Текст книги "Эрос и Танатос. 20 историй о переплетениях любви и смерти"

Курс лечения

День первый.

У меня нет другого выхода. Собственно говоря, он есть – ногами вперёд. Но это подождёт. А сейчас надо соглашаться. Соглашаться на рискованный эксперимент, которого я, чего скрывать, побаиваюсь… да не побаиваюсь, а боюсь. А дневник этот веду втайне от врачей, так как дал подписку о неразглашении. Пять минут назад и начал его вести – в небольшом, но толстом блокноте, подаренном мне кем-то на заводе на Новый год, кажется. Пишу в купе поезда. Скоро подъезжаем.

Проводник объявил мою станцию. Прерываюсь. Скоро выхожу.

В гостинице – номер как номер, только вместо телевизора – радиоприёмник. Очень хорошо. Мне не в телевизор надо всматриваться, а в себя. Ведь после приёма первой таблетки я, возможно, начну как-то меняться. И, надеюсь, – выздоравливать. Постараюсь максимально подробно описывать все свои ощущения, чувства и переживания. Зачем? Интересно потом будет все это перечесть. Но сейчас, пока процесс лечения не начался, сам себе напомню, так сказать, исходные данные: вдруг после таблеток начнёт подводить память?

Мне около пятидесяти, я дважды разведён, у меня двое детей, живущих со своими мамами. Инженер-биохимик. Люблю горные лыжи, дачные шашлыки, джаз. Почему-то с детства тянуло к экзотическим женщинам. Отчасти этот интерес был удовлетворён в рамках южных и северо-восточных регионов СССР. За границей бывал, но без особого восторга, не люблю иноязычие. В тюрьме не сидел, лишь в КПЗ в студенческие годы за уличную драку, срочную службу проходил на Черноморском флоте (ещё советском, и именно НА флоте, а не ВО флоте, – это я, старший матрос, не могу не отметить, у нас, у мореманов, так принято говорить и писать). Когда дети мои были маленькие, был к ним очень привязан, переживал разводы с их мамами. Сейчас спокойно переживаю разлуку. Что ещё? Ни дети, ни их мамы не знают, что их отец и бывший муж честным и ударным трудом на экспериментальном заводе химических препаратов заработал себе злокачественную опухоль под черепом. Все, проэкспонировал себя, – и хватит. Далее будем описывать процессы в динамике.

Мне надо начинать курс лечения.

Выпил первую таблетку. Она безвкусная, немного волокнистая, словно из прессованных трав. Возможно, там и есть какие-то травы.

День второй.

Этот город мало изменился за последние годы. Он стоит особняком от больших дорог, и все болезни новой социально-экономической формации переживает в ослабленных формах, словно после прививки: всего один зал игровых автоматов, частные магазины и один-единственный ресторан и, что самое приятное, почти нет безработицы. Градообразующее предприятие – местный кирпичный заводик – востребован рынком, люди худо-бедно при зарплатах.

…Сейчас вечер, я задёрнул шторы, заварил себе чаю (жаль, что нельзя открыть бутылку хорошего вина или махнуть соточку русского народного напитка – увы, лечебный режим) и пишу свой дневник. Прогулка по городу – первая после приезда, к счастью, не разочаровала меня. Это ведь город моего детства. Я снова увидел эти маленькие улицы с цветущими акациями, тутовыми деревьями с набрякшими, сочными «гусеницами» шелковиц, с розами на клумбе в центральном парке, с фонтаном, перекатывающим в своём водяном раструбе большой лёгкий шар.

Как и тогда, в моём детстве, на скамеечках парка сидят мамы с колясками. Нет только летнего кинотеатра неподалёку, в который мы, дети, не ходили, а, сэкономив деньги, просто залезали на деревья во дворе и жадно пожирали глазами «Неуловимых мстителей», а то, бывало, и «Анжелику», на которую нас и за деньги бы не пустили («Детям до 16…»). На месте кинотеатра теперь – современный офис, где расположились какое-то турбюро, сбытовая кирпичная контора и ещё что-то, не запомнил.

Дом, где я когда-то жил и где сейчас обитают посторонние, незнакомые мне люди, внешне изменился мало – только тем, что у него исчез парадный вход; попасть в жилые помещения можно теперь только через двор. Не знаю, захочу ли я этого. Посмотрим.

Засну ли я сегодня?.. В голове – картины детства: мама и папа, к которым я пристаю с просьбами написать и нарисовать что-нибудь в мою самодельную газету (она выходила в 1 экземпляре), бабушка, выкладывающая на большое блюдо айвовую шарлотку, растущие во дворе на четырёхугольной клумбе разноцветные цветочки, которые бабушка почему-то называла «ковриками»… Моя любимая собака, «боксёрша» Леда, чей холодный нос на тыльной стороне ладони я ощущал всё моё детство.

На сегодня хватит. Спокойнее, больной, берегите силы. Таблетку – и забыться сном.

День третий.

В конце концов, всё неплохо. Я получил деньги по больничному листу за десять с лишним месяцев, приехал в город своего детства, снял неплохой номер с окном, из которого виден парк. Сейчас лето, буду лечиться, гулять, сидеть в кафешках, бродить по парку. Вот пойду сейчас и загляну во двор своей школы. (Во двор дома – после. Надо созреть для этого… Боюсь увидеть картину, разрушающую дорогие мне воспоминания).

Двор школы пустынен. Пахнет краской и мелом, идёт ремонт. Поймал себя на странном желании: подольше вдыхать запах краски и съесть кусок мела. Что это? Желание впустить в себя поглубже то, что напоминает мне о счастливых днях детства? Или это что-то уже физиологическое, привнесённое болезнью и лекарством? Не знаю.

Стыдно признаться, но я нашёл во дворе (хорошо, что никто этого не увидел) кусочек мела и с наслаждением схрумкал его. После этого вздохнул облегчённо, словно сделал что-то важное. Странно…

Заборы здесь делают из песчаника. Вот след от ракушки. Матрица из глубины веков! Я погладил этот камень. Я его помню. А он – меня. А прошло-то сорок лет. Следу от ракушки, должно быть, смешон этот срок в сорок лет.

…Вечером поймал по радио концерт моей любимой джазовой вокалистки Сары Воан. От этой женщины нетленным сохранился только голос. Что останется от меня? И когда? Если таблетки не сработают, срок – два месяца. Шутки в сторону. До завтра, дневник!

День четвёртый.

Утром пошёл дождь, и я слушал его сквозь сон. Решил, что буду лежать так до обеда, а обедать пойду в плавучее кафе. Буду смотреть на речку, на рыбаков в линялых майках, мальчишек, ныряющих с пружинистой доски-трамплина. Но неожиданно заснул и проснулся только вечером. Выпил таблетку. Не захотелось выходить из номера. Вскрыл банку рыбных консервов, поел с чёрным хлебом. Навалилась усталость. Или болезнь.

Что сейчас происходит? Эта волокнистая таблетка атакует опухоль в моем мозгу? Возможно, в недрах моего организма бушуют нешуточные баталии. Как же так? Разве это меня не касается? Почему все, что происходит во мне, не подконтрольно мне?

Если носитель моей памяти, мыслей, чувств, ощущений, терзаний, страданий, комплексов, любви, ненависти, ностальгии, похмельного синдрома, либидо, творческих озарений, производственного опыта и много другого – мозг – вдруг начинает без моего согласия выращивать в себе какую-то гадость, то, выходит, не я его хозяин? А кто? Если Творец, то почему он разрушает то, что сам же и создал? Нет, здесь что-то не так. Ведь мой поражаемый опухолью мозг – это часть меня, так ведь? Ну тогда и опухоль – часть меня? Где я начинаюсь и где заканчиваюсь?

Голова сегодня тяжёлая, как горшок с кашей. Помню, как мы ели перловку на уборке картошки. Перловка с дымком. Ватники, пахнущие землёй. У наших подружек-студенток был чёрный маникюр, поэтому они прятали руки в рукава телогреек.

…А ногти и вырванные зубы – это ведь тоже части меня? Человек сам себя хоронит всю жизнь по частям: ногти, волосы, отшелушённый эпидермис, зубы, а иногда – ампутированные руки и ноги, желчные пузыри, почки, части желудков.

Хватит, однако. Глупости лезут в голову от безделья. И от бессонницы. Надо сосчитать до тысячи и заснуть. Пойду лягу и буду мысленно считать… ну хотя бы перловую крупу. Один остроумный человек однажды пошутил: перловая каша состоит из одних перлов. Пойду считать перлы, постараюсь заснуть. А небо на юге звёздное, красивое. Лучше буду смотреть в окно и считать звезды. И тогда засну. Спокойной ночи! Это я сам себе пожелал.

День пятый.

Старость не радость, сказал Мафусаил. Нездоровится мне сегодня что-то. А про Муфасаила – это шутка студенческих ещё лет, Мишка-Кимирсен сочинил. Кимирсеном его прозвали за то, что ходил он чаще всего в стройотрядовской куртке, похожей на френч тогдашнего корейского лидера Ким Ир Сена. В этом городе мы с Мишкой бывали несколько раз, купались на речке. Были ещё живы и мама, и бабушка, которые готовили нам на речку знаменитую (в нашей семье) шарлотку и пироги с розовым вареньем. К ужину мы приносили иногда бидончик с речной водой, где плавали несколько бычков. Это если брали с собой удочки и железную коробку из-под монпансье, в которой вяло извивались приговорённые к участи наживки черви. Бабушка их жарила в муке (не червей, конечно, а бычков!!! Специально оставлю эту фразу, для смеха).

А вот идти смотреть на наш дом мне почему-то расхотелось. Что я там увижу: чужих людей на маленьком клочке земли, где я когда-то знал каждый камушек? Во дворе моего детства посередине двора был пень, в него была вделана втулка с резьбой, и дядя Коля, сосед (всего в этом одноэтажном, угловом доме жили три семьи) вкручивал в эту втулку шест с резьбой: это была важная деталь в хозяйстве всего дома: шест не давал обвиснуть шпагату со свежевыстиранным бельём. Когда шест бывал не нужен, отверстие, чтобы оно не забивалось пылью и мусором, закрывалось пробкой от шампанского. Помню, пробку я тогда нашёл на улице и принёс мастеровитому и хозяйственному дяде Коле. «Да у тебя технический склад ума и глаз-алмаз!» – похвалил меня дядя Коля. Мне тогда было лет восемь, я был счастлив такой похвалой.

Интересно, сохранился ли этот пень с втулкой? А сохранился ли дядя Коля? Нет, наверное, никого уже там нет из тех, кого я помню.

Лучше всего хранить эти милые сердцу детали в своём борющемся за выживание мозгу. Иначе наложение двух матриц – идеальной и реальной – разрушит то, что дорого именно как впечатление детства, как послевкусие счастья.

Но ведь первые дни не разрушили ничего. Что изменилось? Кажется, я понимаю. Я начинаю разрушаться под воздействием болезни, и во мне начинают ослабевать идеальные матрицы. Они могут разрушиться под натиском матриц реальных. Вот он: конфликт умозрительного и осязаемого. Между прочим, в парке сильно пахло хлоркой из общественного туалета, когда я там гулял в первый день своего приезда. Странно, что я только сейчас об этом вспомнил.

Ну что ж теперь мне – сидеть в номере гостиницы и больше не выходить из-за конфликта идеального и реального?

Не знаю. Посижу, буду слушать музыку по радиоприёмнику.

День шестой.

Кажется, я теперь понимаю Георгия Михайловича, моего лечащего врача: он счёл, что эта поездка поможет мне излечиться. Если и поможет, то только с помощью шоковой терапии: я понимаю, что у меня начинают отбирать счастливые воспоминания детства. Сегодня днём после завтрака в буфете (гадковатые сардельки!) я вышел в парк. Запил таблетку минералкой. Купил газету. Но читать не хотелось. Я вдруг ощутил себя совсем больным. У меня помутилось в глазах, и я, видимо, завалился боком на скамейку. Очнулся от похлопывания по щекам. Женщина в белом платье спросила:

– Что с вами? Вам плохо?

– Простите, – ответил я ей, – я сегодня ночью плохо спал, меня разморило.

– Дайте-ка руку, – не унималась она, присела рядом, взяла меня за руку и нащупала пульс. – У вас тахикардия. Я врач. Возьмите валидол.

Она перегнула серебристую упаковку, и из неё проклюнулась таблетка. Пришлось взять. Вязкий мятный вкус.

– Пахибо, – языку мешал валидол.

Женщина сидела по-прежнему рядом на скамейке, заботливо глядя на меня.

Ну вот, мало мне, ещё и тахикардия. Совсем физический носитель – тело моё – разрушается. Носитель чего: духа или души? Поди знай… У кого спросишь?

– Ну вот и хорошо, щёки у вас порозовели. Дайте-ка ещё раз руку. Намного лучше… Пойду я, пожалуй. Будьте здоровы.

Женщина ушла. Это была красивая и добрая женщина, примерно моих лет.

Возможно, мы когда-то учились с ней в одном классе. Но не узнали друг друга. Возможно, это была Валентина, которую я когда-то пеленал в полотенце на берегу речки, чтобы, спрятавшись в этом коконе, она могла бы снять мокрый купальник и надеть платье прямо на голое тело… Впрочем, нет, это не она, не Валентина. Валентину я бы непременно узнал.

Да, это была не Валентина. Но пусть и эту женщину зовут Валентиной. Так мне хочется. Я решил мысленно так её называть.

Таблетка мне сегодня показалась почему-то горькой. Может быть, после сладкого чая в буфете гостиницы?

Звезды жгут мне глаза, не могу уснуть. Жгут даже через веки. Придётся спать на животе. Звезды будут смотреть мне в затылок.

День седьмой.

Здравствуй, бабушка. Если ты существуешь в другом измерении, то знай, что в городе, где мы когда-то жили, по-прежнему тепло. Я приехал сюда отдохнуть и подлечиться. Врачи выписали мне волокнистую таблетку. Я уж и не помню, от чего она, но в блокноте написано, чтобы пить одну таблетку в день. А вчера я встретил Валю. Она мне дала валидол. Потому что Валя знает, что у меня нет валидола.

Бабушка, встречаешь ли там маму? Хорошо бы вам не терять друг друга и там тоже. А папа ещё жив, он живёт с моей мачехой далеко на севере, там ужасно холодно. Да что я, право, пишу тебе о холоде и валидоле, ты ведь сейчас этого не поймёшь. У тебя теперь совсем другая жизнь. Я в это верю.

Кстати, я думаю иногда: холод, например, испытываю – я или только моё тело? Ведь тело – это лишь часть меня, значит, тепло, холод, голод и т. д. испытывает лишь часть меня.

Валентина стала ещё красивее. Она врач. Завтра я пойду в парк и буду ждать её.

А в газете пишут о курсе доллара. Бабушка, помнишь, как дядю Мишу, хозяина пса Рагдая, выгнали из партии за то, что он хранил доллары в томе энциклопедии? Тебе это все смешно. Мне тоже.

Ведь жизнь такая интересная и загадочная. Люди – это как бы волосы земли, они сначала отрастают, а потом выпадают и заменяются новыми. Люди изобрели деньги и стали думать только о них. А можно было изобрести что-нибудь другое, например, таблетки счастья и ими расплачиваться вместо денег. Ведь деньги дают власть, имущество, независимость, но не дают счастья. А я, кажется, подбираюсь к главной тайне: как стать счастливым.

День восьмой.

Она не пришла. А жаль. Я хотел рассказать ей о том, как стать счастливой. Я бы ей сказал:

– Помнишь, как я обернул тебя большим зелёным полотенцем? Я чувствовал твоё горячее от солнца тело под этим полотенцем.

А она бы ответила:

– Вы меня ни с кем не путаете?

А я бы:

– Вот это и есть счастье: собрать по крупицам, по минутам лучшее за полвека, получится… ну полчасика наберётся, наверное, больше вряд ли получится, потом записать все это, – все секунды и минуты счастья – на специальную дискету и подключаться время от времени к этим своим воспоминаниям. Как подключаться, спросишь ты, Валентина? Я работаю над этим, я ведь инженер-биохимик. Думаю, понадобится разработать специальные вводимые устройства в кору головного мозга. Я испытаю устройство на себе. Волокнистые таблетки готовят мой мозг к внедрению. Валентина, приходи на пляж.

День десятый.

Вчера ничего не писал, просидел весь день на пляже у речки, ждал Валентину. Странно, что она не пришла. Ведь всю ночь я мысленно посылал ей просьбы прийти на речку. Конечно, теперь уж неудобно вспоминать наши прошлые отношения, но просто пообщаться… что в этом плохого? Мне здесь одиноко, скучновато. Мы бы с ней просто поболтали. Вспомнили бы наших одноклассников.

Кстати, я вспомнил: мы тогда ели мел всем классом: где-то прочли, что он полезен для укрепления костей. И Валентина ела. А эти таблетки, что мне выписали врачи, думаю, тоже для укрепления костей… Или нет? Может, у Валентины спросить?

День одиннадцатый.

Она подошла ко мне, когда я сидел на той же, что и в первый раз, скамейке в нашем парке. Она узнала меня!

– Здравствуйте. Как вы себя чувствуете? – спросила она меня.

– День добрый. Спасибо, Валентина, я себя хорошо чувствую, – ответил я.

– Но меня зовут не Валентина, а Наталья, – мягко улыбнулась она.

– Пусть будет так, если вам так удобнее, – ответил я.

– Вы так непохожи на обычных отпускников. Всегда в галстуке и пиджаке… Вам разве не жарко?

– Нет. Я ждал вас.

– Правда?

– Вы помните, как мы ели мел в первом классе?

– Как? – удивилась она. – Мы с вами ели мел?

– Да. А помните, как мы с вами дружили, как купались на речке, как пили вино на веранде у ваших родителей? Потом родители уехали куда-то, и мы с вами виделись и день, и ночь…

– Ну конечно, помню, – улыбнулась Валентина. – Вы тогда были молодой, загорелый…

– Да, это верно… Жаль, что так получилось… Ведь мы могли бы с вами быть всю жизнь рядом, нарожать красивых детей. Правда, Валентина?

– Ну конечно, правда. Позвольте, я пощупаю ваш пульс.

В этот момент мне стало немного не по себе. Я спросил:

– А вас не Георгий Михайлович прислал присматривать за мной? Ну проследить, пью ли я таблетки, одну в день или больше, или не пью…

Валентина удивилась:

– Разве я могу что-то от вас скрывать? Нет-нет, я не соглядатай… Просто… вот… мы встретились… Про мел вспомнили… как мы его ели с вами… – Она негромко засмеялась. – С вами так интересно.

– А вы не знаете, что за таблетки я пью? – спросил я её.

Она стала серьёзнее.

– Таблетки?.. Покажите мне упаковку, пожалуйста, если она у вас с собой.

Таблетки у меня были с собой.

Валентина рассматривала синюю пластиковую баночку, читала что-то то ли по-английски, то ли по-латыни, и лицо её сделалось немного озабоченным.

– Послушайте… м-да… – вновь заговорила она. – Мне кажется, вам лучше сделать перерыв дня на три, а то и на пять дней – я имею в виду перерыв в приёме этих медикаментов. Тут вот сказано… – она показала красным ноготком на какую-то фразу на синей баночке. – Ну ладно… Я не уверена, надо бы уточнить…. Дайте мне эти таблетки, пожалуйста, я проконсультируюсь с очень хорошим специалистом, и потом мы вместе с вами подумаем, как быть дальше. Только не упаковку, а именно таблетки, чтобы сделать химический анализ. Вы мне доверяете?

Она немного растерянно держала лекарства перед собой, не зная, отдать ли их мне или положить себе в сумочку.

Я кивнул:

– Конечно, доверяю.

– А через четыре дня давайте встретимся здесь же, на этой вот скамеечке. Хорошо?

Она чуть вздёрнула брови, вопрошая взглядом.

– Хорошо, – согласился я. Потом сказал ей:

– А я, знаете, часто вспоминаю то зелёное большое полотенце. Вы помните его?

– И… и я его часто вспоминаю, – ответила Валентина.

Если бы не морщины у её глаз и губ, я бы подумал, что все происходит тридцать лет назад.

День пятнадцатый.

Три дня не вёл дневник: головокружения и острые головные боли замучили. Ничего не мог есть, подташнивало. Валялся в постели. Малейший звук раздражал.

Перечитал свой дневник и понял, что в каком-то помрачении рассудка отдал незнакомой женщине редкое и дорогое импортное лекарство. Без него мне конец. Опухоль сожрёт мой мозг.

Завтра все-таки пойду в парк… Придёт или нет эта женщина?

День шестнадцатый.

Как бы там ни было, в парк идти нужно.

Было немного облачно, но тепло. В небе покрикивали стрижи. Я обратил внимание на раннюю осеннюю жёлтую проседь клёна, росшего в углу парка, рядом с забором. Наверное, это был старый и немного больной клён, каменный забор не давал ему вволю напитаться земными соками. Журчала вода в фонтане, крутя оранжевый мяч. Плющ обвил длинную арочную перголу, ведущую к беседке. В беседке подростки (видимо, школьники на каникулах) негромко играли на акустических гитарах… Неожиданно для себя я узнал вариации на тему пинкфлойдовской «Обратной стороны Луны». А ведь когда-то мы с Мишкой в этой же самой беседке наигрывали, тоже на гитарах, эти же композиции «Пинк Флойд». Что это? Это знак, сигнал, приказ!

Лекарство? Какое лекарство? Боже мой, я стал судорожно осознавать – нет и не было никакого лекарства, мне просто выписали наркотики, чтобы облегчить страдания и скорый уход в мир иной. Именно так. Неужели на мне уже поставили крест?

Я был абсолютно адекватен, сознание моё было ясным, я себя неплохо чувствовал (для человека с начальной стадией тяжёлой болезни). Итак, я получил очень важное послание в виде музыкальных аккордов. Я прочитал это послание: мне надо немедленно уходить из парка и уезжать домой. Немедленно! Надо соглашаться на операцию, на трепанацию, надо не бояться и не сдаваться!

Быстро шагая по мостовой, мощёной серой клетчатой плиткой, я, наконец, понял, что со мной случилось. Мой ангел-хранитель посетил меня и выполнил свою миссию. Ангел отвёл от меня безумие, обряженное в волокнистые таблетки. И ангел больше не придёт в этот парк. Незачем. Ангел сделал всё, что ему было положено. А потом прошелестел крылами и воспарил…

Теперь всё зависит от меня.

……………………………………………………………………….

День семьдесят девятый.

Перерыв в записях получился приличный…

Ну что ж, придётся какое-то время походить в пластиковой касочке. Всё не так уж плохо: опухоль была доброкачественной. Поверх касочки буду зимой, осенью и весной носить вязаную шапку, а летом – бейсболку…

Когда-нибудь ещё, даст бог, я съезжу в город моего детства. И тогда обязательно зайду в наш двор и, наверно, увижу оставшуюся с детства клумбу с разноцветными «ковриками» и, может быть, учую запах айвовой шарлотки, испечённой чьей-то бабушкой.