Текст книги "Юрий Всеволодович"

Год 1216
Липица. – Городец Радилов

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

…Тогда же уведал Мстислав Мстиславич про то зло, въехал в Новгород месяца февраля в 11-й день, и схватил Хота Григорьевича, наместника Ярославова, и всех дворян [его] оковал. И въехал на Ярославов двор, и целовал честный крест, а новгородцы к нему [целовали], что быть им [вместе] и в животе, и в смерти: «Либо отыщу мужей новгородцев и волости, а если нет, то голову сложу за Новгород!»… И послал князь Мстислав с новгородцами к Ярославу на Торжок попа Юрия из [церкви] Святого Иоанна на Торговище и своих мужей послал:

– Сыну, кланяюсь тебе![44]44
  Вспомним, что князь Мстислав Мстиславич признавал себя «сыном» Всеволода Большое Гнездо. Однако к подлинному сыну Всеволода Ярославу он обращается не как к «брату», но как к «сыну», то есть заведомо младшему в княжеской иерархии.


[Закрыть] Мужей моих и гостей отпусти, а сам с Торжка уйди, а со мною помирись!

Князь же Ярослав не принял того, отпустил попа без мира. А новгородцев, мужей всех и гостей, созвал на поле за Торжком в субботу мясопустную[45]45
  13 февраля.


[Закрыть], схватил всех [и], оковав, разослал по своим городам, а товары их и коней раздал; а было всех новгородцев больше двух тысяч.

(22. С. 54–55)

1 марта Мстислав с новгородцами при поддержке Владимира, князя Псковского[46]46
  Традиционно князь Владимир Псковский считается братом Мстислава Мстиславича (хотя прямо об этом летописи не говорят и отчество князя не называют). В последнее время, однако, на этот счёт высказаны сомнения (79. С. 714–715). По мнению польского историка Д. Домбровского, Владимир Псковский и его брат Давыд Торопецкий были сыновьями прежнего новгородского князя Ярослава Владимировича (79. С. 631–642, 653–658).


[Закрыть], выступил против своего зятя Ярослава. Двигались Селигерским путём, к верховьям Волги. В это время Святослав, брат Ярослава, с десятью тысячами воинов (такие цифры называет новгородский книжник) осадил Ржевку, город Мстислава Мстиславича. Мстислав и Владимир с пятьюстами воинами подступили к Ржевке и отбили противника, который в беспорядке бежал. Новгородские летописи и дальше постоянно будут подчёркивать громадное численное превосходство суздальской рати – но, как известно, «не в силе Бог, а в правде»…

Далее Мстислав взял Зубцов и вышел к реке Вазузе. Здесь к нему присоединились смоленский князь Владимир Рюрикович со своим войском и некоторые другие из смоленских князей. Князья вновь послали с предложением мира к находившемуся в Торжке Ярославу. Тот дал высокомерный ответ:

– Мира не хочу, пришли, так идите; ныне на сто наших будет один ваш!

И сказали, посовещавшись между собой, князья:

– Ты, Ярослав, с силою, а мы с крестом!

Ярослав отошёл в Тверь. 25 марта была одержана первая победа над одним из его отрядов. Тогда же смоленские князья направили посольство в Ростов, к князю Константину Всеволодовичу, предлагая ему союз против Ярослава – и, соответственно, против Юрия, что было для Константина важнее. Напомню, что Константин был женат на смоленской княжне; её родной брат, а его, Константина, шурин Всеволод Мстиславич, находился среди участников похода. Константин с радостью ответил согласием на предложение. А это означало, что война за Новгород, начатая Ярославом, привела к возобновлению междоусобной братоубийственной войны, в течение нескольких лет сотрясавшей Северо-Восточную Русь. Но теперь это должна была быть не просто война между Юрием и Ярославом, с одной стороны, и Константином – с другой. Силы Константина возрастали во много раз за счёт союза со смоленскими князьями. Последним же союз со старшим из князей Всеволодовичей давал возможность окончательно решить вопрос о своей гегемонии во всей Руси, включая и её северо-восточные уделы.

Войска двинулись по направлению к Переяславлю – стольному городу Ярослава Всеволодовича. 9 апреля, в канун Пасхи, у Городища на реке Саре – на противоположной от Ростова стороне озера Неро, произошла их встреча с Константином, приведшим ростовскую дружину. 17-го числа войска подошли к Переяславлю и узнали, что Ярослава в городе нет; он ушёл к брату Юрию, взяв с собой «всех подвластных ему», включая пленных новгородцев и новоторжцев. Юрий же, верный своим союзническим обязательствам, выступил на войну не только со своей дружиной, но и с ополчением из Владимира и других городов княжества. На их с Ярославом стороне были и младшие братья Святослав и Иван, также приведшие к ним свои дружины.

Кроме помощи брату Ярославу, Юрий преследовал в этой войне и собственные интересы: он надеялся окончательно разбить брата Константина и добиться полного господства в Северо-Восточной Руси, стать таким же «самодержцем», каким был его отец. Владения Константина, или, по крайней мере, бо`льшая их часть, должны были отойти ему, Юрию. Конечно, в случае победы. Но Юрий, как и его брат Ярослав, в победе не сомневался. Как это бывало и раньше, он доверился брату, и тот убедил его действовать решительно и ни на какие уступки не идти. Тем более что преимущество в численности войск было на их стороне.

Решающее сражение произошло близ Юрьева-Польского, на так называемом «Юрьевском поле», близ местности, которая в летописи именуется Липицами – по названию реки (нынешняя Липня, левый приток реки Ирмес, впадающей, в свою очередь, в Нерль-Клязьминскую, приток Клязьмы). Здесь, поблизости от «Юрьевского поля», за сорок лет до этого произошла битва между князем Всеволодом Большое Гнездо и его племянниками – битва, решившая судьбу владимирского престола. Эта местность словно самой природой была предназначена для больших сражений: своими размерами и рельефом она была пригодна «для проведения военных сражений с использованием конницы», при этом, что особенно важно, не давая «видимого преимущества ни одной из сторон», – замечает современный историк-картограф (67. С. 217–218). И вот вновь, во второй раз, здесь должна была решиться судьба владимирского престола, а в какой-то степени и судьба всей Руси. Правда, Юрий и Ярослав не собирались «давать поле» своим врагам, то есть делать так, чтобы битва проходила на ровной, не дающей преимущества ни одной из сторон местности. Они заранее укрепили свои позиции.

Сохранилось несколько рассказов о битве на Липице. Более краткий, зато наиболее ранний, читается в Новгородской Первой летописи старшего и младшего изводов (22. С. 55–57, 254–257). Более подробный – в новгородских летописях XV века: так называемой Новгородской Четвёртой (29. С. 186–197), Софийской Первой (30. С. 263–274), Новгородской Карамзинской (46. С. 107—111) и др. В последних рассказ новгородского летописца дополнен за счёт использования ещё одного источника, имеющего, как считается, смоленское происхождение (114. С. 96—115; 126. С. 70–73)[47]47
  Впрочем, высказано и иное мнение, согласно которому все дополнения, читающиеся в распространённой редакции Повести о битве на Липице, представляют собой плод сочинительства новгородских книжников XV века (100. С. 182–333; 99. С. 115–138). Однако столь критический подход к источнику кажется чрезмерным.


[Закрыть]. Оба этих рассказа описывают ход военных действий глазами новгородцев и смолян.

Из Повести о битве на Липице (по Новгородской Карамзинской летописи)

…А Юрий… уже вышел из города Владимира со всей братьей. И были полки у них очень сильны: муромцы, бродники[48]48
  Бродники – обитатели южнорусских степей (от Подунавья до Подонья), предшественники казаков. Они не единожды принимали участие в войнах того времени, причём не только на стороне русских князей, но и на стороне врагов Руси. Упоминаемые ниже городчане – жители Городца Радилова на Волге, выступавшие, вероятно, обособленно от ратников из других суздальских городов. Автор Повести о битве на Липице тщательно перечисляет состав войска Юрия и его братьев. Упоминание «пешцев» «из сёл» должно было показать, что Юрий привлёк под свои знамёна всех, кого было можно, – вплоть до тех, кто никогда прежде в войнах не участвовал и серьёзной военной силы не представлял, но лишь увеличивал численность войска.


[Закрыть], городчане и вся сила Суздальской земли; из сёл погнали даже пеших. О, страшное чудо и дивное, братия! Пошли сыновья на отцов, а отцы на детей, брат на брата, рабы на господ, а господа на рабов. И стали Ярослав и Юрий с братией на реке Кзе. А Мстислав и Владимир с новгородцами поставили свои полки близ Юрьева и там стояли. А Константин со своими полками стоял далее, на реке Липице. И увидели стоящие полки Ярослава и Юрия, и послали сотского Лариона к Юрию: «Кланяемся тебе, от тебя нам нет обиды; обида нам от Ярослава!» Юрий ответил: «Мы заодно с братом Ярославом».

И послали к Ярославу, говоря: «Отпусти мужей новгородских и новоторжских, верни захваченные волости новгородские, Волок верни. А с нами возьми мир, целуй нам крест, а крови не проливай».

Ярослав ответил: «Мира не хочу, мужи ваши у меня; издалека вы пришли, а вышли как рыба на сушу». И передал Ларион эту речь князьям и новгородцам.

И снова послали к обоим князьям с последней речью: «Братья, Юрий и Ярослав, мы пришли не кровь проливать – не дай Бог сотворить такое! Договоримся, ведь мы же родичи; дадим старейшинство Константину – посадите его во Владимире, а вам вся Суздальская земля».

Юрий же сказал: «Скажи брату Мстиславу и Владимиру: пришли уже, так куда вам уходить? А брату Константину говорим так: пересиль нас, тогда вся земля твоя будет».

(46. С. 107–111. Перевод Я. С. Лурье по: 6. С. 75–87)

Итак, Константин – теперь уже опираясь на поддержку своих смоленских и новгородских союзников – вновь предложил братьям те же условия, что и раньше: он получает Владимир, сохраняет Ростов (это не было произнесено, но подразумевалось), а братьям остаётся «вся Суздальская земля», то есть оставшаяся часть княжества – надо полагать, Суздаль Юрию и Переяславль Ярославу. Оба князя, как и следовало ожидать, ответили отказом.

Повесть о битве на Липице крайне враждебна к суздальским князьям и очевидно тенденциозна. По версии её авторов, Юрий и Ярослав буквально упивались ожиданием скорой победы, даже не допуская возможности поражения. На этот раз они готовы были поделить между собой и своими союзниками не одно только Владимиро-Суздальское княжество (которое, если верить Повести, должно было целиком, включая Ростов, достаться Юрию!), но и всю Русь. В подтверждение этого автор Повести ссылался на некие документы – грамоты, найденные будто бы смолянами в шатре князя Ярослава Всеволодовича после окончания битвы. Но существовали ли эти грамоты в действительности и, если существовали, что в них было написано и насколько им можно верить – это вопросы, остающиеся открытыми.

И Юрий, и Ярослав изображены в Повести закоренелыми злодеями:

И так Юрий с Ярославом вознеслись славой, видя у себя силу великую, не приняли мира и начали пировать в шатре со своими боярами… И кто-то из бояр Юрьевых сказал: «Князья Юрий и Ярослав, не было того ни при прадедах, ни при дедах, ни при отце вашем, чтобы кто-нибудь пришёл с войной в сильную Суздальскую землю и вышел цел. Хоть бы и вся Русская земля пошла на нас – и Галичская, и Киевская, и Смоленская, и Черниговская, и Новгородская, и Рязанская, – но никто против нашей силы не устоит. А эти полки – право, сёдлами их закидаем».

И люба была эта речь Юрию и Ярославу, и созвали бояр и главных своих людей, и начали говорить: «Вот добро само пошло нам в руки: вам будут кони, оружие, платье, а человека кто возьмёт живого, тот сам будет убит; даже если в золотом будет оплечье – убей его, а мы вдвое наградим. Да не оставим ни одного в живых. Если кто и убежит из боя не убитый, а мы его захватим, прикажем одних повесить, а других распять. А о князьях, когда будут в наших руках, потом решим».

И, отпустив людей, пошли в шатёр с братьею и стали делить города, и сказал Юрий: «Мне, брат Ярослав, Владимирская земля и Ростовская, а тебе Новгород; а Смоленск брату нашему Святославу, а Киев дадим черниговским князьям, а Галич – нам же».

И целовали крест между собой, и написали грамоты, чтоб от этого не отступаться. Эти грамоты взяли смольняне в стане Ярослава после победы и отдали своим князьям. Юрий же и Ярослав, разделив города всей Русской земли в надежде на свою большую силу, стали звать на бой к Липицам…

Подобное распределение земель между братьями выглядит заведомо абсурдным. А вот какие-то грамоты, по которым братья подтверждали своё обещание «не отступаться» друг от друга (и не больше того), вполне могли отыскаться в их шатрах.

…Наутро же пришли князья к Липицам, куда их вызвали на бой, а суздальцы за эту ночь отбежали за лесистый овраг. Есть там гора, зовётся Авдова, там Юрий и Ярослав поставили свои полки, а Мстислав, Владимир, Константин и Всеволод поставили свои полки на другой горе, которая зовётся Юрьева гора, а между двумя горами ручей, имя ему Тунег[49]49
  Попытка точного определения места битвы: 67. С. 197–228.


[Закрыть]. И послали Мстислав и Владимир трёх мужей к Юрию, предлагая мир: «Если же не дашь мира, то отступите далее на ровное место, а мы перейдём на ваш стан, или же мы отступим к Липицам, а вы займёте наш стан».

Юрий же сказал: «Ни мира не приму, ни отступлю. Пришли через всю землю – так разве этой заросли не перейдёте?»

Воины Юрия укрепили свои позиции, окружив их плетнём и набив колья, а потому чувствовали себя относительно спокойно. Автор Тверской летописи (XVI век) сообщает даже, что Юрий «пьянствовал всю ту ночь с братией и с боярами, надеясь на свои укрепления и на множество воинов» (36. Стб. 320–321). Первый натиск «младших» князей на позиции Юрия и Ярослава успеха не принёс – и потому, что он носил предварительный, разведывательный характер, и потому, что в тот день (19 апреля) была буря и «студёно вельми». Пришлось расставлять полки и готовиться к генеральному сражению.

Автор Повести ещё раз указывает точное расположение сил накануне битвы, несколько не совпадающее с тем, что он писал раньше:

…Владимир же Смоленский поставил свой полк с края, далее стал Мстислав и Всеволод с новгородцами, и Владимир с псковичами, далее Константин с ростовцами. Ярослав же стал со своими полками, и с муромцами, и с городчанами, и с бродниками против Владимира и смольнян. А Юрий стал против Мстислава и новгородцев со всеми силами Суздальской земли, его меньшая братия – против Константина.

Приведена в Повести и красноречивая подробность: накануне битвы, когда Мстислав и Владимир воодушевляли своих воинов:

– Братья, мы вступили в эту сильную землю; станем же твёрдо, надеясь на Бога, не озираясь назад: побежав, не уйдёшь. Забудем, братья, дома, жён и детей, а уж коли умирать – то, кто хочет, пеший, кто хочет – на конях! —

новгородцы предпочли сойти с коней и биться пешими (наверное, так было удобнее преодолевать заграждения, выставленные Юрием и Ярославом?). Больше того: новгородцы якобы скинули с себя порты и сапоги и босыми (!) и без портов (!) бросились в бой. Если это верно, то это может отражать какие-то древние, ещё языческие представления о битве как о тотальном, сродни сексуальному, подавлении противника.

Сама битва состоялась 21 апреля 1216 года и завершилась полным разгромом суздальской рати. Первыми не выдержали полки Ярослава, затем побежал и Юрий Всеволодович. Согласно точным до неправдоподобия подсчётам новгородских книжников, в союзном войске убитыми оказались всего шесть человек, в то время как в суздальской рати – 9233. (Позднейший московский книжник называет иные, какие-то умопомрачительные цифры потерь: при том что в новгородско-смоленском войске убито было 550 человек, «кроме пешцев», в войске Юрия и Ярослава – 17 200, и опять-таки «кроме пешцев»: 33. С. 75.) Так или иначе, но битва на Липице стала одной из самых кровопролитных в истории русских междоусобиц.

…И ударили на них сквозь свои пешие полки, Мстислав своим полком, а Владимир – своим, а Всеволод Мстиславич с дружиной, а Владимир с псковичами, подошёл и Константин с ростовцами. Мстислав же проехал трижды через полки Юрия и Ярослава, посекая людей – был у него топор, прикреплённый петлёю к руке, им он и сёк. Так сражался и Владимир. Шёл великий бой, досеклись и до обоза. Юрий же и Ярослав, увидев, что их косят, как колосья на ниве, обратились в бегство с меньшею братьею и муромскими князьями…

О, велик, братия, промысел Божий!.. О, многих победили, братья, бесчисленное число, ибо убитых воинов Юрия и Ярослава не может вообразить человеческий ум, а пленников во всех новгородских и смоленских станах оказалось шестьдесят мужей. Если бы предвидели это Юрий и Ярослав, то пошли бы на мир: ибо слава и хвала их погибли и сильные полки стали ни во что. Было ведь у Юрия семнадцать стягов, а труб сорок, столько же и бубнов, а у Ярослава тринадцать стягов, а труб и бубнов шестьдесят[50]50
  В других вариантах Повести наоборот: у Юрия 13 стягов (отдельных соединений), а труб и бубнов (отрядов) – 60; у Ярослава 17 стягов и по 40 труб и бубнов (30. Стб. 271).


[Закрыть]. Говорили многие люди про Ярослава так: «Из-за тебя сотворилось нам много зла…» Ибо не десять человек было убито, не сто, а тысячи и тысячи, а всех избитых девять тысяч двести тридцать три человека. Можно было слышать крики живых, раненных не до смерти, и вой проколотых в городе Юрьеве и около Юрьева. Погребать мёртвых было некому, а многие, бежавшие к реке, утонули, а другие раненые умерли в пути, а оставшиеся в живых побежали кто к Владимиру, а иные к Переяславлю, а иные в Юрьев.

Тверской книжник прославляет подвиги легендарных ростовских богатырей – всё того же Александра Поповича со слугой Торопом и Тимони Золотого Пояса (в других вариантах: Добрыни Рязанича Золотого Пояса: 33. С. 70, 72). Свои богатыри – вероятно, столь же легендарные – были, оказывается, и у Юрия Всеволодовича, но и они числились среди погибших в бою на Липице; мы уже упоминали их имена: это некий храбрый Юрята, «о сем вельми опечалился князь великий Юрий», а также «храбрый и безумный боярин Ратибор» – тот самый, что накануне битвы «похвалялся сёдлами наметати супротивных» (36. Стб. 337).

Предводители суздальской рати с позором бежали с поля боя. Новгородский книжник отдельно описывает бегство Юрия и Ярослава, каждый из которых устремился в свой город. Что касается Юрия, то он выглядит человеком, напуганным до крайности, впавшим в панику:

Князь же Юрий стоял напротив Константина и увидел побежавший полк Ярослава, и он тогда прискакал во Владимир к полудню на четвёртом коне, загнав трёх коней, в одной сорочке, даже подседельник потерял[51]51
  Или как в Тверской летописи (где как раз по этому случаю и приведено описание внешности Юрия, см. выше): «…на пятом коне, а четырёх загнав, бе бо телом толст и стяжек» (36. Стб. 323).


[Закрыть].

Бежал и Ярослав. Он тоже прискакал в Переяславль один – «на пятом коне, четырёх загнав».

…В 1808 году в лесу недалеко от города Юрьева-Польского был найден позолоченный княжеский шлем, под которым лежала свёрнутая кольчуга. Надпись на шлеме («Великый архистратиже Господень Михаиле, помози рабу своему Феодору») вкупе с местом обнаружения находки позволила тогда же предположить, что шлем принадлежал князю Ярославу Всеволодовичу (в крещении Фёдору) и был брошен или спрятан князем при своём бегстве с поля боя. Позднее установили, что шлем имел не одного владельца, но переходил по наследству от князя к князю; первоначально, по всей видимости, он принадлежал дяде Ярослава, князю Мстиславу Юрьевичу (ум. после 1162): об этом говорит подбор святых, изображённых на подвершии шлема (150. С. 54–60; 148. С. 235–244); а уж потом достался Ярославу.

Однако шлем был найден недалеко от дороги, ведущей от Юрьева не на Переяславль (куда должен был бежать Ярослав), а на Владимир. Так может быть, братья накануне битвы поменялись шлемами? Или же Ярослав первоначально бежал вместе с братом к Владимиру, но лишь потом (потеряв или припрятав свой шлем по дороге?) направился в родной Переяславль, совсем в другую сторону? Так или иначе, но юрьевская находка – если, конечно, историки верно определяют её принадлежность – яркое свидетельство растерянности и панических настроений братьев, а заодно и подтверждение летописного рассказа (119. С. 98—104).

В истории великого князя Юрия Всеволодовича это не единственный эпизод такого рода. Мы ещё столкнёмся с ситуацией, когда он будет действовать под влиянием страха, парализовавшего его волю к сопротивлению, – так произойдёт в самом конце его жизни, накануне трагической гибели. Что ж, доблесть и способность мужественно встречать опасность, по-видимому, не относились к числу его главных достоинств. Но кто возьмётся судить его за это?..

…Поначалу, заметив с городских стен одинокого всадника, жители Владимира обрадовались: они решили, что это вестник, прискакавший с победой. Когда же признали своего князя, то впали в уныние и отчаяние. В городе почти не осталось боеспособного населения – большинство из тех, кто мог носить оружие, ушли с Юрием на битву. Но князь просил об одном – укреплять город. К вечеру стали прибывать и другие уцелевшие в битве: «кто ранен, кто раздет; то же продолжалось и ночью». Юрий упросил горожан не выдавать его ни брату Константину, ни Владимиру, ни Мстиславу, чтобы он сам мог выйти из города – по своей воле. Владимирцы обещали ему это. Как оказалось, более других Юрий боялся брата Константина.

24 апреля, в воскресенье, смоленско-новгородское войско подошло к Владимиру. Пока князья решали, как им приступить к штурму города, во Владимире начался пожар. Первым загорелся княжий дворец.

…Новгородцы хотели вторгнуться в город, но Мстислав не позволил им этого, а во вторник в два часа ночи загорелся весь город и горел до рассвета. Смольняне же просили: «Вот кстати нам сейчас взять город». Но Владимир не пустил их. И обратился Юрий с поклоном к князьям: «Не трогайте меня сегодня, а завтра я выеду из города».

Утром же рано выехал Юрий с двумя братьями[52]52
  Надо полагать, Святославом и Иваном. Хотя в тексте летописной Повести (пространной редакции) ранее упомянут брат Юрия Владимир, но он участвовать в битве на Липице никак не мог, ибо находился в то время в половецком плену, так что это явная ошибка (100. С. 241–242). В других летописях сказано иначе: Юрий вышел из города «с двумя сыновьями» (40. С. 114; 31. С. 123). Если принять это чтение, то получается, что к 1216 году у Юрия родился второй сын (Мстислав?). Между тем о рождении не названного по имени сына (того же Мстислава? или третьего, Владимира?) летопись сообщает под 1218 годом (27. Стб. 441).


[Закрыть], и поклонился князьям, и сказал Мстиславу и Владимиру: «Братия, кланяюсь вам и бью челом: дайте мне жить и накормите хлебом. А Константин, мой брат, в вашей воле».

И дал им многие дары, они же даровали ему мир. Мстислав же и Владимир рассудили их: Константину дали Владимир, а Юрию – Городец Радилов… Из Владимира же все горожане вышли с крестами навстречу Константину. Князья же совместно с новгородцами посадили Константина во Владимире на отчем столе. Князь же Константин одарил в тот день многими дарами князей, новгородцев и смольнян, а владимирцев водил целовать крест.

Неясной оставалась судьба Ярослава, главного «антигероя» Повести о битве на Липице. Как уже было сказано, с поля боя он бежал в свой Переяславль. Автор Повести рассказывает о том, что Ярослав и после поражения пылал злобой и продолжал творить чёрные дела:

…Ярослав тоже прискакал один в Переяславль на пятом коне, четырёх загнав, и затворился в городе. И не довольно было ему прежнего злодейства, не насытился крови человеческой, избив множество людей в Новгороде, в Торжке и на Волоке, но и теперь, уже бежав, он велел захватить новгородцев и смольнян, которые пришли по торговым делам в его землю, и всех новгородцев заточить в погреба, а других в гридницу, где они задохлись от скопления множества людей, а иных велел загнать в тесную избу и удушил их там – сто пятьдесят человек, а отдельно заточили пятнадцать человек смольнян – эти остались в живых…

…Ярослав, всё ещё пребывая в злобе, и дыша гневом, и не покоряясь, затворился в Переяславле и надеялся там остаться. Князья же, посоветовавшись с новгородцами, пошли к Переяславлю в пятницу третьей недели по Пасхе[53]53
  29 апреля.


[Закрыть]. Услышав это, Ярослав пришёл в смятение, стал посылать людей, умоляя о мире. И во вторник четвёртой недели[54]54
  3 мая.


[Закрыть] выехал сам Ярослав из города, ударил челом брату Константину и сказал: «Господин, я в твоей воле, не выдавай меня ни тестю моему Мстиславу, ни Владимиру, а сам, брат, накорми меня хлебом».

Константин же рассудил Мстислава с Ярославом, зятем его, и, не доходя до Переяславля, они заключили мир. А в среду, в Преполовение[55]55
  4 мая, Преполовение Пятидесятницы (середина по времени между Пасхой и Троицей, иначе называемой Пятидесятницей).


[Закрыть], вошли в Переяславль, и тут Ярослав одарил князей и новгородцев великими дарами. А Мстислав, не входя в город, принял дары, послал в город и забрал свою дочь, жену Ярослава, и всех новгородцев, оставшихся в живых, и тех, кто был в войске Ярослава, и расположил свой стан за городом. Ярослав же много раз обращался с мольбой к Мстиславу, прося вернуть ему его княгиню, говоря: «Чего не бывает между князьями? А меня по справедливости крест наказал».

Но Мстислав не пустил к нему своей дочери. И, простояв всю ночь, князья разошлись в разные стороны: Константин ко Владимиру, а Мстислав к Новгороду, Владимир к Смоленску, а другой Владимир к Пскову…

(6. С. 75–87. Перевод Я. С. Лурье)

Между прочим, вопрос о том, сумел ли Ярослав Всеволодович вернуть свою жену, княгиню Ростиславу Мстиславну, волнует не только историков. Ибо речь идёт ни много ни мало о том, кто была матерью святого князя Александра Невского и других сыновей Ярослава – Ростислава Мстиславна, вторая жена князя, или же другая княгиня, его предполагаемая третья жена. Летопись недвусмысленно даёт понять, что Мстислав так и не отпустил свою дочь к зятю. Однако историки разошлись во мнениях на этот счёт: одни полагают, что тесть Ярослава всё же не смог насильно разлучить супругов, соединённых церковным браком, и по прошествии времени Ростислава вернулась к мужу (105. С. 71–80); другие ищут в источниках подтверждения тому, что известная из летописи и Жития святого Александра Невского княгиня Феодосия, мать сыновей Ярослава, – не одно и то же лицо с Ростиславой Мстиславной; так, были высказаны предположения, что речь идёт либо о сестре рязанского князя Юрия Игоревича (68. С. 21–23), либо о дочери киевского князя Мстислава Романовича Старого (79. С. 554–561)[56]56
  Первое из этих предположений, вероятно, следует отвергнуть, ибо никакой опоры в источниках оно не имеет (105. С. 71–80). Второе, напротив, имеет некоторое обоснование: так, автор Тверской летописи в статье под 1238 годом называет князя Всеволода Мстиславича, сына Мстислава Старого, шурином Ярослава, то есть братом его жены (36. Стб. 373). Однако сведения тверского летописца на этот счёт явно путаные: в другом месте, говоря о смерти Ярославовой жены (матери Александра Невской «великой княгини Феодосии»), он именует её «дщерью великого князя Мстислава Мстиславича» (36. Стб. 385). То есть кем она была, автор XVI века не знал.


[Закрыть].

* * *

Итак, Юрий был лишён владимирского престола. Приговор победителей оказался суров: в удел ему предназначался Городец Радилов – важный в стратегическом отношении, но далёкий от политических центров город на восточной окраине княжества.

Перед тем как покинуть Владимир, Юрий помолился в Успенском соборе перед гробом своего отца. В случившемся он винил брата Ярослава. Летопись приводит его слова:

– Суди Бог брата моего Ярослава – он довёл меня до этого.

Но ведь не мальчиком же и даже не юношей был Юрий! И не мог он не понимать того, что Ярослав ему младший брат. И он как старший и как владимирский князь, занявший отцовский престол по воле отца, несёт ответственность в том числе и за его, Ярослава, деяния. И если и подчинился он воле младшего брата, то это его, Юрия, выбор, и пенять ему не на кого!

Юрий, несомненно, извлёк уроки из Липицкого разгрома. С этого времени он будет стараться избегать войн. И уж тем более будет избегать личного участия в сражениях – вплоть до несчастной битвы на Сити. Миролюбие можно назвать отличительной чертой его второго владимирского княжения. Тем более что очень скоро Юрий убедится в том, что дипломатическими мерами, переговорами можно добиться большего, нежели оружием.

Пока же он отправился в Городец Радилов, на Волгу. Вслед за князем туда же отправились члены его семьи, княгиня Агафья и дружина – «люди его все», по выражению летописи (40. С. 114). Также вслед за Юрием в Городец отправился владимирский епископ Симон.

Объединение Владимира и Ростова в одних руках не привело к воссоединению епархии. В том же году, ещё весной, умер ростовский епископ Пахомий. На его место по воле великого князя Константина Всеволодовича был поставлен Кирилл, прежде бывший черноризцем суздальского монастыря Святого Димитрия. Симон же, первый епископ Владимирский, предпочёл остаться рядом с князем Юрием Всеволодовичем – надо полагать, в «заштатном» Городце на Волге он чувствовал себя увереннее, нежели во Владимире, рядом с князем Константином Всеволодовичем.

Вероятно, поддержка со стороны епископа стала одной из причин того, что княжение Юрия в Городце не затянулось. Другой, ещё более весомой причиной стало нездоровье князя Константина. Сыновья его были малы, и князь должен был позаботиться о их будущем в том случае, если он раньше времени покинет сей свет. Возможность своего преждевременного ухода Константин ощущал явственно. А потому решил помириться с братом.