Текст книги "Юрий Всеволодович"

Год 1211
Владимир

Победа над Рязанью ещё больше укрепила авторитет Всеволода Юрьевича и упрочила его положение старшего во всём разветвлённом семействе Рюриковичей. Даже Мстислав Удатной хотя и удержал за собой Новгород, но согласился признать себя «младше» Всеволода, который обращался к нему как к «сыну» (а не как к «брату» и даже не как к «сыну и брату»).

Вражда с Мстиславом дала повод искать мир с владимирским «самодержцем» самому непримиримому из его врагов – Всеволоду Чермному, старшему в клане князей Ольговичей. Черниговский князь тоже готов был признать старейшинство своего тёзки (что вполне соответствовало действительному его положению в княжеской иерархии). Но из этого признания он рассчитывал извлечь для себя вполне ощутимые выгоды. Тем более что дела его к тому времени стали идти неважно. Так, ещё в 1207 году он потерял Киев.

Всеволод Чермный решился на шаг весьма неординарный, свидетельствующий о его недюжинной дипломатической изворотливости. Он предложил союз Всеволоду Владимирскому. Для этого черниговский князь обратился за посредничеством к киевскому митрополиту греку Матфею. В конце 1210 года тот прибыл во Владимир. Здесь приезд его был расценен как признание Ольговичами поражения в так и не начавшейся войне.

Того же лета, – записывал суздальский летописец, – прислали с мольбою к великому князю Всеволоду митрополита Матфея Всеволод Чермный и все Ольговичи, прося мира и во всём покоряющеся. Великий же князь, видя покоренье их к себе, не помянул злобы их, целовал к ним крест…

(27. Стб. 435)

Мир со Всеволодом Великим немедленно принёс его черниговскому тёзке вполне ощутимые плоды. В том же 1210-м или следующем, 1211 году Всеволод Черниговский вернул себе Киев, в очередной раз изгнав оттуда Рюрика Ростиславича, и остальные князья вынуждены были признать это как свершившийся факт.

Скрепить мир между двумя Всеволодами должен был новый династический брак, заключённый весной 1211 года.

Из Лаврентьевской летописи

Великий князь Всеволод женил сына своего Георгия на Всеволожне, [дочери] киевского князя. И венчан был в Святой Богородице во Владимире епископом Иоанном, и были тут великий князь Всеволод, и все благородные дети его, и все вельможи, и была радость великая во Владимире граде.

(27. Стб. 435)

Точная дата венчания приведена в Московском летописном своде конца XV века:

Привёл князь великий за сына своего за Георгия невесту из Киева, дочь Всеволода Святославича. И венчались у Святой Богородицы соборной во Владимире 10 апреля.

(40. С. 108)

Был ли этот брак для Юрия первым или вторым, с уверенностью сказать нельзя (выше мы осторожно предположили, что вторым). Но на этот раз князь обрёл ту единственную, с которой сможет прожить всю жизнь, до конца своих дней. Имя жены Юрия – Агафья – известно нам из летописного рассказа о взятии Владимира татарами 7 февраля 1238 года. Как и другие владимирские княгини и боярыни, Агафья Всеволодовна примет в этот день мученическую смерть в подожжённом татарами Успенском соборе… Но пока до этого было ещё очень и очень далеко, и молодые были по-настоящему счастливы.

В этом браке появятся на свет (или скажем так: выживут, ибо выживали в те времена далеко не все из новорожденных) по меньшей мере пятеро детей: трое сыновей и две дочери.

* * *

Ещё одно событие этого года имело не менее судьбоносное значение для Юрия Всеволодовича.

Вскоре после его женитьбы князь Всеволод Юрьевич решил объявить сыновьям свою последнюю волю. По меркам того далёкого века возраст Всеволода вполне можно было назвать преклонным: ему исполнилось 56 лет. «Того же лета князь великий Всеволод Юрьевич начал изнемогать», – прибавляет позднейший московский книжник (33. С. 63).

Однако собрать всех сыновей князю не удалось. Вот что рассказывает об этом летописец.

Из Московского летописного свода конца XV века

В том же году послал великий князь Всеволод за сыном своим Константином в Ростов, давая ему после своей смерти Владимир, а Ростов Юрию давая. Тот же не поехал к отцу своему во Владимир, желая взять Владимир к Ростову. Он же (Всеволод. – А. К.) послал за ним вторично, призывая его к себе; и снова тот не поехал к отцу своему, но хотел Владимир к Ростову. Князь же великий Всеволод созвал всех бояр своих из городов и из волостей, епископа Иоанна, и игуменов, и священников, и купцов, и дворян, и всех людей, и дал сыну своему Юрию Владимир после себя, и привёл всех к кресту, и целовали все люди [крест] на Юрии; приказал же ему и братию свою.

Константин же услышал про то и разгневался на братьев своих, а более же всего – на Георгия.

(40. С. 108)

Такое исключительное по представительству собрание во Владимире историки оценивали по-разному. Одни видели в нём «нечто вроде земского собора» (130. С. 52), другие – вече, но не рядовое, а «общеволостное», или «общеземское», которое и могло принимать судьбоносные решения относительно замещения княжеского престола (144. С. 693–694; 98. С. 53–54). Но, судя по всему, Всеволод Юрьевич нуждался лишь в одобрении принятого им решения (принятого, может быть, после совета с боярами, но едва ли со «всей землёй»); для него было важно лишь то, что «вся земля» целовала при нём крест его второму сыну. Всеволод имел опыт нарушения подобного крестоцелования: когда его отец Юрий привёл своих подданных к крестному целованию своим меньшим сыновьям – ему, Всеволоду, и его брату Михаилу, оно было с лёгкостью забыто, и князем стал старший из братьев, Андрей Боголюбский. Стремясь не допустить такого развития событий, Всеволод и проводил крестное целование с особой торжественностью, собрав «всю землю» и надеясь, что в этом случае нарушить клятву будет не так просто. Но, как оказалось, он ошибался…

Примечательно, что в Лаврентьевской летописи (вобравшей в себя позднейший ростовский свод князя Константина Всеволодовича и его сыновей) обо всей этой истории с завещанием и ссорой отца с сыном нет ни слова. В Летописце же Переяславля Суздальского (отразившем свод князя Ярослава Всеволодовича) рассказывается о том, что Всеволод Юрьевич тогда же озаботился и судьбой прочих своих сыновей. Здесь же приведено и предсмертное наставление отца сыновьям, отсутствующее в других летописях:

…Тогда же, при животе своём, раздал [Всеволод] волости детям своим: старшему Константину – Ростов, а потом Юрию – Владимир, а Ярославу – Переяславль, Владимиру – Юрьев, а младших, Святослава и Иоанна, отдал Юрию на руки, так сказав: «Ты им будь вместо отца и имей их так же, как я имел их. И не можете воевать друг с другом, но если на вас поднимется кто из других князей, то вы все, соединившись, будете против них. И будет вам Господь помощник и Святая Богородица и молитва деда вашего Георгия и прадеда Владимира (Мономаха. – А. К.), и потом и я благословляю вас».

(45. С. 129)

Вполне возможно, что предлогом, позволившим Константину не явиться к отцу, стал пожар, случившийся в Ростове спустя месяц с небольшим после женитьбы Юрия, 15 мая того же 1211 года. Тогда загорелся весь город; одних церквей сгорело пятнадцать, «и много зла створилось», – свидетельствует летописец (27. Стб. 435–436).

Но главной причиной ссоры было, конечно, не это. Как оказалось, отец и сын по-разному представляли себе будущее Владимиро-Суздальской Руси. Решение Всеволода было вынужденным. Оно означало фактическое разделение княжества после его смерти. Но поступить по-другому Всеволод был уже не в силах. Наделить сыновей княжескими столами за пределами Владимиро-Суздальской Руси у него не получилось: и Галич, и Новгород, и Рязань, и даже Южный Переяславль ускользнули из-под его власти. Оставлять же сыновей ни с чем, полностью в воле старшего брата, тоже казалось ему плохим решением – оно неизбежно вело либо к братоубийственной войне, либо к изгнанию младших сыновей за пределы княжества. И тот и другой сценарий были хорошо знакомы Всеволоду Юрьевичу (некогда он сам вместе с братьями был изгнан за пределы Руси Андреем Боголюбским и несколько лет провёл в изгнании); повторения этого для собственных сыновей Всеволод, конечно же, не хотел. Другое дело, что после его смерти случится как раз то, чего он боялся и чего так старательно избегал: в княжестве разразится жестокая война между его сыновьями. Так, к несчастью, почти всегда бывает в истории: благие намерения приводят к удручающим результатам. Желая в равной степени удовлетворить обоих старших сыновей, Всеволод Юрьевич лишь усилил вражду и ненависть между ними.

Что же касается Константина, то он не собирался отказываться от Ростова, который начал при нём возвращать свою былую славу и вновь превращаться в культурную и политическую столицу Северо-Восточной Руси. Константин предполагал сохранить единство княжества – разумеется, оставляя его в собственных руках. Причём поначалу он видел именно «старейший» Ростов главным, стольным городом всего княжества: хотел «взяти Володимер к Ростову», а не наоборот (что дважды подчеркнул летописец).

Всеволод отверг притязания старшего сына. Шаг, на который он решился, дался ему, вероятно, очень нелегко. Константин был лишён старейшинства в братии. Таковым, по воле Всеволода, становился его следующий сын, Юрий.

Это был поворотный момент в биографии князя Юрия Всеволодовича. Теперь он должен был стать после смерти отца великим князем Владимирским – причём в нарушение обычая, в нарушение привычного порядка старейшинства братьев.

Константин узнал об отцовской воле в Ростове. Открыто противиться отцу он не мог, а потому и гнев его был направлен по большей части против отцовских «думцев» – бояр, а также против братьев, и в первую очередь против Юрия. Потому ли, что тот согласился с отцовским решением? Или же Константин подозревал, что Юрий подучил отца передать ему Ростов, а затем и Владимир? Летописец нашёл удивительно точные слова для того, чтобы выразить гнев Константина:

…Константин же… воздвиже брови собе со гневом на братию свою, паче же на Георгия.

(40. С. 108)

Ощущение тревоги и неотвратимости грядущих бедствий охватило тогда людей. Поздний московский летописец так выразил всеобщее настроение:

И много волнение и смущение бысть о сем, и многи людие сюду и сюду отъезжаху, мятущееся.

(33. С. 64)

Год 1212
Владимир. – Река Ишня. – Владимир

Съезд во Владимире стал последним событием в жизни князя Всеволода Юрьевича. По словам летописца, он ушёл из жизни «тихо и безмолвно» (27. С. 437).

Удивительно, но точная дата его смерти по-разному приведена в разных летописях.

Наиболее надёжное свидетельство о кончине и погребении великого князя содержится в Московском летописном своде конца XV века. Напомню, что в этом памятнике отразилось летописание Всеволодова сына Юрия, а ведь именно Юрий оказался ближе других к отцу в последние дни и месяцы его жизни, и именно ему выпало провожать отца в последний путь. Сведения, приводимые здесь, отличаются точными хронологическими ориентирами:

В лето 6720 (1212). Преставился благоверный и христолюбивый великий князь Всеволод, нареченный в святом крещении Дмитрий, сын великого князя Георгия, внук Владимира Мономаха, апреля в 15 день, когда заканчивают литургию, в воскресенье. Наутро же в понедельник сыновья его, Юрий, Владимир, Святослав, Иоанн, и епископ Иоанн, и весь чин священнический, и все люди, отпев над ним обычные песнопения, положили его в церкви Пресвятой Богородицы во Владимире…

(40. С. 109)

При кончине великого князя отсутствовали его третий сын Ярослав – видимо, успевший приехать во Владимир из Переяславля лишь на следующий день[23]23
  Автор Летописца Переяславля Суздальского, напротив, называет Ярослава среди сыновей, присутствующих при погребении отца (45. С. 129).


[Закрыть], и старший Константин – оставшийся в Ростове. Наверное, поэтому в Лаврентьевской летописи (отразившей летописание Константина Всеволодовича) и Летописце Переяславля Суздальского (отразившем летописание Ярослава Всеволодовича) дата смерти владимирского «самодержца» приведена иначе: «месяца апреля в 13 день, на память святаго Мартина, папы Римскаго», – в Лаврентьевской (27. Стб. 436), или «месяца априля в 16 день» – в Летописце Переяславля Суздальского (45. С. 129). В несохранившейся Троицкой летописи (и сохранившейся Симеоновской) значилась ещё одна дата: «месяца априля в 18 день» (47. С. 299; 38. С. 47). Наконец, в Никоновском своде смерть Всеволода Юрьевича датируется 14 апреля (33. С. 64).

Пять разных дат смерти великого князя – случай исключительный в истории русского летописания!

Тело почившего было положено в каменную гробницу, которую великий князь подготовил для себя ещё при жизни. Заранее определено было и место погребения – на северной стороне храме, в приделе Благовещения Пресвятой Богородицы (или, по-другому, Знамения Пресвятой Богородицы), напротив гробницы его брата Андрея Боголюбского. Ныне белокаменный саркофаг великого князя Всеволода Юрьевича находится в алтарной части собора, в Андреевском приделе, под спудом. В отличие от саркофага князя Андрея Боголюбского и большинства других гробниц, он не доступен для посетителей собора[24]24
  Гробница князя Всеволода Юрьевича вскрывалась неоднократно в связи с попытками его канонизации в XVII–XIX веках, после чего, по словам историка советского времени, стала использоваться как «место свалки костей, потревоженных при ремонтах собора». В последний раз гробница князя была обследована в 1934 году (см.: 132. С. 278–287).


[Закрыть].

* * *

Итак, в возрасте двадцати трёх лет Юрий стал владимирским князем. Однако власть его распространялась лишь на часть прежнего великого княжества. Помимо стольного Владимира в его руках находились Суздаль, Москва, Боголюбов (бывшая резиденция его брата Андрея возле Владимира), Городец Радилов на Волге на восточной границе княжества, Соль Великая, также на Волге, в трёх километрах от устья реки Солоницы (ныне посёлок Некрасовское Ярославской области), Кострома, а также земли по нижней Клязьме и Унже (109. С. 100).

Почти вся северная часть княжества (Ростов, Ярославль, Молога, Углич, Белоозеро, Устюг) отошла его старшему брату Константину, так же, как и Юрий, претендовавшему на главенство в Северо-Восточной Руси – причём даже с большими на то основаниями. Фактически независимым стал и третий Всеволодович – Ярослав, княживший в Переяславле-Залесском. Под его властью оказались западные земли княжества – Дмитров, Тверь, Зубцов, Кснятин, Нерехта, а также города Дубна и Шоша на одноименных реках. Четвёртому из братьев, Владимиру, достался Юрьев-Польский, важнейший город в центре так называемого Ополья – самой плодородной части Владимиро-Суздальского княжества. (Впрочем, как мы увидим, Владимира это отнюдь не удовлетворило.) Так единая некогда Владимиро-Суздальская Русь распалась на отдельные княжества, между правителями которых – родными братьями! – сразу же начались войны.

По отцовскому завещанию Юрию были поручены (даны «на руки») младшие братья, Святослав и Иван. Но и это стало поводом для конфликта. Если самый младший из братьев, Иван, амбициозностью не отличался («Иваном Кротким» назвал его один из книжников XVI века, автор «Родословия князей Стародубских»: 23. С. 230), то о Святославе сказать такое было нельзя. Он открыто претендовал на обладание каким-либо уделом, а потому оставаться с Юрием не захотел. Больше того: именно с бегства Святослава к Константину – своего рода внутрисемейного мятежа, сразу же изменившего соотношение сил между братьями, – и началась эта война.

Мы уже приводили слова московского книжника о великом «волнении и смущении», которые охватили людей, бросавших повсюду свои дома и бежавших неведомо куда. Увы, страхи их оправдались очень скоро.

Разные летописи – что естественно – по-разному излагают ход событий, обвиняя в развязывании войны одни одного, а другие другого из братьев – в зависимости от того, при чьём дворе составлялась летопись. А потому мы так и не знаем наверняка, кто именно – Юрий или Константин – начал войну. Наиболее подробный рассказ содержит Летописец Переяславля Суздальского. Но в центре его – не столько Юрий, сколько его брат Ярослав, переяславский князь. Однако именно здесь сохранилось известие о том, что Юрий готов был вернуться к первоначальному варианту отцовского завещания и отдать брату Владимир, взяв себе Ростов. Получается, что он не держался за отцовский престол, что называется, «мёртвой хваткой» и признавал старейшинство Константина. Но Константин ответил отказом отцу и уж тем более не откликнулся на предложение брата. Отдавать Ростов он не собирался ни при каких условиях.

В других летописях ни о чём подобном не говорится. И рассказ того летописного свода, который связывают с Юрием Всеволодовичем (в составе Московского летописного свода конца XV века), и рассказ Лаврентьевской летописи отличаются крайней скупостью на детали.

Из Московского летописного свода конца XV века

…Святослав князь (сын Всеволодов. – А. К.) пошёл в Ростов к брату своему Константину.

[О брани между братьями Всеволодовичами.][25]25
  Заголовок приписан позже на полях рукописи.


[Закрыть] А Константин начал рать замышлять на Георгия, хотя взять под ним Владимир. Георгий же, не желая его к себе пускать, пошёл на него с братьею, с Ярославом, Владимиром и Иоанном. И когда были они у Ростова, и тут, умирившись, крест целовали друг другу, и разошлись каждый восвояси.

В то же время был голод великий, так что и люди умирали, а иные и в пост мясо ели.

(40. С. 109)

Из Лаврентьевской летописи

…Того же лета приходил Юрий князь с Ярославом к Ростову, и помирились с Константином, и разошлись каждый восвояси.

Того же лета, месяца мая в 23 день, на память святого Михаила епископа, были постриги у Константина, сына Всеволодова, сыновьям его, Васильку и Всеволоду, и была радость велика в граде Ростове.

(27. Стб. 437)

Из Летописца Переяславля Суздальского

…Тогда же разгневался Святослав на Юрия, и бежал от него в Ростов к старшему брату Константину, и поведал ему обо всём, что случилось во граде Владимире, потому что не был тогда [Константин во Владимире], когда отец умер. Юрий же, ведая непокорство брата своего Константина и другого, Владимира, призвал к себе Ярослава и сказал ему:

– Брате Ярославе! Если пойдёт на меня Константин или Владимир, будь ты со мною в помощь мне; если же на тебя пойдёт, то я тебе в помощь буду!

Ярослав же сказал тогда:

– Да будет так, брате!

И целовал Ярослав крест с братом Юрием, и поехал в Переяславль, а Юрий сел во Владимире, на столе отца своего, а Владимир – в Юрьеве. Ярослав же приехал в Переяславль 18 апреля и созвал всех переяславцев к Святому Спасу, и сказал им:

– Братья переяславцы! Вот отец мой преставился к Богу, а вас дал мне, а меня вам дал на руки. Да скажите мне, братия, хотите ли меня иметь, как имели отца моего, и головы свои за меня сложить?

Они же все отвечали:

– Да будет, господине, так: ты – наш господин, ты – Всеволод!

И целовали ему все крест. И так воссел Ярослав на стол в Переяславле, где и родился.

Услышал же Константин, что отец мёртв, а Юрий сидит во Владимире на отцовском столе, и сказал:

– То сему ли подобает сидеть на отцовском столе, меньшему, а не мне, большему?!

И начал собирать воев с братом Святославом на Юрия.

Услышал же о том Юрий и послал к брату Константину с такими словами:

– Брате Константине! Если хочешь Владимир, иди, садись в нём. А мне дай Ростов!

Константин же не захотел того, но хотел в Ростове посадить сына своего Василька, а сам хотел сесть во Владимире, а Юрию сказал:

– Ты садись в Суздале.

Юрий же не захотел того. Но послал к брату Ярославу в Переяславль:

– Идёт на меня брат Константин. И ныне приди, брате, и либо помиримся с ним, либо будем биться!

Услышал же о том Ярослав и, собрав переяславцев, пошёл к Ростову, а Юрий с владимирцами и с суздальцами пошёл. И, придя, встали у города Ростова, за рекой Ишней[26]26
  Река Ишня впадает в озеро Неро. Она протекает недалеко от Ростова, как бы прикрывая город с юга и запада.


[Закрыть]. Константин же расставил полки свои у бродов возле реки. И так начали Ярославова дружина и Юрьева биться через реку Ишню, потому что была река грязна очень и из-за этого нельзя было Юрию и Ярославу подойти ко граду Ростову. И тут убили Ивана Радославича[27]27
  Что это за боярин, неизвестно. Более он в летописях не упоминается.


[Закрыть]. И пока стояли у города, много пакости сотворили: сёла пожгли, скот отняли, жито потравили. И стояли так недели с четыре, и помирились: поцеловали крест и разъехались каждый восвояси.

(45. С. 129–130)

«Стояние на Ишне», в непролазной, как можно судить по летописи, грязи, не привело к миру, но означало лишь неустойчивое перемирие. Два противоборствующих лагеря обозначились чётко: с одной стороны Константин Всеволодович, с другой – Юрий и Ярослав. Два брата будут и дальше действовать заодно друг с другом, причём нередко инициатива будет исходить от более энергичного и властолюбивого Ярослава, так что Юрий, как кажется, порой лишь подчинялся младшему брату. Что же касается следующих по старшинству Владимира и Святослава, то их позиции окажутся неустойчивыми, и очень скоро они поменяют своих покровителей, перейдя каждый на противоположную сторону.

Пока же Юрий вернулся в стольный Владимир. Первые же его шаги в качестве владимирского князя обнаруживают в нём трезвость ума и способность вести самостоятельную политику, не оглядываясь на то, как поступал в том или ином случае отец.

Из Летописца Переяславля Суздальского

В том же году Юрий Всеволодович выпустил из погреба князей рязанских и дружину их: сидели [в заточении] 6 лет, а Роман[28]28
  Князь Роман Глебович, старший из рязанских князей; как и его родичи, он оказался во владимирском плену ещё в сентябре 1207 года, сразу после начала Рязанской войны.


[Закрыть] тут и умер. Юрий же, одарив их золотом, и серебром, и конями и дружину их так же одарив, утвердившись с ними крестным целованием, отпустил их восвояси.

Тогда же получили свободу и рязанский епископ Арсений, также насильно удерживаемый во Владимире, и «все люди рязанские» (27. Стб. 437). Это, конечно, был продуманный шаг нового владимирского князя. Пребывание такого количества пленников и заложников во Владимире давно уже стало обременительным для властей княжества, а мир с Рязанской землёй, скреплённый крестным целованием получивших свободу рязанских князей, был для Юрия Всеволодовича явно более выгоден. Не стоит забывать и о том, что Юрий был женат на дочери черниговского князя Всеволода Святославича Чермного и через этот брак породнился (или, точнее, вступил в свойство) с рязанскими князьями (на сестре его жены был женат наиболее энергичный из рязанских князей Кир-Михаил Всеволодович). Сохранил Юрий и мир с муромскими князьями.

Иначе, чем отец, Юрий поступал и в отношении церковных дел. Но о его церковной политике – чуть позже.

…Почти 25 лет, правда, с перерывами, проведёт Юрий Всеволодович на владимирском престоле. В посмертной похвале князю-мученику летописец будет всячески прославлять его христианские добродетели:

…сей чудный князь Юрий старался Божии заповеди хранить и страх Божий имел в сердце… Милостив же был паче меры… и не щадил имения своего, раздавая нуждающимся и церкви строя и украшая иконами бесценными и книгами…

(27. Стб. 468–469)

Но это обычный, стандартный набор княжеских добродетелей, повторяющийся в большинстве летописных панегириков русским князьям. Он не даёт представления о личности князя. Что-то из перечисленного, безусловно, подтверждается деяниями Юрия – например, строительство и украшение церквей или щедрость его в отношении рязанских пленников. Но всё же похвала князю скудна; многого в ней, как кажется, не хватает, особенно если сравнивать её с панегириками другим князьям – например, Андрею Боголюбскому или тому же Константину Всеволодовичу.

К сожалению, нет в летописной похвале и описания внешности великого князя – и это тоже отличает её от многих других панегириков, например, племяннику Юрия, князю Васильку Константиновичу, так же, как и Юрий, принявшему мученическую смерть от татар. Единственное указание на внешность князя – и даже всего на одну его черту, вероятно, наиболее бросающуюся в глаза, – содержится в Тверском летописном сборнике XVI века:

Князь великий… Юрий… бе… телом толст и стяжек.

(36. Стб. 323)

Возможно, что последнее слово следует читать просто как «тяжек». Или же оно происходит от древнерусского «стяг» – мясная туша (139. Т. 3. Стб. 591), то есть значит: «тучен». Но вполне может быть, что эпитет этот вообще не имеет отношения к внешности князя, а обозначает черту его характера – причём весьма неприятную, связанную со стяжанием, любовью к наживе. Так или иначе, но очевидно, что в данном контексте (а речь в этом фрагменте идёт о бегстве Юрия после позорного поражения в Липицкой битве 1216 года) характеристика князя выглядит крайне негативной. Впрочем, насколько она вообще заслуживает доверия и не имеем ли мы дело с сочинительством позднейшего тверского книжника, весьма неприязненно относившегося к владимирскому князю, сказать трудно. Так, обращает на себя внимание то, что характеристика Юрия в этом рассказе является антитезой характеристики его противника в Липицкой битве – князя Мстислава Удатного: «…бе бо Мьстислав легок и храбер» (36. Стб. 321). «Лёгкий» и телом, и храбростью на поле брани Мстислав явно противостоит тучному и трусливому Юрию.

Имеется в источниках и ещё одно описание великого князя – резко отличающееся от всех прочих и изображающее Юрия Всеволодовича – уже без всяких оговорок – в самом чёрном цвете. Оно тоже принадлежит книжнику XVI века, то есть столь же удалено от того времени, в котором жил князь Юрий. Приведём, однако, и его – что называется, для полноты картины.

В сохранившейся в единственном списке второй половины XVI века так называемой Чудовской редакции Жития князя-мученика Михаила Черниговского и боярина его Феодора – современников Юрия, отказавшихся служить татарам и потому принявших от них лютую смерть, – Юрий выглядит воплощением всех земных пороков:

…Бе бо живуще ему свиньскы, в мнозе кале греховне и скверне, в гордыни и властолюбии, и в пианьстве, и в зависти, и в любодиании, и в скупости, и в немилосердии; въистину скотско житие живыи…

(55. Прил. С. 81)

А далее – совершенно фантастический рассказ о недостойном поведении Юрия накануне монгольского нашествия на Русь: «по-скотски» живущий князь, услышав о приближении татар к границам своей земли, в страхе устремляется к некому отшельнику, дабы узнать о своём будущем, но тот отказывается даже разговаривать с ним. И лишь юная и чистая дочь князя, посланная им к тому же отшельнику (с явно вычурным и, вероятно, греческим именем: Каламирисо), узнаёт: «Преодоле бо злоба отца твоего милосердие Владычно, уже бо не имат помилован быти, но зле имает погибнути, и сущаа с ним» (см. ниже, в Приложении ко второй части книги). Иными словами, именно грехи князя Юрия становятся причиной страшного разорения Русской земли!

Что двигало пером книжника XVI века, когда он давал такую уничижительную характеристику владимирскому князю? Выдумка ли это в чистом виде? Или какие-то реальные пороки князя Юрия – может быть, любострастие, или скупость, или, скажем, пьянство? – пусть и утрированные агиографом, нашли отражение в этом «антипортрете»? (Например, о пьянстве Юрия упоминает также автор Тверской летописи – всё в том же рассказе о поражении князя в Липицкой битве (36. Стб. 320).) Немногие исследователи, обращавшиеся к данной редакции Жития князя Михаила, находили в основе её рассказа о Юрии «народное предание», некий «отголосок народной молвы» о событиях далёкого прошлого, или «народную легенду», дошедшую до книжника XVI века, «конечно, в изменённой уже версии» (55. С. 50–54; 129. С. 229). Несомненно и то, что автор XVI столетия – времени победы Руси над Казанским ханством, наследником Золотой Орды, – искал в личности погрязшего в грехах великого князя Юрия Всеволодовича хоть какое-то объяснение предшествующей трагедии порабощения Руси татарами, развивая мысль летописца XIII века: «…грехов наших ради и неправды, за умножение беззаконий наших попустил Бог поганых, не их милуя, а нас наказывая, чтобы отступили от злых дел» (27. Стб. 462). В реалиях XVI века эта общая мысль требовала некой конкретики, которую и пытался воссоздать автор на примере великого князя, домысливая или же просто выдумывая его биографию (ср. 55. С. 51; 129. С. 218–222), именно в нём пытаясь увидеть олицетворение тех «грехов и неправды», тех «беззаконий», которые и стали причиной «попущения Божия» на Русь. Есть основания предполагать, что автор Чудовской редакции происходил из Ярославля (именно Ярославль и стольный Владимир он называет «градами нашими славными»: 55. Прил. С. 82); Юрий был для него «чужим» князем, и он мог не жаловать его. Поэтому не станем слишком уж доверять его рассказу и его характеристике князя – как, впрочем, с осторожностью отнесёмся и к тому трафаретному отзыву о добродетелях Юрия Всеволодовича, который содержится в летописной похвале ему и более поздних сочинениях.