Текст книги "Башня континуума. Владетель. Том 1"

Поразительно, но в это же самое время еще один человек страстно и отчаянно считал, что диктатура заслуживает медленной, мучительной смерти. Правда, его мнение едва ли могло иметь какое-то значение, учитывая, что он был официально признан невменяемым, и в данный момент находился в Тридцать Четвертом госпитале психосоматического здоровья под патронажем Ассоциации Абсолютной Абстиненции, Родиния, Форт Сибирь, Первое Имперское Кольцо, Квадрант 1—1DC.

В то время, как Дэниэл Ланкастер выступал на поэтических чтениях и наслаждался воистину грандиозным успехом, пациента из палаты Шестнадцать-люкс санитары волокли по коридору в кабинет главного врача Тридцать Четвертого. Пациент никуда идти не хотел и сильно упирался, но он был один, стар и немощен, а санитаров было трое, таких же здоровых и величественных, как многовековые дубы в парке при госпитале. Вели они себя, впрочем, с пациентом в высшей степени корректно и обходительно, и носили не белую униформу, а костюмы и галстуки.

При Тридцать Четвертом существовало отделение и для бесплатных пациентов, но, в целом, госпиталь специализировался на излечении детских душевных травм и неврозов у Богатых и Знаменитых с соответствующими их социальному статусу расценками. По-настоящему тяжелые случаи среди платных пациентов встречались редко. За двадцать лет работы в своей должности главный врач Тридцать Четвертого вполне уразумел, что деньги и слава – лучшее лекарство от всех недугов. Так что, в основном, приходилось иметь дело с тривиальными случаями алкоголизма, наркомании, гомосексуализма, неумеренной тяги к азартным играм или женщинам.

К сожалению, пациент из люкса 16 был действительно болен, сильно болен. Мания преследования, стремительно прогрессирующая шизофрения, отягощенные, в связи с преклонным возрастом пациента, старческой деменцией, попросту говоря, слабоумием. Так что наметившееся улучшение состояния пациента не обманывало умудренного печальным опытом главного врача. То было далеко не излечение, не ремиссия, а лишь затишье перед бурей.

– Здравствуйте, как мы сегодня чувствуем себя?

Пациент злобно молчал.

– Как спалось? – продолжил ласково расспрашивать главный врач.

В ответ он получил новую порцию злобного молчания.

– А выглядите вы гораздо лучше. Голова не болит? Как ваш глаз?

Правый глаз, куда пациент в припадке безумия глубоко-глубоко воткнул карандаш, спасти так и не удалось.

– Господин Харт, было бы куда лучше, если бы вы отвечали на мои вопросы. Я не большой любитель монологов, знаете ли. Присаживайтесь, – доктор любезно указал на удобное кожаное кресло и жестом отослал санитаров. – Давайте побеседуем.

– О чем беседовать-то? – неприязненно спросил Шеймас Харт, который всего-то два стандартных месяца тому назад был не пациентом дорогой лечебницы, а государственным чиновником высшего ранга, состоявшим в Партии Новых Демократических Преобразований, законно избранным губернатором населенного мира Лудд, Второе Имперское Кольцо, Квадрант 13KL-15TY.

– У вас имеются жалобы. Как ваш лечащий врач, я обязан…

– Какой ты, к чертям, врач! Ты мясник! Палач!

Ухоженная, с наманикюренными ногтями, пухлая рука главного врача скользнула под столешницу, палец замер на пронзительно-красной тревожной кнопке. Невзирая на преклонный возраст, даже находясь под воздействием сильнейших транквилизаторов, Харт время от времени выказывал поразительную… активность. К непреходящему удивлению главного врача, интенсивный комплекс оздоровительных мер, включающий горячие ванны и уютные смирительные рубашки, не унял задора бывшего губернатора. С этим надо было что-то делать.

– Господин Харт, нельзя ли перейти к сути ваших претензий.

– Вы держите меня здесь помимо моей воли, накачиваете наркотиками, и еще спрашиваете, в чем мои претензии?

У главного врача клиники для душевнобольных было умное, тонкое, немного нервное лицо, холеные, изысканные пальцы талантливого скрипача, добрые, чуть близорукие глаза, ухоженная бородка и карманные часы на серебряной цепочке, продетой в петлю восхитительно старомодного твидового жилета.

– Господин Харт, вспомните, как и почему вы оказались здесь.

– Я…

Главный врач чуть язвительно, но сострадательно, пощелкал языком.

– Тогда я сам вам напомню. Итак, в прошлом году, на Всеимперском съезде Партии Новых Демократических Преобразований, проходившем в здании столичной мэрии, вы поднялись на трибуну и при большом стечении публики, прессы и в присутствии Верховного Канцлера Империи, господина Монтеррея Милбэнка, вонзили карандаш себе в глаз. После чего вас и доставили сюда, к нам, в Тридцать Четвертый, в палату Шестнадцать-люкс.

– Я поступил так в знак протеста! – выкрикнул Харт.

– В знак протеста выкололи себе глаз карандашом?

– Да.

– Ваш поступок кажется вам самому нормальным? – спросил доктор мягко.

– Мне не оставили выбора!

– Хорошо. Пожалуйста, напомните нам, против чего именно вы протестовали.

Бывший губернатор Лудда мигом утратил способность изъясняться сколько-нибудь ясно и членораздельно. На лбу Харта выступили крупные, масляные капли пота, он задрожал, тревожно огляделся, принялся задушенно вскрикивать и бормотать.

– Луддиты! Сектанты! Наркоманы! Сатанисты! Опасность! Конец света!

Будучи человеком начитанным и образованным, главный врач, разумеется, слышал об истинных луддитах. Чудаки, отгородившиеся от прогресса, вот уже пять столетий живущие в рукотворном, фантастическом средневековье Коммуны. Несомненно, типичные сектанты.

Но о какой исходящей от них опасности постоянно твердил Харт? Какая, собственно, опасность могла исходить от людей, не обладающих современными средствами вооружения? Что могли сектанты противопоставить Отделу Благонадежности, Священному Трибуналу, Министерству Обороны? Арбалеты? Копья? Вилы? Смехотворно, немыслимо, нелепо. Однако бывший губернатор Лудда Харт пребывал в незыблемой убежденности, что луддиты планируют государственный переворот, представляют серьезную угрозу для человечества, мало того, злодеяния луддитов покрывают высшие чиновники Империи,

– Петиции! – вскрикивал бывший губернатор Лудда. – Письма! Воззвания! Докладные записки!

Главный врач подавил вздох. Петиции, воззвания, письма и докладные записки, которые в изобилии направлял бывший губернатор в различные ведомства, лежали, аккуратно подшитые к истории болезни Харта, где им и было самое место. Ибо принять всерьез его путаную, вздорную, истеричную писанину мог разве другой, одержимый манией преследования, сумасшедший. В письмах Харт жаловался, что его преследуют и желают убить, причем он подозревал всех и каждого, включая доверенных лиц из администрации, и родственников. Харт также нес чудовищную псевдонаучную ахинею о непроницаемом ментальном барьере, которым луддиты окружили Коммуну, о каких-то вредоносных излучениях, о массовой панике в ближайших к Коммуне деревнях, о необъяснимых природных явлениях вроде северных сияний, солнечных затмений, ливней из лягушек и мокриц, даже землетрясений. Он также уверял, что луддиты убивают людей, а потом превращают в зомби.

Ливни из лягушек! Ментальный барьер! Зомби! Заговор с участием высших чиновников Империи! И то были вполне официальные бумаги, составленные на официальных бланках, и некоторые из безумных посланий даже дошли до высокопоставленных адресатов, поскольку рассылать Харт их начал, еще находясь в должности губернатора Лудда. Удивительно, что его сразу же не спровадили в отставку. Жалели, наверное, делали скидку на преклонный возраст, на чрезвычайное лояльное политическое прошлое. Харту оставалось-то два месяца до почетной пенсии. Жаль.

– Господин Харт, успокойтесь.

– Успокоиться? Как я могу успокоиться? Они следят за мной!

– Поверьте, здесь вы в безопасности. Послушайте. Вы ведь сами понимаете, что будь ваши рассказы правдой, будь правдой даже десятая часть ваших рассказов, Лудд бы немедленно наводнили имперские войска, а сектантов без промедления уничтожили бы.

– Вот и я спрашиваю! Где войска? Почему чертов мэр Коммуны чертов Даймс до сих пор на свободе, а не арестован? Почему не начато крупномасштабное расследование деятельности сатанинской секты луддитов? О, поверьте, я сам сразу не понял, насколько они опасны, пока не увидел ментальный барьер…

Главный врач снова подавил вздох. Привыкший ответственно и сочувственно подходить к лечению больных, он всегда тщательно собирал, проверял и анализировал изложенные пациентами факты. Что касается случая Харта, то главный врач не поленился, отправил запросы в официальные ведомства, побеседовал с сотрудниками администрации губернатора, а также с встревоженными родственниками пациента. Никто не подтвердил слова Харта.

– Мне жаль, но никто не подтвердил ваших слов…

– Их подкупили! Запугали! Шантажировали!

Подкупили. Запугали. Шантажировали. Десятки, а то и сотни людей, и среди них – чиновники высочайших рангов, которые сами кого угодно могли запугать, шантажировать и подкупить. Ах! Такова округлая, непробиваемая, замкнутая на самое себя, простая и страшная логика параноика. Любое доказательство собственной неправоты параноик сходу сочтет фальсификацией, фальшивкой, или же мастерски встроит в систему своих бредовых иллюзий.

– Запугали? Подкупили? Шантажировали? Сотни людей?

– Да! И вас, в том числе!

Доктор все еще не терял пусть призрачной, но надежды пробиться к разуму пациента, погребенному под завалом нелепых фантазий.

– Господин Харт, не хочу огорчать вас, но у меня здесь целое отделение жертв ЧУДОВИЩНЫХ ЗАГОВОРОВ. Каких потрясающих историй я только не наслушался за минувшие годы! Какая изощренная фантазия! Какие поразительные детали!

В процессе познавательной беседы главный врач достал из бронзовой карандашницы остро заточенный черный карандаш, и тупым концом карандаша в такт своим словам принялся постукивать по крышке стола. Краем глаза Харт отметил, что в карандашнице находится еще десятка два черных, остро заточенных, карандашей.

– Расскажу вам об одном занятном случае, господин Харт. Меньше года назад поступил к нам пациент. О нем даже в газетах писали. Молодой, успешный банковский клерк с прекрасным послужным списком и большими перспективами на продвижение по службе. Счастливое детство, любящая семья, заботливые родители, красавица жена, двое прекрасных ребятишек, дом – полная чаша. Что вы думаете? Однажды вечером наш душка-клерк вернулся домой с работы, поужинал, достал топор из кладовки, зарубил и разделал на куски жену, детей, старика-отца и старушку-мать. А потом взял и поджег дом.

– Это… просто ужасно, – проговорил Харт потрясенно. – Почему он это сделал?

– Вот и я спросил его о том же. И, знаете, что он ответил? Что его настоящую семью давно убили и подменили какими-то враждебно настроенными самозванцами. Да. Кто, по-вашему, провернул эту операцию?

Харт проглотил нервный, мучительный зевок. Размеренный стук и плавное мелькание тонкой черной спинки карандаша в изысканных пальцах доктора как-то странно убаюкивали его.

– Кто же? – спросил он обреченно.

Прежде чем ответить, главный врач выдержал долгую, почти театральную паузу.

– Нет! Вовсе не спецслужбы, господин Харт! И совсем не ваши обожаемые луддиты. А лесные феи!

– Феи? – обреченно переспросил Харт.

– Вот-вот. Удивлены? Озадачены? Быть может, думаете, я рассказываю бородатый и несмешной анекдот? Что ж, если желаете, могу пригласить бедолагу, он обстоятельно и подробно изложит вам, как малюсенькие крылатые создания ввергли его в полное исступление, заставили убить семью и поджечь дом. Вы верите в существование лесных фей?

Харт вдруг отчетливо и брезгливо представил, как выглядит со стороны. Разваливающийся на части, неопрятный старик в мешковатой серой пижаме с дряблым щетинистым подбородком, отвисшими щеками и дурным запахом изо рта.

Ненормальный. Сумасшедший.

– Черт бы вас взял, вещи, о которых я толкую, реальны! Луддиты существуют и представляют чертовски серьезную опасность!

– Безусловно. Как и лесные феи. Вот простая и очевидная причина, по какой нам, к нашему безусловному сожалению, пришлось изолировать вас от общества.

Измученный до предела, Харт задрожал от безысходности, задохнулся и обомлел. Почувствовав беспомощное и угнетенное состояние пациента, главный врач весь сделался приторно-сладким, будто сахарная вата на палочке.

– Подумайте о вашей семье. О ваших близких, страдающих из-за вашей болезни и вашего нежелания проявить хоть немного доброй воли. Мы вам не враги. Мы хотим помочь. И требуется нам самая малость. Принимайте прописанные вам лекарства. И, умоляю, прекратите сочинять петиции Правительству и Императору. Все равно ваши воззвания у меня хранятся здесь, – и главный врач выдвинул нижний ящик письменного стола, и Харт увидел исписанную своим почерком аккуратно сложенную и подшитую стопку бумаги.

Нет! Нет! Нет!

В дверь постучали. Заглянул дюжий санитар, один из трех, что приволокли в кабинет главного врача упирающегося Харта.

– Сэр, вас просят к пациенту.

Главный врач поднялся, воткнув карандаш обратно в карандашницу.

– Я отойду на минутку, господин Харт, а вы подумайте над моими словами. Поразмышляйте.

Плотно прикрыв за собой дверь, он вышел в просторную приемную и остановился. Один из санитаров помог снять врачу пиджак, второй закатал рукав рубашки и перетянул руку выше локтя жгутом, а третий вонзил в вену серебряное жало шприца. Затем они перенесли обмякшего главного врача на диван, заботливо устроили запрокинувшуюся голову на бархатных подушках, промокнули салфеткой капнувшую изо рта слюну и стали ждать.

Ожидание не затянулось и заняло минуты две. К тому времени смесь услада-плюс высшей очистки и синтетического опиума-блю подействовала на доктора, как по волшебству превратив доносящиеся из кабинета дикие вопли в сладчайшую музыку. Он сел и в такт симфонии кошмара взялся дирижировать, размахивая руками и одобрительно кивая в такт наполненным неземной болью крещендо. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, трииииииии….!!!

Тишина.

Один из санитаров приоткрыл дверь кабинета главного врача и осторожно заглянул внутрь.

– Кажется, он готов, сэр.

Главный врач встал, продел руки в рукава пиджака, застегнулся, перевязал галстук безукоризненно элегантным узлом, и вновь стал выглядеть заботливым, немного усталым доктором, превыше всего радеющим о благе своих несчастных запутавшихся подопечных. Взгляд его отобразил неподдельное сострадание, когда он склонился над распластанным на паркетном полу бывшим губернатором Лудда Шеймасом Хартом.

Теперь, наконец-то, Харт довел начатое дело до логического конца. Он выколол карандашом и второй глаз, а затем, для верности, раскромсал себе еще и горло. Ужасная смерть. Нелепая. Мучительная. Содрогнулись даже видавшие виды санитары.

– Приведите тело в порядок, – сухо, деловито распорядился главный врач, – приберите все. Сообщите семье и выразите самые глубокие соболезнования. И доложите куда следует. А я пока по свежим следам опишу сей занятный случай в моей научной диссертации.

Глава вторая
Alle sind gleich, aber manche sind gleicher11
  Все равны, но некоторые равнее (нем.)


[Закрыть]

Поразительно, но один из персонажей этой истории был ясновидящим. Самым настоящим злым колдуном, магом, чародеем и волшебником.

Звали его Чамберс.

Ясновидением и астрологией, гаданиями на внутренностях животных и некоторых людей, а также предсказаниями будущего, злой колдун зарабатывал на жизнь, и зарабатывал весьма достойно. Достаточно, чтобы позволить себе иметь офис в четырехэтажном особняке в самом зеленом и престижном районе Санкт-Константина, столицы Салема, Второе Имперское Кольцо, Квадрант 7—11NS.

Царящая в офисе злого колдуна деловитая и добропорядочная атмосфера никоим образом не позволяла догадаться об одиозных способах, какими Чамберс зарабатывал на пропитание. Обстановка была, как в преуспевающем банке. В неброско, но со вкусом обставленных, интерьерах, порхали прелестные секретарши с кофе и закусками, в поте лица трудились исполнительные помощники и бдительно служили мрачные охранники.

Апартаменты самого ясновидящего располагались на верхнем, четвертом этаже. Медная табличка на дверях, ведущих в его покои, скромно гласила «Главный консультант». Называть себя в открытую злым колдуном он не решался, опасаясь привлечь повышенное внимание отцов-духовников из Священного Трибунала. Служители Святой Единой Церкви были уже не столь суровы, как в иные времена, но все еще умели разводить костры. И жарить на этих кострах мясо.

Существовала и другая веская причина, по какой Чамберс предпочитал оказывать свои дорогостоящие услуги в столь респектабельной обстановке. За помощью к нему обращались далеко не последние граждане Салема, а, именно, высокие чиновники, местная финансовая и политическая элита, жены знатных салемских лендлордов. Чамберс тонко чувствовал, что людей столь высокого социального и материального положения может отпугнуть оккультный антураж вроде черных воронов, пентаграмм, полыхающих свечей, пурпурных мантий, и оттого принимал клиентов, одетый, как бухгалтер, сочувственный, как бухгалтер, и, тщательно, как бухгалтер, подсчитывал барыши.

Прогресс в деле облапошения и закабаления потерянных душ не стоял на месте, но время от времени все же приходилось работать по старинке, дедовскими методами: то есть обряжаться в пурпурную мантию, зажигать ароматические курения, чертить пентаграммы, вызывать духов и вглядываться в магический шар. Чем и занимался сейчас Чамберс, запершись в специально оборудованной потайной комнате. Пропитанный запахом экзотических благовоний полумрак развеивал исходящий от магического шара холодный красный свет. Глаза Чамберса тоже горели красным и холодным светом, а в мертвых черных зрачках плавали зловещие видения.

В углах пентаграммы корчились подчиненные Чамберсу древние тени. Бескостные и бестелесные, но живущие, тени преданно служили хозяину, исполняя для него самую грязную работу. Умея проскальзывать туда, куда не под силу пробраться человеку, эти порождения греха подглядывали, подслушивали, становились тайными свидетелями измен, супружеских склок, воровства, взяточничества, разного рода извращений, и об увиденном и услышанном аккуратно докладывали злому колдуну.

Сейчас тени вместе с хозяином вглядывались в глубины магического шара, наблюдая за мученической смертью бывшего губернатора Лудда Шеймаса Харта. Наслаждаясь зрелищем, Чамберс радостно хихикал и потирал липкие ручонки. Три масляных подбородка колдуна и жирное, как свиной студень, брюхо, волнообразно колыхались от удовольствия.

– Чудненько, прелестненько, – бормотал Чамберс. – А вот не надо было лезть, куда тебя не просят. Ведь предлагали тебе деньги, чтобы ты заткнулся. И должность тебе хорошую предлагали в столице, почетную, удобную синекуру. Но ты отказался, вот и получай. Так бывает с каждым, кто связывается с нами.

Кем могли быть эти самые мы, отчего ни за какие коврижки не стоило с ними связываться, и какое отношение злой колдун Чамберс, собственно, имел к невинно убиенному Харту, до поры до времени осталось неизвестным, ибо к чародею пришли. Он услышал стук в дверь, затем кто-то произнес его имя.

– Мистер Чамберс.

– Я ведь ясно сказал, что занят и просил меня не беспокоить!

– Простите, но вас вызывают к господину губернатору Салема. Это срочно.

Господин губернатор Салема чувствовал себя так жутко, будто всю предыдущую неделю запойно пьянствовал, а теперь страдал ужасающим похмельем. Хотя ничем подобным Гордон вовсе не занимался, а преодолевал последний, заключительный этап своей победоносной предвыборной кампании на пост губернатора Салема.

Успев блистательно проявить себя в должности первого вице-губернатора, а после отставки своего непосредственного босса, Гарольда Таггерта, и в качестве исполняющего обязанности губернатора, Гордон баллотировался от Партии Новых Демократических Преобразований и заранее опережал своих соперников с разгромным счетом. Выборы были, в сущности, пустой формальностью, но он здраво рассудил, что народ жаждет не только хлеба, но и зрелищ, и подошел к делу серьезно и основательно.

Поэтому были митинги, были пламенные речи, репортеры, многие тысячи пережатых им рук, пухленькие младенцы, которым он щекотал животики, и их хорошенькие мамочки, норовившие выпрыгнуть из кружевных панталон при виде герра Джерсея, такого молодого, мужественного, широкоплечего и очень симпатичного. Гордон выступал перед могущественными лендлордами и упитанными финансовыми воротилами. Он выступал перед лесорубами и зажиточными фермерами. Он выступал перед нищими и власть имущими. Он выступал в крохотных заплеванных пивнушках и в парадных залах роскошных вилл. Он так истово твердил, что покончит с бедностью и коррупцией, несправедливым налогообложением и прогнившей банковской системой, что под конец сам в это поверил. Самую малость, но поверил. А вдруг?

Потом были цветы, поздравления, улыбки, фейерверки, многотысячная толпа, собравшаяся возле здания городской ратуши поприветствовать новоиспеченного губернатора, бал и банкет, и Верховный Канцлер Империи Милбэнк, специально прибывший из столицы на церемонию инаугурации. Мягкий, вкрадчивый, округлый, вылитый Шалтай-болтай, Верховный Канцлер, по совместительству председатель Партии Новых Демократических Преобразований, долго-долго тряс Гордону руку и за невесть какие прегрешения обозвал политиком новой формации.

Теперь политик новой, возможно, еще невиданной человечеству, формации, в окружении охраны, советников, помощников и секретарей, налитым кровью взором смотрел на утопающее в тенистых садах четырехэтажное, непостижимо громадное, беломраморное здание губернаторской резиденции.

Первоначально это были отнюдь не государственные, а частные владения, именно, поместье последнего правителя Свободной Торговой Колонии Франца Максимилиана. После падения Салема в результате кровопролитной войны со Священной Ортодоксией и провозглашения Империи, бывшее родовое гнездо Франца стало официальной резиденцией имперских наместников, а впоследствии, когда времена сделались чуть более либеральными, и законно избранных общим тайным голосованием губернаторов Салема.

За пять столетий особняк фактически утратил свой первоначальный вид величественного средневекового замка. Каждый обитатель дома по каким-то причинам считал священным долгом сюда что-то пристроить, достроить и перестроить. Особняк исправно прирастал флигелями, балконами, колоннами, крытыми галереями, террасами и мансардами. В результате, получился выспренний архитектурный кошмар, по сравнению с которым сам легендарный замок Эшеров выглядел бы жалким кукольным домиком, и только.

Гордон пригладил густые каштановые волосы и поглядел на жену. Красавица Виктория крепко держала за руку их пятилетнего сынишку.

– Долго мы еще будем тут стоять, пупсик? Я замерзла и уже хочу зайти.

– Не знаю, этот дом выглядит как-то подозрительно, будто там водятся привидения.

Виктория фыркнула.

– Гордон, вечно ты мелешь какую-то ахинею. Какие еще привидения? Это ведь не кладбище!

– А на кладбищах водятся привидения? – заинтригованно спросил маленький Макс.

– Нет, не водятся! Привидений вообще не существует! Что ты тоже вечно молотишь какие-то глупости, головастик! Весь в отца! До чего же вы похожи, это невыносимо!

Не опасаясь никаких привидений, Виктория бесстрашно поволокла сына в дом. Гордон неохотно поплелся следом. Внутри все выглядело еще хуже, чем снаружи. Облекшаяся кровью и плотью греза спятившего нувориша.

Конечно, Гордон мог и преувеличивать. Парень он был простой, незамысловатый, из грязи в князи, как говорится, и понимал, что ему отчаянно недостает изысканных манер, воспитания, образования и утонченного художественного вкуса. Больше всего, однако, ему недоставало мозгов, о чем в очередной раз поведала мужу Виктория, когда он, кривясь от отвращения, поинтересовался, нельзя ли содрать позолоту… хотя бы с лестничных перил.

– Содрать? Позолоту? С перил? О чем ты, глупыш? Посмотри, как здесь красиво! Как в музее! – воскликнула Виктория, оглядываясь по сторонам и румянясь от удовольствия.

Неотесанный пупсик с детства не любил бывать в пыльных, ветхих музеях и едва ли мечтал жить в одном из них. Его усталый взгляд запечатлел холл, где мог поместиться целый кафедральный собор, алые ковры, каскады хрустальных люстр, устрашающие фигуры забронзовевших рыцарей в доспехах эпохи Свободной Торговой Колонии и резной полукруг арки, ведущей в бальный зал. В центре холла красовался искусственный пруд с мраморными бортиками, где в синей воде среди кувшинок и лилий фланировали зеркальные карпы, лоснящиеся, упитанные, будто потомственные буржуа на воскресной прогулке.

– Ой, папа, рыбки, – обрадовался Макс.

– Да, вижу, головастик.

Пока они рассматривали рыбок, Виктория на кухне зачарованно созерцала уходящие ввысь резные буфеты, ломящиеся от фарфора и столового серебра.

– Гордон, – позвала она голосом, полным неги и удовольствия.

– Чего.

– Иди, посмотри. Нет, только взгляни! Какой фарфор! Какие блюда! Какие серебряные ложечки!

Ее дивной красоты лицо дышало столь безыскусной и пленительной женской жадностью, что Гордон почувствовал себя польщенным, как если бы отправился на охоту, убил самого большого мамонта и швырнул к ее ногам. Но надо было вернуться к реальности. Это были вовсе не их вещи, а государственные.

– Виктория, мне жаль тебя расстраивать, но это казенное имущество, хищение и присвоение которого строго карается по закону.

– Расстрелом и конфискацией имущества, – радостно объявил пятилетний Макс.

Малышу пришлось по мере силенок поучаствовать в отцовской предвыборной кампании, позировать перед толпами репортеров, улыбаться и махать ручонкой, заодно выслушивать, как отец собирается бороться с казнокрадством и коррупцией. Очевидно, бесконечные переезды и многотысячные митинги не самым лучшим образом сказались на хрупкой детской психике. К тому же, Максимилиан уже два месяца не посещал детский садик и, кажется, разучился читать. И писать. И считать, чего уж там.

– Сопляк зеленый, что ты городишь. Какие еще расстрелы? Сколько раз я просил тебя не встревать во взрослые разговоры!

Виктория засмеялась, показав ровные зубки жемчужной белизны, протянула руку и потрепала мужа по обросшему, но мужественному и волевому подбородку.

– Пойду посмотрю, что там наверху. И на нашу спальню взгляну тоже.

Гордон сел на один из этих невероятных антикварных диванов, усадил на колено Макса и уткнулся в его светлую макушку, вкусно пахнущую карамельками. Какое-то время они молча сидели и слушали, как Виктория ходит наверху, охает и ахает, повизгивает от удовольствия и воркует, как влюбленная голубица, осматривающая свое уютное гнездышко.

– Мама такая красивая, – сказал Макс мечтательно.

– Да.

– Папа?

– Чего.

Макс засопел и шепотом поведал отцу, что, когда вырастет, не будет жениться. Никогда-никогда. А лучше пойдет работать. Лесорубом.

– Вот те раз. Послушай, Максимилиан. Кем ты станешь, когда вырастешь, это твое личное дело, но жениться-то все равно придется.

– Почему?

– Потому что я очень хочу понянчить своих внуков, это раз. А два, если ты немедля не закроешь рот, папа снимет ремень и всыплет кой-кому по первое число.

Папа частенько грозился кое-кому всыпать, правда, никогда не всыпал, но на всякий случай кое-кто благоразумно решил помолчать. Гордон сходил на кухню и принес им с сынишкой по стакану безвкусного, но чрезвычайно полезного, витаминизированного молока производства фармацевтической компании Эймса.

– Папа.

– Чего еще.

– А что это за штука такая в ванной. Такая штука с краниками?

– Ну. Хмм. Это называется биде.

– А зачем оно?

К своему несказанному ужасу Гордон понял, что жарко, удушливо краснеет, будто бы не здоровенный, побитый жизнью, мужик тридцати пяти лет от роду, а юная выпускница института чопорных девиц.

– Головастик… пойди, поиграй во что-нибудь, а папа пока вздремнет пару часиков.

Закончив инспекцию дома и раздав необходимые распоряжения прислуге, Виктория заглянула в детскую к сыну. Макс со своими солдатиками увлеченно играл в расстрел и конфискацию имущества.

– Левой, правой, правой, правой! Я вас живьем закопаю, вонючие ублюдки! Марш, марш!

– Головастик, а ты не слишком суров с бедными солдатиками.

– Мама, солдаты пошли на войну и убили плохих людей. Плохие люди грабят простой народ.

Виктория кончиками пальцев провела по грациозной шее, проверяя застежки бриллиантового ожерелья. На ее прекрасном лице образовалась скептическая улыбка.

– Простой народ. Неужто тот самый народ, что при каждом удобном случае кричит «Распни его, распни»?

Макс моргнул.

– Кого распни, мама?

– Вот и твой отец задал мне тот же вопрос. Кого! Ладно, убирай игрушки и ступай мыть руки, через десять минут будем ужинать.

Им накрыли в столовой. Виктория с аппетитом ела, пила белое вино и с удовольствием разглядывала старинную мебель добротной и весьма искусной работы. Гордон присоединился к семейству к тому времени, как подали десерт, и Макс, изнемогая, но не сдаваясь, пытался умять третий кусок сливового пирога. Гордон от ужина и пирога отказался, и попросил стакан чая. Его янтарные, с рыжеватыми искрами, глаза обследовали очередное слишком роскошное помещение с мраморными колоннами, украшенное, вдобавок, портретами всех его предшественников

– А еще говорила, здесь не водятся привидения, – сказал Гордон, с усмешкой кивнув на портрет Таггерта.

Виктория посмотрела на портрет и передернулась. В должности губернатора Салема Таггерт отличился тем, что облегчил бюджет на четыре миллиарда империалов, а еще попытался устроить государственный переворот. А еще бывший губернатор страдал склонностью к нездоровому прожектерству. Он буквально помешался на хлорелле, крошечной водоросли, которой надлежало изменить этот несуразно и неразумно устроенный мир. Культивируемая в промышленных масштабах, водоросль, спрессованная в пищевые брикеты, была стать пищей будущего, сытной и дешевой, избавить человечество от голода, а заодно от боен и мясокомбинатов, кои Таггерт патетически именовал «фабриками смерти».

– Кстати, что с Таггертом? Давно ничего о нем не слышала.

– Да что с ним сделается, птенчик. Жив, здоров, выращивает свои водоросли. Заезжал ко мне вчера в офис, поздравил с избранием, – прибавил Гордон, чуть замявшись.

– С ума сойти! Да как он посмел к тебе заявиться!

– Ну… мы все же четыре года вместе работали…

Виктория не переставала дивиться, сколько причудливо в нем зубодробительный тевтонский натиск сочетался со слезливой бюргерской сентиментальностью. Гордон безжалостно уничтожал каждого, кто мог помешать его блистательному восхождению к самым вершинам власти, но вот добивать лежачих было не в его обычае. Подобное благородство частенько выходило Гордону боком, ибо лежачие порой не понимали с первого раза, пытались подняться и вонзить нож в спину.