Текст книги "Тайна дальних пещер"

Глава шестнадцатая

Сквозь иллюминатор проглядывала затуманенная дымкой даль. Внизу зеленела чёткая, точно расчерченная линейкой, геометрия полей. Петлявшая затейливыми зигзагами река багрянилась последними отблесками заката.

Рёв моторов был немилосердным. Окружавшее меня пространство буквально исходило вибрацией. От давившего на уши грохота раскалывалась голова. Самолёт ведь был не пассажирский, а военный, и свойственный гражданской авиации сервис был в нём не предусмотрен.

Я сидел, опершись руками о колени, смотрел вниз и предавался угнетённости.

Странная какая-то командировка, думалось мне. Её странности выпирают практически отовсюду. Взять хотя бы то, как нам давалось это «сверхсекретное государственное задание». Секретные задания даются обычно тет-а-тет, руководителем исполнителю без посвящения в него посторонних. В нашем же случае таковых присутствовало аж двое. Орлов и Чурсин, конечно, не чужие, но зачем вводить их в курс, если они не при делах? Или Цапко чудит, или я что-то неверно воспринимаю.

Другая несостыковка. Сопроводить Троекурова поручено Зильберману и мне. Но зачем тогда приставлять к нам кого-то ещё? Я имею в виду тех двух амбалов, что сидели напротив нас и притворялись, что спят. В том, что на самом деле они бодрствуют и начеку, убедиться несложно. Достаточно кому-либо из нас пошевелиться, как их веки уже приподнимаются. Их навязали нам в Управлении. Мы, конечно, спросили, зачем. «На случай внештатных ситуаций», – объяснил Цапко. Что за внештатные ситуации? И из чего они могут вытекать? Пока в действиях этих субъектов просматривался только тотальный контроль за нами. Ходили буквально по пятам. Если мы не вызываем доверия, почему сопровождение Троекурова нельзя было поручить им? Зачем понадобились мы с Зильберманом? Какие мы сопровождающие? Мы самые настоящие арестанты, каждый шаг которых зависит от воли конвоира. Плюс видок этих «конвоиров» – будь здоров. Непроницаемые лица. Все жесты и движения напоминают сжатую, готовую выстрелить в любой момент пружину. От них словно веет зловещностью.

Я покосился на своего напарника. Дима был озабочен. Видимо он тоже что-то подозревал. А может просто переживал за маму. Перед отлётом он хотел ей позвонить, сообщить, что его какое-то время не будет в городе. Его мать всегда беспокоилась, если сын долго не возвращался домой. Ведь кроме него, у неё больше никого не было. Но ему не разрешили: «Потом позвонишь».

Мне очень хотелось поделиться с ним своими сомнениями, но в присутствии «надсмотрщиков» это было нереально. Ведь они не давали нам даже переброситься парой слов: «Разговаривать нельзя… Запрещено… Не положено…»

Мне вдруг вспомнилось, как в академии полиции нам рассказывали о нравах, царящих в СД. О том, что там имеет место практика убирать выполнивших особо секретные задания лиц, чтобы они никогда никому не смогли проболтаться. А не присутствует ли подобная практика и в наших спецслужбах?

По моей спине пробежал холодок. Я поёжился. На душе стало неуютно. Неужели нас с Зильберманом ждёт именно такая судьба? Неужели нам отведена роль овец на заклание?

Я настороженно покосился на сидевшего напротив «конвоира». Он украдкой наблюдал за мной. По его лицу пробежала едва уловимая усмешка. Я нервно сглотнул. Сердце сдавила холодная рука страха. Мои подозрения принимали всё более определённый характер и, вздымаясь подобно морской волне, постепенно приближались к критической отметке. В ушах стало отдаваться бешеное биение сердца.

Посадку мы совершили далеко за полночь. Переночевали на аэродроме, прямо в самолёте, а утром, едва забрезжил рассвет, пересели в военный фургон и отправились за Троекуровым. Дороги мы не видели, – фургон был начисто лишён окон; вентиляционные отверстия заменить их не могли, уж слишком они были высоко, – но мы её ощущали: кочки, рытвины, колдобины. Нас трясло, как шары в лототроне. Сначала я подумал, что наш путь пролегает не по городу, но доносившиеся снаружи дорожный шум и гул голосов убедили меня в обратном. «Надсмотрщики» по-прежнему находились возле нас. Их лица продолжали сохранять каменную неподвижность.

Наконец, фургон остановился. Мотор заглох. Мы с Зильберманом устремили взоры на дверь, приготовившись выйти наружу, но её никто не открывал.

– Нас, что, отсюда не выпустят? – поинтересовался Дима.

ДГБэшники помотали головами.

– Ну дайте хоть ненадолго выйти, – попросил мой напарник. – Здесь же натуральная душегубка.

«Надсмотрщики» оставались непреклонны.

Мы с Зильберманом переглянулись, тяжело вздохнули и смиренно потупили взор. Буянить было бесполезно.

Спустя некоторое время дверь фургона открылась. В проёме обозначился пожилой, невысокий, плотный человечек с круглым животом и рыжеватой бородкой.

– Так это вы приехали за мной? – бодро воскликнул он.

– Если вы господин Троекуров, то да, – ответил я.

– Троекуров, он самый, – подтвердил вошедший. – Троекуров Николай Дмитриевич.

Я подвинулся, освободив ему место подле себя. Соратник Здановского сел. Дверь фургона снова захлопнулась. Мотор взревел. Машина дала задний ход и стала разворачиваться.

Я скосил глаза на Лизиного отца, стараясь отыскать в нём какое-нибудь сходство с моей бывшей подругой. Но сходства не наблюдалось. Я удивлённо хмыкнул. Очевидно, это был тот самый случай, когда ребёнок унаследует черты только одного из родителей.

«Вот я и увидел твоего папу, – мысленно обратился я к Лизе. – Мне с ним о многом хочется переговорить. И я это непременно сделаю. Но только потом. Не сейчас. Сейчас не та обстановка. Для личных разговоров нужно выбрать подходящий момент. Мужик он с виду не заносчивый, общительный. Не то, что твоя „маман“. Вон, только появился, а уже ведёт себя так, как будто знаком с нами с младых лет».

Троекуров тем временем оживлённо болтал. Он оказался заядлым болельщиком и весело рассуждал о неудачной игре киевской футбольной команды в чемпионате страны, иронично подтрунивая над жалкими потугами тренера найти этому хоть какое-нибудь оправдание.

– Не посмотрел, вот, вчерашний матч, – сокрушался он. – На этой вашей базе, оказывается, совсем нет телевизора. И как только люди на ней живут? Никто, случайно, не знает, как вчера сыграли наши позорники?

– Проиграли. Ноль – два, – сообщил сидевший напротив меня амбал, и принялся непринуждённо рассказывать перипетии поединка.

Набравшая ход машина вдруг резко затормозила.

– Что там такое? – удивлённо воскликнул Троекуров.

Я прислушался. Шофёр изливал яростные ругательства. Дверь фургона открылась. Дохнуло свежестью. В мои глаза ударил яркий солнечный свет.

– Коля, Олег, выходите. Без вас не управлюсь.

Призыв был обращён к ДГБэшникам.

– Что у тебя там стряслось? – недовольно спросил один из них.

– Колесо пробило, ядрить его в корень, – пожаловался шофёр. – Надо заменить.

«Надсмотрщики» вздохнули и нехотя направились к выходу. Их голоса переместились к кабине. Дверь фургона при этом осталась распахнутой. То ли они забыли её закрыть, то ли сочли это необязательным.

Я вгляделся в проём. Снаружи просматривалась лента грунтовой дороги, по обе стороны которой произрастал густой хвойный лес. Стояла тишина.

Зильберман торопливо поднялся с места.

– Пойду, подышу, – негромко проговорил он, – а то сейчас вырву, ей богу.

Я вознамерился было последовать за ним, но Троекуров схватил меня за руку, заставил снова сесть и принялся спрашивать про Воронеж. Я смиренно отвечал на его вопросы и с тоской поглядывал на своего выбравшегося из машины напарника, всеми силами желая оказаться рядом с ним.

Зильберман огляделся по сторонам, прогулялся взад-вперёд, снова обернулся вокруг, точно оценивая обстановку, после чего забрался обратно в фургон. Я уже было приготовился переключить Троекурова на него, но тут произошло то, чего я никак не ожидал.

Поравнявшись со мной, Зильберман вдруг резко выбросил руку вперёд. Мою шею точно прожгло. Я сначала даже не понял, что произошло, и изумлённо наблюдал, как Троекуров чётко отработанным приёмом заломил руку моего напарника вверх и склонил его к самому полу. В воздухе что-то блеснуло. Это был нож.

В моих глазах стало темнеть. Появилась тошнота. В ушах засвистело. Тело обмякло. Я обессилено откинулся назад и приложил руку к болевому очагу. По руке потекло что-то вязкое и тёплое. Я отвёл её в сторону и похолодел. Кровь!

Зильберман тем временем отчаянно пытался высвободиться, но хватка Троекурова оказалась железной. Я ошарашено смотрел на них, пытаясь осознать суть происходящего, но мои мысли словно покрыл туман.

В фургон стали впрыгивать люди. Сначала появились «надсмотрщики», затем невесть откуда взявшиеся Цапко, Орлов и Чурсин.

Что было дальше – я не помню. Мой взор устлал мрак. Голова завертелась, закрутилась. Я словно куда-то полетел…

Глава семнадцатая

Я шёл по Крещатику вдоль произраставших у обочины каштанов, вдыхал витавший в воздухе сладковатый аромат и с интересом вертел головой по сторонам. Так вот ты какой, город Киев!

По Киеву я гулял впервые. Бывать в нём доселе мне ещё не доводилось. Но его облик, тем не менее, был мне сравнительно знаком. Этому способствовал набор открыток, которые как-то привёз с собой приезжавший сюда в командировку отец. Я рассматривал попадавшиеся на глаза здания и с удовлетворением отмечал, что некоторые из них мне хорошо известны: дом страхового общества «Россия» с располагавшейся на его первом этаже кондитерской «Жорж», гостиница «Гранд-отель», почтовая контора, телефонная станция. На открытках они, правда, выглядели несколько по-иному: посолиднее, почище. Но фотографические изображения всегда приукрашивают действительность, а художественные открытки с их подкрасками и подштиховками – особенно.

Я посмотрел на часы. Стрелки показывали начало двенадцатого. До поезда оставалось ещё девять часов. Времени было навалом, и я, дабы сэкономить силы, решил замедлить шаг.

Мимо меня промчалась галдящая стайка подростков. Они выскочили на проезжую часть, вознамерившись перейти улицу, но предупредительный свисток дежурившего неподалёку постового заставил их повернуть обратно. Увидев, что страж порядка направляется к ним, дети сиганули в арку. Оттуда послышался их задорный смех. Постовой погрозил им пальцем и вернулся на место.

– Молодой человек, извините, можно вас попросить нас сфотографировать?

Просьба исходила от чёрненькой остроглазой девушки с восточными чертами лица.

– Пожалуйста, – кивнул я, принимая протянутый мне фотоаппарат. – На фоне чего вас запечатлеть?

– Да просто на фоне улицы.

Она стала рядом с подругой, я нажал на «спуск», и мы разошлись, обменявшись дружелюбными улыбками.

– Всё, хватит, больше я твои капризы терпеть не намерена! – раздалось у меня за спиной. – Никакого мороженого, никаких пирожных до тех пор, пока не научишься себя вести!

Я оглянулся. Рассерженная мамаша строго отчитывала своего не в меру расшалившегося сынишку. Ребёнок обиженно сморщил нос, но подавленным при этом не выглядел. Очевидно, к подобным замечаниям родителей он уже привык и знал, что мамины угрозы так и останутся угрозами, и что ему всё равно всё простят.

Город бурлил, жизнь кипела, люди шли по своим делам, погружённые кто в проблемы, кто в работу, кто в удовольствия, и на моей душе снова образовался тревожный осадок. Ведь весь этот цветущий мир может рухнуть в любой момент. По радио, в газетах, по телевидению об угрозе войны не сообщалось. Но тот, кто был посвящён в детали происходящего, прекрасно понимал, что война уже на пороге, и что она буквально стучится в дверь.

По сообщениям из Берлина, в немецких газетах развернулась мощная антироссийская кампания. «В России нарушаются права человека!», «В России отсутствует свобода слова!», «Народ полон решимости свергнуть существующую диктатуру!» – подобными заголовками пестрели практически все издания. Германский рейхсканцлер Гитлер недвусмысленно заявлял, что вторжения вермахта ждут в России, как манны небесной. Подготовка общественного мнения была налицо.

А может войны всё-таки не будет? Может её всё же удастся избежать?

Дай бог успеха Троекурову. Его работа, вроде, уже начала приносить результат. Об этом мне сообщил Орлов. Это произошло неделю назад, когда он, будучи в Киеве по служебным делам, приходил ко мне в больницу. Сообщил, конечно, без подробностей, без деталей, в общих чертах. Но даже такой расплывчатой информации хватило для того, чтобы я немного воспрял. Значит, не всё так безнадёжно.

Месяц, который я провёл в больнице, был просто ужасен. Меня привезли без сознания. Рана оказалась серьёзной: нож прошёл в паре миллиметров от сонной артерии. Врачи вытащили меня буквально с того света. Когда я пришёл в себя, я поначалу совершенно не мог говорить. Из горла вырывалось только невнятное мычание. Мне хотелось о многом спросить, мне хотелось многое узнать, но задать интересующие меня вопросы было абсолютно некому. Доктора и соседи по палате, разумеется, ничего не знали. В первую очередь мне не давала покоя история, которая произошла в фургоне. Почему мой напарник Дима Зильберман, с которым мы были давно знакомы, состояли в прекрасных отношениях, никогда не ссорились, время от времени даже приходили друг к другу домой, вдруг, ни с того, ни с сего, вознамерился меня убить? Я каждый день по нескольку раз прокручивал в мыслях тот страшный эпизод, но, сколько ни пытался, так и не смог постичь его смысла. Я буквально истерзался неведением. Ясность появилась только с приездом нашего шефа. То, что он рассказал, повергло меня в шок. Оказывается, Зильберман работал на СД.

Наша контрразведка, разумеется, наблюдала за деятельностью германской резидентуры, которая скрывалась под крышей базировавшегося в Санкт-Петербурге представительства фирмы «Зингер». Некоторое время назад шифровальщики обратили внимание на то, что в передаваемых в Берлин сообщениях стал фигурировать персонаж по кличке «Источник». Этот «Источник» давал информацию о ходе следствия по убийству Здановского, причём с такими подробностями, что контрразведчики обоснованно заподозрили его близкую связь с нашей следственной группой. Для выявления и обезвреживания осведомителя в Воронеж был направлен подполковник Департамента государственной безопасности Константин Николаевич Цапко.

В целях выполнения полученного задания он обратился к руководству Воронежского губернского департамента полиции с просьбой о временном переводе членов нашей следственной группы под своё «крыло». Его просьба была удовлетворена. Чурсин оказался прозорлив. Ни в какой нашей помощи в ДГБ действительно не нуждались. Им просто было нужно поместить нас под свой «колпак».

– Вне подозрений оказался только я, – сетовал Орлов. – Когда мне сообщили, что к нам затесался немецкий шпион, я поднял ДГБэшников на смех. Я стоял за вас грудью, ручался, что в нашей среде предателей нет, даже заключил с Цапко пари. И, как видишь, проиграл. Наверное, это первый случай в моей жизни, когда я так жестоко ошибся в людях.

– Значит, вы знали, что наш перевод на Большую Девицкую был связан с выявлением «крота», – пробормотал я.

– Да, знал, – кивнул наш шеф. – И, не скрою, мне стоило немалых усилий это скрывать.

Я хотел было поддеть его замечанием, что в отдельные моменты мне его поведение казалось странным, но, дабы не нарываться на справедливую иронию, решил этого не делать. Задним числом все умны.

За каждым из нас была установлена слежка, в результате которой и был вычислен Зильберман.

– На чём же он прокололся? – полюбопытствовал я. – Когда вы поняли, что «Источником» является он?

– На чём прокололся? – наморщил лоб Орлов. – Да понемногу на всём. В ДГБ работают хорошие психологи. Посмотришь ты куда-то в сторону – а они уже знают, что ты при этом подумал. Проанализировали его поведение, а затем засекли на контакте с фирмой «Зингер». Зильбермана подвела самоуверенность. Он нисколько не сомневался в крепости своих позиций. Он даже в мыслях не мог допустить, что его станут подозревать, почему и не особо таился. После гибели Багрова, через которого он передавал информацию в СД, германская резидентура вступила с ним в прямой контакт, ибо Засулич к тому моменту уже проштрафился. Но об этом позже. Связь их происходила следующим образом. Ему звонили на домашний телефон, сообщали условный сигнал, после чего он, улучив удобный момент, отправлялся на переговорный пункт и набирал номер российского представительства фирмы «Зингер», линия которой была защищена от нашей прослушки. Последний такой звонок он совершил в свой внеплановый выходной.

– Это который он получил за особые заслуги в допросе Рябушинского?

– Да. Кстати, Рябушинский ни в чём не виноват. Зильберману, чтобы подстраховаться, нужно было навести на кого-нибудь подозрение, и он выбрал этого старичка. Он забил его настолько, что тот уже готов был сознаться в чём угодно, даже в организации вселенского потопа. Я еле-еле его от него оттащил. Но вернёмся к телефонному звонку. Речь в том разговоре шла, разумеется, не о швейных машинках. Зильберману было поручено выведать точное местонахождение Троекурова. «Если вам это удастся, – сказали ему, – вас сразу же эвакуируют в Германию. Имейте в виду, дни России сочтены. А у нас для вас приготовлены поместье в Баварии и крупный банковский счёт, который позволит вам жить припеваючи до самой смерти». Арестовывать Зильбермана сей момент было неразумно. И Цапко решил провести хитроумную операцию, которая позволила бы убить сразу двух зайцев. Её суть заключалась в следующем: спровоцировать Зильбермана на убийство Троекурова и взять нашего героя с поличным. Поимка с поличным его сломает, заставит согласиться на все наши условия, и мы не только обеспечим дальнейшую безопасность Николая Дмитриевича, но и наладим канал дезинформации СД. Сначала мы хотели послать с Зильберманом Чурсина, но потом решили остановить выбор на тебе. Чурсин стал кое о чём догадываться. По нему это было заметно. И мы испугались, как бы он не сорвал нам операцию, ведь посвятить его во все детали мы тогда не могли. А ты ни о чём не подозревал. Всё прошло почти идеально, и наш герой благополучно попался в расставленный нами капкан. А капкан, согласись, был хитроумный, прямо хоть в учебник вставляй. Цапко дал вам задание сопроводить Троекурова к месту работы, и до особого распоряжения оставаться с ним. К вам тут же прикрепили двух спецагентов, в задачу которых входило создание нужной атмосферы к ключевому моменту плана. Ключевым моментом плана являлась доставка Троекурова на аэродром, а нужной атмосферой – беспокойство Зильбермана относительно своего будущего. Вот почему ребята и вели себя так угрожающе. Здесь был очень тонкий психологический расчёт. И он сработал. Вспомни последний эпизод. Зильберман увидел, что навязанные вам сопровождающие вышли помочь шофёру сменить колесо и оставили дверь фургона открытой. На самом деле прокол колеса был, конечно, липовый; в действительности с ним было всё в порядке. Наш герой тут же стал прокручивать ситуацию. Надежды на скорое переселение в Баварию, похоже, рушатся. Ведь Цапко чётко сказал, что в ближайшее время домой вы не вернётесь. О местонахождении Троекурова в «Зингер» не сообщишь: для этого нет никакой возможности. А там, глядишь, вас ещё и самих могут уничтожить. Что же делать?

– Признаться, мне тоже приходили в голову мысли, что нас могут убрать, – усмехнулся я.

– На этом всё и строилось, – пояснил Орлов. – Нужно было зародить в Зильбермане страх. Страх ослабляет рассудок и нередко толкает на опрометчивый шаг. Ребята молодцы. Свои роли сыграли отменно. Вернёшься в Воронеж – познакомлю. Кстати, они передавали тебе привет.

– Спасибо, – буркнул я.

– Зильберман повёл себя так, как мы и рассчитывали. Он вылез из фургона, увидел, что вокруг ни души, что рядом густой лес, и ему в голову пришла следующая мысль: пока эти болваны возятся с проколотым колесом и не обращают на него никакого внимания – убить Троекурова и скрыться. Резон налицо: спасаешь свою жизнь и содействуешь планам германской разведки, которая, безусловно, такую инициативу отметит. Единственное, в чём мы просчитались – это в том, на кого он сначала решит напасть. Мы полагали, что сначала он нападёт на Троекурова. А он, видишь, напал на тебя.

– И просчитался, – констатировал я. – А где Троекуров научился так драться?

Глаза моего шефа хитро сощурились.

– А это был не Троекуров.

– Не Троекуров? А кто? – ахнул я.

– Подстава. Сотрудник киевского управления ДГБ. Его фамилия тебе ни о чём не скажет. Он, правда, уже десять лет как в отставке, но форму, как видишь, не потерял. Если бы Зильберман первым напал на него, с тобой бы ничего не случилось. Наш «Троекуров» был начеку. Занеси Зильберман над ним руку – он бы скрутил его в два счёта. Тот даже и пикнуть бы не успел.

– Вот хитры, канальи! – воскликнул я. – Цапко действительно профессионал. Операция и впрямь для учебников.

– В ДГБ дураков не держат, – вскинул указательный палец Орлов. – Туда по знакомству не берут. Там критерии другие.

– Как же могло получиться, что Зильберман стал работать на немцев?

– В их агентской колоде он был давно. Его просто долго не использовали. А подсекли его на компромате. Как-то лет семь назад, будучи околоточным, он прикрыл одного вора. Тот взял богатую квартиру, Зильберман его вычислил, но за половину добычи согласился ходу уликам не давать. А спустя некоторое время к нему заявился германский агент и поставил ультиматум: либо даёшь подписку о сотрудничестве с нашей разведкой, либо сообщаем о твоём проколе руководству. Не исключено, что немцы тот квартирный налёт сами же и организовали, чтобы заиметь информатора в полиции; авось когда-нибудь и понадобится. Они дальновидные, и на такие штуки мастаки. Зильберман испугался, всё подписал. Семь лет его не трогали. Говорит, о расписке даже и думать забыл. И вот она всплыла. Произошло это на следующий день после убийства Здановского. Вечером позвонили в дом. На пороге Багров – и с улыбочкой: «Привет. Не соскучился? Значит, дело такое: либо снабжаешь нас информацией о ходе следствия, либо пошлём твою расписку в ДГБ». Что Зильберману оставалось делать? Из двух зол выбирают меньшее. Вот он и выбрал то, которое показалось ему менее опасным. Понадеялся на авось и просчитался. Сейчас он льёт слёзы, изливается в покаяниях. Мол, готов как угодно искупить свою вину. Он же понимает, что попал под расстрельную статью. Только не верю я в его раскаяние. Кто предал раз – предаст и во второй.

– А кто убил Засулича?

– Немцы. Это сделал их агент, который специально приезжал в Воронеж. Он же организовал и взрыв Масловской РЛС.

– Чтобы испытать новое оружие?

– Нет. Чтобы мы не засекли их самолёт. Тот самый, на котором был вывезен генератор. В суматохе, что творилась тогда после взрыва, на него никто и внимания не обратил. Прилетел, сел, обратно взлетел, и благополучно добрался до Берлина.

– Значит, генератор действительно вывезли, – озабоченно пробормотал я. – Значит, Цапко не блефовал.

– Нет, не блефовал, – вздохнул наш шеф.

– Получается, войны не избежать.

Орлов пожал плечами.

– Будем надеяться на лучшее. Тут, главное, иметь козырь. Если немцы узнают, что у нас есть, чем крыть, они вряд ли к нам сунутся. Но это дело Троекурова и ДГБ. Наша же с тобой задача – ловить жуликов. Так что выздоравливай и возвращайся к работе. Кстати, тебе присвоили внеочередное воинское звание.

– За что? – изумился я. – Я же ничего такого не сделал.

– Сделал, сделал, – потрепал меня по плечу наш шеф. – Ты содействовал обезвреживанию опасных преступников, сам того, порой, не осознавая. Тут одна ночь в квартире Здановского чего стоит.

И он поведал мне ещё ряд подробностей относительно находившихся в нашей разработке дел.

Хозяин «Ливадии» Юрченко оказался далеко не паинькой. Не зря он так нервничал во время нашего телефонного разговора. Его «Ливадию» никто не угонял. Он сам оставил ключи Багрову, чтобы тот, в случае необходимости, мог ею пользоваться. Оказывается, Юрченко тоже работал на немцев.

– Выдал, падла, все секреты нашей иранской базы, – стукнул кулаком по колену Орлов. – Её теперь хоть перестраивай.

Стали известны и некоторые сведения о директоре НИИ погодных явлений Побегайленко. Оказывается, Здановский продолжал работать над генератором с его ведома. Побегайленко снабжал его материалами, позволял пользоваться институтской лабораторной базой. О том, что Здановскому удалось-таки достичь своей цели, он был не осведомлён. Здановский от него это скрыл. Почему он так сделал? Наверное заподозрил, что Побегайленко собирается присвоить все лавры себе. А может и осознал, сколь смертоносным является изобретённое им оружие…

Я миновал Крещатик и вышел к Городскому театру. Мне хватило одного-единственного взгляда, чтобы понять, почему его причисляют к одному из лучших в Европе. В смысле архитектуры. Фасад действительно впечатлял. Настоящее произведение искусства. Жаль, что не удастся побывать на каком-нибудь спектакле. Было бы интересно взглянуть как там внутри.

Я зашёл в располагавшееся неподалёку кафе, пообедал, после чего продолжил знакомиться с киевскими достопримечательностями: Софийский и Михайловский соборы, Золотые ворота, Андреевский спуск, памятник Богдану Хмельницкому. Завершить же экскурсию по украинской столице я решил посещением святая-святых христианской Руси Киево-Печёрской лавры.

Не зря говорят, что это место обладает особой, свойственной только ему одному аурой. Вошёл – и словно переместился в далёкое прошлое, на несколько столетий назад. Здесь не чувствовалось городской суеты. Она не просто осталась за забором, она точно переместилась в другой мир. Здесь всё дышало древностью, здесь продолжала царить Киевская Русь.

А красотища! Величественные, словно былинные богатыри в сверкающих золотых шлемах, купола. Старинные узоры. Выразительные иконы. Это невозможно описать. Это нужно видеть. Это нужно прочувствовать.

Я восхищённо крутил головой по сторонам и мысленно перелистывал приходившие на ум страницы истории. Вот на этот камень, на котором сейчас стою я, наверное когда-то ступала нога Владимира Красно Солнышко. А на эту колокольню, возможно, поднимался сам Ярослав Мудрый.

Погода стала портиться. Набежавшие невесть откуда тучи заполонили всё небо. Поднялся сильный ветер. Стало темно. Я прошёл по длинной узкой галерее и очутился возле Дальних пещер. Мой взгляд упал на часы: стрелки показывали начало пятого. Я шагнул внутрь. Сзади забарабанил дождь. Вдали послышались раскаты грома.

Купив у торговавшей церковной утварью старушки свечу, я зажёг фитиль и принялся спускаться по ступенькам.

Народу в пещерах было негусто. Эхо разносило лишь несколько приглушённых голосов. Немного постояв, ожидая, пока мои глаза привыкнут к полумраку, я двинулся вперёд, с любопытством разглядывая покоящиеся в боковых углублениях мумии: Павел Послушливый, Григорий Чудотворец, Пимен Постник, Ефросинья Полоцкая. Если мне не изменяет память, где-то здесь находится и знаменитый Илья Муромец. В стремлении разыскать мощи великого русского богатыря, я стал углубляться всё дальше и дальше, пока не зашёл в тупик. А может они не здесь, а в Ближних пещерах?

Я обернулся. Свечи других посетителей мерцали далеко позади. Но только я вознамерился отправиться в обратный путь, как снаружи бабахнуло так, что своды пещер затряслись, как при апокалипсисе. Раскат грома был до того оглушителен, что мне почудилось, будто в мой череп вонзились чьи-то ногти.

«Вот это гроза!», – подумалось мне.

И тут со мной стало происходить нечто необъяснимое. Я как будто оглох и ослеп. Голова закружилась. Всё тело пронзила острая боль: меня точно разрывало на части. Глаза словно провалились внутрь. Желудок будто вывернуло наизнанку. Боль нарастала. Я, скорчившись, упал на землю. Подо мной словно образовалась вращающаяся воронка, которая принялась втягивать меня в себя. Я отчаянно упирался, но выбраться из неё так и не смог. Последнее, что я помню, это стрельнувшую по зрачкам ослепительную вспышку, после которой я точно провалился в бездну…