Текст книги "Мои годы в Царьграде. 1919−1920−1921: Дневник художника"

13 декабря

Сегодня удалось мне добраться до Св. Софии. Какая архитектура! Ритм скруглённых линий поднимается всё выше и выше, охватывает вас и непреодолимо тянет в божественную центральную сферу, широкую, как само творение, как купол звёздного неба. Какая ширина и какое вдохновение в замысле архитектора, какая взаимосвязь и какая сила композиции с самыми утончёнными нюансами, которые всё завершают!

Задерживая дыхание, – ноги в туфлях, – продвигаюсь бесшумно. Мощные лучи света текут косо на красный ковёр. Безлюдье. В мечети нет верующих. Проходят двое мужчин с ботинками в руках. Говорят шёпотом. Муэдзин в платье цвета зелёных яблок выгоняет широкими рукавами голубей. Слышно, как под ударами крыльев шумит воздух.

Блики золота касаются едва видной нити цепей, которые поддерживают люстры, свисающие очень низко под куполом гигантскими кругами. Час молитвы. Сходятся верующие. Звуки отражаются глухо и плывут вразнобой.

На михрабе зажигаются цвета витражей: зелёные, жёлтые, умбровые, голубые, белые, розовые, вишнёвые, ляпис-лазурные. В боковом нефе в порфировых колоннах, на высоких трибунах и отдалённых углах медленно сгущается сумрак. Храм наполняется мистической атмосферой меланхолического, молитвенного настроения.

Мечеть Айя София. Кон. XIX в.

Я приблизился, трепеща, к мощному порталу, заслонённому пурпурной завесой. Выхожу, исполненный мыслями, неведомым мне вдохновением. Какой особенный случай привёл меня аж сюда!

Брожу по Стамбулу. Слышу мелодичный дуэт муэдзинов: молодой и звонкий голос раздаётся на фоне матового пения старика. Приближаюсь смело к охраннику:

– Рус, – говорю (может, на этот раз повезёт пройти).

Доверяя, военный спрашивает у меня миролюбиво:

– Ваш паспорт?

Алексей Грищенко. Святая София. 1920-е. Бумага, акварель

– Вар, вар[6]6
  Есть, имеется (тур.).


[Закрыть]… – Есть, есть…

Не оглядываясь, прячу под плащом мой картон, надеваю туфли, которые подал мне вежливо ходжа, и вот – достиг цели.

Принёс несколько рисунков, которые сделал украдкой за колонной. Ходжа следит зорким глазом и наблюдает за каждым джавром.

15 декабря

Я бродил долго под сводами, где живут токари⁶³. Не мог оторвать глаз. Длинная улица, вся обложенная лавочками-верстаками. За токарными станками сидят почти на полу медлительные и величественные ремесленники. Каждый носит тюрбан или феску, перевязанную цветным платком. Они в тёплых фуфайках и в очень широких штанах (мой дедушка имел похожие, синие, сшитые из дорогого сукна). Их сильные живописные и забавные силуэты вырисовываются в синеве полутьмы. Летают стружки: коричневые, чёрные, белые.

Звенят ножницы и скрипит дерево, которое обтёсывают. В воздухе пахнет рогом⁶⁴ и кофе. Время от времени молодой турок приносит на красном подносе, который он умело удерживает на кончиках трёх пальцев, кофе.

Шлёпаю по грязи и лужам между камнями улицы, которая датируется византийской эпохой. Задерживаюсь у каждой мастерской: замечаю, рисую. Товар, развешенный ожерельями и разложенный небольшими кучками.

Заходит какой-то посетитель, садится на стружках и начинает разговор. Старики, в основном те, что носят зелёные тюрбаны (они отбыли богомолье в Мекке), злятся и смотрят косо на джавра. Убегаю, так как один смуглый турок со свирепым видом встаёт и, выйдя из хижины, угрожает мне кулаком.

Есть что-то древнее в этой наивной работе. Дуновения ветра доносят чуть слышное пение муэдзинов. Далеко над крышами можно наблюдать мощные силуэты минаретов. Токари покинули верстаки, чтобы отдаться молитве. Сидя на корточках, с втянутой головой, они опустили могучие плечи в сторону Мекки. Короткая молитва – намаз, и снова токарные станки начинают работать.

Пишу эти строки под куполами одной лоджии, во дворе Баязид, которую я уже знаю⁶⁵. Это старейшая мечеть Стамбула[7]7
  Строительство мечети было закончено в 911 г. хиджры (1515). Фатих, самая старая мечеть, возведённая Мехмедом Завоевателем, была разрушена землетрясением и затем реконструирована. Также не сохранилось следов мечети в Галате, которая была построена ещё до взятия Константинополя. – Примеч. автора.


[Закрыть].

Сам не знаю, что думать о турецкой архитектуре, потому что многие люди отрицают её: всё, мол, взято из Византии, у арабов, персов. Однако есть много в ней логики и величия. Какое чувство пропорций, какая тонкость в деталях! Стрельчатые арки сделаны из кубов красного и белого мрамора. Капители колонн имеют особый вид; пендентивы нисходят сталактитами, временами золочёными. Сочетание двора с мечетью даёт впечатление роскошной взаимосвязи монументального образа. Каждое строение таит в себе что-то библейское.

Две женщины на Галатском мосту. 1910-е

Эта мечеть была построена на месте Бычьего форума⁶⁶ и это оттуда взяты её чудесные порфировые колонны.

Вечернее омовение давно закончено, и дворик почти пустой. Недалеко от меня за столом в форме красного куба расселся важно общественный писарь. Две молодые женщины – ханум, с закрытыми лицами (как они меня беспокоят!) диктуют письма. Навостряю ухо для очаровательных, экспрессивных и музыкальных звуков совсем восточного характера. Через пролёт узких ворот видны голуби на соседней площади. Они подлетают шумной стаей и тотчас садятся. Пожилая женщина сидит под чёрным зонтиком перед тарелкой с горохом. Приближается турчанка. Бросает голубям горох. Вечер наполняется игрой грозных теней. Пора возвращаться в Харбие. Моё новое жильё где-то на конце света…

16 декабря

Работаю с жаром, примостившись на кровати, которая служит мне сразу столом и живописным станком. К несчастью, некоторых красок мне не хватает. Маленький тюбик у испанских евреев стоит шесть пиастров. Какая ирония судьбы! Я всегда рассматривал акварель с пренебрежением, сравнивая работу над ней с игрой на гитаре⁶⁷.

Никто не мешает мне в работе, хотя двери широко раскрыты. Около меня лежит незнакомец в солдатском плаще и фуражке.

К несчастью, мои руки леденеют, а идти в Стамбул далеко. Более десяти километров от Харбие к византийским стенам и к Кахрие-Джами.

Очень трудно шлёпать по грязи в дождь через мерзкую Перу (обойти её невозможно). Мой непромокаемый плащ совсем меня не греет.

Из жестяной коробки сделал себе чайник. В семь часов бегу за кипятком. Мне дают, ворча. Это заставляет меня вспомнить о русском великодушии, вокзалах, людях с синими чайниками…

17 декабря

Ненавижу Перу с её торговцами со всех концов мира. Ни одного честного лица, ни одного человеческого выражения. Грязные дела, спекуляция, разгул – вот боги и стимул всех перотцев⁶⁸.

Долго искал дорогу, которая вывела бы меня в Стамбул так, чтобы не переходить Перу.

Этим утром мой план осуществился. Я только что вернулся с прогулки. После дождя и темноты, которая, казалось, спеленала Царьград на годы, неожиданно распогодилось, небесный купол прояснился, блеснуло солнце, туман поднялся. Из окон моей просторной комнаты видны в эти минуты Босфор и окна Скутари, будто поцелованные пламенем пожара. Несказанная фантасмагория. Это так далеко, а, однако, цвета такие живые!

Следуя новой дорогой, чтобы добраться до Стамбула, я открыл неизвестный мне участок. От Харбие улочками, которые сокращали путь, я добрался прямо в Золотой Рог, в долину. С вершин высоких холмов разворачивается панорама Стамбула, восточный город светился кубами пепельной красноты. Минареты и чёрные силуэты кипарисов будто мачтами украсили горизонт. Оттуда можно было увидеть во всей целостности Золотой Рог. Это действительно рог. Со стороны моста он очень широкий, а в сторону Эюба – это только тонкий конец. Налево, словно напружиненная кобра, порочная, пёстрая Пера. Справа турецкий участок Касым-паша⁶⁹ возносится из долины на холм.

Наконец бреду в потоке грязи по бетонным тротуарам. Прошёл по доскам перед кораблями, шаландами и каиками, чтобы хоть пробраться к Старому мосту⁷⁰, шлёпая по лужам грязи и воды.

Мост замечательный! Пейзаж, который открывается во все стороны, неповторим. Здесь только один старик, предназначенный для сбора жетонных оплат. Уже давно через мост не переезжают возы, не слышно больше ни скрипа тормозящих колёс, ни шума вавилонской башни. Редкие прохожие мечтают, часто опершись о перила чугуна, украшенного арабесками. Сквозь щели видно, как быстро гонят каики, корабли-черкеты. Вода катит зелёные волны.

Став лицом к Скутари, можно видеть издалека, как красным пылает Эни-Кепру (так его рисуют)⁷¹. Этот мост тяжёлой и безвкусной архитектуры построили немцы на месте старого. Он похож на Риальто в Венеции или на мост Веккио во Флоренции, украшенный магазинами, у которых собирался целый Стамбул.

Слева Галата и над ней Пера. Направо разлёгся амфитеатром на холмах Стамбул. Огромный, тянется без конца, от острия Серая с дворцами султанов⁷² и минаретами Айя Софии через долину, над которой воздымается акведук Валента⁷³, аж до Эюба, который уселся на конце Золотого Рога. Долго сидел я на балках, которые бог знает для чего здесь разбросаны…

Около меня отдыхают носильщики, и турецкие женщины едят халву. Гомон из Золотого Рога как непобедимая музыка в тысячу тонов. Но как трудно работать, когда всё плывёт, меняется: краски, движения, формы. Лицо горит у меня ещё от чрезмерного солнца, света и свежего воздуха.

19 декабря

Я высоко где-то на холме между камнями около мечети султана Селима⁷⁴. Внизу вижу пристани, толстую византийскую стену вдоль Золотого Рога. Солнце радостно светит, но между камнями холодно и влажно. Натянул на себя сегодня всё, что имею: непромокаемый плащ, в котором мне скорее холодно, чем тепло. Тяжёлый плащ сам говорит любопытным, кто этот бродяга и откуда он прибыл.

Передо мной раскрывается долина смерти, огня и трясения земли. Я понимаю теперь, как эта долина тянется широкою пепельно-серой полосой от Золотого Рога, поднимается под сводами акведука Валента, переходит площадь и снова включается в долину, по которой я уже бродил, в районе Аксарай⁷⁵. Отсюда можно объять и охватить мыслью всю топографию этого такого сложного города.

Знаменитые холмы выделяются рельефнее. Как в Риме, их семь. Все они служат подножиями для больших мечетей султанов. Когда-то здесь стояли византийские храмы, которые в наше время частично исчезли. Город сохранил по наши дни патриархальный характер. Рядом со старыми домами из почерневшего от дождей и солнца дерева чаще всего в один или два этажа (на случай землетрясения это куда безопаснее) стоят огромные жилища Аллаха, величественные мавзолеи-гробницы, дворцы, казармы, фонтаны, купальни, крытые рынки. Величественные купола и самые маленькие, скромные, одинокие или многочисленные, сферические кровли, будто собранные наподобие чёток.

И всю эту замечательную находку архитектуры дополняют большие речные пути, реки, мосты, горизонты. Взгляд заворожён вращением многочисленных сфер, то дальних, расположенных очень высоко и насквозь синих, то размещённых внизу (они выглядят, будто опрокинутые бокалы). Купола купален всегда розовые с большими стеклянными главками тёмного цвета, они похожи на огромные овощи с чёрными зёрнышками. Розовая краска – это краска Востока, наследие Византии. Ею заполнены иконы и миниатюры евангелий. Наши монастыри и церкви раскрашены этим цветом.

Тайна очарования Царьграда покоится на его холмах. Нигде в мире нет столько пространства, разнородности, архитектурного богатства. Всё всегда непредсказуемо, планы постоянно меняются. Сегодня, в ясный день, картина феерическая, но когда идёт дождь и облака нависают тёмной массой, она становится захватывающей: живой образ тысячелетней античности, трагедия города.

Люблю эту сторону. Сюда доходит только приглушённый шум, свисты, вой сирен. Нет здесь подвижной толпы, едва только несколько прохожих или пастухов со стадами жёлтых овец, которые тянутся медленно по зелёным склонам серых руин.

21 декабря

Холод заставил меня уже два раза натянуть мой проклятый плащ, и мне пришлось за это дорого заплатить. Дважды цеплялась ко мне полиция, сначала на пристани среди толпы людей, позже – недалеко от Эюба. Их комиссар приблизился, покопался в моей папке, перетасовал рисунки. Подозрительным взглядом рассматривал плащ.

– Листовок нет?

Он подозревал, что я большевик, который разбрасывает листовки.

23 декабря

В течение многих дней не заглядывал в мои записки… Изо всех сторон валятся на меня несчастья. Перевели меня в тёмную и пустую комнату с тем же незнакомцем, который выходит на рассвете и возвращается поздно (мы с ним не обменялись ещё и словом).

Опять возвратились дожди. Руки леденеют, а душа цепенеет. У окна, где гораздо светлее и где я работаю, ощущается наводнение. Через проблески форточки видны в темноте быстро опускающейся ночи чёрные сосны и кипарисы.

Высокие стены, серые, будто стены тюрьмы, железные голые кровати, пол в пятнах – всё это пахнет больницей (в последнее время здесь был военный госпиталь). На лице выскочил у меня чирей, такой, какой есть у турок. На руке панари. Мой хлеб из Новороссийска давно закончился. Конец пиастрам, конец российским деньгам…

Меня придавило бремя жизни. Просыпаюсь ещё в полусумраке грязного утра и бегу, будто сумасшедший, чтобы не потерять чашку горячей воды (армянин ворчит каждый раз). Разогревшись немного «чаем», берусь за акварель или, растянувшись на кровати, как одетое бревно, натягиваю на себя холодный матрас. Спрашиваю себя горько, как из ничего сделать пиастры. Все мои планы, замыслы канули в воду. Счастье, что мне удалось продать за семьдесят пиастров палитру из свиной кожи, которую я привёз из Новороссийска. Здоровенный владелец российского ресторана долго торговался. Проклятые греки! От отчаяния я задумал рисовать «виды». Оправил их и сейчас же понёс в магазины.

– Не нуждаемся, – ответили мне на французском языке греки, бросая презрительные взгляды и показывая глазами на двери.

Сегодня старая прачка, россиянка, вернула мне моё грязное бельё:

– Не могу достирать, такое оно чёрное, чернее белья моряка.

Ещё только три дня осталось до Рождества…

25 декабря

Сегодня у нас Рождество. Ночь. Слышен плеск дождевых капель. Повешенная очень высоко лампа бросает тусклый свет. Комната полна напряжённой тишиной. Во всей больнице ночуют только три человека. За садом проходит, постанывая, запоздавший сторож-турок. Долго раздаётся его тоскливый крик: Го, го, го, бу, бу, бу… Потом снова тишина. Ночной сторож равномерно отбивает на улице кованой железной палицей. Затем звуки обрываются, и опускается тишина, будто в могиле.

Читаю дневник Марии Башкирцевой. Её наивные описания наших праздников рождают во мне волну воспоминаний⁷⁶. Украина!..

Рождество. Все хаты празднично убраны. В течение двух недель молодые и старые готовятся к этой исключительной поре. Каждый вытащил новый наряд и чистое бельё. На большом костре из соломы на льду из свиньи делают украинские колбасы, паштет, буженину.

В это время года дни красивые и ночи с большими звёздами. Перехватывает дыхание трескучий мороз. Снег скрипит под ногами и отражает синеватую ясность романтического сияния. Люди сумасшедшие в радости. На улице смеются, шутят, целуют молодых девушек, которые придушённо пищат. Тогда появляется фантастическая шестиугольная звезда. Вспоминаю, с какой радостью мы готовили её за месяц до Рождества. Огромный скелет с подвижными разветвлениями, покрытыми цветной бумагой. В центре самая известная картина из Рождества. Удивительная звезда, прекрасно освещённая, движется и путешествует ночью. Посещаем каждый дом. В темноте звезда крутится влево и вправо цветными огнями. Хорошие голоса, прекрасные басы тянут «Слава в вышних Богу».

Собираем мелкие монетки, конфеты, бублики. С другого уголка города подступает угрожающий маскарад – группа молодых ребят в средневековых одеждах. Скрещиваются настоящие сабли, звенят шпоры. Высокие статные дружинники сопровождают Маланку, красивого переодетого хлопца⁷⁷. Дед Мороз, совсем чёрный, накрытый звериной шкурой, размахивает палкой и всех смешит. С оглушительным шумом входят в хаты.

Царь восседает на троне и начинает играть перед женщинами, сидящими вокруг, и детворой, теснящейся гурьбой на печи, которые с восторгом следят за зрелищем, полным движения и красок. Трогательная мистерия…

Выходя из дома, маскарад нападает на «Звезду». Происходит упорная драка. «Звезда», не имея сил выдержать, скрывается под какими-то воротами.

Есть также рогатая «Коза», которую водят на четырёх ногах, покрытую пёстрой шкурой, вывернутой шерстью наверх.

В комнатах зажжённые печи излучают приятное тепло. Гости, разогретые горячей запеканкой⁷⁸, рассказывают весёлые рождественские истории. Через окна, расписанные морозом, слышен шум и провоцирующий стук.

Утром в тихом воздухе вылетает из труб дым. Из церкви медленно вываливается праздничная толпа. Каблуки звенят на затвердевшем снегу. Вечером собираются есть кутью, а утром в синем тумане Крещения поют колядки и щедривки. Печальные и медленные или пенящиеся радостью. Поют их на одном дыхании, с запевами из древних времён (в них распознают ионийские мелодии).

Для Крещения в морозный день, сверкающий снегом и радостный чириканьем птиц на голых деревьях, выбираются на Крыж[8]8
  Крест (укр.), т. е. выбираются к месту, где происходит крещенский обряд.


[Закрыть]. Бесконечная очередь упряжек в один или два коня. Между сугробами нагромождённого снега видно, как появляются и исчезают каракулевые шапки, красочные платки, рыжие лошади. На чисто подметённом льду поставлены величественные кресты. Узкие длинные борозды, вырубленные в льдине, наполнены красным квасом. Большие круги, струи воды, кресты, византийские символы крещения.

Что делают теперь там на Рождество? Всё такое далёкое во времени и пространстве! Всё такое печальное, холодное, плохое вокруг меня! Пишу в моём дневнике и уже почти ничего не вижу. Зажёг бы с радостью свечу. Может смогу выменять её на кусок хлеба. Который сейчас час – не знаю. Мои часы – единственный «ценный» предмет, который имею – остановились. Когда вернусь в Стамбул?

В проливном дожде слышны частые пистолетные выстрелы. Это греки делают такой шум. Вдруг бешеная стрельба посреди тёмной ночи. Без остановки пронзительно выли сирены, били пушки, всколыхивая стены домов. Царьград бомбардируют союзники?.. Нет, это просто Европа встречала на кораблях Рождество.

27 декабря

Этим утром ел борщ с сибирским воловьим мясом и гречневую кашу. Каким-то чудом мои часы стали ходить (они стояли уже месяц). Побежал в магазин турка-часовщика. Вышел оттуда, не оглядываясь, с одной лирой и двадцатью пиастрами. Купил у одного грека две коробки консервов (их приготовили в Сибири для армии, а они неизвестно как попали в Царьград), один карандаш и маленький тюбик золотистой охры. Но я не могу работать. Моя рука нездорова, хоть я и живу в больнице. Здесь нет ничего и никого, кроме случайных гостей.

В городе не встречаю больше россиян. Они поехали в Крым к Деникину. Совсем недавно пришли тревожные вести из Украины, охваченной войной…⁷⁹

Я выгреб в больничной библиотеке пожелтевшую брошюру, написанную монахом с горы Афон, в которой содержатся списки византийских базилик⁸⁰. Там представлено немало деталей. Царьград имеет пятьсот колодцев, шестнадцать кварталов и более ста больших мечетей султанов. На большом крытом рынке (где я чуть не потерялся) девяносто две улицы, фонтаны и площади⁸¹. Св. Софию строили шесть лет. Работали над ней десять тысяч рабочих с десятью мастерами, под руководством двух архитекторов-создателей: Анфимия из Тралл и Исидора из Милета. Она была открыта в 537 году, именно 27 декабря.

28 декабря

Этим утром посетил мою комнату некий «философ». Одет в широкое пальто американского военного кроя, длинные штаны, потёртую фуражку. На ногах чёботы со сбитыми каблуками. Он был покрыт волосами, будто пухом, и при этом имел длинную лохматую бороду. Для иноземцев – это тип русского интеллектуала. Я наблюдал его часто в Пере у витрин магазинов.

– Вы здесь живёте?

– Да, тут.

– Здесь холодно и влажно?

– Да, здесь далеко до счастья.

Он обвёл взглядом голые стены, потом взглянул в мой угол и вышел унылый. Возможно, это такой же бродяга, как и я, без тепла и места.

Каждую минуту могут выбросить меня за дверь. Мой сосед спит ночью и днём, не раздеваясь, сохраняя свой военный плащ и кепи, всегда надвинутое на нос. Однажды он бросил фразу:

– Когда спится, меньше чувствуется голод…

Он потерял работу, несчастный. Однажды он рассказал мне (я дрожал, слушая): чтобы проникнуть в бюро труда, нужно пройти под батогом французского негра и английского солдата. Этот рассказ не отпугнул меня от поисков занятия. Моё будущее невесёлое. А впрочем, я не думаю много. Никогда и нигде не чувствовал я такого притока энергии, такого желания работать. Одни только эти тяжёлые стены будят во мне страх.

1 января 1920

Опять я в Св. Софии, и снова впечатления поражают меня. Есть правило: приравнивать архитектуру к музыке. Если это так, то архитектура Св. Софии всё превзошла. Какие замечательные оратории! Только здесь можно почувствовать гений византийского искусства во всей его реальности и понять основную причину его влияния на весь мир. Это единство и полнота, пыл мысли, необычная сила её воплощения, способность пользоваться различными материалами и так реализовывать чудеса Божьей мудрости – всё это инспирируют эти два слова: Айя София!

Видел я базилику Св. Петра в Риме. Это ни собор, ни храм, только дворец, и даже не один дворец, а дворцы, ещё не оконченные до сих пор, с размахом, который не знает границ. Они удивляют своими пропорциями и количеством лет, потраченных на строительство. Они были задуманы в духе величия и осуществлены разными поколениями в различные эпохи.

В Св. Софии мы видим великое искусство. Оно осуществляет уникальную волю того, кто её задумал – волю архитектора, ремесленников и народа, который невидимо участвуя, дал свой импульс, интенсивность и полноту.

За шесть лет храм был построен, и уже в то время его окружали легенды, он приковывал внимание огромной империи, от Египта до Испании, от берегов Кавказа и Крыма – до африканских побережий Средиземного моря.

Интерьер Айя Софии. Северо-восточная часть. Кон. XIX – нач. XX в.

Он был святыней, для строительства которой использовали материал, датируемый многими тысячелетиями, – со времён фараонов, циклопов античной Эллады, вплоть до греко-римской эпохи. По приказу Юстиниана старинные города, даже очень мало известные, присылали: цветной мрамор, гранит, колонны, золото, серебро, слоновую кость, бронзу. На одном только престоле было сорок тысяч фунтов серебра – на призыв одного византийца того времени. Поражают материалы, используемы для храма, и смелость купола, а размеры святыни были совершенно исключительными для той эпохи: 67 метров длины, 71 – ширины. Огромный куб, в котором она разместилась, разделён на два боковых нефа с четырьмя притворами и основной корпус. Четыре главных столба образуют знаменитый четырёхугольник, покрытый вверху четырьмя гигантскими арками, с крытыми углами. Купол покоится непосредственно на этих арках, отвечает квадрату между столбами и нависает над церковью на высоте шестидесяти пяти метров – божественной сферой. Ниже, на запад и восток от центрального купола сходят вниз два полукупола одинакового диаметра. А ещё ниже появляются маленькие полусферы ниш. Боковые нефы и абсиды отделены от центрального корпуса шестнадцатью колоннами из зелёного крапчатого мрамора, размещёнными между столбами. За ними в каждой абсиде две порфировые колонны. В глубине обочин и нефов многочисленные колонны поддерживают своды и арки.

На верхнем этаже галерея также расположена, что и на нижнем. Шестнадцать гранитных, порфировых и мраморных колонн меньшей высоты поднимаются чудесным лесом. С помощью трёх арок святыня объединена в длинную галерею шестидесяти метров длиной.

Десять монументальных ворот вели во внутренность церкви. Теперь открыты только три.

Купола, пендентивы, воздушные полусферические завершения ниш, своды нефов, трибуны и галереи, покрытые мозаиками. Те, что изображают человеческие лица, замазаны оранжевой краской. Весь низ – серосинего глубокого цвета, покрыт мраморными плитками, образующими горизонтальную линию, которая делит церковь на две части. Они дополняют друг друга фактурой и цветом[9]9
  Устои сложены из больших каменных блоков; стены – в соединении с кирпичом. Утверждается, что купол выложен из специального кирпича, более лёгкого, производившегося на Родосе и имевшего надпись: «Бог это основал, Бог сохранит». – Примеч. автора.


[Закрыть].

Зеленоватый мрамор не имеет ни ясности, ни блеска неба Эллады, но он горячий, насыщенный охрой и кобальтом. Он придаёт всему храму глубокий живописный характер, мистический и мечтательный, столь отличный от греческих святынь. Одни только базы и капители колонн, арки имеют эту элегантную белизну, оттенённую порфиром и зелёным крапчатым мрамором. Капители (они вокруг ионические: Исидор и Артемий происходили из Малой Азии), арки и пилястры украшены нежно вырезанными и досконально проработанными тонкими листьями, необычными и красивыми, как персидские ткани с серебряной нитью.

Чудом купола балдахина над престолом было место, в котором висел голубь Святого Духа со спрятанными внутри Святыми Дарами.

Но чудом всей церкви был пыл великого вдохновения, проникавший в каждого присутствующего и распространяемый затем в странах. День открытия Св. Софии был большим праздником во всей империи. Император Юстиниан выехал из своего дворца в колеснице, запряжённой четырнадцатью лошадьми, чтобы добраться до атриума, пересекая Августейон⁸². Перед главными царскими вратами поздравил его патриарх Мина⁸³. Юстиниан прошёл через весь храм, поднялся на амвон, окинул взглядом огромное здание и, подняв голову к небу купола, сказал:

– Благословен будь Господь, который выбрал меня для выполнения такого дела. Я превзошёл тебя, о, Соломон!

Он мог обратить свои слова не только к мудрецу Востока, но также и к будущим западным строителям собора Св. Петра. Здесь нет подражания, но есть новая творческая концепция архитектуры, прекрасно приспособленной к воздуху, берегам, водам нового Рима, новой столице человеческой мысли. Проявляют себя здесь различные элементы: широта и римская солидность, эллинская точность и ясность плана, искусство композиции, прозрачность, ажурность углов, восточный экстаз, волнение, грация, ритм. Но в искусстве преобладают не эти элементы, а только действие, которое даёт жизнь новому произведению, наделённому лучистой творческой энергией на протяжении столетий, исходящей из каждой клетки этого архитектурного тела.

«Вначале было слово» – можно было бы сказать об этой первой святыне Божьей мудрости и человеческого гения.

Сегодня, как и в день первых моих посещений, светит солнце. Оранжевый купол и главный неф кажутся внутри залитыми его божественным сиянием. Лучи золотого света мерцают. Голубь мягко хлопает крыльями. Тот самый ходжа, одетый в зелёный кафтан, чистит щёткой ковры, открывая время от времени ценные мозаики на полу: на сером фоне мелодичными кругами вставлены пурпурные квадраты.

Я вышел, исполненный странными чувствами, которые когда-то бурей наполнили мою юную душу под тёмными сводами ночи. Присел отдохнуть на камнях рядом с мавзолеем султанов на площади Ат-Мейдани⁸⁴. Солнце заливает сиянием пустынную площадь. Ещё совсем недавно находившиеся в аллее старых платанов типично восточные лавки перебрались от одной мечети к другой. Передо мной, на западе, вырисовываются голубые горы далёкой и таинственной Азии. Внизу Мраморное море взбивает мерцающую белую пену и колышет свои зелёные волны.

2 января

Вчера вернулся домой глухой ночью. Надолго задержался на Старом мосту. За золотым серпом Золотого Рога, на возвышенностях Эюба солнце заходило огненным шаром. Было ясно и спокойно. В неподвижном воздухе небо простиралось без малейшего облачка. Люди выходили в летних одеждах. Я думал, что время дождей прошло. У нас такая погода предвещает долгий солнечный период. Но день взорвался, будто видение, и расплылся, словно светлое воспоминание. Сегодня с самого утра так же, как и накануне нашего Нового Года, оловянное небо извергает потоки дождя.

Посетил художника С[ологуба]. У него теплее, потому что горит нефтяной ночник. Однако и он не сбрасывает пальто. Его обстановка – это обстановка отшельника. На длинном столе жестяная коробка вместо стакана, сбоку у стола ведро, чайник. На полках между тубами красок большие чёрные головы редьки.

– Я ем лук без хлеба, – говорю ему. – Одно «око» стоит три пиастра, он съедобен и хватает как раз на одну неделю, но оставляет горьковатое послевкусие.

– Да, – отвечает он, – редька это также очень хорошая вещь.

Продавцы лука. Май 1920

Всё это без позы, без искусственности, так, как бы художники и должны так питаться в это время всеобщей революции в наилучшем из городов, полном поразительнейших контрастов.

– Теперь эта сенегальская обезьяна⁸⁵, – говорит он, – которую вы видели вон там, на углу, со своим ружьём, имеет большее значение, чем мы все остальные. Эти греки, думаете, интересуются искусством? Надо браться рисовать корабли или возвращаться в Россию. Причиной всему – буржуи. Как только это всё закончится, еду в Москву. Закачу им три выставки. У нас, мой друг, любят искусство… Ваши разговоры возвращаются постоянно к Св. Софии в Стамбуле, к византийским стенам, которые не каждый рассматривает.

19 января

Уже давно я не писал мой дневник. Холодно и грязно, моя рука не заживает. Она совсем не даёт мне работать, физический гнёт пронзает острой болью.

Весь день я волочился под дождём. Опоздал на базар, который проходит во дворе Эни-Джами⁸⁶, что стоит как бы на страже сразу у моста при входе в Стамбул. Как Сухарева башня в Москве.

Жарят рыбу, ягнят, длинные крокеты из молотого мяса. Оно пахнет луком и ещё чем-то неопределённым. Аппетитные клубы пара исходят из больших котлов, в которых варятся на медленном огне рожь и грубый горох. Из медных урн с маленькой шейкой наливают в чашечки пахучий салеп. От тарелок, засыпанных орехами и жареными орешками, поднимается синий дым. В восьмиугольных витринах наложены разноцветными брусками различные сорта халвы. Глубокие ящики наполнены до краёв апельсинами и сладкими мандаринками, из которых вытекает сок. Я жалел, что не было у меня пиастров, потому что безумно хотел их попробовать.

Мешанина людей, одетых в кафтаны из верблюжьей шерсти, в синие, тёплые фуфайки, обильно многие вышитые чёрным, с головами, замотанными в тюрбаны, красные фески, цветные платки, фригийские белые шапки, подпоясанные красными, как кровь быков, поясами, в широких шароварах. И чёрные платки таинственных турчанок. Всё это спутывается вместе, гармонизируется и заново преображается. Мягкие лица, чудаческие физиономии, певучая музыка голосов…

Серые стены мечетей, широкие лестницы, длинные колодцы с многочисленными кранами над каждым кубом камня. Старики, которые моются, наклонённые над маленькими кубами, под узкими струями воды. Палатки магазинов, стоптанная грязь. Вокруг фон серых колеров, и на нём замечательная картина Делакруа. Крики: «бир тане, бир чейрек, йозе пара, йозе пара, ели драм, бир чейрек!»[10]10
  Грищенко пытается воспроизвести гомон торгующихся: «Один, четверть…»


[Закрыть] – мелодично доносятся сквозь шум и гудение толпы.