Текст книги "Башня континуума. Владетель. Том 1"

– Разрубить? – предложил Даймс, морща изысканный нос.

При здравом размышлении Кольт отверг сомнительную затею. Не-существа, по возможности, предпочитали получать тела погибших родных и близких в целом виде. Кроме того, разделка туши отнимет у них массу времени и сил, а уж запах!

– Нет. Пускай лежит. Компания нам не помешает, так, Бенджамин?

Хацуми уже пришел в себя, но выглядел неважно. Лицо его пожелтело, как если бы он был не японцем, а китайцем, тьфу ты.

– Мы долго не протянем, сэр?

– Ну… у нас имеется запас антидота и воды, и, если мы не будем отходить от Управляющего Узла, то пару суток продержимся, это точно.

– А потом? Мутируем? – спросил Хацуми с надеждой и поглядел на бригадира, наверное, пытаясь понять, каково это, быть десяти футов росту, диким и когтистым.

– Нет, просто умрем в страшных мучениях, – ответил Даймс.

– Почему. Ведь первые колонисты мутировали, – брякнул Хацуми и немедля раскаялся в том. Кто тянул его за язык! Даймс словно этого и ждал, и с удовольствием разразился речью. Это, конечно, сказывалось воздействие мета-стимуляторов.

Суть его речей сводилась к тому, что экипаж «Феникса» мутировал в не-существ не исключительно под воздействием услада, а под влиянием еще целого ряда факторов, включая солнечную радиацию, погодные условия, атмосферное давление и так далее. Многочисленные попытки воспроизвести мутацию в лабораторных условиях ни к чему не привели. Чаще всего эксперименты заканчивались гибелью подопечных. В редких случаях контрольные образцы приобретали паранормальные способности, например, умение левитировать, читать мысли или поджигать предметы взглядом. Курьезные результаты подобных экспериментов были признаны антинаучными, но, главное, мало соотносящимися с основной целью опытов.

– А, именно, – сказал Даймс, – если бы сделалось возможным превращать людей в не-существ, допустим, преступников или заключенных, мы бы здесь, в Гетто, имели бесперебойный приток рабочей силы, и Синдикату не пришлось бы тратиться, чтобы кормить тварей и обеспечивать мало-мальски комфортные условия работы. Взять хотя бы Управляющий Узел. Вы и представить не можете, сколько стоит доставить один Узел на подобную глубину, смонтировать и установить его, а ведь Узлов в шахтах сотни…

Даймс говорил и говорил, расходуя драгоценный кислород, а равно и терпение сослуживцев. Кольту не хотелось прибегать к крайним мерам, но пришлось заткнуть Даймса, ударив по голове кулаком. Тому явно требовалось выспаться; им с Хацуми тоже.

Во сне Кольту привиделись жена и дочь. Обе мертвые, растерзанные, застреленные. Тяжелая голова полнилась женскими криками и детским плачем.

– Умоляю, не надо, Чейз, здесь наша дочь, наша дочь, наша дочь!

Что-то приближалось. Кольт одним ударом опрокинул его на спину, наступил ногой на грудь и прижал дуло винтовке к голове. Лишь потом он проснулся и поглядел на Хацуми, дергающегося, будто бабочка, пришпиленная на булавку.

– Господин полковник…

– Тьфу! Я ведь мог тебя покалечить! Зачем ты подкрадываешься, идиот!

– Прошло пять часов, антидот…

У каждого из них имелось в запасе пять капсул антидота, а еще и те, которые он забрал у мертвых надзирателей. Само по себе неплохо, но при столь интенсивном уровне усладового излучения – как слону дробина. Кольт сглотнул. Во рту было так мерзко, липко и сладко, будто он съел подряд десять банок варенья. Сладость кругами, словно от брошенного в воду камня, расходилась по телу. Собственно, вот отчего эта дрянь называлась усладом. Остроумно и просто, не правда ли?

Он достал капсулу с антидотом и с щелчком вставил в специальный автоматический «кармашек» бронекостюма на левом плече возле ключицы.

– Уфф…

Антидот подействовал, вернув, пусть ненадолго, чувство реальности. А с ним – чувство страха, тоски и клаустрофобии. Склизкие стены штрека напомнили одиночную камеру, где он провел четыре месяца, ожидая казни. Ничего. Это ненадолго. Плохие воспоминания сменятся дивными видениями, за которые столь щедро миллионы наркоманов и платили Синдикату. Потом наступит услад-плюсовая кома. Сперва обратимая, затем – необратимая. И смерть, извечный уравнитель и утешитель.

– Где Даймс.

– Пошел, ну, вы понимаете, отлить.

Кольт рассеянно кивнул. Управляющий Узел пока справлялся с нагрузкой, но что дальше. Допустим, еще одна поломка, которую они не смогут устранить, поскольку будут валяться без сознания на полу. Бронекостюмы были способны поддерживать полный цикл жизнеобеспечения в течение суток, но не больше, иначе бы весили с пару тонн при гравитации Эпллтона в 1,5 g. Каковая доставляла значительные неудобства людям, но ничуть не останавливала здешнюю природу от стремления к расточительному, монументальному гигантизму. Еще одна загадка, если не сваливать все здешние чудеса на Мать-Богиню, которой поклонялись не-существа.

Пока Кольт пытался собраться с разрозненными мыслями, Хацуми спокойно стоял рядом в ожидании приказов, пожеланий и распоряжений, и лишь слегка повернулся на каблуках, когда к ним из розовой мглы вышел Даймс, волоча ремонтный чемодан, с которым не сумел расстаться даже в интимный момент.

– Ну, что? Как там? – спросил Кольт.

А то он сам не знал, как там! Что за бред!

– Не совсем понимаю, о чем ты, Чейз, но я говорил с диспетчером, – вежливо ответил Даймс, – и он уверил меня, что помощь мчится к нам на всех парах. Он считает, спасатели уложатся в трое суток.

– Так это вроде бы неплохо… какой-никакой прогресс…

– Да, но я заглянул в ту узенькую щель…

– Расщелину, – поправил Кольт деликатно.

– Хорошо, я пошел и заглянул в ту адскую дыру, и, скажу тебе, хочешь верь, а хочешь нет, тут, под нами, настоящее подземное море застывшего услада. Фонит ужасно. Приборы сбоят. Уверен, датчики врут нам по поводу содержания услада в здешней атмосфере.

– Надеяться, что врут в меньшую сторону – глупо?

– Да. Прости.

– Месторождение? – встрял в беседу Хацуми. – Огроменное? Значит, нам полагается премия?

– Теоретически, – проронил Даймс, не разжимая губ.

Звук. Слабый, призрачный шелест или шепот. Этого хватило, чтобы, прервав на полувздохе разговор, Даймс грохнулся ничком, а Кольт и Хацуми схватились за винтовки. В перекрестье прицела Кольт разглядел красное, обведенное оранжевым ободом, пульсирующее пятнышко на земле, в трех футах от тела бригадира.

– Бен?

– Да, я тоже это вижу, сэр.

Чем это могло быть? Пятно не росло и не двигалось, просто слабо пульсировало. Велев Хацуми и Даймсу оставаться на местах, Кольт пошел посмотреть. Изумлению его не было пределов, когда он понял, что видит в лужице серо-белого песка глаз. Живой. Моргающий. Нечеловеческий, с вертикальным, темно-сиреневым зрачком и нежно светящейся, бледно-желтой, радужкой, с вкраплением белых искр. Присев на корточки, на всякий случай, на некотором отдалении, он посветил фонарем.

– Что? Как…

Кольту доводилось слышать о дублицировании – еще один таинственный механизм услад-плюсовой эволюции, являющийся, по видимости, исключительной прерогативой не-существ. Взамен погибшего не-существа мать-природа (или Мать-Богиня?) воссоздавала его самую точную копию. Речь всегда шла о молодых самцах, погибших насильственной или преждевременной смертью, чьи гены, очевидно, представляли выдающуюся ценность для потомства. За пятьсот лет существования Гетто ученые достоверно зафиксировали и описали чуть меньше тысячи случаев дублицирования. Были известны феноменальные случаи двойного и даже тройного дублицирования!

Тем не менее, дубликаты были такой редкостной диковинкой, что многие сотрудники Гетто считали рассказы о них не научными фактами, а глупыми выдумками. Кольт, например, сам так считал. До сих пор. Однако против истины не попрешь! Глаз лежал себе в пыли и смотрел на Кольта, пристально и осмысленно. Что мог видеть этот глаз, воссозданный неведомой силой из вакуума, не присоединенный к мыслящему мозгу? Фантасмагория!

– Грегори, – позвал Кольт.

– Что там?

– Не знаю. Не уверен, что это не галлюцинация. Но, если нет, то… это дубликат.

Даймсу не понадобились объяснения. Он сразу понял, что перед ними. Куда девались его меланхолия, мизантропия и депрессия? Он забыл о черной тени смерти, нависшей над ними, и запрыгал, как кузнечик, разве не хлопая в ладоши.

– Немыслимо! Потрясающе.

– Ты думаешь, это бригадир? – спросил Кольт почему-то шепотом, косясь на окровавленную гору плоти.

– Похоже на то. Как жаль, что у нас нет камеры…

– Ну, у меня есть камера, – отозвался Хацуми. – Я только не уверен, что при подобном уровне излучения мне удастся заснять хоть что-нибудь. Хорошо, не надо орать, я уже иду. Мне без разницы, что снимать, хоть Второе Пришествие вашего распятого христианского Бога, лишь бы платили. Ведь нам заплатят, так?

Как ни абсурдно, но своим чудесным спасением они были обязаны именно дубликату. Как обычно происходило с дубликатами, вид собственного трупа не вызвал у него ни малейших эмоций. Память у дубликатов восстанавливалась в полном объеме, за исключением шести или семи часов, предшествующих кончине оригинала – возможно, выработанный природой защитный механизм во избежание сильнейшего психологического шока.

Иначе говоря, дубликат бригадира не помнил обстоятельств собственной кончины и своих убийц не помнил тоже. Но ведь остальные воспоминания оригинала, как и жизненный опыт, восстановились и сохранились в мозгу дубликата в полной мере, так что он был вполне способен оценить ситуацию. Оружие в руках людей и эмблемы отряда особого назначения на бронекостюмах говорили сами за себя. Как и мертвые тела бывших подчиненных бригадира, сваленные в глухом тупике шахты. И почему, вместо того, чтобы разбить людям головы своей киркой, дубликат взялся их самоотверженно спасать?

К моменту полного формирования дубликата, то есть через двадцать семь стандартных часов после обвала, Хацуми и Даймс оба впали в усладовую кому. Кольт еще держался. Сознание его путалось, но он успел в последний раз переговорить с диспетчером и услышать заверения, что помощь в пути.

В последующие сутки действительность превратилась для него в подобие черно-белого фильма без начала, конца и связного сюжета, где действие перемежалось долгими паузами и галлюциногенными рекламными вставками. Когда над ним склонилась долговязая тень с блистающими глазами, зарычала и, схватив за ноги, поволокла, Кольт решил, что уже мертв, и по его грешную душу явился Харон.

Прошло много часов, прежде чем он своим затуманенным рассудком уразумел, что это никакой не Харон, а восставший из мертвых дубликат убитого Хацуми бригадира! И дубликат отчаянно пытался пробить им всем путь на свободу. С этой мыслью Кольт опять провалился в липкое забвение, но даже в безднах небытия когтями адской пытки его терзали рев и грохот, звон, размеренный стук работающей кирки.

Дубликат работал, не останавливаясь ни на мгновение, не переводя духа, как машина, как молотилка. Яростно, отчаянно дробил камни, раскапывал многотонные залежи и завалы песка и глины. Иногда, не переставая работать, он запрокидывал голову и выл. Вой не-существа выражал горечь, страх, но в то же время и мольбу, и странное торжество.

Кольт никак не мог остановить бригадира. Он был не в состоянии объяснить не-существу, что попытки выбраться обречены на поражение. Их просто погребет под очередным обвалом. Он думал об этом, но говорить не было сил. Сил едва хватало на то, чтобы просто дышать. Он даже не мог приподняться, чтобы посмотреть на Хацуми и Даймса, но краем глаза видел черные бронекостюмы. Тот факт, что бригадир не бросал их, а упорно волок за собой, вселял надежду. В их трагическом положении он едва ли мог позволить себе роскошь тащить трупы. Если, конечно, не-существо могло отличить живого человека от мертвого. Или он не прихватил их в качестве запаса пищи на дорогу. В герметически закупоренных бронекостюмах они вполне походили на говяжьи консервы. Не лучшего качества, но в стесненных обстоятельствах выбирать не приходится…

И много лет спустя Кольт не переставал поражаться тому, как не-существу удалось проделать работу совершенно титанического размаха, непостижимую по сложности и объему не то что для человека, но и для своих собратьев. Возможно, дубликаты обладали свойствами, необычными даже для не-существ?

Неизвестно, но своего дубликат добился. Протащив их троих через рукотворный туннель длиной почти в полмили, он отволок людей в небольшое ответвление штрека, не пострадавшее от обвала. Кольт в очередной раз очнулся, когда бригадир швырнул его на пол, да так резко, что он ударился головой о камни. Не слишком-то вежливо, но надо понимать, как их спаситель был к тому времени нечеловечески измотан.

Кольт лежал, не в силах шевельнуть пальцем. До сих пор какие-то человеческие чувства теплились в нем, но теперь все ушло. Невыразимая сладость шелковыми путами спеленала по рукам и ногам, пропитывая каждую клетку тела, щекоча каждый крохотный нерв. Он ощущал сладость всеми пятью человеческими чувствами, а также пятью – или семидесяти пятью – дополнительными нечеловеческими чувствами, пробудившимися под воздействием наркотика. Всеми несчетными, многослойными, многоцветными, изощренными чувствами он был сплошной мятной конфетой, леденцом, сочным, сладким, очень вкусным, без сомнения.

– О… хорошо…

Крохотный участок сознания, чудом сумевший спрятаться от всепроникающей сладости, вопил, умолял и упрашивал, уговаривал сопротивляться. Держаться! Держаться во что бы ни стало! От самого чудесного спасения будет весьма мало толку, если он обзаведется неизлечимой зависимостью.

– Чейз, держись, ты помнишь, как ты ненавидишь наркоманов. Даже больше, чем дезертиров, а это о чем-то говорит, – бормотал на ухо тихий, но страстный, голос.

Странное дело, ему уже доводилось слышать этот голос прежде. Когда он сидел в одиночной камере тюрьмы города Дис, Дезерет, приговоренный к расстрелу за убийство тридцати солдат, самовольно покинувших имперский гарнизон. Поганцы дезертировали и бежали, намереваясь примкнуть к повстанческому войску самозваного мессии Сэйнта. Он разыскал беглецов в пустыне и перебил. Всех.

– Я знаю тебя… ты и тогда уговаривал меня держаться.

– Да, и ты продержался, помнишь?

– Зачем? Затем, чтобы меня из тюрьмы вытащили бандиты Синдиката и заставили работать на себя? Какой позор.

– Ты убивал людей.

– Сэйнтистских повстанцев!

– Я о другом, ты знаешь это.

– А это были дезертиры!

– Напуганные до смерти, измученные, совсем еще зеленые мальчишки…

– Я не знаю, кто ты такой, но, черт дери, скажу тебе то, что говорил всем им. Я ни о чем не жалею, ни о чем, понятно? Я буду повторять это снова и снова, я готов повторить это хоть на Страшном Суде. Я сделал то, что должен был сделать.

– Я тоже.

– Ты тоже? Что тоже?

– Делаю, что должен, извини.

– Что? Да кто ты такой, наконец?

– Бог.

Это уж было чересчур. И откуда силы взялись? Он так страшно и надрывно закричал, что вспугнул своими воплями их угрюмого Харона. Кольт ощутил, как сильные лапы вцепились в него и стали трясти. С немыслимым трудом Кольт распахнул слипшиеся засахаренные веки. В трескучем свете одинокой потолочной лампы он разглядел не-существо. Бедолага. Молодой, здоровый, сильный, упитанный самец за сутки превратился в сгорбленного, худющего, кожа да кости, старика. Зеленоватая шерсть, присыпанная пылью, свалялась и вылезла клочьями, шестипалые лапы превратились в бесформенные, кровоточащие куски мяса, и кое-где белели кости. Из пасти на тяжело вздымающуюся грудь капали клочья слюны.

– Недолгеть, – сказал он хрипло.

– Что?

Бригадир глухо заворчал. Не-существа достаточно хорошо понимали людей, но за тысячелетие мутаций их речевой аппарат изменился и уже не был приспособлен для человеческой речи. Как и мозг, о чем свидетельствовала их склонность употреблять весьма причудливые словесные обороты и лингвистические конструкции.

– Недолгеть. Другой мы-людь, – сказал он Кольту, медленно, по слогам.

– Другие люди?

– Не-нет. Искать.

– Нас ищут? Далеко?

Бригадир задумался и начал считать вслух, глядя на Кольта доверчиво, как ребенок, ожидающий похвалы учителя.

– Раз, два, три, четыре…

С длинными перерывами досчитал до тридцати и замолчал.

– Тридцать миль?

– Не мили, не мили!

– Часов? – спросил Кольт в отчаянии, не в силах придумать что-то получше.

– Не-нет! Часов. Маленьких часов.

– Минут? – спросил Кольт тихо, недоверчиво.

Бригадир засмеялся, обрадованный тем, что сумел вспомнить нужное слово.

– Получас. Полчаса? Верно? Полчаса, и придет людь. Много. У них лекарство от сладости.

Кольт просто не мог в это поверить. Это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Но уже скоро он и сам услышал дивное пение вгрызающегося в породы бура. Стены камня с грохотом обвалились, и он увидел свет. Яркий, ослепительный свет.

– Нет, нет, нет, – простонал Кольт, – нет, нет, нет…

Все равно, опоздал. Безнадежно. Реакция сотрудников Гетто, включая спасателей, на что-то большое и рычащее, выскакивающее навстречу из темноты, была одинакова, предсказуема и рефлекторна. Чпок! Не-существо упало, мертвое. Кольта подхватили человеческие руки и переложили на носилки, и понесли, прижимая к лицу кислородную маску и глуша его крики.

– Что же вы делаете, твари, твари, твари…

***

Будить Кольта, блуждающего после утренней выпивки в лабиринтах кошмарных сновидений, было не только жаль, но еще и опасно для здоровья. Годы армейской службы и работы в Гетто в придачу к запойному алкоголизму наградили полковника посттравматическим синдромом. По большей мере, Кольт держал себя в руках, но, случалось, на него находило, особенно, спросонок. За год, что Дэниэл занимал должность первого заместителя главного редактора «Вестника Республики», он научился подкрадываться к шефу очень осторожно и толкать его в бок. Тоже очень осторожно, готовясь в любой момент отскочить, а то и грохнуться на пол.

Чем и пришлось заняться Дэниэлу тем утром по приезде в редакцию. Он привычно подкрадывался, а Хацуми, стоя в дверях кабинета, с настороженной опаской наблюдал за мирно похрапывающим в кресле полковником.

– Вот так Чейз однажды мне челюсть свернул набекрень.

– Да… могу представить.

– Я и пикнуть не успел, а потом три месяца питался жидкой пищей. Через трубочку.

Дэниэл тоже однажды не увернулся от железобетонного кулака и целую неделю кашлял и мочился кровью. Но какие тут могли быть счеты. За год их знакомства Дэниэл искренне привязался к старому пьянчуге. Кольта было трудно не любить, практически невозможно, особенно, учитывая его изуверскую привычку разбавлять свой джин отнюдь не тоником, а медицинским спиртом. От одного запаха у Дэниэла всякий раз на глаза наворачивались горькие слезы, и душа уходила в пятки, а ведь Кольт поглощал это пойло галлонами. Его нечеловеческий обмен веществ и огнеупорные внутренности, несомненно, представляли живой интерес для науки.

– Твари, твари, – бормотал он во сне.

– Чейз?

– Твари…

– Тихо, тихо, это всего лишь мы.

– Ммм, мы?

– Это я и Бенджамин.

Глаза полковника распахнулись, и он выдохнул глубоко и жарко, как дракон. Его механическая рука с леденящим душу металлическим скрежетом вцепилась Дэниэлу в загривок и тряханула с такой силой, что у Дэниэла лязгнули челюсти.

– Сколько раз я говорил тебе не водиться с этим жирным ублюдком Хацуми?

– Я, вообще-то, здесь, – ровно заметил луизитанский наркоторговец, любуясь своей пухлой рукой, увешанной бриллиантовыми перстнями.

– Я вижу тебя, Хацуми. Ты такой жирный, что я бы увидел тебя даже, будь я слепым. Но я разговариваю не с тобой, а с этим бессмысленным сопляком!

– Ну, отпустите, – попросил Дэниэл миролюбиво.

Кольт отпустил, предварительно пару раз впечатав Дэниэла в красную кирпичную стену.

– Ой, больно!

– Тебе будет в сто раз больней, когда тебя покалечат. Или убьют. Хватит ныть, иди, найди нам поесть. Там внизу, кажется, был ресторан.

– Шесть утра, Чейз. И потом, ресторан рыбный, – сказал Дэниэл.

По голосу судя, он улыбался, но лицо его скрывала маска, и были видны лишь глаза, сверкающие, дикие, зеленые, хищные, как у рыси.

– Значит, иди, вежливо попроси, чтобы открыли… и приготовили нам что-нибудь, кроме рыбы. Заходи, Бен. Располагался и чувствуй себя, как дома.

Хацуми зашел и сел на диван, который жалобно заскрипел, прогибаясь под его жирной, страдающей одышкой, тушей. В своем бордовом костюме, и синей рубашке, и ботфортах разного цвета (один был фиолетовый, а второй – желтый), Хацуми выглядел, будто клоун, который пугает детишек на днях рождениях и утренниках. В действительности он занимался взрослыми, серьезными, скучными делами, далекими от ребяческих забав. Наркотики, поставки оружия, контрабанда. Обеспечение безопасности и поддержка предпринимателей, разумно сотрудничающих с Синдикатом. И выбивание зубов из тех недалеких бизнесменов, которые отказывались Синдикату платить.

Дэниэл, конечно, участвовал в делишках Хацуми не потому, что ему нравилось кромсать, резать и стрелять. Хотя поэтому тоже. И все же, скорей потому, что Хацуми щедро платил Дэниэлу за труды. А зарабатывать на пропитание отпрыску знаменитого семейства приходилось самостоятельно, поскольку невероятно богатый папаша, отбыв в мир иной, не оставил младшему сыну ни гроша за душой.

Чаще всего работа на Хацуми не была для Дэниэла слишком обременительной. Он стоял, сунув руки в карманы, и, скучая, смотрел, как Хацуми со своими гориллами выбивает зубы и деньги из должника. Или забирал чемоданчик у одного подозрительного типа и отвозил другому подозрительному типу. Или водил кого-то из очаровательных знакомых Хацуми пообедать, или в пивнушку со стриптизом. Хотя далеко не всегда дела шли так замечательно гладко. Иногда приходилось стрелять. И в него стреляли тоже. Так что эти грязные делишки грозили, в конце концов, закончиться плачевно не только для его души, но и для бренного тела.

Помимо идеалистических, у полковника имелись еще и сугубо эгоистические причины не желать Дэниэлу смерти. Пока год тому назад Дэниэл не появился в редакции «Вестника» подобно манне небесной, Кольту приходилось заниматься газетой самому. Иногда ему приходилось писать в проклятую газету и даже читать ее! К счастью, славный паренек совершенно избавил Кольта от этой невыносимой белиберды и полностью занялся газетой сам. Все, что оставалось полковнику в почетной должности главного редактора «Вестника», так это порой подписать бумажки, какие Дэниэл любезно заносил полковнику прямо в кабинет. У Кольта не имелось ни малейшего желания когда-нибудь снова вернуться к руководству вздорным пропагандистским листком. Все, чего он хотел, так это хорошенько выспаться после муторных часов ночных бдений на сверхсекретных полигонах, где он тренировал безмозглое пушечное мясо для Синдиката и штурмовых отрядов Народного Трудового Альянса во имя грядущей Революции.

Иногда, если у Дэниэла не было других, более важных дел, Кольт брал его с собой. Учиться Дэниэлу там было уже нечему, но зато он превосходно показывал тем бестолковым зверенышам, что и как надо делать.

И как не надо Дэниэл мог отлично показать тоже. Кольт понял это, услышав дикие крики, доносящиеся с первого этажа, где располагались помещения рыбного ресторана. Дэниэл, должно быть, так и вломился туда в маске, с лучевой винтовкой наперевес, гремя ножами и кастетами. Зато уже через семь минут в кабинет Кольта доставили свежий горячий завтрак на три персоны: бифштексы с яичницей и жареным картофелем, оладьи, яблочный пирог, а также чай и кофе.

– Хацуми, заплати, – велел Кольт.

– Почему я? – спросил жирный луизитанский наркоторговец, закатывая глаза.

– Не знаю, но плати. Хватит закатывать глаза. Шевелись.

Хацуми ругнулся, достал из кармана бумажник, отсчитал купюры и протянул бледному официанту, облаченному в фартук с изображением зубастого осетра.

– Обращайтесь, если что-то еще понадобится, господа…

– Иди ты!

Дэниэл появился не сразу, а еще на какое-то время задержался в помещениях редакции, распекая сотрудников и раздавая им распоряжения. Потом он зашел в кабинет Кольта, расстегивая куртку и стягивая маску, и стало возможно разглядеть его молодое, усталое лицо. На придирчивый взгляд полковника – чуточку слащавое.

– Должно быть, молоденькие девчушки липнут к тебе, как мухи, Дэнни.

– Что?

– И еще обеспеченные жеманные мужики… вполне определенного сорта.

– Что?!

Хацуми загоготал и ухватил Дэниэла за рукав рубашки.

– Тише, малыш. Камрад полковник шутит. Сядь, поешь.

Сам Кольт к еде не притронулся. За долгие годы беспробудного пьянства его организм перестроился и поглощал калории исключительно в жидком виде. Если честно, Кольт сам не понимал, почему еще жив и даже сохранил подобие здравого рассудка. Конечно, так не могло продолжаться слишком долго. Он надеялся дотянуть до багряного рассвета революции, когда он увидит мертвыми, повешенными и расстрелянными тех людей, что выгнали его из армии и обрекли на сотрудничество с бандитами Синдиката. Он мечтал увидеть растерзанными, изувеченными, раздавленными всех этих лоснящихся от самодовольства чиновников, Верховного Канцлера Милбэнка и самого помазанника Божьего, благого Василевса.

Что произойдет дальше, Кольта не занимало абсолютно. Он знал, что, если к тому времени останется жив, то пустит себе пулю в лоб. Таков был его отличный жизненный план. Но пока следовало вернуться к реальности.

– Дэнни, ты посмотрел пленку, которую передали нам наши дорогие друзья с Луизитании?

Дэниэл уже и без приглашения успел сесть и жадно наброситься на еду, но, услышав вопрос, обмер весь и перестал жевать.

– Да, – коротко обронил он, не выпуская из крепких зубов сочный бифштекс.

Хацуми глянул на Кольта вопросительно. Тот кивнул, предоставляя Хацуми возможность говорить. Самому Кольту отчаянно была не по душе мысль, что они втягивают Дэниэла в столь серьезное и опасное дело. Парню и без того проблем хватало. Не такой уж он и был и слащавый, если приглядеться. Хацуми откашлялся, прочищая горло, и завел беседу.

– Дэнни, мальчик. Видишь ли. Твою газетку, как ни странно, начали читать разные серьезные и влиятельные люди…

Необычайно вежливо Дэниэл ответил, что польщен до чрезвычайности столь изысканным комплиментом, но его заслуги в процветании «Вестника» нет ровным счетом никакой, а все лавры принадлежат господину полковнику.

– Ну… как скажешь, мальчик. Так вот, разные серьезные и влиятельные люди – обойдемся без имен – читают твою газетку, и приятно польщены тем, что такой славный толковый паренек решил примкнуть к… эээ… вступить в наши ряды.

– Какие еще ряды?

– Ты ведь, наверное, понимаешь, зачем мы здесь собрались.

– О, дайте минутку подумать, камрад Хацуми. Убивать и грабить?

– Отчасти… но, главным образом, чтобы преданно служить нашему общему великому, славному делу – делу Революции, – сказал Хацуми торжественно и кивнул на стену, украшенную парадным портретом генерала Вольфа, губернатора Промышленной Зоны Южная Венеция и, по совместительству, главы Народного Трудового Альянса.

– Камрад Вольф читает нашу газету? – усомнился Дэниэл, покосившись на портрет.

Действительно, над парадным портретом генерала в поте лица трудилась слаженная команда осветителей, гримеров, фотографов, ретушеров и художников, но им все равно не удалось создать впечатление, будто генерал любит на досуге устроиться с книжкой и почитать. Судя по массивным надбровным дугам и покатому лбу генерал Вольф являлся на текущий момент единственным живущим представителем вымершего вида Homo sapiens neanderthalensis33
  Неандерталец


[Закрыть].

– Сам, наверное, не читает, человек занятой, но читают его приближенные, – сказал Хацуми, – равно как и приближенные нашего господина, великого сёгуна Моримото.

Дэниэла ничуть не впечатлили столь громкие имена. Он сухо заметил, что легко бы предпочел эфемерной славе дополнительное финансирование от НТА. Это бы позволило ему, наконец, полностью посвятить себя написанию статей для газеты, а не тому, чтобы носиться по городу, взмыленному, в поисках рекламодателей. В первое время он вообще был вынужден вкладывать в развитие «Вестника» собственные средства.

– На что только не пойдешь во имя революции. Ладно. Выкладывайте, что вам двоим нужно. Мне пора работать, – хмуро проронил Дэниэл, доедая яблочный пирог.

– Нам-то от тебя ничего не нужно, но те важные люди очень даже хотят, чтобы ты занялся расследованием деятельности луизитанского Культа, – сказал Хацуми.

– Провести что-то вроде журналистского расследования?

– Да.

Дэниэл вытер рукавом рубашки перепачканный в пироге рот, достал из кармана мятую пачку сигарет и спички, закурил.

– А что я от этого получу?

– Ты, бесцеремонный сопляк, получишь необычайное моральное удовлетворение, бескорыстно помогая невинным людям, угодившим в лапы заправил Культа, – сказал полковник Кольт.

Дэниэл выдохнул колечками дым.

– Ты что-то сказал сейчас, Чейз?

Хацуми покосился на Кольта с вкрадчивым укором. По старой памяти, полковник был единственным человеком, перед которым этот психопат испытывал трепет.

– Скажем так: кое-какие важные люди будут тебе очень благодарны, сам догадайся, кто, – сказал Хацуми, адресуясь к Дэниэлу мягко, почти льстиво.

– А благодарность будет иметь конкретное выражение, камрад Хацуми.

– Да, мальчик. Тебя, возможно, не убьют. И не ограбят. Ну, не дергайся, я пошутил. Пойми, это не угроза и не приказ. А… просьба об одолжении. У тебя ведь есть знакомые в тех… возвышенных кругах. Было бы весьма неплохо, если бы ты осторожно порасспрашивал их о том, о сем. Вдруг кто-то из них знает что-то.

– Что-то они знают, несомненно, – согласился Дэниэл, кривясь.

– Вот-вот. А ты будешь большим умницей, аккуратно запишешь полученные тобой ценные сведения и состряпаешь из этого великолепную, сенсационную статью, которая поднимет тиражи газеты до заоблачных высот.

Дэниэл затушил сигарету о вылизанную до блеска тарелку и скорчил гримасу. Он не мог не понимать, что дело с Культом очень темное. И очень опасное. Однако мысль о том, что он сможет разузнать что-то, чего не знают другие, и, главное, состряпать из этого чего-то сенсационную статью, уже захватила его.

– А что, Синдикату не хватает своих информаторов? Это весьма странно для такой великолепной, могущественной организации, – разумно заметил он, забросив ногу на ногу.

Синдикату, несомненно, хватало информаторов, но факт, простой и невероятный, заключался в том, что им не удалось разведать ровным счетом ничего об основателях Культа и их потаенных целях. Ищеек Синдиката, сунувших носы в дела Культа, обнаружили впоследствии с проломленными черепами, задушенных, утопленных, застреленных, а то расчлененных.

– Что же за это безумцы, которые осмелились перейти дорогу Синдикату? – поразился Дэниэл.