Текст книги "Скажите, почему… Практика телеинтервью и телерепортажа"

Глава шестая
Интервью на месте события

Окно с пометкой 41-го года.

«Я стоял здесь, а Жуков сидел вот за тем столом».

Говорящие головы, присыпанные видеокадрами.

Кристиана Аманпур на фоне Владимира Путина.

Раз уж речь зашла о ветеранах, стоит вспомнить серию документальных фильмов, которые мы делали вместе с Инной Ермиловой. Состояли они почти сплошь из бесед со свидетелями и участниками событий Великой Отечественной войны.

Почему-то за последние десять-пятнадцать лет авторы документальных фильмов заключили себя в тиски кем-то раз и навсегда определённого стандарта: они записывают интервью, как правило, дома, на фоне занавесочек, столиков, полочек… «Ну, также лучше, человек не волнуется, он вспомнит всё, что нужно». Вот именно – что нужно. Для режиссёра. И только на месте события, может быть, не так последовательно и стройно, он скажет вам – вот как на самом деле это всё было, да ещё припомнит такие детали, о которых и не вспоминал никогда.

Вот так всё и происходило в нашем фильме «Суровая осень», посвящённом битве за Москву. Со съёмочной группой мы отправились на последний рубеж обороны, в посёлок Луговая. Посёлок фашисты захватили, но пробыли в нём всего несколько суток – грянуло 6 декабря 1941 года, день нашего контрнаступления. Помнят ли в Луговой это время? Помнят, да ещё как! Галина Николаевна Антипина показала нам окно в своём доме. Окно, в котором сохранилось… пулевое отверстие! «Не может быть! Вы что, ни разу ремонт не делали?» «Много раз, но мама моя когда-то наказала: вот это стекло – не трогать. Пусть память останется о страшной осени, о тех, кто нас освобождал».

А вот двор Полины Сергеевны Скляр, она была совсем девчонкой в том 1941-м, но… «Глаза закрою – и он передо мной стоит, этот танкист. А было как? Когда наши отступали, один танк возьми и завались – вот там, на крутой обочине, видите? Ребята и так и этак – не могут поднять, а тут немцы подпирают. Командир говорит: уходите, а я здесь останусь, нельзя машину бросать. А ведь морозище какой стоял! Зашёл к нам погреться, сидит, а бабушка наша посмотрела в окно и говорит: так вот же военные опять здесь. Он глянул – немцы! Что было делать? Мы его скорее в подпол затолкали, где картошка была. И как раз эти и входят. Прямо у нас все эти дни и «гостили». А он там был, мы ему украдкой есть-пить давали». – «Неужели этот подпол и сейчас существует?» – спрашивает Инна. – «Показать? Пошли в дом».

Я мигаю оператору, но он и сам понимает, что камеру уж никак нельзя выключать. Полина Сергеевна отодвигает половичок, тянет за кольцо, из подпола стремглав выскакивает невесть как попавший туда котяра. «На всякий случай танкиста мы картошкой укрыли», – вспоминает Скляр. «А не страшно было, ведь если бы его обнаружили, вам точно было бы не сдобровать», – говорит Инна. – «Вот и танкист, когда прощался, так говорил. И обещал – жив буду, после войны приеду». – «Приехал?» – «Нет, не приехал, – вздыхает Полина Сергеевна и повторяет. – Вот закрою сейчас глаза и вижу его. Высокий, чернявенький…»

Жизнь, настоящая жизнь нужна на экране. А не рассказ о жизни. Ну, скажите на милость, что было бы, запиши мы это интервью в формате «говорящей головы» на нейтральном фоне?

В том же фильме «Суровая осень» есть и беседа с ветераном Виктором Ивановичем Наумовым. Когда мы с ним созванивались, он поначалу решил, что беседа эта состоится у него дома. «Да нет, извините, лучше поговорить прямо там, в посёлке Белый Раст, мы заедем за вами». – «Так это же здорово!» По дороге ветеран пытался рассказать про бои в этом самом Белом Расте, но Инне удавалось каждый раз сворачивать разговор на что-нибудь другое. Будущим журналистам это надо иметь в виду – собеседник ваш может «выговориться», а потом, в момент записи, у него невольно сработает «про это я уже рассказывал», и самое главное окажется за кадром.

И вот окраина Лобни, просторное поле, под наклоном поднимающееся к церкви с высоченной колокольней. Осенняя тихая теплынь, над маленьким прудом вьются стрекозы… А 8 декабря 1941 года, в тот день, когда морская стрелковая бригада штурмом врывалась в посёлок Белый Раст, морозы стояли трескучие, всё было белым-бело. «Нас выстроили, сказали, что приказа к отходу не будет, – рассказывает Виктор Иванович. – Вот от того лесочка начали мы идти. Как снег скрипел под ногами – наверное, в Москве было слышно. Каски сняли, надели бескозырки, ленточки на холоде задубели – до сих пор слышу хруст этих ленточек. Немцы такой огонь открыли… Оглядываюсь – неужели уже столько убитых? А это не только убитые, это на снегу чернеют сброшенные бушлаты. И тут мы кинулись вперёд, во весь рост, с криком «Полундра!» Виктор Иванович перемещает центр тяжести на здоровую ногу, палку берёт наперевес…

Ветеран Наумов и Ермилова на месте сражения

Запись эту мы делали в 2011 году, фильм спешили показать к 70-летию битвы под Москвой. Тогда Виктор Наумов был единственным, кто ещё остался в живых из участников этой атаки.

А в 2013 году и его не стало…

Набираю эти строки и думаю – скоро очередная годовщина битвы под Москвой. Надо бы пробить где-то, хоть по какому-то каналу повтор фильма. Надо, чтобы нынешнее поколение зрителей услышало хруст этих ленточек, ощутило боками холодную картошку в том самом погребе…

В книге «Живой репортаж» (2010 год) я рассказывал и ещё об одном «интервью на месте события», это уже другой документальный фильм, он называется «В тот день, когда окончилась война». На этот раз Инна Ермилова берёт интервью не в пригороде Москвы, а в пригороде Берлина, в неприметном двухэтажном здании бывшего военно-инженерного училища. Прямо в зале, где на стыке 8-го и 9-го мая была подписана капитуляция, ветеран войны Александр Иванович Пеньшин, он тогда служил в подразделении охраны, рассказывает о том, как ему запомнилось это событие. И при этом перечисляет массу любопытных подробностей – и то, как Константин Симонов «украл на память» ручку, которой Кейтель подписывал капитуляцию, и то, как Георгий Жуков прочитал телеграмму, пришедшую из Москвы в ответ на депешу с текстом Акта о капитуляции: «Вот и считайте 9 мая днём Победы. И. Сталин».

Тут бы и закончить с примерами, читателю и так ясно, что человек, рассказывающий о том или ином происшествии на месте этого самого происшествия, выглядит куда интереснее, убедительнее, чем тот же человек, вспоминающий о событиях у себя дома или у вас в студии.

Но всё-таки – ещё одно такое интервью, удивительным образом повлиявшее на судьбу самого интервьюера.

Дело было лет 15 назад, я тогда был Главным редактором телекомпании «Полюс», которая выпускала детские информационные передачи «Сорока», «Короче говоря», «Ступеньки». А в передачах этих, представьте себе, ведущими и авторами репортажей были сами дети. Ребят мы набирали по конкурсу, учили технике речи, обращению с микрофоном, искусству задавать вопросы и прочим премудростям нашего ремесла. И была среди них Татьяна Забабахина, девушка тихая и не по годам серьёзная. Вот ей я и поручил взять интервью у московского школьника, который совершил, в общем-то, поступок если не героический, то довольно смелый. В те годы бомжи, то есть люди без определённого места жительства, встречались на улицах столицы куда чаще, чем сейчас. А с наступлением холодных ночей скрывались в подъездах домов, выбрав себе укромное местечко где-нибудь на лестнице. Так вот, десятилетний мальчишка, вечером зачем-то забравшийся на крышу дома, почувствовал запах палёного. Бросился обратно на лестницу и увидел, как на ступеньках валяется человек в горящей куртке. Очевидно, бомж этот пытался согреться – и не только при помощи тёплой батареи. Потом закурил, выронил сигарету, да так и прикорнул. Таня, хорошо усвоившая наши уроки – о событии рассказывать на месте события! – начала запись прямо на той самой крыше. «Ну, да, я здесь стоял, потом чувствую – чем-то тянет, да так сильно, побежал и…» – «Куда побежал, покажи… вот в эти двери? А на какой ступеньке ты его увидел?» – «На площадке этой. Ну, и начал тушить». – «Как тушить? Чем?» – «Да прямо ладонями хлопал, хлопал». И школьник показал свои руки, одна из которых перебинтована от пальцев до локтя. «Обжегся сильно?» – «Мама в травмпункт отвозила». – «Может быть, варежками надо было действовать?» – «Да я про них забыл совсем, он же горит, ну, и как тут быть».

Словом, репортаж получился на славу, и, монтируя передачу, я не пожалел для него времени.

И вот прошло много лет, Таня закончила журфак, вы частенько видите её в качестве постоянной ведущей передачи «Дежурная часть», только теперь она стала Татьяной Петровой. Кто знает, может тот репортаж и вывел её на нынешнее амплуа.

Кстати, о происшествиях, которые то и дело выплёскиваются из специализированных рубрик, передач и заливают всё пространство новостей. Корреспондент приезжает на место события, с торопливым напором выпаливает, что тут приключилось. И даёт нарезку коротких интервью со свидетелями. Почему-то свидетели эти, как правило, ничего по делу не рассказывают, от них оставляют только: «Я иду, а тут как шандарахнет. Какой ужас!» «Мы с подругой гуляли, ничего такого не думали, вдруг – началось. Подруга в шоке». То есть по установившемуся глуповатому стандарту свидетели нужны только для того, чтобы взвинтить эмоции. Ну, да – суть события уже рассказана корреспондентом. Зритель, естественно, оказывается в некотором недоумении, он-то ждал от этих людей интересных деталей, объясняющих, что же там произошло на самом деле.

Знаете, я не могу понять, откуда взялись на телевидении вот эти самые стандарты, или, как сейчас принято выражаться, «форматы».

Вот идёт передача или фильм (который, большей частью, тоже является обыкновенной передачей, но по соображениям престижа или по финансовым соображениям назван фильмом). Журналист записал, предположим, пять человек, каждый из которых даёт свою оценку определённому событию или явлению. Запись, как правило, сделана без вопросов, без присутствия корреспондента на экране; поистине – говорящие головы. Что дальше? Вот журналист сидит за столом в редакции, на ноутбуке набраны пять текстов. Дать их подряд, в той или иной последовательности? Ну, скажут, какой же это фильм, это просто пять записей и ничего более. Прилепить сюда какие-то подходящие к смыслу картинки, найти соответствующую хронику? Может, это немного украсит, но положение не спасёт. А, впрочем, чего тут голову ломать, есть же общепризнанный шаблон, вот по нему и рисуй. И журналист нарезает все пять интервью на кусочки, потом эти кусочки перемешивает, да ещё радуется: здорово получилось! Сначала одна тема, её все пятеро обсуждают, потом вторая, и опять идёт нарез всех пятерых «голов», потом третья тема, четвёртая… Ну? Так же логичней! И ленточка, вроде, интересней смотрится.

Вы, конечно, десятки раз видели подобный «формат», сейчас все фильмы скроены только таким образом.

Беда только в том, что даже нашинкованные и присыпанные видеокадрами, говорящие головы остаются говорящими головами. Но теперь слушать их не только скучно, но и просто трудно. Человек начинает развивать свою мысль, а голову р-р-раз – и отрубают, дальше даётся другая голова, да ещё в промежуток всовывается авторский текст. Когда мы слушаем рассказ того или другого человека, мы настраиваемся на его логику, на его ритм речи, даже на его жесты. Начинаешь переключаться на другого человека, а тут тебе третьего подсовывают. Если уж вы хотите столкнуть два-три мнения по тому или иному вопросу, логичнее было бы просто-напросто пригласить в студию всех пятерых героев и устроить дискуссию. Правда, вам скажут: дискуссия – она дискуссия и есть, а вы зачем-то это фильмом назвали.

Теперь вы понимаете, почему для таких передач людей записывают «в одиночестве», без присутствия интервьюеров? Конечно, – так удобнее расчленять это выступление на части.

Кстати сказать, интервью без интервьюера бывает удачным далеко не всегда. Человеку неинтересно и трудно говорить в «никуда». Он – не профессионал, за объективом телекамеры он не видит зрителя. К тому же, не получая вопросов, которые, как указания лоцмана, ведут беседу в намеченном русле, человек начинает повторяться, разбрасывается по деталям, теряет общую мысль.

Хотите, открою секрет? Сейчас на некоторых каналах прибегают к такой хитрости. Редактор передачи стоит рядом с камерой и… задаёт вопросы! Естественно, потом они вырезаются, стыки заклеиваются всякими картинками, и возникает иллюзия плавного, гладкого рассказа. Впрочем, как раз по линии этих стыков порой и идут те самые разрезы. Приглядитесь – выступающие в этих передачах смотрят не в камеру, а чуточку левее или правее, то есть на того самого редактора.

Даже такой мастер, как Закамская, и то порой не может выскочить из глубокой и вязкой колеи принятых шаблонов. Когда мы с ней обсуждали «серию ГКЧП», я поинтересовался, почему во время всех этих бесед она ни разу не показала что-то, кроме собеседника и себя. Ведь все эти разговоры проходили не в студии, а у них дома, вокруг была уйма вещей – книг, картин, фотографий, сувениров – которые дополнили бы интервью, сделали его объёмным. Вот Олег Бакланов – он сидит рядом с журнальным столиком, на котором, если приглядеться, установлены макеты ракет и космических кораблей, как раз об этом и идёт речь в начале разговора. Почему все вырезки, а их немало в этом разговоре, закрыты… слушающим интервьюером? Эвелина Владимировна ответила мне в том смысле, что «перебивки сейчас не принято снимать, это раньше было».

Ну, что ж, не принято… Формат… Поэтому, если надо закрыть вырезку (а без этого, сами понимаете, изображение просто дёрнется), сейчас сплошь и рядом дают либо выстриженные из общей картинки глаза выступающего, либо, опять же выстриженные, его руки. Неискушенный зритель теряется в догадках – это намёк на то, что человек нечист на руку или что он в упор не видит порученное ему дело?

– Хорошо, – говорю я Закамской, – а вот как быть в таком случае. На днях в передаче «Отражение» появилась в кои-то веки на нашем телевидении прядильщица. Из Костромы. Конечно, посыпались эсэмэски: спасибо, наконец-то показали человека труда. Ведущие засыпали её вопросами, среди которых был и такой: а как выглядит лён, который вырабатывается на вашем производстве. Он серого цвета? Голубоватого? Минуты две Ирина Боровикова пыталась «на пальцах» объяснить, какую же ткань они делают, какие у неё оттенки и даже какая она на ощупь. А ведь как здорово было бы заранее попросить привести отрез этого самого льна, дать возможность зрителю полюбоваться таким русским чудом.

– Да зачем, проще было просто подснять это производство, показать в студии на экране и машины, и лён, – говорит Закамская.

– Ну, ведь они и «подсняли», в начале беседы шел сюжет минут на пять, – начинаю я, но вдруг понимаю, что… мне её не убедить.

Вот же парадокс. Передо мной – одна из самых умных ведущих, которых мне доводилось встречать на радио и телевидении. Но – «так не принято». Кем не принято, почему не принято?! Да ведь и видео почему-то исключено из «формата» нынешнего интервью. Только стеклянный столик с двумя стаканами, стоящими на одном и том же месте, похоже, что и воду в них не меняют. Смотрю, идёт такое «голое» интервью, да не с кем-нибудь, а с Борисом Александровичем Соколовым, знаменитым фронтовым оператором. Ну, хоть бы в начале беседы, «для затравки», дали бы фрагментик кинохроники. Весь материал получил бы другую окраску, и, уверен, у самой ведущей появились бы куда более содержательные вопросы, нежели «а когда вам страшно было».

«Да, вот это моя съёмка». Фронтовой кинооператор Борис Александрович Соколов в Музее Вооружённых сил рассматривает с Инной Ермиловой и, соответственно, с телезрителями кадры кинохроники

Борис Соколов показывает интересную фотографию из своего архива. Этот лозунг простоял на окраине Берлина всего полдня. Потом его сняли, очевидно, опасаясь, что ненависть к фашистам перехлестнёт через край…

Мне довелось встречаться с Соколовым, я был режиссёром документального фильма «Ветер Победы», и, помнится, мы долго думали над тем, где же сделать запись его интервью. У него дома? Ну, да, он покажет десяток своих фотографий (на войне у него был не только киноаппарат, но и фотоаппарат). И всё. Я кинулся в Музей вооружённых сил и, представьте, нашел там целый стенд-витрину, посвящённую фронтовым кинооператорам. Осталось только подобрать хронику, которая была снята Соколовым, да затолкать её в память ноутбука. А те снимки, которые хранились в квартире Бориса Александровича, он привёз в музей. Вот теперь было главное – «вокруг чего разговаривать», интервью получалось объёмным. А не плоским, как унылый стеклянный столик, в котором отражается никчёмный экран с абстрактными фигурами.

Да, вот экран, подвешенный в(?) студии – это принято. Может быть потому, что «так у них». А «у них» это выглядит далеко не всегда, мягко выражаясь, органично.

Вот известнейшая ведущая CNN Кристиана Аманпур берёт интервью у автора книги «АП The Kremlin's Men». Почему-то собеседники примостились на дальнем краешке овального стеклянного стола. Общий план камера берёт издалека, зритель чувствует себя так, как человек, который заглянул в комнату, но его не пустили дальше порога. Делается это для того, чтобы виден был размещённый вдоль стола экран, не «рубить» же его. И на экране этом возникает большущая фотография нашего Путина. Он нависает над беседующими и вроде бы прислушивается к их словам. Причём экран получается за спиной Кристианы, кадр явно разваливается: справа – ведущая со своим гостем, слева – пустой стол с экраном. И зритель вместо того, чтобы вникнуть, кто же эти самые «кремлёвские мены», отвлекается на портрет российского президента – картинка, как я уже упоминал, всегда важнее для восприятия, нежели звук. В студии есть и ещё один экран, его разместили на откосе стола, повернув в сторону того самого зрителя, что топчется у порога. На него сейчас проецируется обложка книги. Так как экран оказывается на первом плане, обложка выглядит огромной и… плохо различимой. Забавно, что в руках Кристиана иногда вертит какую-то книгу, наверняка это и есть труд пришедшего в студию автора, логично было бы её и показать, но у режиссёра своя логика: книга и так висит на экране.

Я знаю, почему это так происходит. Процесс, вероятно, одинаков, что у них, что у нас. Вот вызывает теленачальство дизайнера и говорит: что-то у нас информационная студия неинтересная. Смотрите, у конкурентов – всё сверкает-переливается. Давай, напрягись.

В студии CNN Кристиана Аманпур берёт интервью у своего гостя, в то время как Владимир Владимирович тщетно пытается понять их thinking

Дизайнер, конечно, понимает, что поставь он круглый стол и два-три стула, ему скажут: ты что, и за это мы ещё тебе та-а-акие деньги должны платить? И начинает, как говорят в народе, «выпендриваться», наворачивает экраны, светящиеся полосы, стол уже принимает и вовсе сюрреалистические формы, протягивая матовые щупальца в сторону зрителей. Словом, делает всё, чтобы в студии работать было невозможно – ни ведущим, ни операторам. Ни тем более осветителям – уж как им, беднягам, приходится исхитряться, чтобы человеческие лица не затерялись среди всех этих всполохов. Худо приходится и режиссёру за пультом. Вот он даёт крупно Кристиану Аманпур, и в первое мгновение кажется, будто сидит она на фоне какой-то вешалки с одёжкой. Только потом начинаешь понимать, что это проглядывается часть пиджака Владимира Владимировича.

А вот уже не какая-нибудь заокеанская студия, а наша родная, липецкая. Длиннющее сооружение, за ним примостились ведущий и гость студии. Именно – примостились, потому что «сооружение» никак не согнуто, собеседники, чтобы как-то общаться или просто видеть друг друга, должны сидеть боком к столу, причём один локоть, у одного правый, у другого левый, лежит на столешнице, что начисто лишает их нормальной жестикуляции. Когда режиссёр «Липецкого времени» даёт общий план, зритель видит две головы, обращённые к нему аккурат в профиль, а между ними огромный экран, на котором в течение всей беседы медленно летят сверху вниз какие-то размытые коробки.

Каждая передача Закамской «Мнение» начинается с новостей; извините, Эвелина Владимировна, но какой дизайнер заставил вас читать информацию, стоя за конструкцией, скопированной с коленчатого вала? Причём когда на эту диковину взгромождается ноутбук, сама ведущая становится подобием говорящего бюста. И почему ваши интервью и интервью других журналистов «России 24» вдруг стали записываться не в студии, а в номере гостиницы «Метрополь»? Безликая пустая комната с чрезвычайно неудобными для работы креслами, в которых тонут оба собеседника, разговаривать им приходится или «вразвалку», или примостившись на краешке сидения. Впрочем, здесь моё «скажите, почему» выглядит риторическим, так как на экране то и дело возникает: «Съёмка проводилась в историческом отеле «Метрополь». То есть реклама уже влезла внутрь, в ткань самой передачи, не считаясь ни с ведущими, ни со зрителями. Причём реклама – страсть какая неумелая: в том же «историческом отеле» – уж поверьте мне, поклоннику стиля «модерн»! – есть места куда более интересные. Впрочем, эта диковинная «студия» просуществовала, кажется, всего пару месяцев.

Ещё один пример. Эмблемой венгерского государственного канала «М1» является круг с поперечной чертой. Соответственно и студийный стол дизайнеры изготовили в виде этакой шайбы с полоской на боку. Шайба вышла чрезвычайно большой, закрытой с боков, и, чтобы как-то разместить ведущего, с одной стороны в ней сделали специальную выемку для ног. Естественно, усаживать ещё и гостя за это сооружение не представляется возможным, пришлось бы выпиливать ещё одну выемку, а то и две. Поэтому в той же студии, чуть поодаль, уложена вторая шайба, совсем низенькая. Вот возле неё и происходят все интервью. Хотя этот «столик» и небольшой, но собеседники оказываются на значительном расстоянии друг от друга, ноги-то под него не подсунешь. Да и руки положить не на что, поэтому их приходится размещать просто на коленях. Или держать на весу.

Вывод напрашивается самый простой: в студии должно быть удобно. Это прежде всего место для встреч ведущего с гостями, и гости эти должны чувствовать себя комфортно. А то приходит человек и думает: батюшки-святы, как у них всё тут мудрёно, здесь и говорить-то надо не просто, а как-то по-особому.

Я не случайно упомянул венгерских телевизионщиков. Блуждая в зарослях интернета, я нет-нет, да и выхожу на экраны Будапешта. Дело в том, что Инна Ермилова уже много лет дружит с Юдит Эндреи, звездой венгерского ТВ. Сейчас Юдит отошла от эфира, пишет книги, занимается общественной деятельностью, но, конечно, пристально наблюдает за тем, что происходит на телевизионном пространстве. Недавно она очередной раз позвонила, поинтересовалась нашими новостями.

– Да вот, заканчиваю исследование жанра телеинтервью, – сообщил я.

– Знаешь что, посмотри наш канал «Дуна». Там есть ежедневная программа, которая называется «Чалад-барат». Перевести можно как «друг семьи».

Конечно, посмотрел. Здорово! По сути, это ассорти из десятка интервью, заключённое в изящную упаковку. Студия представляет собою некое пространство с пятью рабочими площадками. Условно их можно обозначить как «гостиная» (диван, кресла), «кабинет» (стол и стулья), «кухня» (самая настоящая плита и разделочный стол), «мастерская» (станок со всякого рода инструментами) и, наконец, «сцена» (без каких-то возвышений, просто чуть огороженное пространство). И вот ведущая (или ведущий), переходя от одной площадки к другой, беседует с гостями передачи. Причём на протяжении полутора часов на «кухне», действительно, идёт изготовление всякой вкуснятины, а в «мастерской» выпиливают, строгают, лепят изящные и замысловатые вещички. Ну, и на «сцене» раза два, а то и три выступает певец или музыкант, который затем, уже в «гостиной», рассказывает о своём творчестве. Очень часто именно этот музыкант избирается ведущим в качестве своего помощника, интервью с остальными гостями они проводят вместе. Кто же эти гости? Кроме любителей-поваров или любителей-столяров, это педагоги, психологи, врачи, писатели, аквариумисты, кинологи, ботаники, словом, все те, кто имеет отношение к вопросам семьи. Программу ведут посменно Ева Новодомски, Ева Куруц, Балаж Гашко. И, надо сказать, они делают это превосходно. Чувствуется, что им действительно интересно всё то, о чём рассказывают гости, они точно и непринуждённо двигаются от площадки к площадке, давая возможность режиссёру вовремя переключать камеры. Затеяла всю программу главный редактор Моника Гашпар, она же и дирижирует всем этим непростым оркестром.

Мне очень хочется, чтобы будущие или начинающие режиссёры, продюсеры, редакторы обратили внимание на венгерское «чалад-барат». Если чуть покопаться в интернете, вы выйдете на программу, она появляется на канале «Дуна» по будним дням с 12 часов по московскому времени. Считайте это домашним заданием. Но, – внимание! – не вздумайте в точности копировать программу. Во-первых, это не корректно с юридической точки зрения, а во-вторых, любая копия всегда хуже оригинала. Нет, попробуйте построить что-то своё в этом роде. У вас получится.

Теперь о такой, казалось бы, мелочи. В студии, даже в самой незамысловатой, стоит раз навсегда определиться, где сидит журналист, а где его гость. Понимаете, о чём я? Смотрю канал «Крым 24», там у них стол как бы составлен из двух столов, под некоторым углом друг к другу. Идёт передача под названием «Гость в студии» (очень распространённое название передачи-интервью, но уж очень неблагозвучное, потому как вызывает колкие ассоциации – «кость», «гвоздь», да ещё застрявший в студии). Ведущий сидит справа, гость – слева. После короткого выпуска новостей идёт ещё одно интервью. Ведущая, дама несколько полноватая, решила, что ей вольготней расположиться слева, эта часть стола чуть подлиннее. Соответственно, её собеседник теперь находится справа. И у зрителя, целые полчаса внимательно смотревшего первое интервью, возникает некий дискомфорт, он-то привык уже, что «вопросы – оттуда, а ответы – отсюда», а теперь всё наоборот. То есть получается, что вот, заявился некий уж очень важный «гость студии», и режиссёр говорит: «Пожалуйста, Ван Ваныч, садитесь прямо в кресло ведущего, здесь вам будет удобнее».

Юдит Эндреи (по центру) в «гостиной» передачи Чалад-барат. Вместе с ведущей Евой Куруц она берёт интервью у очередного гостя передачи, сзади них – «мастерская». А на следующем снимке – «кухня»

А здесь звезда венгерского телевидения Юдит Эндреи на самой настоящей кухне. В Москве она показывает коллегам, как надо готовить знаменитый гуляш

Вот мы упомянули о всяких вещах, которые мог бы продемонстрировать приглашенный собеседник, и как раз за этим крымским «г-образным столом» мне довелось наблюдать уж очень рельефный пример. Речь шла о памятнике бойцу-ополченцу, который хотят установить в Симферополе. Автор проекта Валерий Ключев рассказал ведущему и об идее монумента, и о том, как, собственно, он будет выглядеть. Именно – рассказал, потому что, как ни странно, мы не увидели главного, не увидели рисунка или фотографии. «Он будет вот такой, знаете… – пытается объяснить скульптор и даже руками себе помогает, чтобы зрители хоть как-то представили его детище. – Я столько эскизов пробовал, пока не нашёл то, что нужно». Однако и эскизов нам не дано было увидеть, перед Валерием Валерьевичем распластался идеально чистый стол без единой бумажки. Место для памятника выбрано супер-почётное, в самом центре города, рядом с домом Совета министров. Жителям Симферополя далеко не безразлично, что здесь появится. Тем более как будто и общественного обсуждения ещё никакого не было, и, покажи скульптор эскизы, это могло бы как раз и послужить началом дискуссии.

В передаче «Отражение» был-таки случай (я о нём уже упоминал в первой главе), когда, вопреки всем канонам, гость пришел на передачу с предметом, о котором, собственно, он и собрался рассказывать. Это был… огнетушитель, даже три огнетушителя. Они сверкали ярко-красными боками и, конечно, притягивали внимание зрителя. К тому же гостю было куда легче объяснять, как отличить бракованное «средство огнетушения» от нормального. Но, к сожалению, случай этот так и остался случаем, все остальные разговоры, как бы интересны они ни были, остались разговорами, которые можно смотреть, а можно и просто слушать, отвернувшись от экрана.

Как по радио.