Текст книги "Мои годы в Царьграде. 1919−1920−1921: Дневник художника"

[6 марта]

Наконец открыл вход в Рустем-паша Джами. Её трудно найти, это правда. Сколько раз бродил по этой длинной и изрытой улице, где народ лезет сквозь дым и где жареный кофе трещит, как сотни испанских кастаньет, и где из жаровен, наполненных горячими зёрнами, доносится пахучий пар.

Каждый раз я проходил мимо, не замечая маленькой арки над тёмной лестницей. Двор расположен высоко, словно старый атриум, как и сама мечеть. Она возвышается, тихая, над шумом улицы. За толстой стеной – фонтаны. Глубокий портик с плоской крышей завершают стрельчатые арки. Кругом на стенах фаянсы¹⁰⁶, от пола до потолка портика, который сияет необычным блеском. Очарование красок синих туркусов прославляет Восток.

На дверях мечети (из тёмно-каштанового дерева) квадратики и кружки из инкрустированного перламутра блестят как алмазы. Тяжёлая пурпурная завеса спадает очень низко. Над дверями огромные арабские буквы, словно разложенные причудливые пауки. На жёлтых матах (их краска так хорошо дополняет лазурь керамики) молятся турки. Один из них держится монументально, с плечами великана и высоким тюрбаном. Другие сидят на корточках, их мозолистые руки отдыхают спокойно на коленях. С обеих сторон портика соединены с мечетью крытые галереи с длинными каменными скамейками. С улицы доносится приглушённая музыка.

7 марта

День, полный событий. Я отдыхал на лавке в квартале столяров. Около меня разговаривали два эфенди: один из них – огромный турок с белой бородой, с белоснежным платком на феске (от которой можно заметить только небольшой розовый кончик), в шароварах и зелёной жилетке, подпоясанный красным, цвета кармина, поясом. Второй – помладше, одетый в синие штаны и фиалковую жилетку. Перед ними широкая круглая тарелка. На ней вверх дном расставлены маленькие светлые чашки. За лавкой опрокинут огромный медный красный котёл. Купец продал всю свою чорбу. Он покоится, скрестив руки на коленях.

Мой сосед разводит руками, вяло поддерживает разговор. Одежды, движения – можно сойти с ума. Средневековье. Рубанки свистят, пилы скрипят, дощечки, совсем горячие, их сгибают в форму лука или круга и глухо отбивают звук. Языки пламени колышутся (над ними греют дерево).

Перед нами пристроился какой-то албанец, продавец пилава. Он приближается. Я становлюсь немного в сторону и быстро рисую.

На улицах Константинополя. Кон. XIX – нач. XX в.

Старик бежит ко мне, чтобы рассмотреть мой эскиз. Всё пропало. Отхожу пройтись, возвращаюсь и снова начинаю рисовать. Албанец снова подходит ко мне. Турки окружают его, просят, чтобы он сел на своё место. Он разъясняет что-то непонятное. Позже приносит длинную трубку, садится тяжеловесно, принимает вид курильщика и смотрит на меня смешно искоса. Что за примитивный народ! Они сохраняют детскую наивность и чрезмерную серьёзность в забавах.

Я – за моим третьим рисунком, и старый албанец, опоясанный своим красным фартуком, всё ещё сидит на корточках, окружённый прядями дыма из трубки цвета кораллов.

Нищие.

Ок. 1920

В другом месте какой-то турок с непомерным носом просит меня сделать ему портрет. Он обещает заплатить орехами. Начинаю рисовать. Мгновенно собирается толпа, будто вода в несущемся потоке. Чёрные буйволы колют меня своими рогами. Внезапно вся улочка заполнена. Продавец орехов просит меня как можно скорее убираться, он машет руками: «Олмаз, олмаз[14]14
  Запрещено, запрещено (тур.).


[Закрыть]…» Он недоволен портретом – нос кажется ему слишком длинным…

Вечером пробегаю многочисленными улицами, по-настоящему турецкими. Что за жизнь на участке вокруг Сулеймание, Баяазидие, Мехмедие! Всё спокойно. Нищие, присевшие по-восточному на тротуарах, тихо бубнят. Одинокие силуэты проходят без шума, другие умываются у длинных колодцев. Высоко в небе дивный призыв муэдзина бродит в тишине.

Мечети размещаются вывернутыми чашками, высокие минареты, тонкие балконы, белые и ажурные, где прохаживаются, как чёрные точки, муэдзины со звонкими голосами. В библейских дворах, очень широких, отдыхают верблюды. Мавзолеи султанов открыты. В молчаливом спокойствии между роскошными цветами тканей, шалей, камней и металлов покоятся останки падишаха.

Я вернулся в Харбие, перейдя по Новому мосту. Вид на пристань всегда хорош. Туркусовое море живёт, движется. Чёрные шаланды с белыми парусами отдыхают. Это сопоставление цветов напоминает мне наши старые иконы, где квадрат белой завесы вставляется в сине-чёрный фон.

8 марта

Какое очарование – вот это побережье Стамбула! Что за формы, какие краски, корабли, какой товар и толпа! Чёрные, синие, венецианская красная, бронзовые, розовые, пёстрые в полосах, или в одном сочном цвете. Паруса и мачты поднимаются ритмичным лесом, протягивая свою тёмную сеть на Галату и Перу, покрытую с другой стороны Золотого Рога кубическими домами. Плывут красные павильоны (сегодня байрам), сорочки, брюки, брезенты, натянутые как шатры, сушатся. Всюду валяются дольки мандаринок, цитронов и апельсинов под навесами, на земле, в корзинах, на командных мостиках, в трюмах кораблей (недаром побережье называется «Лимон Искелеси[15]15
  Лимонное побережье (тур.).


[Закрыть]»). Без передышки носильщики прут огромные тюки с тошнотворной кротостью. Они ломятся под тяжестью, бегут рысцой, крича: – Достур!..[16]16
  Дорогу! (тур.).


[Закрыть] Трудно следить за движением, так всё меняется, дышит, живёт. Со всех сторон народ напирает на вас безнадёжно. Как вечером в наших банях, шум народа превращается в прерывистый гам.

Воздух насыщен криком. Звон погремушки пронзает вас до боли. Где она звонит? Невозможно выяснить. Ощущается как одеревенение, ухо не ловит больше направление звука. Золотой Рог такой нарядный, плывёт быстро – то там в центре, то тут барахтается в грязных лужах, через брусья и углы набережной, где молодые ребята-носильщики вылавливают в воде мандаринки.

Многочисленные извилистые улочки, обрамлённые домами и складами розового и жёлто-канареечного цвета, выливают и проглатывают бесперебойные струи народа. Старые каменные дома в два или три этажа, с гзимсами на выступах и закруглениях и усложнёнными спиралями. Квадратные окна с наличниками в форме арок, охраняемые железными массивными прутами. Как будто в Венеции. Когда-то здесь был участок венецианцев и пизанцев, отделённый от Стамбула стеной¹⁰⁷.

Люблю созерцать жизнь, полную красок, на набережной. Картина с каиками всегда заманчива: длинные, нарядные, как венецианские гондолы, с носами, цветными бёдрами и подвижными вёслами. Их многоцветная чешуя мерцает, плывёт и меняется. На скамейках пурпурные ковры. Самые обычные лодки, «сандалы», сделаны из простого дерева. Причал. Пассажиры поднимаются (молодые барышни – кизляр – грациозно выпрыгивают, поправляя косынки). Отъезжают. Подходят женщины – ханумляры, часто одетые в фантастические чарчафы, охраняемые чёрными и таинственными завесами, эфенди, уважаемые ходжи, манерные пероты, какой-то пекарь с длинной лопатой – всё это движется без потрясений, с ритмом, перемещается без задержки, без замешательства…

Набережная Золотого Рога. 1920

9 марта

Сегодня посчастливилось мне найти Египетский базар¹⁰⁸. Он лежит в двух шагах от Нового моста. Через аркады Эни-Джами надо выйти на какую-то заваленную улицу, и сразу слева вход под тёмной аркой (когда речь идёт об этом базаре, надо всегда сделать чертёж). Сколько раз я проходил перед этой нишей с железными прутьями!

Базар – это прямая улица, покрытая высоким сводом. Через вставленные в рамы доски слабо протискивается свет. Полутьма, земляной пол, справа и слева – торговые ряды «египетской» бакалеи. Чего здесь только нет! В маленьких и больших мешках, в огромных тюках разнообразные продукты. Пахнет Индией, Египтом, Аравией, Азией… Перец, корица, ладан, древесная смола всех сортов, ревень, имбирь, корни таинственные и известные, краски в порошке, мускат, сандаловое дерево, сера керамзитовая, амбра, арабская резина и различные клеи в «слезах», мастика, желатин, краска для ногтей и волос, ароматические мази для бровей, гашиш, опий, специальные краски для шерсти. На высоких прилавках всё это разложено с живописным вкусом. Руно, которое переливается через край. Ни шума, ни движения. Продавцы держатся тихо, сидят, «одурманенные» бакалейной атмосферой сладкой отравы. Лавка не похожа на лавку. Ни дверей, ни замков. Как это всё сохраняется и упорядочивается, один Аллах знает! На другом конце улицы надо протиснуть голову через железную решётку, и снова: свет, оглушительный шум, гам, толпа увлекает вас в свой поток и несёт.

Валиде Султан Джами (Эни-Джами). Кон. XIX – нач. XX в.

В сумерках поднимался по холму Сулеймание. Какой контраст со старой частью Стамбула! Проходил через пустые, обезлюдевшие участки. Можно было бы сказать, что ангел смерти прошёл там. Окна и двери герметично закрыты. Через щели проникает слабый свет свечи. Двери на секунду открываются, какая-то ханум протягивает бедному милостыню. Двери заново закрываются, и всё становится унылым. Одинокий нищий шепчет: «Аллах, Аллах…» Опускается ночь. Последний призыв муэдзина едва слышен. Он говорит речитативами, словно чайка, с верха минарета слабо освещённой мечети.

Вернулся в Харбие Старым мостом. Здесь появляются замечательные мысли. Но стоит только перейти на другую сторону, и моментально очарование восточной Шехерезады исчезает. Ставя ногу на первую улицу Перы, можно почувствовать себя вдруг в Европе. И эта Европа, низкопробная, делает всё ужасным и печальным.

13 марта

Жду отправления на острова. Порт кишит жизнью. Что-то прерывисто дышит, булькает, свистит и вдруг взрывается сдавленным грохотом. На воде каждую минуту панорама образует новые комбинации. Масса трансокеанской английской «Индианолы» тяжело поворачивается. На одной волне её мощный корпус заслоняет весь горизонт. Клубы дыма то закрывают точку Серая Бурну¹⁰⁹ с дворцами султанов, то открывают синие красоты Скутари.

Между шаландами и пароходами немало каиков, словно туча рыб с красными плавниками. Они плывут близко, быстрые, с большими взмахами вёсел. Глухой шум, подобный регулярному летнему дождю, который падает на лес, доходит до моста. Повсюду пароходы-черкеты причаливают к пристаням, где стоят уже лавки с восточными товарами. Люди мечутся, как в муравейнике.

15 марта

Живу на острове. Ем, работаю и отдыхаю после езды в Царьград. Вчера был в турецких купальнях. Хорошо помылся. Вечером прогулялся по лесу.

После обеда стало прохладно, а сейчас холодно. Над Царьградом и Халками нависают синие и тяжёлые облака. С севера веет ледяной ветер. В то время, когда я рисовал, внизу проходили турецкие рабочие. Они обернулись, засмеялись и произнесли акцентированные слова:

– Рус яхчи, тюрк яхчи. – (Рус хороший, турок хороший.)

Это очень симпатичный народ. Среди них чувствую себя хорошо, тогда как в отвратительной Пере страдаю от несправедливости жизни. Турки, склонённые и согнутые вдвое, тащат ужасные тяжести: шкафы, диваны, тюки, железные балки. Другие идут за ними, чисто одетые, ловкие, проворные. Народ с медленным мышлением работает, тогда как другие, лукавые, устраивают дела…

Наконец получил паспорт для заграницы. Консул спросил меня:

– Куда вы хотите ехать?

– Напишите: в Египет, – ответил я.

Возможно, что оттуда я действительно буду иметь счастье поехать в Афины и в край обелисков.

Скоро восемь дней, как я занимаю белую комнату, совсем чистую, на нижнем этаже «Фреско». Она сырая, и этим утром было даже холодно. Но взамен имею уединение и спокойствие, столь нужные художнику. На острове начинают цвести дикие вишни, а у нас это ещё даже не весна…

К вечеру бродил над берегом моря. Вода серой зелени, без берегов и гладкая, словно озеро, начинает насыщаться, приобретает у берега бледно-розово-лиловый цвет и пенится на красноватом песке. Вдали синие полосы азиатских берегов и треугольные вершины гор. Облака расплываются в синеватом, нежном цвете неба. Во всём сером пространстве, без границ неба и моря, отчётливо вырисовываются силуэты одиноких фелюк, которые, наверное, пришли из Азии. Поднятые паруса и мачты колышутся ритмичным движением. На боку фелюк ряд полос тёмно-синей, светлой охры, тёмно-коричневой и чёрной красок, таких характерных для Востока. Как часто мы видим их как ценную составляющую на картинах Делакруа и на наших старых иконах.

17 марта

Вчерашний день отметился примечательным событием. Как обычно, готовился поехать в Константинополь. Сел на второй корабль. Было солнечно. С моря поднималась дымка, то зелёная, то тёмно-синяя. Издалека надувались паруса турецких фелюк. На азиатском берегу с проезжающего поезда развевался стружками дым.

Корабль причаливал к Халки, Антигони и Проти и быстро от островов отчаливал. Уже ясно были видны Айя София, башня Галаты. Пассажиры собрались на мосту корабля. Нервничая, смотрят, дискутируют. Угрожающие военные корабли союзников заблокировали въезд в Царьград. Неожиданная французская команда:

– Капитан, отступи назад, Гайдар Паша¹¹⁰!

На палубе большое оживление. Гигантские жерла пушек одного из броненосцев направлены на Скутари. Мы причаливаем в Гайдар Паша на азиатской стороне. Капитан выходит на мостик и объясняет по-турецки:

– Въезд в Царьград сегодня запрещён. Стамбулу угрожает бомбардировка. Должны вернуться на острова¹¹¹.

Пароход поворачивает. Жерло пушки появляется перед нами, и тот же французский офицер кричит и угрожает. Ему объясняют, что корабль плывёт к островам. Греки поднимают гам, и кричат «браво». Кажется, что вчера был последний день для утверждения условий мира. Турки не хотят подписывать, и были уже стычки между их частями и армиями Антанты. Многие англичане убиты в Галате. Была провозглашена священная война. Такие слухи. Никто не знает на самом деле, как обстоят дела. Что точно, так это то, что нам не разрешили въехать в Царьград (а у меня была такая охота работать) и что у Галатского моста в порту были видны тёмные массы военных кораблей. Некий английский офицер рассказывал, что перед городом выстроились тридцать пять броненосцев. Что там делается? Ничего не знаю.

Приближаемся к первому острову. Туман закрыл горизонт густой завесой. В двух метрах ничего нельзя увидеть. Вода, воздух, всё было серое, насыщенное странным свечением. Тяжело было причалить к Проти. Фантасмагория. Если пристально вглядеться, можно было различить очень высоко, во мгле, волнистую линию гор. Мы стояли часами между Антигони и Халки. Сирены отчаянно верещали, свисток завывал без удержу. Корабль топтался на месте, не бросая якоря.

Вечером я был здесь, чтобы сделать этюд острова с другой стороны. Японская мимоза цвела. Вернулся в сумерках через лес. Внизу светилось ночными огнями село. Издали брезжат туманные очертания Халки и Антигони при закатном солнце. На тёмном фоне леса поднималось маленькое дерево, всё белое от цветов.

Я закончил мой этюд. Формы смягчались, укутывались в тёмную синь ночи. Моя душа радостно пела. Чувствовал себя тихим, спокойным…

18 марта

Замечательный денёк. С утра бродил на берегу или лежал, вытянувшись, чтобы погреться на солнце. Много рисовал, иным способом, чем обычно. Удивительно! Это даёт странный рисунок в японском стиле. Я совсем не думал об этом. Наверное, научила природа, которая меня окружает.

Погода необычная. Целый день море, будто зеркало, серо-синее, небо неподвижно. Пахнет водорослями. Издали долетает неясный шум от фелюк и голоса из окон монастыря (на горе)¹¹² и рокот моторной лодки.

Я разулся и долго с радостью шлёпал по воде. Совсем поздно, вечером, опять рисовал. «Японизированные» вершины азиатских гор заливают весь горизонт кобальтом ночи. Гладкое небо начинает сморщиваться. Можно наблюдать, как внезапно освобождённый ветер поднимает волны.

На острове Принкипо. Открытка. Ок. 1920

Приехал С. В Царьграде уже всё спокойно, и рейсы выполняются регулярно.

19 марта

День гораздо лучше вчерашнего. Прогуливаюсь по высокому крутому берегу в южной части острова. Всё окутано синим густым туманом, искрящимся на солнце. Тепло и тихо. Море абсолютно спокойное. Не увидать, где оно сливается с небом. Воздух горячий, насыщенный ароматами. От вдыхания его нельзя устать. Время от времени с севера доходит слабый ветерок.

Ближе к берегу краски насыщеннее. Они подобны цветам византийской мозаики. В глубоком море плещется род морской выдры или толстой рыбы. Камни играют. В серо-зелёных кустах щебечет синичка, прогуливаются цокотухи-сороки. Огромные чайки бьют крыльями, верещат и пролетают над моей головой. Земля вспаханная, красная, как огонь, щедро выдыхает испарения… Пряди бледных гор Анатолии, кажется, на мгновения исчезают. Там, за заливом, турецкий город Измит – старая византийская Никомедия, римская Вифиния, легендарный Астакос, старейшая колония греков из Мегары.

Наслоения человеческой культуры подобны наслоениям земли. Сколько событий, имён, счастья, стихийных бедствий и гибелей! И какие парадоксы судьбы, которые встретили Константина Великого – основоположника блестящего города, – так же, как и Мохаммеда Завоевателя, который нанёс ему смертельный удар! Один и второй покоятся недалеко от Никомедии-Измита¹¹³.

Фонтан султана Ахмеда III. 1912

В течение короткого византийского периода острова несколько раз меняли свои названия. Они назывались Демонесскими (Народными), Паподенесскими (Монашескими, так как там было много монастырей), и, наконец, – Принцевыми. Сюда ссылали императоров, монастыри служили местами заточения императриц и их детей. На Принкипо, в монастыре Кама-рес, императрица Ирина, свергнутая Никифором I, тяжело закончила свои дни. Позднее императрица Зоя, дочка Константина VIII и мать Алексея Комнина со своими детьми. Острова переживали все перипетии в жизни знаменитой столицы. Все события находили здесь своё отражение, как и в наши дни. Они подвергались нападению пиратов, захватывались латинянами и разорялись венецианскими корсарами. Самые лучшие и наиболее процветающие острова теперь отошли англичанам, самые пустынные – достались американцам.

22 марта

С утра мерцает в комнате солнце. Его лучи падали прямо на моё лицо и разбудили меня. Бойко ем завтрак, беру свои картоны и еду в Стамбул. Никогда не было в моей душе столько покоя, как сегодня.

Прибыл в Эски-Кепру новой дорогой: туда, где турецкие улочки сбегают в скучные европейские участки Перы, в которые они вливаются.

У Адмиралтейства (оно выходит на Золотой Рог)¹¹⁴ я открыл старый фонтан, очень похожий на индусскую пагоду. Его построил Ахмед III. Маленький, в форме луковицы купол, из глубоких изгибов свод¹¹⁵. Между колоннами мотивы из чудесного тонкого железа. Фаянсовые панели, массивный бассейн в камне, куда падает струя воды. Какая-то турчанка возвращалась от фонтана с кувшином на голове. Сделал рисунок карандашом.

Дворец Топкапы.

Старый платан во Дворе янычар. Кон. XIX – нач. XX в.

Со Старого моста открывается великолепная панорама. Это средоточие красоты Царьграда. Золотой Рог меняет всё время чешую. Она блестит, как золото, обретает меняющийся цвет изумрудов, становится серой или превращается в яшму. Слова и названия цветов кажутся слишком смутными, чтобы это передать… Сижу на тех же столбах: окружают меня грязь, щели, ямы. Внизу, вижу, плывут корабли, фелюки волнуются, живут. Редкие прохожие передвигаются, словно синие тени. Рождённые здесь, они объединяются в симфонию на этом широком просторе и отвечают друг другу отголоском тысячи голосов из отдалённых уголков огромного города городов, самого фантастического среди городов!

Опять видел Св. Софию и ещё раз был очарован. Вокруг, куда ни шагнёшь, бьёт сияние и слава этого гениального произведения. Мрамор, гранит, порфир – какое благородство и какие цвета! Как они смягчают гигантские стены!

От Айя Софии, переходя против фонтана Ахмеда III (в том же стиле, что в Галате)¹¹⁶, через высокие стрельчатые двери, пробитые в византийской стене, я вышел на уютную площадь янычар¹¹⁷. Церковь Св. Ирины, современная Св. Софии, заливает всю площадь розовым цветом¹¹⁸. В центре площади, недалеко от руин конака, старый платан янычар прислонился к гранитной колонне. От него осталась только половина, но и она невероятного размера¹¹⁹. В глубине можно увидеть дверь, башни в форме шатров и стены Серая… Когда-то это было самое святое и наиболее оживлённое место Стамбула. Теперь два стража, которые охраняют вход, дают лишь слабое представление о блестящей эпохе древних султанов.

В день селямлика падишах в золочёной карете, запряжённой белыми лошадьми, переезжал через площадь, чтобы добраться из Св. Софии в свой дворец. Во главе кортежа гарцевали самые высокопоставленные янычары. Члены свиты, вооружённые, в огромных тюрбанах. Одеты в кафтаны ослепительных цветов. Шли парами. Народ кричал восторженно:

– Падишах хим чок якшам[17]17
  Да здравствует султан! (тур.).


[Закрыть]. – Это так венецианец Доменико Франческо (1565) зарисовал триумфальный въезд Сулеймана Великолепного¹²⁰.

Времена изменились. С площади вышла колонна французских негров. «Обезьяны», сильные, хорошо построенные, держались гордо. Они положили оружие, сбросили блузы зелёно-рыжего цвета, красные фески и начали делать гимнастику под команду своих командиров. Эта картина, сравнимая с образом из Старого Серая, наверное, не по вкусу туркам, которые наблюдали красивое шествие завоевателей.

Пройдя Чинили-киоск¹²¹, я спустился в дворцовый парк [Гюльхане]. Колоссальные стены, суровые и молчаливые, хранят секреты киосков. Сквозь ветки огромных скрюченных деревьев можно увидеть Стамбул романтический: мечети с их минаретами, Золотой Рог, Галату, порт – все темнеет в голубом весеннем тумане и исчезает в дымке. Нехотя, по Эни-Кепру, вернулся в Харбие. Под мостом, в узком месте, турки гудят в своих шаландах. Проносятся мимо каики, толпа кишит, корабли стоят…

25 марта

Погода ужасная. Собираюсь в Стамбул. Неожиданно небо проясняется. На Старом мосту всё интересно. Синий цвет бесконечного города, чёрное ожерелье кораблей, розовые стены на побережье – что сказал бы Делакруа!

День не прошёл без удачи. Рисовал турчанку в чарчафе цвета мальвы с жёлтыми яблоками. Следил за ней так долго, пока она не села в белый каик, который похитил её, как белый призрак из Стамбула. Позже – некоего азиата в синих коротких шароварах с чёрной жилеткой анатолийцев (плечи малинового цвета, вытканные арабесками), на голове белая фригийская шапочка, перевязанная фиалковым платком. Бежал, словно сумасшедший, вслед за ним, пробивая себе в толпе проход. Десять раз он исчезал, словно проваливался сквозь землю, но мне всё время везло его ловить в тесном лабиринте улочек. Под ногами месиво, лужи воды и грязи. Буйволы колют бока рогами. Рисую на бегу. К счастью, смог закончить в ту минуту, когда мой азиатик задержался на мгновение, глядя на Золотой Рог.

Алексей Грищенко.

Музицирующая в лодке. 1920-е.

Бумага, акварель

Толпа мне сильно мешает. Люди теснятся вокруг меня, подсматривают, присматриваются. Если я спрячусь на какую-то высоту, они приносят сундуки, стулья, прикатывают бочонки и тычутся большим носом в картон. Преимущественно греки.

В одном месте я сказал:

– Чтобы посмотреть, надо платить. – Повернул мой рисунок к стене. Это помогло. Многие быстро отошли, ощупывая карманы…

Однако один из них живо оборачивается, протягивает пять пиастров решительным движением.

– Айда, – иди, – говорю ему, рассерженный.

Он втискивает мне свои деньги в руку. Я беру, поворачиваю картон. Смущённый смех… Любопытная толпа толчётся вокруг. Какой-то полицейский продирается сквозь неё – едва смог убежать живой…

На Золотом Роге проскользнул на шаланду Два молодых грузчика полезли за мной, окружили меня. Я подскочил и закричал так сильно, что они убежали, как крысы. Один из них прыгнул в воду. В эту минуту отвязали якорные цепи, и шаланда закачалась. На берегу кто-то смеётся и скандалит. С плывущей шаланды я перескочил в другую.

1 апреля

После нескольких дней дождя вновь распогодилось. Когда нет дома и живёшь на улице, которая часто заменяет мастерскую и служит местом отдыха, то радуешься, когда видишь солнце и хорошую погоду.

На Эни-Кепру необычная суета. Проход на мост преграждает верёвка. Перед будками менял стоят турки, одетые в длинные блузы, стоят, зажатые в ряд, и кладут полпиастра – как пошлину за переезд через мост. Ничего не берут у русских, только делают вид, выставляя руки.

Можно видеть забавные сцены. Кто-то протиснулся через верёвку. Другой спрятался в трамвай, чтобы пройти без жетона. Его ловят. Догоняют третьего с угрозами. Тысячеголосый гам. Мгновенно всё смешивается. Адский шум, потом всё стихает, а потом начинается ещё с большей силой.

2 апреля

Часто отдыхаю во дворе Баязид. Каждый раз удивляюсь её колоннам из порфира или зелёного пятнистого мрамора. Они происходят из какой-то старой византийской церкви, но никто не знает, для какой языческой святыни их сюда привезли.

Двор мечети Баязида. 1910

У входа через портик огромная полукруглая порфировая плита испорчена. Она отполирована и вмурована между плитами. Всё здесь напоминает прошлое, великие события. Здесь, где стоит [мечеть] Баязид, во времена Византии размещался форум Таурус [Бычий], а Капитолий – где теперь Министерство войны и башня Сераскиерата¹²². Площадь Капитолия с Бычьим форумом была самой центральной и широкой площадью старой столицы, где поднималась спиралью порфировая колонна со статуей Феодосия I. Она и сегодня – важнейший центр Стамбула. Через форум проходит триумфальная улица Месси (центральная часть), одна из самых оживлённых артерий города¹²³.

Во всю её длину во многих местах тянулись крытые аркады с полусферическими сводами, там находились атрополии (пекарни) и лавки с наиболее ценными столичными товарами. (Из-за этого квартал между форумами Таурус и Константина¹²⁴ назывался Атрополия.) Многочисленные византийские аркады являются частью сегодняшнего БуюкЧарси (Большого базара¹²⁵).

Между Бычьим форумом и Ипподромом был ещё форум Константина. На нём возвышалась великолепная порфировая колонна, увенчанная статуей основателя Нового Рима с крестом в руке. Колонна сейчас утратила около пяти метров; камни основания образуют цельный блок, завершающийся вырезанным изображением лаврового венка.

За кварталом Филадельфия Месси разделяется. Одна улица поднимается к улице Апостолов (где сейчас находится мечеть Фатих) и уходит далеко, к Кахрие-Джами и к воротам Эдирне-Капу. Вторая сворачивает к Мраморному морю, спускается к устью Ликуса, а затем поднимается на вершину седьмого холма к форуму Аркадия, с колонной и статуей в его честь, и далее проходит через первые Золотые ворота (в стене Константина) к Золотым воротам, Семибашенному замку¹²⁶ и стенам Феодосия. Отсюда начинался триумфальный въезд императорского кортежа и византийских полководцев, иногда с головами побеждённых. От акведука Валента, как и сегодня, шла поперечная ось через весь город к Золотому Рогу и Платее¹²⁷.

Артерии византийского города (как его топография мало изменилась!) остались главными артериями оттоманской столицы. Здесь бегут трамваи, гудят ара-баджи. Здесь находятся лучшие мечети, самые красивые киоски в замечательных садах, мавзолеи с золотыми надписями и лакированной росписью, кладбища за высокой проволочной оградой с блестящими прутьями. Это наиболее оживлённая часть Стамбула с толпой элегантных османов.

Сюда приходят, как стаи птиц, барышни и дамы в современных чарчафах или одетые в особые женские накидки, – таких разных, говорящих об их характере. Одни – одного цвета, кокетливо-грациозные, с короткой пелериной, из которой выступают рукава корсажа в чудных пятнах. Другие – с оборками, длинные, иногда до земли, со странными мотивами (как на костюмах жён бояр XVII века) и с длинными лентами, которые тянутся по земле. Старшины в высоких меховых шапках, важные (теперь печальные) баши в шинелях немецких генералов. Имамы, муэдзины и суровые, замкнутые дервиши с запавшими и влажными глазами.

Все идут без спешки по тротуарам, как и посреди улицы, где мальчишки, чистильщики сапог, задерживают прохожих взмахами щёток. Хельведжи стоят перед сладостями, орехами. Игрушки разложены на коврах. Иногда сквозь толпу протиснется какой-то продавец газет, покрикивая «Актам»[18]18
  «Вечер» – название ежедневной газеты, основанной в Стамбуле осенью 1918 г.


[Закрыть], или какой-то носильщик с полной корзиной расталкивает прохожих.

Между рядами магазинов порой можно найти бани с розовыми куполами. Тютюнджи – продавцы табака со звонком, который звонит без перерыва целый день, как заведённые стенные часы. Кондитерские и кофейни обращены к улицам застеклёнными аркадами.

Сквозь закрытые двери можно видеть забавные сцены. На коврах под оранжевыми, синими и розовыми аркадами сидят пёстрой толпой покупатели, часто разутые, и их скрещённые ноги дают возможность увидеть цветные чулки. Опёршись на ковры, покрывающие стены, они мечтательно смакуют трубки или, наклонившись над чашками кофе, читают газеты, тайком обмениваются мнениями о Кемаль-паше¹²⁸, смеются над французами и англичанами.

В углу горит беспрерывно кафельная печь, на прилавке, возле кучи маленьких цветных узкой формы рюмок, можно видеть большой самовар из красной меди. На столах фонарики. На стенах – сверкающие синим народные картинки. Знаменитые кофейни не сильно изменились со времён Византии. Они сохранили античный характер: в пропорциях, красках, соотношениях размеров проёмов и стоящих рядом людей. Как часто можно встретить эту архитектуру на наших иконах!

За Баязид, перед широким видом Мармары¹²⁹ задержался долго на холмистой местности. Любовался картиной, которую мы, русские, так хорошо понимаем. Малые турченята пускают летающих бумажных змеев – гигантские, пёстрые, с рожками, цвета клубники или зелёного, оранжевого, синего, розового цветов. Длинные хвосты чертили зигзаги и развевались в синем романтическом просторе. Сколько восхищения и радости, сколько соревнования в этом детском весеннем спорте.

А впрочем, это не спорт, предназначенный исключительно для детей. Я вижу почтенного эфенди, который неистово забавляется, разматывая из клубка на палку бесконечную хлопчатобумажную нить.

Вернулся в Харбие изнемогший от усталости. Загорались уже огни городов: Стамбула, Перы, Галаты, Скутари. У Золотого Рога и Босфора вода сине-чёрная. Какая-то черкета, сверкая фонарём, кружит возле мостов и исчезает в направлении островов. Слышна тоскливая песня, которую словно колышет ветер. Очертания лодки едва заметные. Может, это песня какого-то каиджи из горячего Курдистана.

3 апреля

Зашёл в Св. Софию уже после полудня. Никогда не сумею передать все мои впечатления. Служба только началась. Жалостная молитва имамов, казалось, звучала из кавказской флейты – зурны. Тысячи верующих сидят на корточках длинными чёрными рядами. Как они чудесно дополняют силу гигантской базилики! Античная Св. София кажется сконструированной наискосок. Михраб – алтарь – ориентированный на юг, в сторону Мекки. Параллельные ряды молящихся, и между ними плоские ящики (в которые складывают туфли), повёрнутые под непрямым углом к стенам.