Текст книги "Очарование розой ветров"

Островок любви
На музыку Саши Холкина

 
На город падают хрустальные снежинки.
Хрусталь засыплет дерева и тротуары.
А я боюсь, что твои теплые слезинки
Расстроят тихий звук моей гитары.
Сверкает мир хрустальною порошей.
Скамейки, скверы, сумасшедшие рекламы
И звездочки в глазах моей хорошей,
И слов ее обиженные гаммы…
Где—то… на Млечном пути
Есть островок любви…
Островок любви…
Островок любви
Среди зимней стужи.
Замри, хрусталь, замри над городами.
Вьюга Млечного пути волнует души.
Один кристалл моей прекрасной даме —
Как островок любви средь зимней стужи!
Где—то… на Млечном пути
Есть островок любви…
Островок любви…
Островок любви
Среди зимней стужи.
 

Гимн народный

 
Гой ты, Отечества русский простор,
Глуби морей и возвышенность гор,
Вер и наречий торжественный хор,
Благослови и избави от зол.
 
 
Гордые духом, вовеки веков
Здесь благородные люди живут.
Храм ли воздвигнут, построят ли кров, —
Благослови их на праведный труд.
 
 
Гой ты, Россия, печаль и любовь,
Слава веков и легенд старина,
Славься былинною силою вновь!
Славься, родная навеки страна,
 
 
Гой ты, Отечества русский простор,
Глуби морей и возвышенность гор
Вер и наречий торжественный хор,
Благослови и избави от зол.
 
 
Гордые духом во веки веков,
Крепкими узами люди живут.
Храм ли воздвигнут, построят ли кров, —
Благослови их упорство и труд.
 
 
Гой ты, Россия, печаль и любовь,
Слава веков и легенд старина,
Взвейся былинною силою вновь!
Славься, родная страна,
Ты нам навеки дана.
 

Открыв дверцу печи, моложавый старик аккуратно клал березовые полешки в алый жар углей.

Лицо, озаренное светом, охватывало приятным теплом. Ноздри улавливали горячий дым. Что-то еще – невыразимо-томное! – услаждало старого. Стоя на колене, он несколько секунд ждал, когда вспыхнет новое пламя и затрещит-загудит печная топка.

И, прикрывая дверцу печи, надолго смыкал веки.

Поднимаясь с колена, с опорой на низенькую табуретку, он пересаживался в кресло, стоящее у стола, и снова открывал папку. На ее потрепанной лицевой обложке цветом блеклого аметиста было написано

Вороньи тундры
Романтическая быль

О скуке и капустном пироге

Кеха Семенов устало плюхнулся в кресло. Попытался сунуть руки в карманы поношенных джинсов, но, оценив всю тягость этого усилия, только скользнул ладонями по бедрам и безвольно повис в кожаном сиденье.

В зале ожидания, как призрак былого уюта, присутствовал тронутый прахом обязательный набор гостиничных атрибутов: большое старомодное трюмо с почерневшим зеркалом на трех резных ножках, синей краской окрашенная кадка с декоративным неухоженным деревом, в углу – алюминиевый бачок с алюминиевой же кружкой на цепи… Резко бросался в глаза плакат – символ авиации местного значения: «роза ветров» на пестром фоне северного сияния. В геометрический центр розы безвестный художник искусно вписал лик Феба. Бог солнца хищно щурился, лукаво всматриваясь в пассажиров.

Семенов надолго остановил на нем взгляд, пытаясь отобразить своей гримасой этот усмешливый и пожирающий прищур глаз.

В дверь зала один за другим протиснулись три щуплых загорелых пацаненка и принялись молча теребить сидевшую у входа бабку. Она и не замечала их.

Кеха пригляделся: лопарка читала Шолохова. Длинные ее юбки, по-цыгански пестрые, покрывали тщедушное тело, казалось, от шеи до пят. Были видны лишь ступни босых ног.

Бабуля досадливо отодвигала то одного, то другого внука, нетерпеливо скрючивала пальцы ног и упорно ни на что не обращала внимания. Однако ребятишки вынудили-таки. Бабуля сердито зашипела, незаметным движением колыхнула складки одежды, сунула ребятам в руки рубль. Внуки кинулись через зал в буфет. Лопарка уткнулась в книгу.

Кеха Семенов хмыкнул, еще раз померялся силою взгляда с Фебом, сдаваясь, прикрыл глаза и вздохнул:

– Нннда-а-а, ожидалочка…

В условиях сурового Заполярья он надеялся любоваться суперпейзажами белых ночей, бесконечно-таинственными полузакатами и восходами – никогда не уходящего за горизонт – светила, словесно, но доходчиво расписанными Кехиным однокашником, год назад сидевшем в этом кресле. И чем-то еще – щемительно нежным, уточненным, но неизведанным, а потому особенно желанным: то ли умопомрачительной загадкой северного сияния, то ли вкусом терпко-хмельной ягоды морошки…

Но был день самого начала лета, и все общеизвестные прелести заполярных широт были загрунтованы скукой и духотою этого дня, как воображаемая многоцветная картина, грубым полотном холста. Младший лаборант Лаборатории пегматитов уважаемого сибирского института, Кеха Семенов был ужасно удручен.

Он ехал со своим шефом Пал Палычем на очередной геологический сезон в Вороньи Тундры. Для Семенова был это первый сезон, а для Лаборатории, которую они представляли, последний, не планированный ранее, ограниченный в сроках, не обещающий никаких приключений.

Пал Палыч, едва въехали на территорию аэропорта, ушел узнать эпилог истории романа кладовщицы порта Раечки с авиатором Дыриным. Год назад история эта так поразила Пал Палыча классической стройностью сюжета, в котором он сыграл весьма представительную роль столичного донжуана, что и весь текущий год и особенно последнюю неделю Пал Палыч оптимистично отрабатывал роль по плану второй серии романа.

Кеха Семенов бездействовал. Вернее было бы сказать, что он – утомленный, сморенный духотой и разочарованием – дремал, вытянув ноги и сложив на груди руки. Но сон не приходил, и младший лаборант, прищурив глаза, наблюдал текущую перед ним монотонную жизнь старенького аэропорта.

Песчаное летное поле, окаймленное желто-зеленым разнотравьем и колючими цепкими кустарниками, было пустынно. Маленькие «Илы» и Миги», свободные от работы, примостились у не широкого озера. Голопузые лопарские бутузы копошились под надзором отцов-авиаремонтников, под крыльями отдыхающих машин и не было им дела до белого солнца, до нещадного кольского комарья.

После редкого взлета, либо тaкой же редкой посадки, над взлетным полем надолго зависало желтое облако пыли, которое, возмутив окружающую среду, растаскивалось внезапными завихрениями и быстрыми теплыми сквознячками, либо медленно и неохотно возвращалось в земную колыбель своя.

Сделав сии наблюдения, ценные, увы, не важностью научных заключений, а лишь способностью лаборанта устойчиво мыслить, Кеха, было, уснул. В этот самый момент его обнаружил, после недолгих поисков, Пал Палыч.

Поставив руки на бедра, Пал Палыч равнодушно скользнул взглядом чуть выше переносицы, осмотрел носки своих запылившихся ботинок. В недалеком прошлом этим грубоватым, но добротным «вибрам» отдавалась сибирская земная твердь и хлябь, а чуть позднее – просторы утоптанных улиц столицы, Ленинграда, Кировска, Апатитов, а вот сейчас, в эти минуты, им предполагалось изнашивать область подошв в не столь отдаленных, но труднодоступных местах, под малоизвестным названием «Вороньи Тундры». Но никак не здесь!

Пал Палыч омраченно размышлял. Он минуту обдумывал что-то достаточно скучное и подтвердил свои мысли словом:

– Скучно, мальчик. Скука – самое отвратительнее свойство духа.

Скосив глаза, Пал Палыч нашел состояние Семенова анабиозным, и это открытие повергло его в совсем уже не лирическую тоску.

В Вороньи Тундры на неделе никто не летел.

Четко вырисовывалась перспектива проторчать на последнем аппендиксе многодневного пути еще день. И два, и три… А укороченный сезон не предусматривал такого размаха. И Пал Палыч, отвечая за срочность работ, а более того, лелея летний отпуск, категорически исключал такую волокиту. И хотя на неделе же – по проверенным данным – из полета должна была вернуться Раечка, летавшая нынче бортпроводницей, Пал Палыча перспектива не вдохновляла. До Вороньих Тундр пешим ходом добротные «вибры», очевидно, не дотянут. Да и снаряжение… А этот меланхолик в ранге младшего лаборанта?.. Да и Раечка давно уже стала Дыриной…

Кеха, полуприкрыв глаза, пронаблюдал игру раздумий на лице шефа и вновь погрузился в безответственный анабиоз. В анабиозе было хорошо. Уставшие ноги лаборанта охватывал приятный зуд расслабления, отступали с поля зрения не научные наблюдения, никто не лез с разговорами, скажем, на предмет рыжих волос головы Семенова. И, вероятно, именно из-за отсутствия назойливого собеседника, эту голову посещали ничего не значащие мысли о северном сиянии и смертной скуки, Шолохове и бортпроводнице Раечке, об Эрмитаже и капустном пироге. Но такова уж жизнь, что и зуд расслабления имеет свойство превращаться в дремоте в неприятное чувство затекания, а мысль о капустном пироге закономерно вытесняет всё остальное и обретает значимость.

В буфете Семенов попросил котлету с картофельным пюре и два стакана томатного сока. Пока буфетчица колдовала у плиты, он выпил один стакан и, подумав, второй. Попросил стакан чая.

– Тебе пюре-то поджарить? – Спросила, улыбнувшись, буфетчица. – Сладковатое оно у нас, а с лучком поджарю, да на сале и, вроде бы, ничего…

– Да, можно, – согласился Семенов. Он взял чай, облокотился на стойку и скользнул взглядом по бару буфета, выполненному по канонам закусочных заведений.

– У вас пьют?.. – Спросил Кеха, кивая головой в сторону бара.

Буфетчица снова улыбнулась. Она долго и тщательно вытирала полотенцем руки, изредка взглядывая на Кеху.

– Тетя Саша меня зовут. А тебя как?

– Иннокентий.

– Пьют у нас редко… Мало у нас пьют, Кеша. То на выходной пилоты идут, у меня, знаешь, отмечаются, то с женой кто поцапается – зайдет. А ваш брат – пассажир – тот только глазами, – она снова улыбнулась, – мне это не на руку, но больше по душе. Пьяные-то вы – бузотеры, а то и совсем некчемные люди… Ты, поди-ка, выпьешь?..

– Не-нет! – Поперхнулся Семенов.

– Гляди…

Тетя Саша ловко перевернула сковородочку, переваливая поджаренное пюре в блюдечко, сюда же смахнула с листа горячую котлету, бросила сверху что-то ярко-зеленое и протянула все это прямо в руки Семенову.

– Ешь, Кеша. Еще, поди-ка, соку?..

Она налегла на стойку сложенными под грудью руками, рассеянно улыбаясь, смотрела, как парень ест.

В буфет вошли новые пассажиры и тут же вышли, обшарив неголодным взглядом простенькое меню. Тетя Саша, казалось, не заметила их. Она протерла полотенцем стойку, пощелкала выключателями печи, налила себе стакан холодного сока.

– А что, – снова нарушил молчание Семенов, – у вас всегда такая скука?..

– Да разве скучно? – Вопросом же ответила буфетчица. – Тихо только… А вот в субботу у нас питерские девчата были. Бойкущие! А одна, знаешь, царь-девка!.. Как посмотрит… Плечи прямо носит. А ест, ест!.. Нет, наши девки, так поесть не умеют!

Тетя Саша неожиданно сильно зажмурилась, широко улыбнулась и так повела рукой, словно осторожно положила в рот изумительный серебряный колокольчик.

– А-то, знаешь, фокусник, как-то пролетал… А сам простой. В пиджаке, кепке. И фокусы его… ну прямо чудеса! Ты, поди, фокусы знаешь? – Тетя Саша заинтересованно глянула на Семенова и без остановки продолжала:

– И стаканы-то у него на боку стоят, и тарелки, как волчки, закручиваются… Нет, у нас не скучно. Безлюдно иногда – так это непогода. А ты поди, поди-ка в радиорубку… Там Катюшка такая есть – познакомишься. Скуку как рукой, снимет, – тетя Саша улыбнулась своей знаменитой улыбкой и загадочно замолчала, глядя то ли на Семенова, то сквозь него, на какие-то свои, только что озарившиеся в ее сознании, образы.

Семенов попробовал поставить стакан на ребро, заинтересованно прочел висевшее в рамке меню, выпил еще стакан сока, и, отсчитав копейки, спросил:

– Ну, я пойду?..

– Иди-иди. Табличка там страшная, «посторонним запрещено», так ты не будь посторонним… Катюшка одна, а другая, значит, Галка, косит чуть-чуть… И не скучай, Иннокентий!.. Не скучай!

Лицо буфетчицы еще раз озарилось улыбкой. Семенову вдруг показалось, что он встречал это лицо где-то раньше: доброжелательный взгляд открытых и внимательных глаз, простенькая прическа с тугим пучком голое на затылке, округлый, мягко очерченный подбородок. Лицо без особых примет. Оно как будто впитало в себя миллионы индивидуальных лиц и, обобщая отдельные несхожие черты, приняло то выражение, которое неуловимо, но выразительно похоже на свое несуществующее подобие. Семенов встречал это лицо в поездах и гостиницах, на сельских дорогах и в городской сутолоке улиц. Он попробовал представить это лицо за прилавком ювелирного магазина, за ресторанным столиком, в театральной ложе, либо в рабочем президиуме… Лицо уплывало, очертания его тут же искажались, принимая то неопределенное выражение, то черты смущения и полной растерянности.

Конечно же, он встречал тетю Сашу много раз, когда надо было открыть душу, когда нестерпимо хотелось говорить или плакать, либо наоборот, угрюмо молчать под чью-то врачующую, неторопливую, бесхитростную речь. И он вспоминал такие моменты, но как ни силился – не вспомнил ни одного реального лица, похожего на лицо буфетчицы. Кеха остановился в дверях буфета, повернулся лицом к тете Саше, подмигнув ей, сказал:

– Спасибо, тетя Саша. Все было… очень вкусно.

Тетя Саша часто-часто закивала головой, снова улыбаясь, благодарно ответила Семенову взглядом и легонько помахала рукой, на которой висел неизвестно откуда появившийся трафарет «Не включать – работают люди».

После обеда Семенов нашел Пал Палыча у аэропортовского склада. Скромно, но уютно устроившись в благостной тени высокого подтоварника, методично уничтожая назойливых комаров, шеф аккуратно колдовал над скоросшивателем: зеленые, синие, розовые билеты и бумажки окружали его замысловатым веером. Пал Палыч увлеченно сопел, подбирая нехитрый бумажный пасьянс.

– Главное, мальчик, отчетность, – обронил он на безмолвный вопрос Семенова.

Семенов пожал плечами и, подломив колени, растянулся рядом. Все располагало ко сну.

– Паш, у тя скрепки есть? – Невинно спросил Кеха.

– Есть.

– А дырокол есть?.. А папье-маше? Бюро?… Бюрократ ты, Паша. А я откушал в обществе тети Саши. Тетя Саша открыла мне тайну… капустного пирога.

Шеф молчал. Он уже приобрел иммунитет к послеобеденному бреду младшего лаборанта и многозначительным молчанием выражал глубокое безразличие к его обильному словесному недержанию.

– Пал Палыч, призвать к порядку эту легкую авиацию можно? – неожиданно переключился Кеха. – Существует такой порядок? Инструкция на этот случай есть?.. Чего ждем-то? Ждем… Выжидаем.

Ожидание действительно становилось невыносимым. Хотелось хорошей разгрузки, либо абсолютного покоя. А Пал Палыч, казалось Семенову, не испытывал никаких чувств и тем еще более угнетал парня. Семенов заводился сам и задирал шефа.

– Вот скажи-ка мне, – настаивал он, – почему вы, геологи, какими-то нерешительными становитесь, как только до разговоров с летунами доходит. Робкими до скрючивания пальцев… Не способными потребовать права. Противно видеть… Понятно: летуны в форме с погончиками, наглажены и до синевы выбриты, а наш брат перед ним, словно неандертальское чучело перед небесным Апполоном. Хотя тоже в форме. В хлопчатобумажной. Но – не брит! И удостоверение личности дома… на комоде… забыл. Но это же все ат-ри-бу-ты профес-сии! А суть-то… она проста.

– А в чем же суть?

– Погоди… Глянь, не к нам ли чешут?

В прямо противоположном направлении ленивой стайкой удалялись девичьи фигурки. Семенов, деланно задрав голову, проследил их исчезновение и пробормотал:

– Все прекрасные ундины проплывают, будто льдины… Да! – Кстати, – снова оживился Кеха, – как твои амурные амбиции, Паша? Видимо, слава сибирского дон Гуана…

… – не дает тебе покоя. Снимай-ка ты, балабол, джинсовое и голубое, надо ящики вон к той машине таскать. – Пал Палыч неопределенно мотнул головой, но Кеха интуитивно и озадаченно обернулся и оглядел горизонт.

– Таскать? Опять таскать? – Изумился он.

– Привыкай, – отрезал Пал Палыч. – Этот крест мы сами себе выбрали.

Помолчали.

– Кстати! На счет креста… – Снова нашелся Семенов. – Как обремененный жизненным опытом муж… как криминалист натуры, ты, видимо… – Семенов повертел пальцами в поисках мысли и, не найдя ее, небрежно отмахнулся. – Меня долго преследует одно лицо. Или случай. Сон… Вот из Эрмитажа я вышел с Екатериной Второй… Еле отцепился от нее в самолете над Африкандой. В Апатитах меня клеила молодая апача с таким вы-ы-резом… А тут – тетя Саша. Она, кажется, проглотила улыбку Моны Лизы…

– Миражи! – одним словом резюмировал шеф.

– Да. Ты как думаешь, это от лукавого, или…

– Это тебя тяготит?

– Нет, но я помню все фотолица с витрины «Их разыскивает милиция» и боюсь в любой момент обнаружить среди вас одно из этих лиц.

Пал Палыч хохотнул и громко захлопнул скоросшиватель.

– Вы шизик, мальчик. Вас следует лечить. Но сейчас главное – не ваш комплекс. Главное – ящики. Вечером мы вылетаем в Вороньи Тундры! На вертопрахе! Фьють!.. – И он принялся раздеваться.

– А может, грузовичок, Паша? – Сразу загрустил Кеха. Три центнера экспедиционного груза уже неделю изрядно омрачали в целом не скучный вояж.

– Нечем рассчитываться, – шеф побарабанил пальцами по пустой фляжке и поднялся на ноги.

Раздевшись, парни схватили самый тяжелый вьючник и, одной рукой отмахивая оживившийся комариный сабантуй, побежали к стоящему у озерка вертолету.

– К-рест, говоришь, да?.. Не от большого ума этот крест – от ленивого. Горе от ума… сизифы российское… Зачем все на пуп брать?.. Думать надо! Где местный эскалатор? Где электрокар? Почему ящики туда, а не машину – суда? Где полуторки, как средство передвижения? А в вузовской обязаловке – физхимия и химфизика, сопромат и детали машин… Техмех, наконец. Ты это проходил?.. А прошел – действуй!!! Верни Родине долг, … дай, руку перехвачу… дай Родине эскалатор «Иркутск-тундра», микрополуторку – но дай! А крест… крест – в музей!

– Перекур, – оборвал Пал Палыч страстную филиппику младшего лаборанта. – Ум, сопромат – это хорошо. А таскать – надо. Этот крест нам от предков достался. Можно уточнить – от обезьян. Правда, до нас дошел в облегченном варианте. Бери!

– Вот это, – Кеха лягнул вьючник, – в облегченном? А ты оптимист…

От вертолета отошел человек и что-то прокричал. Пал Палыч встрепенулся и живо ухватился за ремень вьючника.

– Бери же!..

Семенов привстал. В сторону вертолета он сделал недоумевающий жест, одновременно движением руки останавливая прыть шефа. Человек у вертолета замахал руками, давая отбой. Семенов побежал ему навстречу и вскоре, не спеша, вернулся назад.

– Машину подадут к складу. Это обыч-ный, – он подчеркнул, – обыч-ный! прием погрузки. Вот те и крест!.. В порядке наказания за бессмысленный оптимизм надо бы вернуть вьючник на место на… твоем хребте. Но я добрый, я помогу… – И он уселся на вьючник, рядом с шефом, спиной к спине.

Молчали.

Кеха спиной чувствовал, что шеф обиделся. И пусть! Виноват. Постеснялся спросить о порядке погрузки. И все же Семенову было неловко.

– Да! – вдруг вспомнил он, – так вот, суть-то в том, что мы, русские сизифы, изобретательно организуем трудности, а затем бодро начинаем их преодолевать… Пример – повышенные обязательства. Так? Встречные планы? Правильно я говорю?..

Но шеф молчал. Замолчал и Семенов. Он покусывал травинку, щурил глаз и, казалось, потерял к собеседнику всякий интерес. А через минуту, не оборачивая головы, сменив интонацию, снова спросил:

– И все-таки, Паша, почему мы не пользуемся законными правами? Вертолетчики диктуют нам свои условия: туда не полечу, здесь не сяду, это не возьму… А это – дай… А в заявке написано…«причина невыполнения заявки»… Бац – заявка. Бац – невыполнение. Бац – денежный начет… Законно? 3аконно.

– А как же на рыбалку, Семенов? – В тон ему спросил Пал Палыч.

– На какую рыбалку? – искренне удивился Кеха.

– На тайменью, хайрюзовую, форелью… На оленя, сохатого – как? – Семенов развернулся всем туловищем и разом встал.

– Пал Палыч! – Изумленно выговорил Кеха и, словно читая мысли шефа, вперился ему в глаза. – Так это ты говоришь о круговой поруке? Да?!. Ты – мне, я – тебе, да? Мафия? Круг дантова ада, да?..

– Любишь ты словами все обвешивать, – спокойно ответил шеф. И подмигнул. —Только все гораздо сложнее. Ведомственные неувязки можно рубануть мечом Македонского. – Он вздохнул. – Все гораздо сложнее.

И они вновь замолчали. От озера потянуло свежестью, и солнце качнулось, отыграло бликами на водной глади, будто нехотя покидая устойчивое зенитное положение. Девичьи фигурки вернулись к зданию аэропорта. Кеха, вновь проводив их взглядом, грустно процитировал:

– А лукавые ундины проплывают будто льдины. Берем? – Кивая на вьючник, уже громко спросил он. Но, не дождавшись согласия, и, переменив тон, предложил:

– Паш, а не пойти ли нам утопиться в этом славном озерке? Обмоем сизифов пот.

Пал Палыч хмыкнул и нехотя поднялся.

– Слушай, Кеха, давай вьючник-то унесем? – неуверенно предложил он.

– Хорошая идея, но ты опоздал, Паша, мое предложение прошло первым. А идея хорошая. Слушай, Паша, давай с тобой идеями дружить?..

– Это как?

– Как дружат семьями, домами. Ходят друг к другу в гости по очереди. Дарят подарки по праздникам, перезваниваются в минуты грусти и тоски… А мы – идеями! Ты ко мне – с идеей, я к тебе – с идейкой. Ты мне – рац, я тебе…

– Ты – мне, я тебе… Пошло. Давай с тобой, Кеха, лучше… ботинками дружить.

Семенов внезапно снова загрустил.

Отдышавшись от заплыва, парни прыгали у берега на одной ноге под пронзительно любопытными взглядами лопарских ребятишек. Внезапно, словно из пены озерной, перед ними возник знакомый Семенову человек от вертолета. Задыхаясь от бега, он прохрипел, порывисто указывая на летное поле:

– Ящик убрать!.. с летного поля! Бег-гом! «Аннушка» на посадку идет! Па-ашшел! – он резко рванул Семенова за руку, выталкивая из воды…

– Паша, ящик! – В тон ему ужаснулся Семенов и прытко побежал в сторону вьючника.

Пал Палыч растерянно попятился в воду.

Кеха легко, точно не касаясь босыми ногами пересушенной комковатой почвы, бежал к беспечно брошенному вьючнику. Скорее! Опередить стремительно падающую на взлетную полосу летную машину! Успеть!.. И Кеха летел, срывая дыхание, финишируя, точно на олимпийский рекорд, «педалировал» из последних. Идиоты! Бросить сундук – ни там, ни тут! – на узенькой полосе взлета и посадки!..

Оттянув вьючник в сторону, Семенов устало повалился на него. Обдало вихрем пыли и теплого воздуха: Ан-2 благополучно и даже будто бы небрежно коснулся желтой песчаной полосы и пронесся мимо. И – ничего не произошло! Фейерверк пыли, короткий грохот двигателя – как избавление от бед.

Семенов улыбнулся, помахал рукой в сторону озера, разглядев сквозь столб пыли шефа, спортивным шагом покрывающего остаток расстояния. Пал Палыч спешил, но не очень. На лице его сияло солнце благополучного исхода. Следом за ним спешил дядька, только что предупредивший бог весть что… «Будет двигать речь», – без эмоций подумал Кеха и еще раз приветственно помахал рукой.

Пал Палыч резко застопорил на посадочной полосе и… и остановился там, сел. Солнце на его лице погасло.

– Я же тебе говорил, – уныло произнес он.

– Да брось ты, Паша… – решительно оборвал Кеха. – Что, будем проводить анализ не случившегося несчастного случая? Может, акт составим по форме?

– Вот это и есть наше российское… – Шеф не произнес нужного слова и удрученно махнул рукой.

– Сейчас дядя по-российски нам все и объяснит. – Пал Палыч встал и подошел к Семенову. Молча ждали дядьку. Он издалека погрозил кулаком и издалека же начал, срываясь на крик:

– Вы что, парни, к теще на блины приехали? Вон, вон и вон! Хватайте свой сундук и к едрене-фене… И чтоб духу вашего…

– Спокойно! – Перебил дядьку Семенов. И в голосе его прозвучала такая властность, или убедительность, или даже просьба, что дядька оторопел и запнулся. – Спокойно, товарищ пилот. Мы все поняли. Все проанализировали. И сию же минуту – к едрене-фене! Паша, бери вьючник!..

Парни схватили вьючник и почти бегом потащили его к складу. Пал Палач неожиданно фыркнул и громко захохотал. Смех его был так заразителен, что и Кеха не выдержал и хохотнул.

Через полчаса они вернулись к озеру.

– Там, – Кеха через плечо показал на абракадабру аэропортовских коммуникаций, – мы самые популярные люди на сей момент, эдакие тараумары… Но это тот случай, когда лучше быть первым другом какого-нибудь Миклухо-Маклая из племени Тараумара, чем самым плохоньким актером Голливуда… Популярность нам сейчас нужна, как трикони балерине. Кстати, наш полет еще не отменен? И на чем мы летим: на поле ни одной дежурной машины, кроме этого Ан-2?..

– Не паникуй. Понимаешь, мальчик, нам, кажется, крупно повезло: там, – Пал Палыч показал на коммуникации, – ожидает вертолет какой-то депутат поссовета, возвращающийся с сессии райсовета… Правда, он не один, но согласился захватить нас до лагеря геологов. В общем, вечером мы уже разобъем бивачок: поставим одну-две палатки, натянем тенты. Жил в палатке?

– Нет, – честно признался Семенов.

– Все впереди.

Отдышавшись от очередного заплыва, парни попрыгали на одной ноге и натянули штормовки, спасаясь от жгучего комариного стада. Успокоившись, лежа под полуденным северным солнцем, они задумчиво замолчали, обдумывая каждый свое. Необходимо было осмыслить сумбур событий сегодняшнего дня и – перспективу.

Вечером Миг-2, или Миг-4 возьмет их в себя. Песок качнется под крылом вертолета и закружится в вихре желтым живым волчком. Короткий разбег и – снова в пути! На развороте вертолета земля вздыбится и бросится на иллюминатор в атакующем порыве.

…Рябь по воде, расходящийся волновой след от быстрой рыбацкой моторки, ленточки грунтовых дорог и троп, так мало ветвящихся здесь, в тундре, – эти детали ландшафта, словно кадрики неотснятого кинофильма останутся далеко-далеко, словно на другой планете. А впереди – Вороньи Тундры!