Текст книги "Тайна дальних пещер"

Глава вторая

Я шёл по мощёной булыжниками дороге вдоль трамвайных путей и с любопытством вертел головой по сторонам, время от времени отмахиваясь от дежуривших у обочины извозчиков.

– Куда везти, барин? Садитесь, довезу недорого.

Я, конечно, был не против, чтобы меня подвезли. Но чем расплачиваться? Ведь «николаевских» денег у меня не было. А те, что лежали в бумажнике, для этого вряд ли сгодятся.

Насчёт того, что я действительно оказался в прошлом, у меня уже не осталось никаких сомнений. Доказательства прибавлялись на каждом шагу. Во-первых, дорога. Как я уже сказал, она была вымощена булыжниками. Но когда я днём ехал в Лавру, её покрывал асфальт. Не было и тянувшихся по обе стороны высотных жилых домов. На их месте стояли двухэтажки. Вид у них был довольно ветхий. Не удивительно, что их вскоре пустят под снос.

– В Киев приезжает Государь Император! В Киев приезжает Государь Император!

Навстречу мне бежал мальчишка-газетчик.

– «Киевские ведомости» не желаете?

Я помотал головой и продемонстрировал имевшийся у меня номер. Мальчишка недовольно поморщился и помчался дальше.

Император приезжает двадцать девятого, то-есть, через пять дней. Если я до этого отсюда не выберусь, то, может быть, смогу воочию лицезреть последнего русского Царя. Видеть живым того, кто уже мёртв – в этом есть определённый, но трудноописуемый шарм.

Хм! А если я никогда отсюда не выберусь?

Я поймал себя на мысли, что отношусь к своему пребыванию в прошлом как к некой развлекательной поездке. Эдакий временной турист. Посмотрел как раньше жили – и полетел обратно. А ведь для того, чтобы отсюда вернуться, нужно по крайней мере знать, как сюда попал.

Впрочем, возможность возвращения в своё время меня в тот момент не особо заботила. Слишком уж завлекательным казалось это приключение. У меня захватывало дух, моё сердце теснили восторг и страх. Прямо как у ребёнка, взлетающего высоко на качелях. Переместиться на полвека назад! Фантастика! Оказывается, путешествия во времени возможны!

– Покорнейше прошу меня простить, – раздалось позади меня.

Я обернулся. Ко мне приближался запыхавшийся пожилой мужчина с узким, мумиеобразным лицом, в тёмно-малиновой фуражке, на околышке которой белела надпись «Рассыльный. Артель Хаминых». Его руки сжимали большой конверт.

– Вы не подскажете, как пройти на Львовскую?

Я помотал головой.

– Не знаю. Я не здешний.

Старик озабоченно сжал губы и бросился к идущей по другой стороне улицы даме.

– Покорнейше прошу меня простить…

Я с любопытством посмотрел ему вслед. Передо мной был представитель весьма развитого ранее бизнеса. До того, как телефоны вошли в широкий обиход, курьерские услуги были очень востребованы. Если вам требовалось срочно доставить кому-нибудь сообщение, передать какую-нибудь вещь или пригласить девушку на свидание, не попадаясь на глаза её родителей – задействуйте рассыльного. Найти его было несложно. Рассыльные, как правило, стояли на углах оживлённых улиц, возле гостиниц, банков, вокзалов, магазинов, и всегда были готовы выполнить ваше поручение.

Впереди показалось скопление обозов и пролёток, которые теснились возле небольшого каменного здания. Его назначение стало мне понятным после того, как, подойдя ближе, я увидел примыкавшие к нему чугунные раковины. К раковинам были подведены трубы, из которых лилась вода. Эту воду пили лошади. Водопойка! Ещё одна примета ушедшей в историю эпохи. Прообраз современных АЗС. Всякое транспортное средство нуждается в топливе, и у всякого оно своё: у автомобилей – бензин, у лошадей – вода и сено.

Извозчики кучковались чуть поодаль и оживлённо разговаривали друг с другом. Я прислушался. Темы были самые разные. Кто-то ругал полицейских, кто-то жаловался на хозяина, а кто-то хвастал силой своего коня.

– Ма-аро-о-ожин! Ма-аро-о-ожин!..

– Селё-ёдки гала-ански! Селё-ёдки гала-ански!..

– Точить ножи-ножницы! Точить ножи-ножницы!..

– Бри-итвы править! Бри-итвы править!..

Характер доносившихся спереди криков наводил на мысль, что я подхожу к рынку. И точно – за прутковым забором показались торговые ряды. Покупателей было немного. Облачённый в белый фартук дворник неспеша выметал мусор из дальнего угла. Очевидно, время приближалось к закрытию. Мне захотелось взглянуть на содержимое прилавков: чем там раньше торговали? Я миновал ворота и тут же был атакован всевозможными предложениями. Мне совали под нос часы, шали, ботинки, брюки, пальто, всякую хозяйственную дребедень. Заслон торговцев оказался столь плотным, что выбраться из него можно было только с помощью локтей. Грубить мне не хотелось, поэтому я решил пойти на хитрость. Я поднял свой пиджак, который держал в руках, и стал зычно верещать:

– А вот пиджак! Кому пиджак? Покупайте пиджак!

Вокруг меня моментально образовалось свободное пространство, и я, снова выйдя на улицу, продолжил движение вперёд.

Я шёл наугад, куда глядят глаза, как поступает всякий турист, желающий поподробнее изучить чужой для него город, но при этом старался следовать вдоль трамвайной линии, которая, по визуальному ощущению, вела к Крещатику.

Я не ошибся. Через некоторое время вдали показалось знакомое мне здание страхового общества «Россия».

На улице стало темнеть. Мои силы были на исходе, и романтическая составляющая моего настроения постепенно поглотилась горьким осознанием насущного. Я с горечью констатировал, что по сути ничем не отличаюсь от стоявших у дороги с протянутыми шапками нищих. Внешне я на них, правда, пока ничем не походил. Я был гладко выбрит, чист, прилично одет. Но сколь долго я смогу сохранять эту респектабельность в положении бездомного? Денег нет. Крыши над головой тоже. Ближайшее будущее облачено во мрак, в котором не просматривалось ни единого, даже самого маломальского проблеска.

Одолеваемый тягостными думами, я ступил на главную киевскую улицу. Она была узнаваема. Узнаваема, в смысле, на фоне того, что я видел утром. Если не принимать во внимание отсутствие нескольких ведомственных высоток, которые появились где-то в сороковых годах, то можно было уверенно заключить, что полувековой срок на Крещатике нисколько не отразился. Царская площадь, уже упоминавшееся мною страховое общество «Россия», кондитерская «Жорж», гостиница «Гранд-Отель», почтовая контора, телефонная станция словно переместились в прошлое вместе со мной. Разве только выглядели немного поновее.

Впрочем, стоп. Вру. Одно существенное различие всё же было. Я обнаружил его в тот момент, когда над самым моим ухом раздалось зычное «Тпру-у-у».

– Ваше благородье, повнимательнее бы надо, – миролюбиво окликнул меня управлявший экипажем извозчик.

Я в знак извинения приложил руку к груди.

На Крещатике образца шестидесятых существовало чёткое разделение на проезжую и пешеходную зоны. На Крещатике же образца одиннадцатого года такого разделения не было. Ходить можно было везде и всюду. Главное не зевать, чтобы не попасть под лошадь, как это едва не угораздило меня, или под трамвай, линия которого тянулась по самому центру. Что касается автомобилей, то их было очень мало. Те, что попались мне на глаза, – «Фиат», «Дион-Бутон», «Делоне-Бельвилль», – легко сосчитывались на пальцах одной руки.

Я присел на краешек стоявшей на пути скамейки и перевёл дух. Вокруг было шумно. Рабочее время подошло к концу, и вся жизненная активность постепенно перемещалась в места досуга – кофейни, клубы, рестораны. Их было великое множество. На каждом шагу висели пёстрые плакаты, на которых рекламировалось абсолютно всё, начиная от лекарств и кончая спиртными напитками. Был и другой вид рекламы – так называемые «гулялы». Я заприметил нескольких одетых в одинаковую форму стариков, – тоже, наверное, какая-то артель, – которые ходили взад-вперёд, держа в руках высокие бамбуковые рамы. На этих рамах колыхались полотна с афишами кинематографа, театра и цирка: «Сегодня все идите в цирк! Борцовский турнир!..», «Смотрите новую фильму…», «Только один спектакль! Трагедия в двух действиях!..».

Проходившая мимо публика смотрелась разношёрстно. Одежда давала полное представление о принадлежности её обладателя той или иной ступени табели о рангах. Вот, например, холёный франт в чёрной «визитке», в белоснежной, с накрахмаленными манжетами, рубашке, лаковых штиблетах и «котелке». Видно, что «голубых» кровей. Идёт степенно, не торопясь, с осознанием собственного достоинства. И пара под стать – привлекательная дамочка в расфуфыренном платье, в широкой, насыщенной цветами шляпке, в руках ридикюль. … Хм, первый раз вижу вживую ридикюль. У нас они уже давно вышли из употребления. До сего момента я лицезрел их только на картинках. … А вон тот веснушчатый субъект явно из «низов». Серые суконные, заправленные в кирзовые сапоги брюки, тёмная рубашка-косоворотка, надетый поверх неё жилет, на голове картуз. Рабочий. Идёт под руку с супругой. Та тоже одета небогато: скромное шерстяное платье, ситцевый платок, потёртые туфли. Пытаются демонстрировать невозмутимость, но в движениях всё равно проглядывает робость. Вон, буквально отшатнулись от идущего навстречу городового. «Франт» бы так не дёргался. Он, наверняка, заставил бы последнего уступить дорогу ему самому. А городовой прямо как с книжной иллюстрации. Серьёзен, сосредоточен. Белый китель, фуражка, начищенные до блеска сапоги, на портупее – шашка, окрещённая в народе «селёдкой». Бдительно смотрит по сторонам: не нарушается ли где порядок. Кучковавшиеся у фонаря гимназисты, заметив его, тут же стихают. Но когда он проходит мимо, демонстрируют ему в спину неприличный жест. … О, а вон и военная братия. Гвардейский офицер при полном параде. Бравый вид, широченные усы, аксельбанты. Прямо как с рекламирующего армейскую службу плаката. Посмотрел на мою макушку, брезгливо сжал губы. Что это ему во мне не понравилось? … А-а-а, на мне же нет головного убора! Его отсутствие в эти времена считалось признаком дурного тона.

Я, затаив дыхание, продолжал наблюдать за пересекавшими Крещатик прохожими. Передо мной словно мелькали кадры ожившей кинохроники. До чего же это занимательно, находиться в прошлом!

Однако, зрелище – зрелищем, но нельзя забывать и о насущном. Одними впечатлениями сыт не будешь. Да и о сне не мешает подумать. Приближается ночь. Что же делать? Может обратиться в полицию? И что я там скажу? Здрасьте, я ваш коллега из будущего, организуйте мне ужин и ночлег? О, они организуют! Причём мигом – комфортабельная психушка специально для перемещенцев во времени, палата со всеми удобствами, модная смирительная рубашка…

Что, уважаемый читатель, вам смешно? Что ж, посмейтесь себе на здоровье. А вот мне в тот момент было не до смеха. Чем темнее становилось на улице, тем всё более явственно я ощущал ужас своего положения. Восторг сошёл на нет; на его место заступила растерянность. М-да, в такие ситуации я ещё не попадал. Что же всё-таки предпринять?

Я поднялся с места и пошёл вперёд, в надежде, что спасительный вариант найдётся сам собой.

Крещатик бурлил. Народ предавался развлечениям. А на моей душе отчаянно скребли кошки. Я, извините за избитость фразы, был чужим на этом празднике жизни. Я не являлся его элементом, и присутствовал здесь, точно незваный гость, на которого всем наплевать.

В мои ноздри ударил аппетитный аромат колбасы. Мясная лавка. А что это рядом с ней? … Булочная. Об этом говорил висевший над входом золочёный крендель. Эх, сейчас бы какой-нибудь бутербродик! Да что бутерброд. Я бы не отказался даже от простого куска хлеба.

В желудке снова заиграли спазмы. Я отвернул голову и стал смотреть в другую сторону. Но это не помогло. Продуктовые лавки, как назло, располагались одна за другой. Их сверкавшие сытостью витрины словно в насмешку лезли мне в глаза и заставляли мучиться всё больше и больше.

Буфет. Снаружи висит меню. Ну-ка, ну-ка, чем там кормили в одиннадцатом году? И почём? … Салат – 10 копеек! Всего десять! В наше время о таких ценах можно только мечтать.

Навстречу неторопливо вышагивало благородное семейство. Мать, отец, двое детей – брат и сестра. Девочка сосала леденец, мальчик кусал посыпанный маком бублик. Поймав мой голодный взгляд, он отшатнулся от меня, как от чумного. Я быстро прошёл вперёд. Не хватало ещё перед ребёнком позориться.

Меня обогнали двое студентов. Киевский университет. На это указывали надписи их форменных фуражек. Обсуждают что-то политическое, что-то про кадетов и социалистов, и при этом поглощают запечённые в тесте сосиски.

Да что ж это за издевательство!

Впереди замелькала разноцветная палитра огней. Оперный театр! До чего же красив! Его красота видна и днём, но в вечернем свете она особенно восхитительна! Столь шикарному зрелищу позавидовал бы, наверное, даже Париж.

Я подошёл ближе. Скопление конных экипажей, несколько автомобилей. … Хм, а у шофёров-то видок! Короткие пальто, жёлтые краги, высокие ботинки, клетчатые кепки. Крутившаяся вокруг машин детвора глазела на них, точно на богов.

Пышные дамские туалеты, строгие фраки, лакейские ливреи. … Боже, до чего у этих лакеев важный вид! Важнее, чем у самих господ.

Подходить слишком близко к театру, наверное, не стоит. Зачем обращать на себя внимание? Проследую-ка я дальше. … О, что-то знакомое. Александровская гимназия. Видел её утром, помню. Только она была окрашена в другой цвет. И это здание помню. … Педагогический музей? Нет, в моё время в нём располагается что-то другое. По-моему, какое-то административное ведомство. … А вот и кафе, в котором я сегодня обедал. Его не узнать. Выглядит гораздо наряднее. И называется по-иному – «Франсуа». Утром на нём висела более скромная вывеска – «Ромашка». … Нет, на кафе лучше не смотреть. При воспоминании об обеде снова начинает заявлять о себе желудок.

Что же мне делать? Где бы добыть себе хоть немного еды? … Ладно, продолжим идти вперёд. Авось что да попадётся. Что это за улица? Владимирская. Что ж, прогуляемся по Владимирской. Посмотрим, что на ней есть ещё…

Но ни на Владимирской, ни на примыкавшей к ней Фундуклеевской я так и не нашёл какой-нибудь подсказки для решения свалившихся на меня проблем.

Чем дальше я удалялся от центра, тем менее чинной становилась обстановка. Начиналась слобода. Зашарпанность, покошенность, грязь. Со стороны послышался шум. Я свернул на пересекавший дорогу проулок и очутился возле какого-то захудалого трактира. Представшее моим глазам зрелище выглядело мерзко: скопище полузверей. Все без головных уборов, половина – босые или в опорках. Хоровод пьяных голосов, ругань, звон стаканов. Играла гармошка, гремели похабные песни, в воздухе носился винный угар. Полная свобода нравов!

Я перешёл через дорогу, намереваясь обойти этот притон стороной, но тут меня окликнули:

– Эй, служивый! Развлечься не желаешь? Есть свободные номера.

Я ничего не ответил и постарался побыстрее раствориться в спустившейся на землю темноте.

Эх, знать бы мне тогда, какую недобрую службу сослужит мне вскоре эта забегаловка!..

Усталость и голод уже буквально валили меня с ног. Мне хотелось только одного – забыться. Бухнуться в каком-нибудь укромном местечке, где меня бы никто не видел, и погрузиться в безмятежное царство сна.

В тусклом свете газового фонаря проявилась грязная вывеска: «Приют для бездомных». Я оживился. Моё сердце учащённо забилось. Вот он – вариант. Я же говорил, что его найду. И вот я его разыскал. Вариант, конечно, не ахти. Ночевать в подобном заведении – унизительно. Но обстоятельства другого выбора не оставляли.

Ладно, одна ночь ничего не значит. Главное – заиметь крышу над головой. А чтобы унять бурно протестововавшую гордость, будем считать, что я прохожу курсы повышения квалификации. Сотрудник криминальной полиции должен иметь самое полное представление о местах обитания своих потенциальных «клиентов». Вот и начнём их изучать.

Я подошёл к входу. Дверь оказалась заперта. Я постучал. Мне никто не открыл. Я постучал громче. Внутри как будто всё вымерло. Но я не сдавался и барабанил до тех пор, пока из-за двери не донёсся угодливый возглас:

– Сейчас, сейчас. Уже отпираю.

Я отступил на шаг. В проёме обозначилась щель. Моим глазам предстал сухощавый старик в ободранной телогрейке. Изнутри дохнуло смесью пота и нечистот. Смотритель ночлежки вгляделся в моё лицо, после чего угодливости на его физиономии как ни бывало. Очевидно, я оказался совсем не тем, кого он ожидал.

– Чего надо?

– Переночевать, – выдавил я.

Его глаза пытливо скользнули по моей одежде.

– А с чего это тебе в ночлежке-то ночевать? Судя по наряду, ты, вроде, как из благородных.

– Обстоятельства.

– Обстоятельства? – хитро сощурился старик. – Что же у тебя за обстоятельства?

– Обворовали, – нашёлся я. – В поезде. Приехал без копейки в кармане. Завтра дам телеграмму родственникам, чтобы выслали денег. Но ночь-то провести где-то надо. Не на улице же спать.

– Как же ты дашь телеграмму без денег?

– Что-нибудь придумаю. Пусти, в долгу не останусь, завтра отблагодарю.

– И охота тебе такой вонью дышать? – проворчал мой собеседник. – По мне, так лучше уж на улице. Тут посвежее, да и не холодно, вроде. Сам-то откуда?

– Из Москвы, – ответил я.

Почему я назвал Москву? Не хотел попасться на вранье. Я не знал, ходили ли в те времена сюда прямые поезда из Воронежа. А вот из Москвы они наверняка курсировали.

– Хм, не близко, – покачал головой смотритель. – А к нам-то чего приехал?

– По служебным делам.

– Ну и шёл бы к месту назначения. Авось там где-нибудь и пристроят.

– Там закрыто, – пояснил я. – Рабочий день давно закончен.

Старик снова оглядел мою форму и вздохнул.

– Ох-ох-ох. Бывают в жизни огорчения.

– Бывают, – согласился я.

– Документы есть?

– Есть.

Я расправил пиджак, чтобы вытащить из внутреннего кармана удостоверение и паспорт, но тут меня словно прожгло. Они же образца шестидесятых годов! Их нельзя показывать!

– То-есть, были. Их тоже в поезде спёрли.

Лицо старика посуровело.

– Без документов не имею права.

– Но бродяг-то вы без них пускаете! – горестно воскликнул я.

– Кто тебе это сказал? – парировал старик. – Есть у них документы. Кроме того, я их всех знаю. Они сюда каждый день приходят. А тебя вижу впервые. Может ты из этих, из «бомбистов».

– Пустите меня, пожалуйста, – дрогнул я.

– Не имею права, – рявкнул смотритель. – Есть строгое указание – без документов никого не пускать.

Он шагнул назад, давая понять, что ставит в нашем разговоре точку.

– Иди отсюда подобру-поздорову, пока я полицию не вызвал.

Дверь ночлежки с шумом захлопнулась. Я в изнеможении опустился на землю.

Глава третья

Утро следующего дня я встретил у забора, под прикрытием придорожных кустов, в компании свернувшейся калачиком бездомной дворняжки.

Над горизонтом возвышался раскалённый край поднимавшегося в небо солнца. Сквозь кусты проглядывал махавший вдали метлой дворник. Где-то кричали петухи. Приближался стук тележки: какая-то дородная тётка в сером халате и белом платке везла бидон. Очевидно, это была молочница.

Я зевнул, потянулся и поднялся на ноги. Собака дёрнулась и тревожно посмотрела на меня.

– Спи, спи, – пробормотал я.

Успокоенная миролюбивым тоном моего голоса дворняжка снова положила голову на лапы.

Я озабоченно ощупал выросшую на лице щетину (м-да, потихоньку начинаю напоминать бомжа!), тщательно стряхнул с одежды налипшую грязь и отправился в обратный путь по вчерашнему маршруту.

Миновав убогую слободку, я вышел на Фундуклеевскую, затем прошёл по Владимирской и, дойдя до театра, свернул на Крещатик. Здесь уже вовсю кипели уборочные работы. Многочисленный отряд дворников выметал мусор, собирал издержки конного транспорта и поливал улицу водой из шлангов.

Сзади загремел трамвай. Конечной точкой маршрута значилась Лавра. То, что мне и надо. В салоне никого не было. Даже кондуктора. Очевидно, вагон шёл из депо.

Эх, была – не была! Высадят – так высадят. Хоть немного, да проеду.

Я вскочил на подножку и, держась за поручень, переместился в самый конец, где уселся на последнее сиденье. Вагоновожатый через зеркало покосился на меня. Я вжал голову в плечи, ожидая, что с секунды на секунду последует требование оплатить проезд. Но вагоновожатый ничего не сказал. Он иронично сморщил нос, поджал губы и снова сосредоточил внимание на дороге.

Если вас, уважаемый читатель, интересует, какого оно ездить в трамвае тех лет, то, смею вас уверить, удовольствие это небольшое. Треск и дребезжание вагона были неимоверными. Разговаривать с кем-либо в пути было невозможно: всё равно ничего не услышишь. Как я потом узнал, причина столь немилосердного грохота заключалась в несовершенстве трамвайных путей. Рельсы не имели желобков для реборд колёс. Шпалы отсутствовали. Межпутье замещалось булыжником вровень с головкой рельса. Отсюда и тряска. От поездки в таком трамвае могла с непривычки разболеться голова. Внешне же он вполне походил на современный: красный низ, белый верх, лакированная внутренняя отделка и, конечно, обилие всякой рекламы: «Пейте коньяк «Одесский», «Принимайте пилюли «Ара», «Мойтесь мылом Брокара №711», и так далее, и тому подобное.

Когда трамвай достиг конечного пункта, я посчитал себя обязанным подойти к вагоновожатому и выразить ему свою благодарность.

– Спасибо вам огромное! – приложив руку к сердцу, воскликнул я. – Мне действительно нечем вам заплатить. Такие обстоятельства.

Вагоновожатый ничего не ответил и только махнул рукой, как бы говоря: «Да ладно…».

Ворота Лавры были ещё на замке, но открыться, судя по всему, должны были совсем скоро. На это указывала собравшаяся возле них толпа. Народ явился к заутреней. Я пристроился рядом с прихожанами и тут же стал ловить на себе косые взгляды. Я явно был чужим в этом давно сформировавшемся богачтущем кругу. Царивший в нём гул немного стих. Голоса стали приглушёнными. До меня донеслось слово «жандарм». Неужели люди приняли меня за агента политического сыска? Но что их навело на такую мысль? Уж не моя ли одежда? На неё и вчера таращились. Разве она похожа на форму жандарма?

Позднее я узнал, что это действительно было так. Похожей, правда, являлась лишь цветовая гамма. Но для простонародья, не разбиравшегося в тонкостях служебных знаков отличия, этого было вполне достаточно. Раз синий, значит филёр.

Нервируемый проявляемой ко мне антипатией, я отошёл в сторонку и притулился возле ограды, повернувшись ко всем спиной. Так прошло минут десять. Всё это время я ощущал себя выставленным в зоопарке хищником.

Наконец мои мучения закончились. Забил церковный колокол. Подошедший к воротам монах снял замок, и толпа, забыв про меня, ринулась внутрь. Дождавшись, когда она рассеется, я миновал границу святой обители и, распираемый волнением, направился к Дальним пещерам.

Вернусь или не вернусь?

У пещер было пусто. На входе отсутствовала даже торговавшая церковной утварью монашка. Её рабочий день, видимо, ещё не начался. Я спустился по крутой каменной лестнице и вдохнул уже знакомую мне застоявшуюся прохладу. Вокруг царил полумрак. Мерцавшие на стенах свечи темноту не рассеивали, и мне пришлось выдернуть одну из них, чтобы было, чем освещать себе путь. Я устремился вперёд. Достигнув тупика, я встал у стены и принялся тщательно вспоминать, что я делал здесь накануне.

Значит так, сначала я прикоснулся к стене рукой. Вот только куда именно? Куда-то вот сюда. Точное место не помню. Потрогаю-ка я её всю. А вдруг это имеет значение? … Так, потрогал. Что дальше? Дальше я посмотрел по сторонам, понял, что нахожусь в каменном мешке, и развернулся, намереваясь проследовать к выходу. Где же я стоял? Где-то примерно здесь. Но где точно? А вдруг это тоже имеет значение? Потопчусь-ка я в радиусе метра, чтобы попасть в эту точку наверняка. … Так, сделано. Что было потом? А потом снаружи что-то шарахнуло, и меня начало колбасить. Но сейчас ничего такого нет. А может так и должно быть? Может болезненным является только путь в прошлое, а обратное перемещение происходит тихо?

Я закрыл глаза, постоял так несколько минут, и снова разомкнул веки, пытаясь усмотреть в окружавшей меня обстановке какие-нибудь изменения. Таковых не наблюдалось. Но возвращение домой было столь желанным, что мне начало казаться, будто они присутствуют.

Я бросился к выходу, взбежал по лестнице наверх и выскочил наружу. У пещер никого не было. Как же мне определить, где я сейчас нахожусь?

Стоп. Как же я мог об этом забыть?!

Я прислонил руку к левой стороне груди – тишина. Прислонил к правой – стучит. Моё сердце по-прежнему находилось справа. Значит, я никуда не переместился. Значит, я остался в прошлом. … А может это ни о чём не говорит? Может зеркальная трансформация организма при перемещении во времени происходит только один раз и является необратимой?

Я решил пройти к собору, где проходило утреннее богослужение, чтобы посмотреть на собравшихся там людей. Но едва я туда заглянул, как теплившийся во мне огонёк надежды тут же погас. Среди молившихся находились те, кого я видел у ворот.

А может все манипуляции следовало проделать в обратном порядке? То-бишь, сначала потоптаться, и только после этого прислониться к стене.

Я снова спустился в Дальние пещеры, но эксперимент не сработал.

Что я делаю не так? Чего мне не хватает? … Стоп. Гроза! Ведь вчера бушевала страшная гроза. А может она и есть всему виной?

Я, конечно, не физик, и мои познания в этой области соотносимы с уровнем гимназии, но даже со столь дилетантских позиций отчётливо просматривалась возможная причинно-следственная связь. Предшественником моего перемещения во времени был страшный удар грома. А что такое гром? Это звуковой отголосок мощного электрического разряда, зрительным отображением которого является молния. Разряд, значит, шарахнул, оказал какое-то воздействие на электромагнитные поля, и это привело к открытию временного портала, в который меня и угораздило попасть.

Я посмотрел на небо. Оно сияло чистейшей синевой. Ухудшением погоды и не пахло.

Ничего, подождём. Грозы случаются регулярно. Рано или поздно она грянет. Главное – не терять надежду.

Я встряхнулся, глубоко вдохнул и решительно направился к воротам. Путешествие в прошлое продолжается. Будем приспосабливаться к реалиям. Задача номер один – добыть денег на еду.

Переступив границу святой обители, я направился к выстроившемуся невдалеке ряду калек. Мой интерес к ним был не случаен. Информацией, которая мне в тот момент требовалась, обычно владеет именно подобная публика. К кому бы обратиться? Мой выбор пал на стоявшего с краю одноногого, давно не стриженного и не бритого старца. Почему именно на него? Потому, что по сравнению с остальными в его глазах было больше интеллекта и человечности.

– Доброго утречка! – подойдя к нему, приветливо воскликнул я.

– И вам того же, благородный господин! – ответствовал он и тут же протянул сложенную лодочкой ладонь. – Подай на пропитание инвалиду. Не дай умереть голодной смертью участнику Цусимской битвы.

– Ох, отец, – горестно вздохнул я, – мне бы сейчас самому не умереть голодной смертью.

На лице старика проявилось недоверие. Заметив это, я пояснил:

– Ты на мою одежду не смотри. Она не моя. Это мне один офицер пожертвовал, чтобы я наготой не сверкал. Я обычный трудяга. Попал, понимаешь, в переплёт…

И я поведал калеке уже обкатанную накануне историю про ограбление в поезде.

– Ты не подскажешь, где тут можно заработать на кусок хлеба? – резюмировал я. – Родственникам уже обо всём известно. Выручат. Но деньги от них придут только через несколько дней. Наша почта, сам знаешь, неповоротливая. Но без еды-то нельзя. Жрать-то что-то надо.

– Найти работу не трудно, коли захочешь, – уклончиво ответил старик. – Походи, посмотри, авось где и пристроишься.

– Да нет. Тут, понимаешь, какая штука, – понизил голос я. – Надо, чтобы документы не спрашивали. Их вместе с деньгами спёрли.

– Это сложнее, – вздохнул мой собеседник. – Но такие места, наверное, тоже есть. Походи, поищи.

– А ведь ты их знаешь, – сощурил глаза я.

– С чего ты взял?

– По лицу вижу.

– А что в моём лице?

– Да на нём, как в книге, всё написано. Папаша, будь милосерден, сориентируй.

– Ишь ты, милосерден! – хмыкнул калека. – Ко мне бы к самому кто был милосерден. Какой мне резон тебе это говорить? И почему я тебе должен помогать?

– А какой мне резон давать тебе милостыню? – парировал я.

– Так кабы ты дал, так и другой был бы разговор.

– Да я бы дал, кабы было что дать, – подстроился под его говор я. – А что дать, коль сам с голодухи помираешь? Поможешь – отблагодарю. Приду сюда и отблагодарю. Ты, небось, здесь каждый день промышляешь.

– А мне больше идти некуда, – проворчал старик. – Меня нигде не ждут. Как под пушки японские себя в пятом подставлять – так нужен был. А как остался без ноги – так живи, как хошь.

Мой собеседник пристально вгляделся в меня, немного помолчал, пошамкал губами, а затем произнёс:

– Ладно, подскажу я тебе один адресок. Даже к человеку нужному подведу. Но коли не отблагодаришь – на том свете на вид поставят, что обманул калеку беспомощного. Значит так, пойдёшь на Владимирскую, найдёшь там похоронную контору. Это рядом с Софийским собором, где памятник Богдану Хмельницкому.

– Знаю, знаю, – кивнул я. – Был там вчера.

– В конторе спросишь Григория Божкова. Передашь ему привет от Рубахина Ивана. Это я. Скажешь, что прошу тебе помочь. Обрисуешь ему свою беду. Скорее всего, он определит тебя в горюны.

– Горюны? – переспросил я. – А кто это такие?

Брови старика удивлённо подпрыгнули.

– Ты не знаешь, кто такие горюны?

– Я ведь не здешний.

– А в ваших местах, что, не хоронят?

И тут меня осенило: горюны – от слова горевать.

– Это плакальщики, что ли?

– Ну, типа того…

Так, уважаемый читатель, я столкнулся с ещё одним родом занятий, который в наше с вами время себя уже полностью изжил. Не будучи уверенным, что термин «горюны» вам знаком, я позволю себе раскрыть его несколько подробнее. Впрочем, если среди вас есть те, для кого это не является «белым пятном», можете не тратить время зря и смело пропускать следующий абзац.

Итак, горюны. Горюны состояли при похоронных конторах, но штатными их сотрудниками не являлись. Говоря современным языком, они работали на подряде и набирались от случая к случаю, по мере необходимости, от похорон к похоронам. Основную их массу составляли живущие разовыми заработками пьяницы и бродяги. Но и приличные люди попадались среди них тоже. В функции горюнов входило следующее: шествовать с траурным видом в похоронной процессии, снимать с колесницы гроб, а также нести его к могиле, если родные покойного не предпочтут это сделать сами. Платили горюнам немного, но на сытный обед в дешёвой забегаловке их гонорара вполне хватало. А если родственники усопшего расщедрятся на чаевые, то оставалось ещё и на «десерт».