Текст книги "Общага-на-Крови"

– Так как же ты отпер замок? Чего молчишь?

Отличник совсем не был готов к такому вопросу. Придумать или соврать что-нибудь он, смятённый, уже не мог, но и втягивать Игоря тоже было нельзя.

– Украл он его, товарищ следователь! – победно сказала комендантша. – Как я объясняла вам, так и украл.

Отличник молчал, не опровергая.

– Так и записываю, – подвёл итог следователь. Он записал и продолжил: – А замок куда дел?

– Бросил на матрас, – безразлично сознался Отличник.

– Там, на чердаке, старый матрас валяется, прожжённый, – пояснил Ринат. – На нём я и нашёл замок. Не врёт.

– Почему, когда слезал с крыши обратно, люк-то не запер?

– Забыл, – сказал Отличник.

Следователь хмыкнул, записывая.

– А чего делал на крыше? Зачем полез туда?

– Просто так, – пожал плечами Отличник. – Ничего не делал.

– Не могу понять его!.. – щёлкнув языком, искренне призналась комендантша.

– Онанизмом занимался, – уверенно сказал Ринат.

Все, включая следователя, ухмыльнулись.

Жуткая злоба смыла страх в Отличнике.

– Они пьянствовали ночью в комнате, – добавил Ринат. – Двести двенадцатая и двести четырнадцатая – вместе.

– Пьяный был, что ли? – словно подсказывая, спросил следователь, видно, сжалившись над Отличником. – Ну чего тебя понесло туда?

– Охота было, – сквозь зубы сказал Отличник.

– Да всё понятно, – встряла комендантша. – Вы записывайте, товарищ следователь. Я их всех прекрасно знаю. В двести двенадцатой две ихние девки живут – Леушина и Караванова, а в двести четырнадцатой, вместе с этим, два парня – Симаков, пьяница, и Каминский. Они, значит, напились и… э-э… совокупляться начали, а его выгнали. Ему бы в холле подождать или на балконе, а он, дурак, на крышу попёрся.

– Ладно, записал, – согласился следователь. – Ну и что там было на пьянке?

– Известно что, у них всегда одно и то же, – ответила комендантша.

– Ничего не было… – бессильно сказал Отличник.

– Ты мне зубы не заговаривай! – перебила его комендантша. – Знаю я, как у вас ничего не бывает! Вы, товарищ следователь, обратите внимание, что в его комнате постоянно пьянки и дебоши. Они небось и довели ту девчонку до самоубийства – мыслимое ли дело-то жить в таких условиях! И, заметьте, с ней не разговаривали, хотя живут рядом, – значит, невзлюбили за что-то и выживали. Вот и выжили, сволочи! Сперва довели до психоза, а потом этот ей и крышу открыл: мол, скатертью дорога!.. Да он, может, сам и спихнул её, от них всего ожидать можно! Вы за них возьмитесь, товарищ следователь, они её довели, причём специально, рассчитали всё, это точно, и никто больше не виноват!..

Отличник обомлел. Он обвёл глазами лица находившихся в комнате – тупые внимательные лица – и вдруг понял, что дикий бред, рождённый страхом Ботвы за своего мужа, осядет в голове следователя прочнее, чем все его, Отличника, истины. Следователь и сам хочет верить в то, что кто-то из-за зависти к четырёхместной комнате на одного мог затравить девочку. А то, что кто-то из-за стыда может отказаться от жизни на земле, ему не понять никогда.

– Да вы с ума сошли, что ли?!.. – закричал Отличник. – Да сравните, как жила она, и как остальные! Почему она так жила? Потому что Ринат Ботов устроил ей это и в оплату пользовался ею! Я вчера видел, как он ломился сюда, а она его не пускала! Это он её довел! После всего, что он с ней сделал, ей жить стыдно было!

Ринат, скрестив руки на груди, пренебрежительно улыбнулся.

– Не ори!.. – завизжала комендантша. – Заткнись, сопляк!.. Да он со злобы поклёп наводит, товарищ следователь! Он же сейчас скажет, что это Ринат её столкнул, что я столкнула, что вы!.. Не было у Рината никакой связи! Сама я её пустила, потому что жалела! А эти суки иззавидовались и травили!..

– Хватит базара! – рявкнул следователь. – Разорались как… – Он споткнулся, растеряв мысли, и громче, чем прежде, добавил: – Ей ведь и восемнадцати не было! Развращение малолетних – это статья! Молчать! – Он хлопнул ладонью по бумагам, увидев, что комендантша снова подалась вперёд и открыла рот. – Вижу я, что каша у вас тут порядочная заварена!.. – Он потёр лоб. – Ладно, разберёмся… Никто не виноват – значит, нет состава преступления, а если кто виновен – понесёт наказание. Это всем ясно?

Комендантша, побагровев, сопела. Ринат улыбался. Гапонов ковырял ногти. Отличник опустил голову и закрыл глаза.

– Буду всех вызывать повестками, – предупредил следователь. – Иди распишись, как там тебя…

Трясясь от недавнего напряжения, Отличник вернулся в свою комнату и застал там одну только Нелли. Он сел за стол, налил себе холодного чая и, внутренне кипя, начал пересказывать ей всю свою историю. Но к концу рассказа ярость его утихла, и он завершил в спокойной и горькой злобе. Нелли молчала, то ли слушая его, то ли нет, и только прикуривала сигарету от сигареты.

– Не мучайся, Отличник, – наконец сказала она. – Мы здесь всё равно живые… А ей там уже хорошо.

– Где это – там? – ухмыльнулся Отличник.

– Ты не веришь, что после смерти будет что-то ещё?

– Не верю.

– И ты не веришь в бога?

– Нет, – мрачно и твёрдо сказал Отличник.

– Почему? – как-то странно улыбнулась Нелли.

– Потому что сам бы я никогда не выдумал бога, если бы решил объяснить этот мир.

– Ты атеист, – с опаской сказала Нелли. – Но атеизм не попытка достичь истины, а способ примирить себя с неспособностью её постигнуть. Я так думаю, что он – просто усталость человечества. Не надо, мол, ни награды, ни кары – дайте исчезнуть, оставьте в покое…

– Я не устал, – возразил Отличник. – Просто бог – не моя истина.

– Значит, тебя гордыня заела. Ты сам себе хочешь быть богом. Из таких, как ты, выходят фашисты. Надо смирить гордыню.

Отличнику совсем не хотелось говорить на эту тему. Эта тема казалась ему сейчас вообще неуместной. Но он был зол, и злость подзуживала отвечать.

– Пусть сначала бог свою гордыню смирит. А то он господин, а я – раб. Нечестно. Я живу, стараюсь, как лучше, а он меня потом судит и карает. Кара – это насилие. Истина несовместима с насилием. И если бог – истина, значит, его нет. Ведь бога без справедливости не бывает. Вот если бы после смерти он всех поголовно отправлял в рай…

– Такой бог никому не был бы нужен, – закончила Нелли.

– Дело вкуса, – пожал плечами Отличник.

– А может, он специально посылает нам сомнения, чтобы мы через сомнения, через страдания пришли к нему?

– Зачем? – хмыкнул Отличник. – Он – высшее существо. Он всемогущ. Он и так в единый миг может сделать всех людей верующими. А страдания, Нелли, даже духовные, ведь не ведут к вере. И вообще, если в бога верят, чтобы выпросить у него чего-нибудь, то это не вера, а бессилие. А я понимаю так, что вера должна идти от силы. Ну, когда у тебя всё есть, и ты видишь, что в сумме это рождает новое качество мира – присутствие в нём бога.

– А если бог просто так хочет? – с каким-то внутренним ослеплением, словно перед вспышкой бешенства, настойчиво добивалась своего Нелли. – Понимаешь: хочет, и всё!

– Он не может хотеть! Он – высшее существо! У него нет желаний! – заводился вместе с Нелли Отличник. – У него есть воля, и по этой воле устроен весь мир! Малейшие движение его воли – и мир изменяется в единый миг! Желания не успевают даже возникнуть! Если его воля требует, чтобы мы верили в него, то мы должны рождаться с инстинктом веры. У высшего существа не может быть цели! Он не может желать, чтобы мы верили в него через страдания! Страдания долги, а воля исполняется моментально. И чего, наконец, ему надо больше: веры или страдания? Если страдания – то это не бог, бога нет.

– Но это всё логика, Отличник. – Нелли дрожащими пальцами порвала сигарету. – А если он познаётся только верой?

– Это, Неля, знаешь, последний аргумент, – устало сказал Отличник, – который нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

– Но ведь есть же что-то, кроме законов природы, что управляет нашей жизнью… Что заставляет нас искать совершенно бесполезную и даже губительную истину… – тихо сказала Нелли.

Такие слова надо было говорить с отчаянием, и Отличник испугался, когда вместо отчаяния уловил в интонациях Нелли какое-то бесовское, злорадное торжество.

– Вот ты мне доказывал, что бога нет, а доказал совсем другое.

– Что я доказал? – угрюмо спросил Отличник.

– То, что бог – не высшее существо.

– Какой же он тогда, бог?

– А вот такой… У бога четыре свойства: он есть истина, он создал всё, его воля моментально исполняется, он подвержен желаниям. Но ведь желание может пойти вразрез со всеми другими свойствами. Как прыжок с крыши идёт вразрез со всеми свойствами человеческой биологии. И кто же способен прыгать с крыши? Высшее существо, закон природы? Какая же модель бога будет непротиворечива нашему миру?

Нелли глядела на Отличника жутко потемневшими глазами, и холод пополз у Отличника по позвонкам. Он почувствовал, что после комендантши попал из огня да в полымя.

– Только человек, человек мог сделать всё это… – Нелли, не отводя взгляда, широко махнула сигаретой. – Вроде как писатель, который пишет роман, а мы все – его персонажи… Но ведь мы, Отличник, падаем с крыш по-настоящему, и наша кровь на асфальте – это не чернила…

– Ну, ладно, Нелечка, верь в такого бога… – трезвея от страха перед ней, пробормотал Отличник.

– А ты пробовал писать серьёзные романы?

– Только серьёзные стихи, – попытался отшутиться Отличник.

– Поверить в такого бога – значит, поверить в человека, – ничего не замечая, продолжала Нелли. – Если я поверю в такого бога-писателя, то в чём будет заключаться моя вера? Ему же не надо от меня смирения, поста, целомудрия, а то его роман станет скучным. А чтобы написать хороший роман, надо жить в нём. Значит, посланец этого бога есть среди нас…

Отличник молчал, смятённый. Нелли была уже в том состоянии, в каком у фанатиков вскрываются стигматы. Длинные ногти Нелли дёргали пуговицы блузки. Отличник с ужасом глядел на них, понимая, что сейчас должно последовать. «Господи!.. – с отчаянием истово помолился он. – Если ты сейчас пишешь меня, останови её скорее!..»

И тут в дверь постучали. Немудрёный способ окончить тяжёлую сцену. Способ, типичный для общаги. Типично общажная история, как сказал Игорь.

В комнату вошла Надя Новиченко.

– Слушай, Неля, – с ходу начала она. – Там у нас сидит ваш Симаков уже третий час. Притащил с собой водку и пьёт. Невозможно выгнать! Сходи к нам, что ли, ты ведь умеешь…

Надя осеклась, поняв, что зашла не вовремя. Отличник перевёл взгляд на Нелли. Та опустила голову и закрыла лицо руками.

– Я сейчас приду, Надя, – сказал Отличник. – Я уведу его.

Надя некоторое время постояла молча.

– Психи вы все, – сказала она, развернулась и вышла.

Отличник встал и подошёл к Нелли. Он понял, что Нелли плачет.

– У тебя что, никто раньше не умирал? – присев перед ней на корточки, тихо спросил Отличник. – Ни бабушки, ни дедушки?

Нелли отрицательно помотала головой.

– Успокойся, – попросил Отличник. – Это перенапряжение, это надрыв… Пройдёт… Я тебя люблю…

Нелли подняла лицо и отвела волосы от мокрых глаз. Распухшими губами она ещё попыталась улыбнуться.

– Ты всё равно будешь моим, – сказала она. – Серафимчик…

Отличник вежливо постучал в комнату, где засел Ванька.

– Занято! – как в сортире, заорал Ванька через дверь.

Отличник вошёл. Ванька сидел в комнате один, за столом, с бутылкой водки и стаканом.

– Удар ниже пояса!.. – обомлев при виде Отличника, сказал Ванька. – Ладно, разберусь с этими прошмандовками… Ну, садись.

Отличник сел за стол рядом с Ванькой.

– Пойдём домой, – попросил он.

– Мой дом – общага, – резонно возразил пьяный Ванька.

– Не ёрничай. Пойдём. А то они комендантше накапают.

– Фигня война, лишь бы не убили, – озорно ответил Ванька.

– Ну чего тебе сдалась эта комната?

– Чистенько тут, – Ванька ковырнул скатерть жёлтым ногтем.

Отличник молчал, не зная, что предпринять. Ванька закурил.

– Ты им все занавески продымишь… – безнадёжно сказал Отличник, и Ванька тотчас старательно выпустил струю дыма в занавеску.

– А где ты водку взял? – Отличник посмотрел на пустую бутылку.

– Сами они и дали денег. А я слетал. Мне не в лом.

– Допил, и пойдём. Чего даром сидеть?

– А я не даром, – тут же возразил Ванька. – Я за водкой бегал, пили вместе, да потом чмондел тут два часа, развлекал Савцову с Новиченко. Я честно заработал часик одиночества.

– Я всё равно тут сидеть буду, и не получится одиночества.

– А с тобой, харя, и так одиноко. Как со своей тенью.

– Правда, с трезвой тенью.

– Нет. С тенью хорошего-хорошего человека, каким я мог стать, но не стал.

– Вы мне всё твердите, что я чистенький и хороший, – желчно сказал Отличник, – а всё для того, чтобы подсластить мне. Чтобы я от вас отстал. Что-то мне не кажется, будто тебя совесть мучает. Скорее наоборот – тебе ещё глубже в грязь залезть хочется.

– Нет-нет, отец! – Ванька притворно замахал руками. – Не говори так! Ты похож на обычного умного человека, когда так говоришь! Если уж ты взялся за роль русского инока, то не отступай от текста!

– Ни за какую роль я не брался! – с досадой сказал Отличник. – Я взялся только тебя отсюда вытащить, и всё.

– Я всё равно не пойду. Мне… там страшно.

– Почему? – удивился Отличник.

– Там много смерти, – рассудительно сказал Ванька.

Отличник словно бы снова увидел девочку, лежащую в луже крови под жёлтой стеной, и снова ощутил нарастающее отчаяние.

– Всюду смерть, – тяжело сказал он.

– А меня она со всех сторон обложила.

В глазах Ваньки, устремлённых на Отличника, было жёсткое, беспощадное ожидание, когда же он, Отличник, наконец поймёт.

– Ванька, у нас в комнате нет демонов или духов, – так же жёстко ответил Отличник. – Она умерла, спрыгнула с крыши и умерла. И всё. Больше ничего нет. Даже её.

Ванька молчал, роясь в бороде.

– У Нелли только что чуть не случилась истерика, – помолчав, продолжил Отличник. – Лёля ото всех заперлась. Игорь куда-то убежал. Хоть ты-то приди. Ты же человек сильный.

– Сильный, аж в жопе мыльный, – ответил Ванька и отвернулся.

– Тогда я пошёл, – вдруг сказал Отличник. – Я не скорая.

– Постой! – Ванька ухватил его за рукав. – Нет, не уходи! Мне уже и здесь страшно!

Отличник остался сидеть.

– Дай денег на па́зырь, – предложил Ванька. – Тогда пойду.

– Не дам, – утомлённо ответил Отличник. – Разве я тебе хоть раз давал? Зачем тогда просишь? Тебе вообще пора завязывать, Ванька. У тебя запой. Ты уже весь опаршивел от пьянки. Когда ты бельё в последний раз менял? От тебя несёт, как от козла.

– Молоком? – с надеждой спросил Ванька.

– А сегодня тебе ещё надо протрезветь, – не обратив внимания, добавил Отличник. – В семь часов студсовет. Не явишься же ты туда пьяный!

– Да хрен с ним! – отмахнулся Ванька. – Скажи, отец: я ещё хороший?

– Когда не пьёшь, – не желая миловать, сказал Отличник.

– Ну, прости меня, отец. Не могу я. Душа горит. Вот девчонка спрыгнула, и думаешь: ведь она мне никто. А-а, плевать, переживу, мол. Одной раной на душе больше, и ладно. Всё кажется, что ещё много душевных ран вытерпишь, а вдруг оглянешься и видишь, что на душе-то уже места живого нет.

– А что делать-то, Ванька? – с прорвавшимся отчаянием спросил Отличник. – Что делать? Пить, что ли, да?

– А я другой анестезии не знаю. Я помереть боюсь очень.

– Кто тебя заставляет помирать? Живи.

– Я тебе расскажу, харя… – помолчав, решил Ванька. – Разбередила меня эта дура… Помнишь, я осенью ездил домой?

– Помню. На похороны друга.

Ванька почесал бровь, перевернул стакан вверх донышком и его горлом стал прокручивать на скатерти вмятины-круги.

– Он умер от лейкемии. Я служил вместе с ним. В автобате. Однажды нас, восьмерых водил, гоняли на полигон за какими-то приборами. Там и облучились. Доза, говорят, охренительная. Из нас восьмерых двое уже померли, двое – по больницам…

– А остальные? – тихо спросил Отличник.

– Остальные – ничего… – Ванька пожал плечами. – Но я знаю, что потом всё равно достанет. Через год, ну, через два… Я после похорон лёг на обследование, потом звоню в онкологию, представляюсь своим отцом, как, говорю, там?.. – Ванька помедлил. – Пока нормально, говорят. Я спрашиваю: а когда? Ответили, что не телефонный разговор. Вот такая ерунда, харя.

Отличник долго молчал.

– Всё равно, – упрямо сказал он. – Всё равно, Ванька, надо жить. Дверь туда всегда, для всех, в любой миг открыта. Надо иметь силы проходить мимо открытой двери.

– Да ведь я живу! – весело возразил Ванька. – Знаешь, какое счастье! Руки, ноги, голова – всё так замечательно! – Ванька пошевелил плечами и головой, точно примеривал обнову. – Солнце видеть замечательно, порежешься – кровь течёт красная, замечательно! Жрать вкусно замечательно, трахаться замечательно, даже поссать вволю, когда долго терпел, замечательно! Я ведь живу, харя! Зачем вы все меня хороните: спился, спился… Да ни хера подобного! От радости я пью, потому что каждый день – праздник! Вы говорите, что это прожигание жизни, но как выразить-то ещё, что делать?

– Ну… – подумав, нерешительно начал Отличник. – Ты же знаешь, что я говорю, если о таких вещах берусь рассуждать… А ты этого не любишь…

– С чего ты взял, что не люблю? – удивился Ванька.

– Кажется, – неловко пояснил Отличник.

– Дурак ты. Наоборот, очень люблю. Только мне что, волоса на жопе от этого вырвать, что ли? А то, что выспренно у тебя выходит, – так это не постыдно, не смешно. Просто веры в человеке много. Сомневаться ты ещё не научился. Хотя, по правде говоря, больно уж прекраснодушны все твои бредни о даре в человеке. Всё в твоём «даре» так ладненько, так красивенько, так чистенько. Как в тебе. А мне бы говнеца побольше, тогда бы я поверил.

– Ну, если ты спрашиваешь, то я бы сказал так, – ободрился Отличник. – Надо жить, чтобы в твоей жизни истина была.

– А как? Чего делать? Творить?

– Конечно, и творчество… – кивнул Отличник. – Но не только. Дар – это не только творчество, но и любовь, познание, добро…

– А я, может, с этой точки зрения, богаче вас всех живу, – усмехнулся Ванька. – У меня одна только Лёлька чего стоит. Ну а творчество… Что поделать, если бог обделил…

– Зачем ты так говоришь? – спросил Отличник. – Мне ведь и Лёля, и Игорь рассказывали… Ты же врёшь, и в первую очередь – себе.

Ванька помолчал, ёрзая на стуле.

– Я, харя, наверное, очень талантливый человек, – нелогично заметил он. – Я ведь музыку хорошо понимаю, сам играю, стихи пишу… То есть раньше писал. Хорошие стихи. А из-за этого облучения всё бросил. Ни к чему.

– Почему это? Боишься не успеть? Так ведь это глупо, Ванька.

– Нет, тут дело не в боязни не успеть. Просто, харя, талант – это всегда больше, чем один талант. Это ещё и какое-то вечное напоминание себе о своей смерти. Без этого таланта не бывает. А у меня, как я узнал про облучение, отсохло это напоминание и от таланта ничего не осталось. Потому и пью, что тоска.

– Опять ты врёшь, Ванька, – устало сказал Отличник. – Как начинаешь про себя говорить, так и врёшь. Почему это ни у кого в такой ситуации ничего не отсыхает, а у тебя отсохло? Не хочешь – не говори, сам разговор затеял, а враньё твое мне ни к чему.

Ванька достал мятую сигарету, расправил её и закурил.

– Видишь ли, отец, – начал он. – Я не могу принять твоего «дара», потому что это слишком много для одного человека. Человек – скотина мелкая, в него всё сразу не влезет. Для меня в себе главное – творчество, а на всё остальное я положил. Я бы творчеству в жертву всё, что угодно, принёс – ничего не жалко. Тем более что и нет ничего. И Космосу важно только творчество, а всё остальное – пофиг. И у Космоса, и у человека самая важная работа – созидание. У человека нет никакого иного созидания, кроме творчества. Дома ты строишь или каналы копаешь – это фигня, всё развалится через тысячу лет и будет пустыня. А вот дух человеческий собою увеличивать – это уже стихия. Творчество – оно не арифметическая, а геометрическая прогрессия. Ты не одну частичку к сумме прошлого добавляешь, а всю сумму на себя умножаешь. От этого дух человеческий на целую степень возрастает. Поэтому в творчестве каждый человек соразмерен с космическими масштабами и одной с Космосом истиной пронзён. Творчество – это инстинкт истины в человеке. Общей, вселенской истины созидания. Только я вот чего боюсь, харя. Ну, начну я сочинять. А как сочиню я чего-нибудь хорошее, так вся моя важность для Космоса кончится и меня на свалку. Когда знаешь, как это случится, сильно страшно становится. А я жить хочу, отец, хочу быть на Земле. Но опять же бес-то искушает, поэтому и напиться надо. Пьяным ничего не сделаешь, это точно. Я уже пробовал.

– Ты же говорил, что тебе ради творчества жизни не жалко…

– Вот ты, харя, ночью мимо кладбища ходил? – разозлившись, спросил Ванька и бросил на стол потухшую сигарету.

– Ходил.

– Почему?

– Дорога вела.

– А на могилке посидеть не тянуло?

– Не тянуло.

– А что так?

– Страшно.

– Вот и мне умереть страшно. Жить хочется, но жизни не жалко, а умирать очень страшно. Жизнь – фарс, но смерть-то ведь не фарс. К тому же тут ещё одна закавыка есть. Ну, сочиню я, потом заболею, а вдруг выяснится, что я дерьмо сочинил?

– Если дерьмо, то не заболеешь. Потенциал-то не израсходуешь.

– Нет, для Космоса это будет зашибись, а для меня и людей – дерьмо? Ну, для меня-то ладно. Если я это пойму, то и не доделаю до конца, брошу. А если все люди скажут, что это дерьмо?

– Если никто не оценит? Ну и что, Ванька. Для себя делаешь.

– Не-ет, харя. Для себя – это когда ты себя уважаешь. А меня в жизни уже столько раз с говном смешивали, что я себя уважать не могу. Я только человечество уважать могу. Я не могу писать на необитаемом острове. Мне нужно, чтобы меня слышали.

– Боишься, что не услышат, и поэтому молчишь?

– Ну-ну, прикалывайся. – Ванька вздохнул и подобрал брошенную сигарету. – Есть у меня ещё одна мысль, почему я умру, если сочиню чего-нибудь… Это уже общаги касается. Лжи тут нет, но ведь и правды сказать здесь не дадут. А творчество – это истина, значит, правда. Общага – как женщина: за ложь мстит, а правды не переносит. Подумай о той дуре, которая сегодня спрыгнула, – её же общага столкнула. Она не терпит, если чего делают честно. Я на все сто уверен, что если начну чего сочинять, так меня отсюда и выпрут. А я без общаги жить не могу. Я так уж сформировался: детство – в коммуналке, это общага, и армия – тоже общага. Выгонят отсюда – я помыкаюсь чуток и вены себе перережу. Поэтому и нельзя мне здесь творить. А как с желанием бороться? Тоска, как по родине тоска. Дай денег на па́зырь, отец.

– Не разжалобишь, Ванька, – ответил Отличник. – Не дам. Явишься на студсовет пьяным – и выселят. Сам же этого не хочешь.

– Не хочу, – покорно согласился Ванька.

– Тогда пойдём.

– Ладно, – помолчав, согласился Ванька. – Уломал… Только, отец, ты не говори никому про облучение, – вдруг попросил он и с досадой добавил: – Зря я тебе растрепал!..

Отличник, вконец измученный событиями сегодняшнего дня, вернулся в двести четырнадцатую и сразу свалился спать. Вечером его растормошил Игорь.

– Отличник, подъём, – говорил он. – Пора на студсовет.

Ванька, который тоже отсыпался, пока спал Отличник, сидел на своей койке, обхватив голову руками.

– Бли-ин… – стонал он. – Башка трещи-ит… Не пойду я никуда, Игорёха… Ну их всех в жопу…

Ванькина физиономия с похмелья была колбасного цвета, с мутной радужностью под глазами.

– Не раскисай, Иван, – одёрнул его Игорь. – Терпи. Отличник, умойся, причешись и беги в читалку нам места занимать.

Отличник поплёлся умываться. Он нисколько не отдохнул во время сна и встал совершенно разбитым. Прежняя тоска сдавила его душу, и какая-то тупая боль не давала глубоко вздохнуть.

Спускаясь по лестнице, Отличник столкнулся с комендантшей.

– А-а, вот и ты, голубчик, – удовлетворённо сказала она, словно и не было их гнусного утреннего столкновения. – Ну-ка, пойдём ко мне, поговорить надо.

Она привела Отличника в свой кабинет, села за стол и упёрлась в Отличника подчёркнуто-жалостливым взглядом.

– Ну, скажи мне вот так, по-честному, один на один, – предложила Ботова, – что там было у моего мужа с той девочкой?

– Что утром говорил, то и было, – стоя, глухо ответил Отличник.

– Будто она его любовницей была? – саркастически спросила комендантша. – Да с чего ты взял?

Отличник понял, что может сорваться, и попытался взять себя в руки. Негоже было ссориться с комендантшей перед студсоветом.

– Расскажи подробнее, – настаивала Ботова.

– Не хочу, – угрюмо сказал Отличник.

– Что значит «не хочу»? Ты же взрослый человек, не в детском саду. Дело серьёзное, человека ведь убили.

– Не убивал её никто, – сказал Отличник, злясь, что его всё равно вынуждают говорить о том, о чём он не хочет.

– Ты же сам следователю сказал, что мой муж её убил.

– Довёл до самоубийства, – устало поправил Отличник.

– Так как довёл-то? Расскажи, что ты видел вчера. Он, значит, вчера её довёл, и ты – свидетель. Нельзя о таких вещах молчать. Каждый должен помогать следствию, или ты за границей живёшь?

– Вам же, наверное, Ринат сам всё рассказал.

– Конечно, – с достоинством согласилась Ботва. – Он же мне муж всё-таки. Но другое дело, что ты там с пьяных шар увидел.

– Я не пью.

– Мне-то уж не ври, – добродушно попросила Ботова. – Я же вас всех знаю. И с кем ты живёшь, знаю. Вчера ведь вы пили.

Отличник ничего не стал возражать.

– И с чего это я, интересно знать, буду селить в общежитие любовниц своего мужа? – тоном выше и гораздо язвительнее спросила Ботова. – Ты уже сам запутался в своём вранье, мой милый.

– А чего же тут объяснять?.. – Стоило Отличнику произнести это, как ненависть, бешеное и отвратительное желание поглумиться над Ботвой он уже почти не мог сдерживать. – Вы меня не спрашивайте, Ольга Васильевна. Вам же самой неприятно будет.

– Ничего, я потерплю, – покровительственно заверила она. – Мне до правды докопаться хочется.

– Да вашу правду вся общага знает, – сорвался Отличник, и блаженство истины прокатилось по его позвоночнику, будто он сорвался с крыши и летит вниз, а пока летит, может кричать, что хочет, ничего не боясь. – Вы, Ольга Васильевна, Ринату ребёнка родили, чтобы женить его на себе. У его сестры муж – проректор, он назначил вас комендантом и комнату дал. Вы сами во всём потакали Ринату, потому что боитесь, что он вас с ребёнком бросит и выгонит из общаги. Что же тут особенно тайного? Это все знают.

Лицо Ботвы пошло багровыми пятнами, и она вдруг заплакала. Отличник смотрел на неё с омерзением.

– Вы всё узнали? – осведомился он. – Я могу идти?

– Нет, постой, – шмыгнув носом, сказала Ботова. – В общем, так. Тебя мы сегодня выселяем из общежития.

– Почему?!. – потрясённо спросил Отличник.

– Как почему? – буднично пояснила Ботова, утираясь. – Ты же ключ украл, люк на крышу открыл, вот она и спрыгнула…

– Была бы крыша заперта, так она с балкона бы сбросилась…

– Не знаю, откуда она бы сбросилась, но мы тебя выселяем, – как о чём-то окончательно решённом и неинтересном сказала комендантша. – Я вот о чём с тобой поговорить хотела… Ты ведь хорошо учишься и дальше учиться собираешься, да? Вот и давай договоримся с глазу на глаз. Выселить-то тебя мне придётся, деваться некуда, но на будущий год тебя снова поселю, а до конца сессии не трону – живи нелегально, если… Если, когда тебя вызовет следователь, ты будешь молчать, что та девчонка была любовницей Рината и что ты вчера видел, как Ринат к ней ломился…

«Вот чего ей надо было», – понял Отличник, и ему вдруг стало жалко Ботву. Собачью жизнь она вела: муж – подонок, на шее – сын, жилья и денег нет, собою уродина. Кому она нужна? Кому нужна эта дура, не понимающая, что никаких вызовов к следователю не будет, что не будет никаких разбирательств, уголовных дел, допросов. Дура, не понимающая, что девочка умерла, день кончился, кровь смыли водой из шланга, крышу заперли, а следователь ушёл – и всё, конец. Больше ничего не будет.

Но как ему, Отличнику, по-умному выйти из положения? Сказать «ладно»? Но это всё равно что обещать больше не летать над городом на метле. Сказать «нет»? Чтобы следователь никогда уже не нашёл опасного свидетеля Отличника, изгнанного из общаги и сгинувшего неизвестно где? Так ведь следователь сподобится прийти сюда только тогда, когда ещё кто-нибудь шагнёт с крыши в пустоту. А что же делать?

– Выселяйте меня, Ольга Васильевна, – сказал Отличник.

«Ну и к чему это? – опустошённо подумал он. – Ботва всё равно не поймёт, что ей и Ринату ничего не грозит. А меня всё равно выселят, ведь Ботва посчитает мои слова за отказ покрывать её мужа. А общага всё равно подумает, что комендантша купила меня, потому что я всё равно не пойду в милицию писать заявление на Рината… К чему я делаю выбор, если всё равно?»

В коридоре перед читалкой стояли курильщики, среди которых были Игорь и Ванька. Из-за угла вывернул Гапонов.

– Ян, скоро начнётся?.. – сразу раздались вопросы.

– Соро, соро, – не глядя, отвечал Гапонов и пробирался сквозь толпу к Игорю и Ваньке. Подойдя вплотную, он негромко сказал: – Отодём в соронку, Симаков.

Мающийся с похмелья Ванька блёкло взглянул на Гапонова и сделал несколько шагов вглубь коридорчика. Игорь нехотя отклеился от стены и перешёл туда же.

– Кажеса, я зал одного Симакова, – заметил Гапонов, засунул руки в карманы и стал покачиваться с носков на пятки.

– Говори, чего надо, – страдальчески велел Ванька.

Гапонов усмехнулся и пожал плечами.

– Значит, так, Симаков. Понишь, чего ты мне чера сазал?

– Я много чего сказал… Хорошего и разного.

– Ты сазал, что ментам меня заложишь за Караванову, понишь?

– Ну, помню, и что?

– А то, что ты мудозвон и ни хера тебе не обломиса.

– И всё? – удивился Ванька. – Ты мне хотел сообщить только это?

Гапонов разозлился.

– Значит, так, – повторил он. – Ротив меня у тебя никаких доказатесв нету, это ты мне насвистел. Фата изнасилования не было. Пусь Караванова попробует накатать телегу – ни хрена ей не доказать. И ты – не сидетель, потому что не было тебя в конате у Бумагина. Ты в это время на улице стёкла пометал, бака Юка это потверждает. Ты пол меня, Симаков? – Гапонов улыбнулся и пренебрежительно добавил: – Так что за всяких лядей я отвечать не собираюсь.

Потом раздался тугой звук, Гапонова развернуло лицом к толпе и согнуло пополам. Игорь, глядя на него, медленно опустил сжатый кулак. Все разговоры среди курильщиков вмиг оборвались. Гапонов долго стоял согнувшись, словно его рвало. Потом, не разгибаясь, он повернул лицо, осторожно потрогал скулу, покачал головой и выпрямился, глядя на кончики пальцев. Пальцы были жёлтыми от табака.

– Ну, лано, – не глядя на Игоря, сказал Гапонов. – Я запонил, падла.

Уставившись в пустоту, он двинулся на курильщиков, которые сразу раздвинулись перед ним. В дверях читалки Гапонов помедлил и через плечо объявил: