Текст книги "Скажите, почему… Практика телеинтервью и телерепортажа"

Глава седьмая
Интервьюер глазами его гостей

Цыганка возвращает три рубля.

Подстава с Давидом Копперфильдом.

Галина Улётова о журналистах.

«Мой милый, если б не было войны».

Не меняйте свой облик.

«Скажите, а случалось, что вас самого обманывали?» – «Простите, это как?» – «Да просто в жизни – кто-то вас взял и обманул?»

Заметно, что Владимир Петрович Руднев не сразу понял смысл вопроса. Всё дело в том, что Мягченков (а это была очередная его передача) не очень ловко приравнял искусство иллюзиониста к «обману». «Пожалуй, был такой случай, – нашелся Руднев. – В вестибюле метро подошла ко мне цыганка: давай погадаю, ручку позолоти. Я положил на её ладонь три рубля, дело было давно, и это была немалая сумма. Вот она мне про судьбу вещает, а я с её руки глаз не спускаю, когда же три рубля исчезнут. И вдруг она кулачок разжимает, а там ничего нет! И тут я, с ходу, показываю ей один из своих «профессиональных» фокусов». – «А она что?» – «Посмотрела на меня с уважением и… вернула три рубля».

Этот короткий диалог прозвучал в самом начале передачи; я уже рассказывал о том, что Александр Мягченков «для затравки» всегда даёт какой-нибудь интересный эпизод, а уж потом поворачивается к зрителю и называет сегодняшнего гостя, в данном случае – известнейшего мастера иллюзионного жанра Владимира Руднева. Конечно, такой зачин должен быть предельно коротким. Может быть, по этой причине интервьюер так и не уточнил у артиста, разгадал ли он секрет трюка цыганки-гадалки.

И я решил позвонить Рудневу, благо мы с ним знакомы, и расспросить о «трёхрублёвой» истории. А главное, узнать у человека, которому за всю свою жизнь довелось давать сотни интервью, что он сам думает о встреченных им корреспондентах.

То есть – посмотреть на интервьюера глазами того, с кем он беседует. Опять Центральный дом работников искусств, Руднев здесь совсем не гость, именно в ЦДРИ в течение многих лет базируется Российская ассоциация иллюзионистов, в которой Владимир Петрович – почётный президент. Опять кафе на первом этаже, здесь стало не так холодно, а может просто сегодня в Москве оттепель. Народу мало, хотя вот за соседним столиком несколько миловидных женщин что-то оживлённо обсуждают, обложившись афишами и буклетами.

– Знаете, что удручает у наших журналистов? – говорит Руднев. – Все вопросы они задают как по шаблону, одно интервью похоже на другое. Нет чего-то главного, нет настоящего разговора о творчестве, о смысле профессии иллюзиониста. Вы замечали на концертах, как воспринимает публика выступления наших артистов? С улыбкой, смехом, ну, и конечно, с удивлением, ведь это великое свойство человеческое – умение и желание удивляться. Человек выходит из зала отдохнувший, посвежевший.

– Но ведь фокусы могут быть и жутковатыми, мрачными?

– Конечно! Я побывал с гастролями, представьте, в 119 странах мира, насмотрелся, как работают зарубежные коллеги. Там есть и такие номера. Кладут ассистентку в гроб, закрывают, распиливают, кровь хлещет, открывают – а там скелет обнаруживается. Но в репертуаре российских мастеров подобного рода номера начисто отсутствуют, такова традиция. Вот об этом и хотелось бы говорить с экрана.

– Тогда извините за шаблонный вопрос: какое из множества интервью вам запомнилось?

– Несколько лет назад приезжает ко мне съёмочная группа, разговор ведут о том, о сём, между делом спрашивают о Дэвиде Копперфильде, о его связях с ЦРУ. Я отвечаю в том смысле, что работает ли он на ЦРУ или нет, я не знаю, но, главное, он – великий артист, великий профессионал, сам изобрёл и невероятно артистично показывает сложнейшие трюки. Проходит время, смотрю передачу на экране. Из всего, что я наговорил, осталось несколько фраз, из которых можно понять, что Руднев считает, будто Копперфильд-таки работает на ЦРУ, уж не знаю, как им удалось выстричь из контекста такие слова. Я хотел было подать на них в суд, но друзья отговорили: бесполезно, только время потеряешь.

– Интервьюеры никогда вас не спрашивали, почему оригинальный жанр так редко можно видеть на сцене и почему он начисто исчез с экранов?

– Нет, конечно, хотя это, пожалуй, сейчас ключевой вопрос. На телевидении можно видеть только десятка два-три изрядно приевшихся певцов… и всё. Соответственно, заполонили они и зрительные залы, ведь публика только их и знает. Исчезла слава и гордость советской сцены – эстрадный концерт, который объединял артистов самых разных направлений. Помните, какие были мастера разговорного жанра, конферансье, чтецы, как интересно трансформировались под эстраду балетные номера, как умело пропагандировалась народная песня, народный танец. И, конечно, ни один концерт не обходился без иллюзионистов. Существовал даже специальный Театр эстрады.

– Так он и сейчас есть.

– Театр эстрады есть, но эстрады в нём нет…

Я заглядываю в блокнот – о чём же я забываю спросить. Ах, да, конечно. Эпизод с цыганкой.

– Было, было. Кладу ей на руку трёшку, глаз не свожу, а денежка всё-таки исчезает. – Но вы поняли, как она это сделала?

– Не сразу. Думаю, здесь сработал приём «тянущей механики».

– Это как?

– Есть у нас такой термин. На палец надевается тонюсенькая резинка, стоит его чуть согнуть – и резинка улетает в рукав вместе с тем, что было на руке.

– Хорошо, а вы-то какой фокус ей показали?

– Честно говоря – не помню. Я тогда молодой был, так увлекался всем этим делом, что постоянно носил в карманах шарики всякие, колоды карт и прочее. Так что было что продемонстрировать. Слушайте, – неожиданно прерывает он себя и наклоняется поближе ко мне, – а не хотите поговорить по поводу интервью с Галиной Улётовой? Певица Улётова. Вот она здесь сидит. – Да как-то неудобно, они же там, кажется, работают…

– Галя! – зовёт Руднев. – Ты можешь к нам подойти на минуту? Это журналист Ермилов, он пишет книгу про интервью. Ты ведь столько раз встречалась с разными корреспондентами…

– Корреспонденты все разные, а вот вопросы у них – как по шаблону, – с ходу отвечает Галина Михайловна и, естественно, не может понять, с чего это мы с Рудневым вдруг смеёмся. – Ив основном не про песни спрашивают, а про что-то личное, если не связанное со мной, то с кем-то из артистов. А какое мне дело до того, кто с кем спит! – жёстко припечатывает она и замолкает. – А на какой вопрос вам хотелось бы ответить?

– Ну, хотя бы «кто из композиторов вам ближе всего»…

– А, кстати, какой?

– Борис Прозоровский. В тридцатых годах он успел написать замечательные романсы. Пока не сгинул в лагерях… Знаете, что? Приходите на наш вечер сюда, в ЦДРИ, мы сейчас вот сидели, программу обсуждали.

…Большой зал переполнен зрителями, на сцене – Геннадий Каменный, Светлана Рязанова, Сергей Избаш, Жанна Рождественская, ну и, конечно, сама Галина Улётова, которая всех собрала, всё организовала. И звучат песни семидесятых – восьмидесятых годов, именно песни, с мелодией, содержанием – подлинно русские песни, вот уже лет двадцать сгинувшие с телеэкранов.

 
И снова ты протягиваешь руки,
Зовёшь из невозвратной стороны.
Уже ходили б в школу наши внуки.
Мой милый, если б не было войны,
Мой милый, если 6 не было войны.
 

Это поёт Жанна Рождественская, где-то за спиной я слышу всхлипывания, но не решаюсь оглянуться… Одна из самых пронзительных, страшных песен о войне, гениально написанная поэтом Игорем Шафераном. «Мой милый» – это тот, которого героиня песни ни разу и не видала, но тот, который наверняка и предназначался ей самою судьбой. Я-то помню улицы, на которых встретить мужчин можно было куда реже, чем женщин… На аплодисментах я всё-таки оглядываюсь – две женщины, и не такие уж и старые. Нет, не могли они ходить по тем послевоенным улицам, а вот песня-то дошла до их сердец, постучалась…

Жанна Рождественская была первой исполнительницей произведения, её голос звучит в художественном фильме, для которого оно было написано, а потом песню подхватила Валентина Толкунова, сделала её невероятно популярной. Есть у вас сейчас под рукой планшет? Пробейте: «Толкунова если б не было войны» Считайте это домашним заданием. Прислушайтесь к себе и ответьте – только искренне! – «берёт», не «берёт»? Не верьте, если кто-то вам скажет, будто настоящий журналист – человек без эмоций. Наоборот. По существу, ваша деятельность – это сплав таланта, знаний, любознательности и, конечно, чувств. Кстати, это относится в равной мере к редакторам, режиссёрам. И, представьте, к продюсерам – иначе им в жизни не отличить поделку, пустышку от толковой статьи, репортажа, интервью.

Если, дорогой мой читатель, ты живёшь не в Москве, а в небольшом городишке, в посёлке, то у вас там, может, и сохранилась замечательная наша традиция: в любом застолье песни петь. И поют… поют то, что сберегла память. Мелодии, которые в сердце проникают, заставляют взгрустнуть, задуматься, а то и в пляс пуститься – вот сейчас как раз такой момент, Светлана Рязанова так раззадорила зрителей, что они даже на сцену выскочили, а её знаменитый «Белый танец» (кстати, тоже на слова Игоря Шаферана) заставил кружиться весь зал.

Со мною рядом сидит Энгелиса Погорелова (о ней уже шла речь в этой книге), в паузе между номерами я наклоняюсь к ней:

– Геля, и что – ни одной камеры? Ни одного канала? Никто не взял ни одного интервью у участников?

– А к нам уже давно они не приезжают. Звать бесполезно.

Вот так. Каждый божий день в доме – новые спектакли, концерты, выставки всевозможные, заявляются артисты и художники из провинции. А телевидение целыми днями талдычит о преступлениях, взяточниках, крушениях. Ему не до песен. Да и вообще – когда вы слышали с федерального экрана русскую народную песню? Да не только русскую – татарскую, башкирскую, ненецкую? «Когда? Да никогда», – ответит читатель, которому лет восемнадцать-двадцать.

Если песня – душа народа, тем более нашего народа, то лишить его песни – всё равно, что душу вынуть.

Я возвращаюсь домой на метро (так легче, пробки замучили), и в тоннельном грохоте отчётливо слышится: «Я пригласить хочу на танец вас, и только вас, и не случайно этот танец вальс…» Поезд тормозит, пассажиры выходят-входят, а потом снова начинается: «Я пригласить хочу на танец вас, и только вас…» Возможно, исполнители современных «песен» потому так часто пользуются фанерой, что просто-напросто сами не могут запомнить мелодию.

Да что ЦДРИ с его зальчиком на 300 мест! А громадный, мощный Государственный кремлёвский дворец, он что, может к себе зазвать телеканалы? В марте 2017 года – в кои-то веки! – здесь состоялось представление под названием «Танцуй и пой, моя Россия». Мне довелось побывать и на этом концерте. Громадный зал – почти битком (особенно на балконах, там билеты подешевле). И, представьте, много молодёжи. Да ведь и фольклорные коллективы, один за другим появлявшиеся на сцене, тоже радовали сочетанием зрелых и совсем юных талантов. Хор имени Пятницкого, Рязанский хор, Воронежский, ансамбль песни и танца Татарстана, театр танца «Гжель», осетинский ансамбль «Алан»… Слава богу, всё это существует, развивается, процветает. И – начисто отсутствует на телевидении. По крайней мере, на федеральных каналах. Добавлю, что поставлен концерт был блестяще, один номер волшебным образом перетекал в другой, всё действие шло «по нарастающей» и закончилось мощным апофеозом с участием всех-всех-всех. Словом, снимай не хочу.

На другой день я позвонил главному инициатору и устроителю концерта Николаю Сергеевичу Троицкому. Полностью его должность звучит так: Директор театра «Кремлёвский балет» Государственного кремлёвского дворца Управления делами президента.

– Скажите, там ведь всё же какие-то камеры были?

– Да нет, это мы сами снимали, для себя.

– А на телеканалы – звонили?

– Ещё как! И этим, и этим, и тем… Всюду отказ.

– Да хоть чем-то объясняют?

– Объясняют?! «Это не наш формат». Или ещё проще: «Нам это не интересно».

Чуть помолчав, Троицкий добавляет:

– Да ведь и балет давно уже никто не транслирует и не снимает. Зрителю, который не может по тем или другим причинам прийти в театр, даже и не ведомо, что такое современное российское балетное искусство.

И вдруг, как будто подглядев название этой книги, спрашивает:

– Скажите, почему? Почему всё происходит так на телевидении?

…Ну, да ладно, вернёмся к основной теме главы – личности самого интервьюера.

Какой вы на экране, и какой вы на самом деле? Совпадают ли эти два образа? Конечно, я говорю не только и не столько о внешнем облике. Вопрос чрезвычайно важный – тем более если вы работаете в жанре интервью, то есть общаетесь в эфире с другими людьми.

Тут, казалось бы, напрашивается совет самый очевидный: будьте всегда сами собой. Не играйте в «философа», «въедливого следователя», «рубаху-парня» или «роковую красотку». Не надевайте маску.

Всё так. Но…

В реальной жизни вы что, со всеми одинаково разговариваете? Конечно, нет. С одним чуть ласковее, с другим чуть строже, с третьим стараетесь быть чуть равнодушнее.

Вот в этих «чуть-чуть-чуть» и кроется весь секрет. Я уже говорил, что Эвелина Закамская умеет слушать, здесь она ничего не играет, ей и вправду любопытно всё то, о чём сообщает собеседник. И вместе с тем она чуть-чуть педалирует эту заинтересованность. Незаметно для собеседника, для зрителя и, возможно, для самой себя. Другими словами, она никакую маску не надевает, а просто усиливает такую черту своего характера, как любознательность. Что, соответственно, отражается на мимике и жестах.

Семь нот, не считая бемолей: вся гамма чувств на лице Эвелины Закамской. Вот как надо слушать собеседника!

Очень надеюсь, что читатели мои не такие уж простодушные люди, чтобы приниматься в ходе интервью всплескивать руками: «Да что вы говорите? Неужели в самом деле?»

Конечно, все мы люди, все мы человеки, много в каждом чего намешано. Однако, садясь перед камерой, постарайтесь извлечь те черты вашего характера, которые нужны для работы, не подменяя их искусственно придуманными. Зритель это заметит и удивиться: с чего бы это он (она)«кривляется»? А ещё хуже, если ваш гость увидит, что корреспондента, как только включили эфир, будто подменили. Он поневоле тоже начнёт играть «в кого-то», но только не в самого себя. Одним словом, будьте естественными в жизни и на экране.

Хотя временами и то, и другое очень непросто.

Часто неуверенного, потерявшего своё «я» журналиста выдают странные, вычурные жесты, слишком яркая одежда. «Слишком яркая» – это не обязательно в смысле «вырви глаз», да хоть бы просто – заметная. То есть отвлекающая от основной задачи ведущего – интересно и грамотно вести беседу.

Первая телекомпания, которой Дональд Трамп после победы на выборах дал развёрнутое интервью, была компания CBS. Ведущая, видимо, желая подыграть новому президенту, облачилась в ярко-красное платье (вы помните, несколько дней подряд на карте Америки те штаты, которые проголосовали за Трампа, окрашивались красным). Когда она приехала в позолоченную с пола до потолка квартиру (между нами говоря, довольно безвкусную), выяснилось, что Трамп – в красном галстуке, и к тому же вышедшая с ним Мелания Трамп – в красном платье! Правда, не совсем в красном, а так, скорее, коралловом, будто чуть снежком припорошенном. И вот элегантность этого её наряда (не будем забывать, что она не только модель, но ещё и дизайнер) начисто убивала одежду ведущей. А может, я и не прав – одень журналистка что-то поскромнее, она просто затерялась бы в этих блестящих финтифлюшках, одно кресло чего стоит (именно – стоит!).

Словом, пример экстраординарный и говорит лишь о том, что есть ситуации, в которых не угадаешь, что достать из гардероба.

Но в обычных интервью действуют свои законы, нарушать которые не следует. Одеваться надо так, чтобы одежда эта была (простите, женщины!) незаметной. Нет, нет, никто не требует, чтобы вы были этакой серенькой мышкой. Незаметно – это значит, что зритель видит не платье на вас, а вас в платье.

Мне кажется, что мировая мода сейчас качнулась в сторону совсем было утраченной элегантности. И стоило бы эту элегантность вернуть на экран. Ведущий в хорошо пригнанном (но не супердорогом) костюме, ведущая с хорошо уложенной причёской и в модном (но не кричащем) платье – вот кто встретит гостя студии, и это, безусловно, наложит отпечаток на форму самого интервью, не позволит ему опускаться до уровня бытового разговорчика.

Я упомянул о причёске и, боюсь, навлеку на себя гнев некоторых ведущих, решивших, что волосы должны свисать этакими длиннющими волнами. Естественно, такие пряди то и дело лезут на щёки, на глаза, ведущей приходится, на манер лошадки, мотать головой. Порою, когда она поворачивается к собеседнику или склоняется к ноутбуку, волосы и вовсе закрывают её лицо и режиссёр спешит взять сигнал с другой камеры. А что происходит, когда ей доводится работать на улице, да ещё когда, как назло, свежий ветерок дует!

Да, работа в эфире накладывает определённые ограничения – ив одежде, и в причёске. И то и другое, кстати говоря, не рекомендуется беспрерывно менять. Зритель привыкает к определённой внешности, и появление той же ведущей, но, допустим, густо завитой, отвлекает от смысла интервью. Покупая новое платье, всегда думайте не только о том, идёт ли оно вам или не идёт, главное – не выбивается ли оно из вашего привычного стиля, вашего экранного образа. А если уж по каким-то причинам вам нужно переменить свой образ, постарайтесь сделать это мягко и «не сразу».

А главное, учтите, что, примелькавшись на экране, вы уже не принадлежите только себе. Вы становитесь, хотите или не хотите, «рабом лампы». Вы – лицо передачи, её образ, через некоторое время вы – лицо канала, а потом… Тут стоит сослаться на одно интервью, которое я недавно видел на телеканале «Катунь 24». Если кто не знает, Катунь – это река на Алтае, и, соответственно, редакция телекомпании расположена в Барнауле. Так вот, есть у них постоянная рубрика «Интервью дня». В одну из передач был приглашен человек, очень знакомый алтайским зрителям, первый диктор местного телевидения Сергей Степанович Марков. Он и сейчас продолжает трудиться, у него прекрасный голос и замечательная внешность, он по-прежнему предпочитает называть себя диктором. «А вас, наверное, приглашали, сманивали в столицу?» – спрашивает ведущий. – «Бывало. Один раз я уже собрался уехать на ленинградское телевидение, но тут вызвал меня сам первый секретарь обкома: вы что, не понимаете, вы же лицо Алтайского края, ну как вы можете бросить нас?! Знаешь, я оттуда мокрым вышел. Так и остался. На всю жизнь».

Вот же какая история. Можно ли было назвать Нину Кондратову, Анну Шилову, Игоря Кириллова лицом советского телевидения, да и лицом нашей страны? Думаю, что да. Понимаете, какая ответственность лежит на тех, кто постоянно работает в эфире? Я нисколько не преувеличу, если скажу, что с ними невольно ассоциируется образ края, страны. Так было раньше, так есть и сейчас.

Оксана Галькевич вместе с гостями студии изучает историю вопроса

В конце главы – несколько слов о гриме. Жанр интервью и тут диктует свои законы. Одно дело, если вы «просто» ведёте новости. Другое дело – к вам приходит гость. Во время беседы он поднимает глаза и видит перед собой густо затонированное лицо. Для него это – маска, а с маской разговаривать неловко и страшновато.

Да и вообще – не злоупотребляйте гримом. В наше время качество камер таково, что они поневоле выдадут в эфир все его слои – и перенесут на современные большущие экраны в квартиру зрителя. Человечество, если можно так сказать, повзрослело. В политике, искусстве, экономике всё больше людей, которые даже в недалёком XX веке считались глубокими стариками и старушками. Вот правительство Трампа. Ещё два десятка лет тому назад люди сказали бы: какое старичьё-то набрал. А сейчас всё воспринимается как должное. Да, нужно, необходимо заниматься спортом, следить за здоровьем, но не стоит стыдиться своих морщиночек-складочек. Человек прекрасен в любом возрасте.

И вы в том числе.

Глава восьмая
Голос интервьюера

По блату, за бабло, или…

На приёме у отоларинголога.

Как Юрий Левитан от «оканья» избавлялся.

Почему стол прилавком стал.

– Не понимаю, как ты можешь это слушать. Меня просто тошнит. Выключи сейчас же! Вы-клю-чи!

Когда ваша жена – диктор, телеведущая, – смотреть при ней телевизор и впрямь опасно. Для телевизора. Ну, и для того, кто его включает. Те голоса, та манера говорить, которая принята сейчас на большинстве наших каналов, ей буквально режет ухо. Но, вообще говоря, не обязательно быть заслуженной артисткой России, чтобы завянуть от этого постоянного визга. Прочитайте, что пишут блогеры.

Вот человек с ником Мыслитель: «Голоса визгливые, скрипучие, гнусавые, слишком тонкие, либо тараторят так, что слов не разобрать, а интонации – вообще пипец какой-то. Не по-русски говорят. Даже в СССР дикторы были выученные и говорили четко и правильно, тембр голоса подбирался».

Эх, куда хватили, дорогой Мыслитель. «Даже в СССР»! Да на Центральном телевидении, на Всесоюзном радио без конкурса, который проходил, как правило, в три этапа, никого «в дикторы» и не брали. И даже потом, после зачисления в штат, далеко не сразу допускали к микрофону. В дикторских отделах трудились специалисты-преподаватели по технике речи, каждый из новеньких был «закреплён» за кем-то из ветеранов. Конечно, занимались азами мастерства и корреспонденты.

А вот что написала телезрительница с ником Уралочка. «Человек не виноват, что с таким голосом родился. Это вопрос к руководству канала, почему таких берут – или по блату, или за бабло, или через постель».

Через постель? Да ладно вам, Уралочка, такого не может быть, что вы, что вы…

Но юмор-то в том, что иначе не объяснишь эфирное кряканье и кваканье.

Свои заметки Мыслитель заключает таким наблюдением: «Образец для меня – голоса ведущих в Германии. Просто идеально. Тихие, спокойные, без металлических ноток».

Странно – нынешнее телевидение столько всего скопировало-содрало с иностранных каналов, а вот манеру вести передачи выработало свою, вот такую, какая есть. (Правду сказать, когда сиэнэновцы получили команду «фас» и вовсю принялись мутузить Трампа, они тоже сбились на повышенные, чересчур напористые интонации, да так, что миловидные ведущие прямо на глазах подурнели).

И всё-таки я попытаюсь объяснить, почему у нас так получилось. Когда возникла перестройка, гласность и всё прочее, на телевидении решили, что ровные, профессионально поставленные голоса дикторов будут всегда ассоциироваться у зрителя с советским официозом, типа «сегодня в Политбюро ЦК КПСС». Да и что это за слово такое – диктор? Что и кому он диктует? Убрали и название, и должность. Взамен поставили «ведущих». Естественно, эти ведущие больше всего боялись быть похожими на дикторов. Им дали установку не «вещать», а говорить, «как в жизни», не понимая, что обычная, бытовая речь и речь на экране – вещи совершенно разные. Ведущие наперебой принялись тараторить, искусственно «экать», создавая иллюзию того, что, дескать, мы не по тексту читаем, а вот сейчас, на глазах у зрителя, создаём подводки к репортажам и комментариям.

Помнится, пришёл я тогда на приём к отоларингологу, пожаловался на некоторое ослабление слуха. Пожилая женщина, профессор, удивила меня первым вопросом: «Скажите, вы всё плохо слышите? Или только, когда включаете телевизор?» – «По-моему, всё». Она подошла к белому столику, взяла этот прибор… ну, по которому слегка ударяют, он вибрирует, и его к уху подносят. Но перед началом измерений объяснила: «А то сейчас многие говорят, что голоса с экрана не могут разобрать. Да я и сама их не разбираю».

Вот так. Я вначале подумал: ну, да, она на обложке истории болезни прочла, что я имею прямое отношение к телевидению. Но, надо же, в этот момент вошла медсестра и положила на стол мою карточку, она вовремя не успела её принести.

Прошли годы, но установка на «неразборчивость», на пресловутое «как в жизни» продолжает действовать. Как-то Инна Ермилова вела мастер-класс в одной из расплодившихся сейчас телевизионных школ. Рассказала об основах экранной речи, системе тренировок, постановке правильного дыхания, ну, и прочее. А после занятий к ней подошёл студент: «А вы знаете, Инна Александровна, я с недавних пор устроился на работу, подменяю ведущих, если кто заболел или в командировку уехал. Так меня редактор ругает: что ты, как диктор, все слова выговариваешь, проще говори, быстрее».

«Проще»… Вот мы сейчас много рассуждаем о «скрепах», о российской идентичности, вынося за скобки самое главное – язык межнационального общения. Никто, кроме телевидения, не может устанавливать, пропагандировать единые стандарты русского языка. Но на практике всё получается наоборот. С федеральных экранов всё чаще слышатся местные говоры. Иногда, на манер профессора Хиггинса, мне удаётся определить, откуда приехал тот или иной журналист. Вот ведущая, которая в каждом предложении растягивает последнее слово, чуть повышая тональность на ударном слоге (в данном случае она сказала бы так: «Растягивает последнее сло-О-ово»). Поволжье? Роюсь в интернете, нахожу, что и впрямь она года два назад из Самары приехала.

В книге «Хочу к микрофону» известный радиодиктор советских времён Борис Ляшенко приводит рассказ Юрия Левитана о том, как ему, Левитану, удалось избавиться от владимирского «оканья». «В отличие от других дикторов, которые, работая над текстом, выделяли смысловые куски, подчёркивали главные фразы, мне приходилось ещё делать и свои, никому не понятные пометки. Скажем, в тексте написано: «Течёт вода». После моих пометок это выглядело так: «Тичёт вада». Когда потом текст просматривал редактор, мне приходилось худо. «Что за вопиющая неграмотность! Какое безобразие! Кто это правил?» – выговаривали мне. Поэтому я обычно работал с копиями текста». Борис Павлович добавляет к этому, что избавляться от дефекта Левитану помогали, конечно, в первую очередь педагоги, которые, повторяюсь, были обязательны в дикторских отделах.

Словом, при желании «отшлифовать» свою речь не так уж и трудно. Хотя… сейчас никаких преподавателей на каналах не осталось. Оптимизация.

Зайдите в любой магазин. Со всех сторон только и слышишь: что вы сказали? сколько-сколько вам взвесить? с вас сто тридцать, а вы что? Люди перестали говорить разборчиво.

Сейчас ведущие даже свою собственную фамилию так пробалтывают, будто её стесняются. Да и собеседников имена произносят невнятно, приходится титров дожидаться, дабы понять, кто же именно сегодня в студии. Хотя и титры они дают так поспешно, что просто не успеваешь их прочитать до конца.

Забавно (хотя чего тут забавного), что когда ведущий произносит слова небрежно-неразборчиво, его собеседник поневоле воспринимает эту манерочку, и к концу их разговора слушателю впору «караул» кричать.

А неграмотности… Боже, что доносится до зрителя с отечественных экранов!

«Я считаю, что мы в ближайшее время проблему закончим».

«Шествие в столице закончилось без происшествий».

«Ожидается снег, метель, усиление скорости ветра». Ветер может усилиться, но скорость – она только увеличивается!

«После переговоров Лаврова и Керри принял президент Путин». Что принял практически не пьющий президент?

«Со стороны болельщиков были произведены выбросы на поле».

«После этого сюда зашло двое человек».

«Нет смысла драматизировать по поводу утечки мозгов».

«Такая посадка накладывает на экипаж серьёзные рамки».

Перечислять можно до бесконечности… И это всё слушают дети, они воспринимают такой язык как норму, и ой как трудно потом приходится учителям…

Когда я смотрел интервью корреспондентки CNN Кристианы Аманпур с Сергеем Лавровым, мне поначалу показалось, что она специально старается слова выговаривать почётче. Но на самом деле это не так, Аманпур, уж конечно, знает, что Лавров прекрасно владеет английским. Просто она со всеми так общается, и не только она, но и остальные журналисты CNN. Сознательно или бессознательно, но они доносят правильный, канонический «инглиш» (конечно, американский его вариант) до своего всемирного зрителя. Никаких «пробалтываний», никаких неясностей. Будто в учебнике. И, кстати, приучают к жестам, которые, как я уже упомянул, имеют у разных народов свои особенности. Нам свойственно размахивать правой или левой рукой отдельно, а американцам свойственно жестикулировать ими одновременно, посмотрите их телевидение, посмотрите любой художественный фильм, убедитесь. (Об этом хорошо написано в интересной книге А. Акишиной «Жесты и мимика в русской речи»). Но когда наши ведущие пытаются подражать западным коллегам, получается, по меньшей мере, смешно.

Вот идёт журналист по улице… Вы замечали, сейчас все так называемые стенд-апы они стараются произносить чуть ли не на бегу? Вероятно, где-то решили, что неподвижно стоять – это скучно и статично. И вот корреспондент мчится от неведомо чего к неведомо чему и в такт речи одновременно, синхронно, взмахивает полусогнутыми руками. Знаете, что это напоминает? Богородскую игрушку, там тоже или кузнецы, или медведи сразу две руки (лапы) поднимают и опускают. И всё же главное, что раздражает зрителя, это голоса ведущих. К тому же они, ведущие, все почему-то кричат. Будто их там всё время шпыняют: «Да ты чего, заснул? Активней давай, напористей! А то зритель отойдёт от телевизора, а у нас сейчас реклама запланирована».

Вот оно, ключевое слово. Реклама! Я убеждён, что вставлять её в информационные выпуски – преступно. Одно дело – информировать население о событиях в стране и мире, другое – торговать новостями. В последнем случае эти новости поневоле будут приобретать оттенок скандальности, с экрана потянет запахом крови и пожарищ. Какие уж премьеры спектаклей, какие открытия учёных? Что там, девочка выбросилась из окна? Давай, размажь её выпусков на десять. Преступник захватил заложников? Убери всё, пусти сплошняком на целый день.

Идёт вечерний информационный выпуск. Ведущий: «Мы рассказывали о вероятном маршруте террориста в Берлине. После рекламы – сколько людей погубил «Боярышник» в Иркутске». Понимаете? Мучительная гибель восьмидесяти людей. После рекламы.

Вы думаете, случайность? Не-а.

Вот ещё точно такой же «трюк на крови»: «Сегодня утром в Макеевке убит командир батальона «Сомали» Михаил Толстых, известный по позывному «Гиви». Подробности от нашего корреспондента – после рекламной паузы».

Конечно, убийство боевого командира исподтишка только подлостью и назвать можно. А вот как назвать то, что эта трагедия используется как обёртка таблеток, «после которых ваш желудок будет работать, как часы»?