Текст книги "Мои годы в Царьграде. 1919−1920−1921: Дневник художника"

25 апреля

Наконец нашёл Кучук Айя Софию¹⁶⁰. Церковь замечательная! Как раз её обновляют, внутри белят стены и кладут новые плиты. Кругом негашёная известь. Два столяра-турка наивно объясняют: они показывают на кресты на капителях, говоря, как дети: – «Рум» – то есть «Рим». Удивительная прозрачность тяжеловесного и архаического плана. Дух Византии прекрасно сохранён. Может, кажется это ещё и потому, что нет никаких украшений, потому что теперь работают. Белёные известью стены и колонны из тёмно-зелёного мрамора раскрывают во всей полноте примитивный план церкви Сергея и Вакха. Церковь – центрального типа базилика, такая же, как и Св. София, из-за чего и звали её турки Кучук София, то есть – Малая Айя София.

В квадрат вписан октогон. Восемь парусов поддерживают барабан купола. С каждой стороны узкие нефы, отделённые от основного пространства одним рядом колонн, расположенных по две между столбами. Сооружения верхнего этажа с галереями поддерживают арки. Здесь находим такую же арку с меньшими колоннами. Вдоль карниза, над капителями из белого мрамора, простирается по окружности фриз с замечательной надписью, над которой нескончаемо тянутся гирлянды с тяжёлыми гроздьями винограда. Эти чисто античные ассоциации, которые связывались в древности с именем Вакха, и исполненные в чистом византийском стиле (с теми же византийскими буквами классического стиля и больших размеров) делают архитектуру особенно декоративной и демонстрируют проницательность гениальных строителей¹⁶¹.

Надпись напоминает, что церковь Сергия и Вакха построили Юстиниан и Феодора. В арках – колонны с капителями ионического ордера из белого мрамора в виде колыбели. В каждое панно¹⁶² вписан равносторонний крест.

Поднимаюсь на галерею. Треугольные части сопряжены с престолом и арками широкими аркадами, которые кажутся вырезанными в монолите. Восемнадцать колонн (внизу шестнадцать) образуют дивную декоративную аркаду, которая обегает вокруг с архитектурной изобретательностью. Только оконные рамы с круглыми отверстиями турецких окон напоминают, что церковь превращена в мечеть (во времена султана Баязида).

Галерея в Малой Айя Софии (церкви Св. Сергия и Вакха). Кон. XIX – нач. XX в.

Отдавая первое место наилучшему произведению византийской архитектуры (церковь Сергия и Вакха построена несколько лет спустя после Св. Софии), которое поглотило, кажется, всю творческую и материальную силу эпохи Юстиниана, надо, однако, признать, что церковь Сергия и Вакха имеет выдающуюся ценность. В своде её купола меньше свободы и отваги. Здание менее просторное, менее величественное. Мало того, место церкви неудачное. Она стоит неподалёку от Мраморного моря, внизу, за холмом мечети Ахмедие, где когда-то стоял Священный Дворец.

Однако выйдя из храма, я всё время думал о золотом веке Юстиниана и Феодоры.

Во дворе безобразничает детвора. Перед минаретом мечети проходит через туннель поезд из Адрианополя. По периметру двора – руины галереи с ветхими каморками.

На западе – маленькие хатки, прилепленные к мечети. В саду первые листья фигового дерева светлой зелени. Вдоль стены вьётся старый виноградник. Два кипариса в форме невысоких корон почти совсем заслоняют купол, покрытый черепицей из белого цинка. Так же, как и большинство византийских церквей, Кучук Айя София окрашена оранжевым.

Участок характерно турецкий. Уточки то идут вверх, то сбегают по лестницам.

Перехожу железнодорожные рельсы и нахожу руины дворца Буколеона¹⁶³. В тёмном погребе-цистерне видны колонны из гранита. Невозможно добраться до середины. Аркады окон заложены камнями. Слышно, как волны Мраморного моря разбиваются о колонны… Когда-то это здание и Большой священный дворец составляли одно целое.

Невероятная вещь! Итак, мы точно знаем, что здесь, в этих водах, под этими берегами побывали не раз наши отчаянные запорожцы. Более четырёх столетий назад возглавляемые своим гетманом Сагайдачным запорожцы на своих байдаках – «по синему морю байдаки под ветром гуляют»¹⁶⁴, – неожиданно появились на глазах испуганных османцев. Не так ли их предок Олег напугал ранее византийцев, прибив свой герб на одной из башен знаменитых стен?

28 апреля

Вчера бродил по Стамбулу вдоль Золотого Рога. Делал эскизы носильщиков. Что за движение! Сколько картин проходит, следует одна за другой!

Позавтракал на сожжённой земле, чтобы отдохнуть от шума и гама набережной. Рисовал, рассматривая мощные очертания акведука, который входит в античную часть города. Затем сошёл вниз и чувствовал себя будто затерянным между раскрашенными в разные цвета кормами шаланд и кораблей, где царит шум неописуемый, где слышны отчаянные крики, где ветер скрипит канатами, бушует между мачтами, где волоки[25]25
  Здесь – снасти.


[Закрыть] и паруса волнуют и люди пятятся, будто раки, цепляются, падают, толкаются и заново хватаются за мачты…

На набережной Золотого Рога корабли, как и люди, постоянно сменяют друг друга: Восток, Анатолия, Греция, Крит, Италия приносят с собой новые запахи, новые цвета, новые характеры.

Каждый момент яркие контрасты цветов образуют новую гамму. Когда сбегаешь из этого ада и оказываешься на тихих улочках, ухо всё ещё ловит этот шум, а тени ещё долго мелькают перед глазами.

[28 апреля]

Опять поднялся наверх и, проходя у Великих Священных Врат¹⁶⁵, задержался на пустыре, напротив Св. Софии.

На фоне гигантской глыбы Айя Софии оранжевого цвета маленькая мечеть с башней минарета кажется необычно белой. Глубокое синее небо мерцает. Всю картину заслоняет ажурная сеть дерева с набухшими почками. Над стеной вижу, как плывёт нескончаемая лента прохожих. Женщины в чарчафах блестящего чёрного цвета с вечным квадратом чёрной вуали на лице, носильщики с корзинами на плечах и какая-то девочка с подстриженными волосами в розовом платьице придают особое очарование ясной гамме красок лета. Важно ступает огромный каменщик в зелёной шапке, перевязанной сарыком в 40 аршин.

Как трудно охватить Св. Софию! Глубокие выступы контрфорсов подпирают стены (построенные на юге и севере скосами), прячут базу купола со сферическим распластанным сектором. Только очень издали можно уловить действительный вид церкви. Как, очищенная, она чудесна! Концепция Св. Софии была одинаково гениальна как извне, так и изнутри. Было бы ошибочно думать, что «византийские архитекторы обращали малое внимание на внешность церквей». Часто даже маленькая церквушка, которая сохранила свой внешний вид, производит большое впечатление.

Трудно понять, как Большая базилика¹⁶⁶ могла бы быть построена без обращения внимания на важнейшие факторы византийской архитектуры? Архитектурный замысел Св. Софии затемняют не столько минареты, сколько контрфорсы[26]26
  Минареты возводились в разное время. Первый, с двумя контрфорсами у юго-западной стены, был построен Мехмедом. Его сын Баязид II возвёл второй, Селим II – два оставшихся, добавив ещё несколько контрфорсов к стенам в качестве подпорки (1569). – Примеч. автора.


[Закрыть]. Они представляют новую концепцию, при которой вертикальность башни [минарета] усиливает ощущение округлости и объёма купола. Арабы были первыми, кто в истории архитектуры предложил практическое решение этой новой идеи (изначально [на месте минарета] находилась небольшая трибуна, предназначавшаяся для муэдзина).

С холмов прекрасно видно над зубцами античной стены круглую розовую базилику Св. Ирины. Внизу замечаю одну старую ханум, сидящую на ступеньках у своих дверей. Она схватывает мой взгляд художника: встаёт, волнуется, кричит, повторяет, указывая на себя:

– Нет, нет!

Затем она приближается, разглядывает мой рисунок своим любопытным взглядом.

Я ей говорю:

– Рус.

И ханум, приятно удивлённая, успокоившись, добавляет:

– Но, франчезе?

По контрасту, хамаль, распростёршийся на земле, у холма, опиравшийся своим загорелым телом на ладони, оставался спокойным и миролюбивым.

Вечером бродил в садах султана над Босфором¹⁶⁷. Между столетними кипарисами, липами и платанами, которые начинают распускаться, цветут кусты. Крепкие бутоны пышной розы издают аромат. В зарослях кустов удаётся временами слышать соловьиные трели. На нижней террасе можно наблюдать белизну античных руин церкви Св. Димитрия. Капители установлены на развалинах стен. В глубине ряды колонн.

Между тёмными соснами видно, как расширяется синей полосой Босфор. И прямо под стенами Сарая стоит очень высокая, 15-метровой высоты, одна из старейших византийских колонн, увенчанная коринфской капителью¹⁶⁸. Она вырезана из одного гранитного блока. На её пьедестале виднеется надпись: Fortuna reduci ob devictos Gotbos[27]27
  С победой над готами фортуна вернулась к нам (лат.).


[Закрыть]. По свидетельству одного византийского историка, когда-то на ней стояла статуя Бизанта¹⁶⁹, основателя первого меж всех городов города. Надпись была вырезана в память победы Клавдия II над готами.

30 апреля

В течение нескольких дней царит жара. Весь Стамбул будто раскалённый. Он простирается фиолетовым амфитеатром вдоль Босфора и Золотого Рога. Над ним небо покрыто стрелами минаретов, то очень высоких, то совсем маленьких.

Солнце отбирает у Царьграда его романтическую завесу. Каждый день ясный и чистый воздух. Но во время серых периодов, когда стоит туман, город меняется. Таинственный, он не имеет границ ни в длину, ни в ширину, ни в высоту. Всё становится нереальным и удивительным.

Природный футуризм: полосы грязно-синего дыма, клубы белого пара расходятся маленькими облачками. Серое небо спускается очень низко, всё ощетинивается, растягивается, сворачивается. Стройные профили минаретов будто оторваны от куполов, кажется, чудесным образом устремляются в небо. Весь город сказочно движется. Обычные предметы превращаются в фантастические явления. Краски становятся насыщенными, укладываются в широкие полотна и образуют выразительные ансамбли. Царьград, дорогой художнику, какой ты волшебный!

2 мая

Живу на острове, и в какой радости! Потому что несколько дней назад познакомился с Н[иной]¹⁷⁰… Во время раздачи пищи она бросила мне ласковый взгляд. Она радостная, неистово весёлая, и у неё стриженые волосы. У неё белое тело, такое русское (она из Петербурга). Этим утром, моясь у моего «ателье», она просила меня принести воды. Когда я уходил, сказала:

– После ужина пойдём вдвоём погулять.

Поздно вечером пошли мы белой дорогой, что вела в долину. Горячая южная ночь. Воздух насыщен ароматами соснового леса. Лунный свет заливает котловину, хутора, сады, дорогу. Соловей заливается пением, потом вдруг врывается нежной трелью. Камни ещё горячие и вся земля выделяет неизведанную силу. Тянутся часы, полные очарования…

Выходит месяц и зависает над тёмной скалой горы. Издалека долетает до нас звуками шарманки испанская мелодия. В лесу слышен топот ног. Говорят по-гречески. Сбегаем через гору к морю. Садимся в покрытую росой лодку. Н [ина], ласковая, измождённая долгой беготнёй, закрывает глаза, засыпает. Море спокойное, совсем гладкое, бьёт о берег ритмичными движениями. Чуть слышен крик чайки. Перед нами проплывает тёмный силуэт рыбацкой лодки. Вдали забрасывают сеть и тихо перекликаются. Звуки давно растянулись в темноте. Месяц зацепился одним рожком за гору. Ещё минута, и упадёт. Летит ветерок и волны шумят. Какая-то рыба волнует воду. Совсем издалека, будто с другого конца мира, доносится убаюкивающий шум моторов лодки. Перед рассветом ветер приносит с гор запах цветущих деревьев.

8 мая

Каждый день изучаю английский язык с М.Л… Думаю, скоро смогу поддержать несложную беседу. Завтра выбираюсь в Царьград, к обожаемому Стамбулу. Я работаю над своими акварелями, натягиваю холсты. Один из них огромен. Я спал на нём больше шести месяцев как на простыне. Хочу рисовать Золотой Рог футуристический. Очень медленно перехожу к маслу. Какая роскошная вещь!

Совсем недавно С. похоронил своего тестя. Он скончался неожиданно, от разрыва аневризмы. С. погружён в печаль, и это состояние только усиливается. Он заказал себе на несколько пиастров пива. А ведь К. (бывший московский богач, владелец свечной фабрики) имел шесть миллионов рублей, которые он поместил в английский банк. Несмотря на то что сделано было всё, что только можно, никакой возможности снять хотя бы копейку нет. Безутешные дети стояли вокруг гроба со свечами в руке. Русская драма на чужом и счастливом острове.

Переживаем первые радостные дни лета. С марта деревья непрерывно покрыты цветом. Одни отцветают, другие начинают цвести. Природа как в экстазе. Моё сердце налито нежностью, хотя не знаю, ни для кого, ни для чего.

12 мая

Вот уже два дня как идёт дождь. Сижу у себя и работаю. Как-то показывал мой Царьград К. К.¹⁷¹ – одной художнице, которая недавно приехала из Парижа.

– У вас очень интересные вещи, – сказала она.

Алексей Грищенко. Дождь над Айя Софией. Май 1920. Бумага, карандаш

Вечером, перед тем как наступила ночь, мы осматривали мои рисунки с Митей И[змайловичем]¹⁷². Я познакомился с ним совсем случайно этой зимой в Стамбуле.

Опершись о стену, рисовал. Подошёл какой-то русский с лисьей шкурой на плечах (он работал в магазине старой одежды).

– Разрешите взглянуть?

– Смотрите.

– Я хотел бы с вами познакомиться.

– Хорошо, – ответил я.

С тех пор мы сблизились и стали друзьями. Митя восхищается искусством, Стамбулом, византийскими стенами. Он оставил магазин и стал художником.

– Покажите ещё и другие рисунки, – говорит он быстро, прыгает, будто коза, и шлёпает по ушам пальцами..

– Чёрт возьми, вот это интересно! Это великолепно! Славно, Грищенко! Я не ожидал такого.

Сидя по-турецки на жёлтых матах, мы снова и снова рассматривали акварели.

Понемногу начал покупать краски. Вскоре думаю начать рисовать маслом. Как тут трудно всё достать!

13 мая

Был в Эюбе. Прошёл бесконечной улицей Султанов, обсаженной кое-где платанами. После дождя воздух чистый, прозрачный. На солнце зелень обрела буйную свежесть. Иду будто по коридору, наполненному ароматами. Одинокая фигура ханум в чёрном. В кустах за забором щебечет соловей. Улица скрывается от солнца под арками винограда и глицинии, отяжелевшей фиолотовыми гроздьями цветов. Навстречу мне идёт турчанка. Она одета в белую накидку, из-под которой выглядывают розовые в горошек рукава.

Вид на Золотой Рог от Эюба. 1900

Под стеной, сразу у мавзолея, за столом, покрытым красным кретоном, сидит в зелёном тюрбане публицист. Грациозным и лёгким шагом проходит молодая девушка, показывая сквозь прозрачную завесу свежее личико. На дверях магазинов нацеплены простые игрушки (что так сильно напоминает нашу Украину). Кувшины, свистульки и на подносах сладости. В глубине виден владелец в широких синих шароварах, рубашке и жилетке.

В мавзолее Св. Эюба всё феерическое и таинственное по-восточному. Ходжи покачиваются, будто в другом мире. Во дворе у маленького окна стоят две турчанки. Одна из них с ребёнком на плече. Они шепчут молитвы, дотрагиваются набожно ладонью до резной медной решётки, потом подносят ладонь ко лбу или ко лбу ребёнка (одетого, будто канарейка, в лимонного цвета платьице).

В середине галереи в обрамлении огромного окна – три девушки. Две из них молодые и гибкие: одна в зелёном, вторая, рядом, в синем платье, третья в чёрном, горбатая. В соседнем дворе ослепительный свет. Под огромным шатром столетнего платана, что опустил очень низко ветви, широкие тени. Воздух насыщен ароматами роз. Перед шадриваном старики и маленькая девочка с зелёной веточкой в руке моются под тонкой струйкой воды.

Вдоль подножия кладбища улочка, где только одни мавзолеи. На холм можно забраться только по улице, которая ведёт лестницей с многочисленными поворотами. Среди деревьев стоят могильные камни. Арабские буквы, богато украшенные золотом, на лакированном красном или синем фоне. У одной колонны с памятной мраморной плитой сидит пара. Она одета в чарчафу из жёлтого шёлка, поникшая, совсем смущённая, с закрытым лицом. Он в новой феске, в европейском костюме перебирает чётки. Можно сказать – герои из романа Пьера Лоти¹⁷³. Их любовь будто отражается в зелени травы, розовых маках и в солнце, которое щедро заливает оранжевым светом холм, кипарисы, мавзолей, сельские мечети.

Возвращался к набережным, полный радости от замечательной окрестности и роскошного дня. Профили улочек в растушёванных красках сливаются с синевой садов, свежестью майского вечера. Впервые вернулся домой пароходиком.

14 мая

Ещё очень рано. Покидаем Галатский мост в направлении островов. Босфор сверкает и мерцает. На обширном пространстве моря рассеяны щедрой рукой огромные корабли. Кажется, что на воды бросил кто-то сетчатую ткань каиков. Всё искрится красками: синими, белыми, зелёными, как у Паоло Веронезе, чёрными, жёлтыми, горячими. Сквозь синие испарения профильтровывается свет.

Скутари совсем исчез: в густом морском тумане еле-еле заметны подвижные цвета. Кроме вод, ничего больше не видно. Трансатлантические корабли гудят, словно некие морские чудовища. Жизнь и вид порта всегда вызывали во мне восхищение.

Вчера видел С [ергея] М [аковского]. Встретил у него своего рода «буржуя», компаньона одного антикварного магазина.

– Вот человек, который увлекается Стамбулом, Царьградом, – сказал С [ергей] М [аковский], указывая иронично на меня.

– Для кого вы работаете? Искусство, мой друг, погибло…

Оба они мечтают о католических монастырях и прелестях монашеской жизни.

– Если бы я не был женат, я подумал бы серьёзно над этим, – сказал М [аковский].

Второй мечтает о Канаде.

– Я хотел бы поехать в город, где французы сохранили неприкосновенным язык XVIII столетия.

– Да, это было бы прекрасно, – сказал М [аковский].

– Или на Мадеру.

– Боже мой! Боже мой!

22 мая

Вот уже восемь дней, как я на острове. Отличная погода со свежим ветерком вечера. Читаю французские журналы. Появилась новая книга о Матиссе¹⁷⁴.

Изучаю английский язык. Каждый раз, когда встречаю С., он не забывает напомнить:

– Грищенко, работайте над английским.

Завтра еду в Царьград. Вчера посетил художника Б[обрицкого]¹⁷⁵. Познакомился с его невестой Л[идией]¹⁷⁶, замечательная девушка. Вся в белом, она держала белый альбом в руке и шла по белой дороге, которая проблёскивала в вечернем свете. Ожившая Марфинька из гончаровского «Обрыва».

23 мая

Направлялся в сторону набережной, когда ещё весь остров спал, завёрнутый в серо-розовый туман. Утренний воздух был наполнен запахом розовых и белых цветков акаций и готов вот-вот распуститься под напором живительных сил. Горы Азии, словно сошедшие с японских гравюр, покрыты драгоценным глубоким индиго, отражающимся в синеве моря и небес. Что за красивых рыб видел в порту! – оранжево-золотистые, декоративно разложены в круглых плоских корзинах. Будто мечи византийских воинов, которые можно видеть ещё на наших иконах. Гигантские омары сверкают пышными красками: сапфировые синие, обрамлённые жёлтой, красно-коралловой или тёмно-синей, почти чёрной, красками, напоминающие сочетания цветов мозаик Кахрие-Джами.

Сегодня утро на море особенно очаровательно. Бесшумно скользит пар. Там, куда он быстро идёт, загорается узкая нить горизонтов: удлинённым рисунком растягивается чудесный, экзотический город. По ту сторону тёмная завеса моря, краски танцуют и отражаются в каком-то необычном освещении. Очертания домов, куполов едва проступают. Какое величие в легендарной картине этого вечного и неуничтожимого города! Царьград, какой ты хороший! Ты сберегаешь память о наших древних Олегах, казаках, запорожцах с берегов Днепра, ты являешься создателем божественной Софии и мозаик, единственных на свете, ты также свидетель наших последних несчастий, наших слёз, которых мы не переставали проливать в нашей русской печали… каким счастьем наполняешь ты мою бедную жизнь!

Приближаемся к Стамбулу. Первой является нам его Большая базилика. Сколько же уже столетий строгий контур её куба и полусферы волновал взгляды паломников и путешественников! Никогда не забуду день, когда мой знакомый предложил мне показать Св. Софию в Москве. На одной из спускавшихся резко вниз улиц (позади Каретного ряда) он указал мне на островок старых домов и построек, своими крышами, стенами и стоящим рядом пирамидальным тополем, образовавших нечто, поразительно напоминающее панораму Св. Софии.

24 мая

Трудно выразить удовольствие, которое испытываешь в Эюбе. Я оказался там одним жарким днём, сверкавшим ярким светом. В праздник Рамазан, во время поста. Во дворе атриума толпа народа.

Мечеть гудит, словно полный улей. Имам лениво тянет чтение Корана. Девушки и женщины в чёрных платках, похожие на монахинь, продвигаются в мечеть, образуя силуэты на фоне фаянсов. Какой-то турок, слепой, коренастый, одетый в яркое розовое джюпе, опоясанное белым фартуком, выходит на площадь перед мечетью. У него орлиный нос и грустные, высохшие глаза. Около него молодая грациозная, как дикая коза, турчанка в золотом платке.

Я стоял зачарованный, когда всё это укладывалось в трогательный восточный образ, обрамлённый фаянсом. Воздух ослепительной белизны, с лёгкими ароматами (но не парфюмерными), насыщенный оттенками зелёных платанов, ладана, воска и масла роз.

У таинственного и недоступного мавзолея в Эюбе есть одна открытая келья и гроб почитаемого святого. На сундуке для хранения реликвий разложены шали, массивные чётки, подобные нанизанным каштанам. Белые буквы украшены и мастерски выведены на сером, синем или красном лакированном фоне. Сколько раз приближался я к решётке! Как только хотел открыть мой этюдник, появлялось бдительное око. Моя рука неловко опускалась, и картон прятался за плечи.

Весь народ толпится в мечети. Под портиком с поднятыми руками дервиши, словно чародеи, застыли в позе молитвы. Служба закончена. Из мечети выходят. Один мулла, одетый в кафтан цвета клубники, проходит первым через главный вход большого двора. За ним несут гроб, прикрытый красным пёстрым сукном, как наши плахты. Гроб кладут под окнами мавзолея в Эюбе. Мулла начинает читать молитвы. Из большого двора высыпает народ в живописных, красочных одеждах. В фантастической тени столетнего, девяти саженей в обхвате ствола священные аисты стоят на одной ноге.

За порталом видно, как продвигается в толпе всадник на белом коне с красной сумкой и розово-лиловой уздечкой. Георгий Победоносец с наших икон.