались патрулированием и охраной территории, а также, случалось, сопровождали ученых Отдела Благонадежности в исследовательских экспедициях на второй, все еще мало изученный, материк Эпллтона, Хаббард.

Но тем вечером в Гетто как раз было неспокойно, и Седьмому отряду пришлось заниматься своими неприятными прямыми обязанностями. Когда в Центральную Диспетчерскую Гетто поступил сигнал о бунте в Секторе 612, Кольт в своей комнате выпивал с Хацуми.

– Не расстраивайся, Бенджамин, – говорил Кольт.

– Я не расстраиваюсь, сэр, – бормотал под нос Хацуми, хотя было понятно, что он врет напропалую и страшно расстроен. Его азиатское лицо, обычно непроницаемое, выражало томление и муки безнадежной, неразделенной любви.

Любовь! О, прекраснейшее, благороднейшее из чувств! Сколько совсем еще молодых солдат повесились на тугих армейских ремнях в уборных во имя этой выдуманной бездарными поэтами химеры? Кольт мог поклясться, грустных оловянных солдатиков полегло там больше, чем на любой войне. Ну, хорошо, в действительности, подобное происходило не так уж и часто, и все же, достаточно часто, чтобы он растерял последние жалкие остатки веры в человечество. За долгие годы Кольт практически безошибочно научился определять признаки грядущей катастрофы, но, все же, даром предвидения наделен не был, порой случалось недоглядеть. Как, например, он не доглядел за Хацуми.

Великое, чистое, как слеза младенца, чувство, томящее психопата Хацуми, было не совсем обыденного свойства. Он сгорал от страсти не к юной, прелестной девушке и даже не к одному из своих потных, небритых, мускулистых, благоухающих тестостероном сослуживцев (омерзительно, но бывало и такое). Нет. Он страдал от пылкой, но безответной любви к Синдикату и сёгуну Садахару Моримото.

После пяти лет безукоризненной работы в Гетто, Хацуми подал прошение о приеме на службу в личную гвардию Моримото и стал с замиранием сердца ждать положительного ответа. Через десять дней пришел отказ. Ночью Хацуми повесился в уборной, предварительно надраив зубной щеткой комнату отдохновения до зеркального блеска. А толку? Нужник потом пришлось драить снова, а Хацуми вешался столь старательно, что очнулся лишь через неделю. Багряный след удавки намертво впечатался ему в горло, подобно Каиновой печати.

– За что? – вопросил он у Кольта, едва придя в себя.

– Не знаю, – ответил Кольт правдиво. Отказ был безоговорочным, но без объяснений причин. – Может, бюрократическая ошибка? Ты не пробовал разобраться, прежде чем вешаться.

– Невозможно, там они никогда не ошибаются, сэр. Значит, меня сочли недостойным.

Недостойным, ишь ты. Что вообще достойного могло быть в работе на Синдикат? Кольт оставил эти мысли при себе и пообещал разобраться, с условием, что Хацуми больше не станет пытаться удушить себя армейским ремнем. Разобраться, между тем, оказалось не таким уж и легким делом; в конце концов, Кольт дошел до директора Гетто, Блэка Холлиса, будущего главы Отдела Благонадежности.

– Прошу прощения, господин директор, весьма неловко, что приходится беспокоить вас из-за сущей безделицы…

– Ничего, всегда рад видеть вас, господин полков… господин Кольт. Ваши утонченные манеры выгодно отличают вас от этих тупых головорезов, с какими мне приходится иметь дело целыми днями.

– Собственно, я здесь по поводу одного из них…

Холлис послушал и кивнул.

– Подождите минутку. Разыщу его личное дело.

И Холлис удалился в помещение картотеки, где в несгораемых шкафах хранились копии личных дел служащих. Через пару минут он вернулся с перфокартой Хацуми, которую пропустил через громоздкую антикварную шифровальную машину. Ничего не поделаешь, услад-плюсовое излучение во многом отбросило сотрудников Гетто в дебри каменного века. Получив десять листков распечатки, Холлис, хмуря лоб, принялся читать.

– Уроженец Луизитании в двадцатом поколении… моральный облик: безупречен. Физическое здоровье: безупречно. Услад-плюсовая зависимость: минимальна, абсолютно обратима. За пять службы ни единого дисциплинарного взыскания или нарекания. Боевая подготовка: великолепно. Исполнительный, лояльный… этот парень что, робот?

– Уж поверьте, робот, причем первостатейной азиатской сборки.

Даже в пристрастии Хацуми к порнографическим журнальчикам садистского толка, несомненно, имелось что-то роботическое.

– Нашел, – объявил Холлис. – Вот, сами взгляните. Вот она, та самая причина, по какой вашей нежной малышке Чио-Чио-Сан отказали в приеме на работу.

Причина отказа повергла Кольта в неподдельное изумление. Оказывается, лет сто тому назад двоюродный прадед Хацуми имел неосторожность жениться на не-японке и даже завести с ней детей! Каковой неосмотрительный шаг раз и навсегда перечеркнул надежды Хацуми поступить на службу в личную гвардию Моримото и достичь по-настоящему высокого положения в организации. Конечно, он мог работать на Синдикат, но путь на самый верх был ему заказан.

– Думаю, ваш Хацуми и сам не в курсе своей семейной истории, иначе бы и не подумал подавать прошение, – сказал Холлис, покачав головой.

– Что за чушь! Прадед, женившийся на не-японке? Это смехотворно!

– Не буду спорить, для нас с вами – смехотворно, и мы бы ни за что не захотели лишиться молодого, перспективного, в высшей степени лояльного, работника по данной глупейшей причине, но таковы устои Синдиката. Чистота крови – высший, непреложный закон Крайм-О. Старинный священный обычай, уходящий корнями в давние времена Старой Федерации эпохи Унификации.

Кольту привиделись страницы учебника… по военной тактике. А надо было по истории. Пришлось здорово постараться, напрягая заржавевший от алкоголя и усталости мозг.

– Что-то смутно припоминаю из школьного курса… Унификация… Вирус Унификации… тот самый рукотворный вирус, при помощи которого правительство Старой Федерации превращало граждан в лояльных зомби? Кажется, его добавляли в водопроводную воду или просто распыляли над городами…

Холлис засмеялся.

– Слава всем богам, в наше просвещенное время властям вовсе не требуется добавлять в водопроводную воду таинственные химические соединения. Достаточно миллионов каналов Три-Ви, реклам, транквилизаторов и баров с доступной и дешевой выпивкой. Не кривитесь, я пошутил. Суть дела в том, что от трех до четырех процентов человеческой популяции выказали удивительную устойчивость ко всем модификациям рукотворного вируса Унификации. Власти Федерации запирали потенциально нелояльных граждан в Федеральных Тюрьмах для неунифицированных.

– Собственно… почему их было попросту не истребить?

– Вы рассуждаете, как типичный военный, уж простите за банальность, полковник. Неужели вы действительно считаете, что тотальный геноцид – это весело и забавно? Хотя, судя по вашему личному делу, да, вы действительно так считаете. Выпьете что-нибудь? – предложил Холлис дружелюбно.

– Пожалуй.

Холлис плеснул им по рюмочке.

– Я немного отвлекся, извините. Так вот, во-первых, лидеры Федерации считали истребление неунифицированных… негуманным. Во-вторых, неунифицированных использовали там, где не могли использовать граждан первого сорта. На тяжелых работах, для добычи полезных ресурсов, но, главное, пожалуй, в качестве пушечного мяса для войн со Свободным Миром. Что любопытно, абсолютное большинство Неунифицированных составляли представители азиатской расы. Точную цифру я приведу вам едва ли, но процентов девяносто пять, в рамках допустимых статистических погрешностей – определенно.