Текст книги "Олли Таймон"

Алексей Кондрашев
Олли Таймон

Глава первая
Ради справедливости

Год 333-й второго тысячелетия Новой эры обернулся для жителей Валинойского королевства временем перемен и тяжелых испытаний. Лето и осень выдались сухими и жаркими, зима – напротив, небывало холодной. На тихоморском побережье лежал снег, а озеро Лаго ди Монтагна можно было пересечь в седле, когда оно от края до края покрылось льдом.

С Эльпийского хребта дули ледяные ветры. Они промораживали землю; за неурожаем последовал голод. Поползли слухи, что на севере Истарии свирепствует чума, а на большаках, якобы, стали замечать страшных созданий. Одетые в черные лохмотья, молчаливые, они бредут неизвестно куда и зачем, распугивая пилигримов и крестьян. Люд зароптал: мертвые поднимаются из могил! По всем признакам – близок конец Света.

В тот злополучный год счастливой и размеренной жизни мареапольского стражника Марика пришел конец. А случилось вот что: во-первых, Марик окончательно утратил веру в божественное провидение, на которое, впрочем, и раньше не слишком уповал. Во-вторых, он выгнал из дома жену.

Спроси кто Марика, добропорядочный ли он гражданин, тот мог бы с чистой совестью назвать себя таковым. Марику были свойственны добродетели, такие, как живой и острый ум, сильный и дерзкий характер, большая душа, способная, как ни чья другая, к настоящей любви. А о его храбрости вообще были сложены притчи во языцех.

Да, Марик был храбрым. За тридцать прожитых на белом свете лет он испытал всякое, но по-настоящему пугали его всего две вещи – слепая вера и глубокая нищета. Еще с тех ранних пор, когда он был пацаном, Марик возненавидел собственную мать – за ее величайшую религиозность, с размерами которой мог сравниться разве что ее невыносимый характер.

Истинная вера, что предписывала всем добропорядочным рабам божьим проживать срок земной в смирении и бедности, висела над семьей Марика подобно облаку, укрывающему от палящего солнца, хоть сам Марик назвал бы его грозовой тучей.

Мать его проявляла упрямство сильной и своенравной женщины, строго следя за тем, чтобы семья жила по закону божьему. Так что детство Марика проходило в смирении и бедности, а иными словами, в глубокой нищете, из которой семья не вылезала, хоть и трудилась, не покладая рук.

С утра до ночи Марик с отцом и братьями возделывал крошечное поле, кормил кур и уток, пас овец. Нанимаясь к нобилю на целые седмицы, он рубил лес и работал на каменоломне. Но семья едва сводила концы с концами. Иной раз не хватало даже на еду. И не удивительно, ведь почти весь семейный заработок жертвовался деревенскому храму!

Храм богател, поп от души благословлял лучшую прихожанку своей паствы, а семья лучшей прихожанки жила впроголодь. Безвольный отец помалкивал. Молчали и братья. Разговор о деньгах зашел лишь однажды, когда старший брат Марика надумал жениться.

И тогда мать назвала сына безбожником, потому как именно безбожники заботятся о собственном благе на земле прежде небесной благодати и следующей, настоящей жизни. И чтобы у старшего сына не возникла мысль припрятать кое-что для свадьбы, мать пригрозила ему родительским проклятьем.

Видя это, Марик в раннем возрасте осознал, что он, судя по всему, безбожник. Понял он, что наперед думает о земных благах, а не о небесах, и не боится при этом ни розог, ни материнского проклятья, ни даже Гнева Божьего, о котором постоянно твердила мать.

А боится он всю жизнь прожить в обветшалой лачуге с дырявой крышей, которую некогда залатать, потому что надо работать в церковном огороде; боится непосильного труда на пустой живот и, самое главное, больше всего он боится смиренно взирать на чужое торжество и собственное бессилие.

Поэтому, не дождавшись четырнадцатого дня рождения, Марик ушел из дома, наплевав на обещанные родительские проклятия, и отправился туда, где жизнь, по его представлениям, могла бы сложиться лучше. То есть, в ближайший город, которым оказался Мареаполь.

Наверное, он пропал бы с голоду где-нибудь в канаве, в лесу. Но на счастье по пути в город Марику встретился военный отряд местного нобиля с ополчением, который направлялся к южным границам графства, намереваясь задать жару своему «глупому» соседу. Марик увязался с ополчением. Он справедливо рассудил, что лучше умереть в бою как солдат, чем сдохнуть от голода и парши как нищий. Драка состоялась, и в этой драке ему посчастливилось, – его не убили.

Как только пошла кутерьма, Марик, крича во все горло, бросился в бой, быстро получил чем-то тяжелым по голове и провалялся без сознания полдня, пока сражение не закончился. Нобиль взял клок земли соседа, который тот отобрал обратно через полгода, да еще урвав при этом часть нобилевой земли, а Марик, придя в себя, был признан одним из героев битвы, вступившим в сражение раньше всех. Юношей, подающим большие надежды.

Он вступил в стражу нобиля, где и прослужил несколько лет с особым усердием. На службе он обзавелся старшими друзьями-покровителями, которые считали своей прямой обязанностью учить Марика уму-разуму, а его жалование проматывать в кабаке. Нищета не оставляла его и здесь, но теперь у Марика, по крайней мере, появилась надежда выбиться в люди.

Наступил 27-й год. Грянула война. В то лето церийские армии под предводительством императора Дреморгана и его двоюродного брата графа Гая Железная Лопатка перешили перевалы Арман и Поднебесный и вторглись в северную Истарию. Церийцы шли на юг уверенной поступью, подобно валу в море, сметая на своем пути, как утлые суда, армии графств и ополчения.

За ними горели деревни и города, пылали поля, над разрушенными крепостями встали столбы дыма, видные далеко с юга. Перед ними по дорогам тянулись убогие обозы беженцев. Марик запомнил на всю жизнь черные облака гари и пепла, которые несли ветры с севера. Церийцы взяли Филестину и Аренцию, сожгли дотла яростно оборонявшиеся крепости Торин и Вор, и к концу лета подступили к священному городу Фагекарну.

Но в трех лигах от древних стен Фагекарна имперские войска столкнулись с объединенными силами Валинойского и Лисианского королевств. Армиями истарийцев командовал король Леон Девятый, человек сильный и волевой, весьма искушенный в воинском искусстве. Командуя истарийскими армиями, он не только остановил сокрушительный натиск церийцев, но и отбросил их назад.

Марик принимал участие в том сражении и не погиб лишь благодаря невероятному везению. Он всюду старался отличиться, лез в атаку наперед всех, бился как сам черт. Был ранен, но легко, в ногу, и когда битва окончилась, его приставили к награде за храбрость. Противостояние сил под Фагекарном продолжалось недолго. Навстречу императору выехал первосвященник Помазан Валентин Третий со свитой.

Уговорами своими и проповедью Помазан произвел на императора сильное впечатление, и тот согласился обсудить мир. Пакт был подписан через два дня, в соответствии с ним земли северной Истарии становятся провинциями Церийской Империи. Валинойское королевство удачно избежало разорения.

После окончания опустошительной войны 27-го года Марик вернулся на родину, но решил не ходить к своему нобилю. Денег, скопленных из тех жалких крох, которые удалось припрятать на службе, хватало на некоторое время. Марик возобновил прерванное когда-то путешествие в Мареаполь. Надежда была маленькой, но в сражениях Марик возмужал и приобрел вид опытного вояки, а военные награды могли бы послужить в качестве рекомендаций. Марик попробовал. И ему повезло, он вступил в ряды доблестной мареапольской стражи.

Раньше о таком месте он и помыслить не мог. Жалование на королевской службе было несравнимо с теми грошами, которые он получал у сердобольного нобиля. И вот тут в Марике взыграли с небывалой силой такие качества как скупость и жадность, которым он вовсе не огорчился, а скорее обрадовался.

Никогда он не положил даже четверти глории в церковный горшок, хотя храм посещал регулярно, впрочем, скорее, для видимости, чем из особой религиозности. Он никогда не подавал милостыни, не любил тратиться в кабаках, и охотнее пил за чужой счет; налоги платил без лишнего рвения, и вовсю пользовался льготами для ветеранов войн.

Не прошло и двух лет, а Марик обзавелся своим домом в храмовом квартале. Дом был просторный и двухэтажный, с кухней, где был большой очаг, с палисадником, и с двумя дверями, – парадной на храмовую площадь и черной – на канал, где на камнях сидели нищие оборванцы с удочками, а вонь от городской канализации возносилась аж до самых небес.

Испарения объясняли низкую для такого большого дома цену. Марик не смутился; он наглухо заколотил черный вход и все окна, выходящие на канал.

Впрочем, для него одного дом с множеством комнат оказался излишне просторным. И тогда Марик женился.

Пепелина была девицей из общества, дочерью весьма состоятельного купца с Валинойи, который почти разорился после войны. Любила она праздники и богатые приемы, дорогую одежду и украшения, изысканную еду и утонченную поэзию. К тому же она оказалась весьма недурна собой, и Марику чудилось, что он завладел бриллиантом немалой величины, которому могут позавидовать многие, в чьих глазах он хотел бы видеть зависть.

И он старался изо всех сил, чтобы оправить свой дорогой бриллиант в достойную оправу.

С некоторых пор его все чаще посещала мысль, что высшие силы благоволят ему. Но…

Но пришел 33-й год. Неурожайное время внесло в жизнь обывателей значительные перемены. Появились, как чертик из табакерки, новые налоги, а старые взлетели до небес. Стало трудно купить свежий хлеб. Молока и вовсе было не достать. И изо всех темных углов, будто крысы, полезла на свет божий всякая шваль – лжепророки и кликуши, ворье и просто разбойники.

Беспорядки на улицах стали обычным делом, а преступность достигла невиданного прежде размаха. Работы для стражи хоть отбавляй. Марик пропадал на службе, так что часто не ночевал дома.

И вот спустя какое-то время начал он подмечать, что товарищи посмеиваются, глядя в его сторону. Смешки и сплетни вполголоса выводили его из себя, в особенности потому, что Марик не знал, в чем дело. Он подозревал худшее, подозревал, что кто-то метит на его место, и участь его уже решена. Пока не случилось следующее.

Как-то вечером Марик вернулся со службы. Поцеловал жену, он сел ужинать, а после решил отправиться на боковую, поскольку от усталости валился с ног. И вот когда он вошел в спальню, первое что он увидел, была кавалерийская сабля, прислоненная к стене. Богато отделанная золотом, в роскошных ножнах из змеиной кожи. Такой сабли у Марика не было, и как она сюда попала, он мог только гадать.

Он схватил оружие, стал разглядывать внимательно, перебирая в голове все пути, коими сабля могла оказаться тут. И вдруг, увидев золотой орнамент на ножнах, он вспомнил: точно такую саблю он видел у своего командира Богольта, начальника городской стражи. Вспомнил он еще, как завидовал Богольту, жалея, что у него самого нет такой сабли.

Значение события не помещалось в голове Марика. Он попытался убедить себя, что все его страхи напрасны и что это жена решила сделать ему подарок. Да, но как она узнала? Возможно, он проговорился как-то…

Но на следующий день Богольт позвал Марика.

– Мне нужна моя сабля, друг мой. Не мог бы ты ее вернуть?

– Не могу знать, где ваша сабля, господин Богольт!

– Как же так, друг, она у тебя дома. Ведь мы совершили справедливый обмен: ты мне, я тебе.

В голосе начальника стражи отчетливо слышалась издевка. Марик побледнел от злости, но ничего не ответил. Так молча и ушел.

На следующий день он пришел к начальнику, неся саблю. Он бросил её на стол.

– Вот ваша сабля!

– Нашел? А я уж думал, ты ее присвоил! Я тебе ведь на время ее дал – честный обмен, понимаешь?..

Сослуживцы Марика покатывались со смеху. Они не сдерживали гнусных улыбок даже когда он был рядом, и шептались о «честном обмене». Марик сходил с ума, думая о Пепелине, в голову ему лезли отвратительные картины. Он не выдержал и сбежал со службы.

Через час скитаний по улицам города Марик оказался в «Золотой чарке». Он никогда раньше не был тут – «Золотая чарка» слыла дорогим заведением. Марик чувствовал на себе удивленные взгляды завсегдатаев, но сейчас ему было плевать. За бешеные деньги он купил бутылку вина, названия которого толком не знал, и пошел к выходу. И вот, идя к дверям, несчастный стражник увидел в глазах состоятельных выпивох то, что так мечтал увидеть много-много лет.

Зависть.

На следующий день Марик подал прошение о переводе его на должность надзирателя в городской тюрьме. Меньшее жалование, больше работы, но отныне Богольт не был начальником Марика. Спустя неделю после того, как Марик стал надзирателем, он снова нашел дома проклятую саблю. На этот раз он продал ее старьевщику за бесценок, а когда Пепелина через пару дней спросила его, где сабля, Марик, выйдя из себя, избил жену до полусмерти и выгнал из дома.

Наступал новый, 34-й год, и от него Марик уже не ждал ничего хорошего.

Он стал жить один. У него появились новые привычки. Ходить в баню по четвергам. Ходить в бордель по пятницам. В остальные дни он любил захаживать в «Королевский погреб», одну из самых дорогих винных лавок в городе, в час, когда там толкётся больше всего народу. Марик покупал дорогое вино. Считал себя знатоком вин, ценителем изысканной роскоши.

Удовольствие стоило дорого, жалование улетучивалось мигом. Впрочем, не раз и не два чувствуя спиной завистливые взгляды состоятельных посетителей, которые, несмотря на деньги, оттягивающие пояса и карманы, все же не могли позволить себе подобную покупку, Марик готов был платить втридорога снова и снова.

Не хмельное тепло вин пьянило его, не богатые букеты вкуса, нет. Чувство превосходства. Это ради него он стал воровать у сослуживцев, брать взятки и обчищать карманы заключенных.

Городской храм он теперь обходил стороной.

Каждое утро Марик спускался в темницу и, срывая голос, орал: «Хватит дрыхнуть, отребье!» Он долбил древком копья по решеткам, пока заключенные не начинали кряхтеть и ругаться. Эта ругань была для Марика словно музыка, и он никогда не упускал случая поиздеваться над заключенными, которых презирал и называл не иначе, как «отбросы общества».

Закончив обход, надзиратель отправлялся в комнату стражи, где обычно проводил остаток дня в обществе бутылки, наедине с упоительными мыслями о том, какой сволочью и скотиной он стал. Жизнью он был теперь доволен.

В то злополучное утро у Марика в руках очутилась Доблесть Леона. Лисианское вино, изготовленное из плодов урожая того славного года, когда войска Валинойского королевства остановили продвижение церийцев на юг. Чарующая красотой бутылка: из стекла пурпурного оттенка, в оплетке, с позолотой на угольно-черной пробке, где стоял знак цеха Ситта ди Маре – вино семилетней выдержки. Пятьдесят глорий за бокал.

Марик был счастлив. Ценность досталась ему даром. Вот что значит – иметь связи! В этот раз благодарить нужно было связи на таможне. Днем раньше приятель Марика, таможенник, задержал довольно вместительный ящик, принадлежавший какому-то пилигриму.

В ящике обнаружилось дорогое оружие, шелк, редкие приправы в коробочках, бальзамы и мази. Да еще и эта бутылка. Пилигриму не хватило денег, чтобы оплатить пошлину, и он добавил к глориям бутылку вина. По его представлениям она была самой дешевой частью содержимого сундучка. К счастью для Марика его друг тоже не слишком разбирался в винах, поэтому, зная Марикову страсть, преподнес бутылку ему в качестве погашения какого-то давнего долга.

Вино кружило надзирателю голову, даже будучи пока не откупоренным. Марик сожалел, что нельзя щегольнуть бутылкой в «Королевском погребе». Такого нектара он еще не пробовал, ведь даже его доходов не хватило бы, чтобы купить Доблесть, и он собирался причаститься сего великолепного и изысканного букета после утреннего обхода. Непременно на глазах завидующих товарищей.

Оставив бутылку в комнате стражи, Марик взял копье и вальяжным шагом направился в темницу. Но, сделав несколько шагов, он в спешке вернулся. Собственность показалась ему слишком ценной, чтобы оставлять ее без присмотра, хоть в этой тюрьме воровал только он сам. Марик прихватил бутылку с собой.

Он растолкал дремавшего на посту тюремщика Пира, наорал на него и выгнал вон. Только потом направился к решеткам, миновал несколько, стукнув в каждую копьем. Дождался, пока заключенные закряхтят и заругаются. И без того его хорошее настроение стало просто замечательным.

Довольный, Марик направился по длинному коридору к узкой решетке, за которой царила непроницаемая темнота. Там был еще один каменный мешок, предназначенный для одного заключенного. Насколько помнил Марик, третьего дня туда бросили какого-то дебелого оборванца. Оборванец плакал, лопотал какую-то чушь, и всем своим поведением вызывал у Марика особое чувство отвращения к «убогим выродкам».

Два предыдущих дня Марик не упускал возможности разбудить дурачка пораньше и вызвать у него истерику.

Рассчитывая напугать несчастного дебила до потери памяти, Марик постарался от души. Он ударил по решетке древком и, для пущего веселья издал громкий рык, весьма похожий на звериный. Ему непременно хотелось, чтобы дурачок снова выскочил из порток.

Никто ему не ответил, из-за решетки не донеслось ни звука. Марик, озадаченный неэффективностью своих действий, с грохотом провел по решетке древком, и крикнул снова:

– Хватит дрыхнуть, ублюдок! Сон только для богатых и умных!

Снова ответом ему была тишина. Марику в голову закралось подозрение. Дурак дал дуба? А может, темница пуста?

А что если… Что, если заключенный сбежал?

Ох, ну конечно. Дежурил Пир, известный растяпа и недоносок. Он забыл замкнуть решетку, когда приносил заключенному еду. Потом дрых на скамье у выхода. Даже дебил смог бы выбраться из темницы и прокрасться мимо него!

Пир непременно получит на орехи. Кроме взбучки его ждет штраф. Марик даже обрадовался, поняв, что сможет урвать со штрафа кое-что в свой карман.

Дабы убедиться, что темница действительно пуста, он приблизился к решетке.

И вот тут как будто из-за угла, из кромешной темноты, стремительно вылетела рука и крепко схватила Марика за ворот. Тюремщик вскрикнуть не успел, а рука уже потянула его к себе и, как следует, стукнула об решетку. Один раз, второй, третий…

От неожиданности Марик выронил копье, но, опомнившись, сделал попытку вырваться. Не тут-то было. Рука принадлежала чертовски сильному человеку. Марик не смог даже разжать пальцев, державших его мертвой хваткой. Пока тюремщик вырывался, с той стороны решетки из темноты появилось лицо, страшнее которого Марик в жизни не видел.

Ему показалось, что лицо только наполовину человеческое. Оно чем-то неуловимо походило на звериную морду, глаза на которой горели тусклым желтоватым, как латунь, огнем, а из приоткрытой пасти торчали длинные клыки. Лицо окаймляла жесткая грива медного цвета, а по щекам лоснилась баками желтая шерсть.

О Марике нельзя было сказать, что он не вышел ростом, но существо по ту сторону решетки, державшее Марика за ворот, оказалось еще выше. Оно недобро смотрело на тюремщика сверху вниз. Марик не мог оторвать взгляда от клыков, с которых, ему казалось, вот-вот начнет капать голодная слюна.

– Эй, ты чего орешь? – спросило существо сердитым человеческим голосом. – Скучно сделалось?

Оно говорило по-истарийски, но с едва уловимым северным акцентом. Марик раскрыл рот, но не смог вымолвить ни слова.

– Заканчивай шуметь, – посоветовало существо. – Вали в свою кордегардию и оставь нас в покое. Понял меня?

Страшная пасть была поразительно близка. Марика парализовал страх. Даже на войне он так не боялся. Ему в голову пришло, что своим безбожием он накликал демона, явившегося по его душу.

– Я спрашиваю, понял? – рявкнуло существо.

– Отпусти его, Олли, – сказал кто-то усталым голосом из темноты. – Дурака уже не переделать.

– Не переделать, говоришь? – переспросило существо, продолжая грозно смотреть на Марика. – Я думаю, это зависит от того, кто берется переделывать. У меня есть идея. Сейчас я засуну его голову в его же задницу. Может, тогда он станет вести себя потише?

Невидимый собеседник промолчал. Говорящий зверь шумно втянул носом воздух.

– Ладно, дурында, я тебя отпущу, – сказал он. – На этот раз, коль уж старина Вейдок так хочет. Но больше тут не появляйся!

Сказав так, существо отпустило Марика, и тот отшатнулся от решетки. Не сводя глаз с уродца, который столь нахально побил его и, что гораздо страшнее, унизил, тюремщик задрожал от ярости. Его штаны намокли, и Марик с ужасом подумал, что обмочился со страха. Однако через мгновение, когда под ногой хрустнул осколок пурпурной бутылки, тюремщик сообразил – все гораздо хуже.

– Ситта ди Маре. Красное, семилетней выдержки, – сказало существо из-за решетки благоговейно и шмыгнуло носом. – Изысканный букет. Думаю, это Доблесть Леона. Не меньше полусотни глорий за бокал.

– Ты за это заплатишь, гадина! – заорал тюремщик, выйдя из себя и схватившись за меч. – Убью!

Он бросился на решетку, позабыв страх. Ударил по прутьям в исступлении, высекая искры. Он кричал так громко, что прибежали тюремщики Пир и Варек. Они оттащили обезумевшего Марика от темницы.

Пир был парень незлобный, хоть и до ужаса неуклюжий. У него был еще один недостаток: он редко просыхал и часто забывал о том, что случилось накануне. Вот и теперь, хватив ночью лишка, он позабыл предупредить надзирателя, что вечером в темницу бросили мага-ренегата, устроившего потасовку в храмовом квартале.

Мага посадили в дальний каземат, заговоренный, предназначенный специально для пленных колдунов, предварительно убрав оттуда плачущего дурачка, который оказался там из-за обвинения в колдовстве. А двумя часами позже в тюрьму заявилось странного вида существо.

Существо назвалось Олли Таймоном. Оно сообщило, что не в силах больше нести бремя греха, и созналось в десятке преступлений, совершенных за последний день в Мареаполе. Существо поведало, что владеет магией, но власть вскружила ему голову и заставила встать на путь неправедный. Теперь существо горько раскаивалось и собиралось понести наказание.

Пир быстро сообразил, что получит награду за поимку опасного преступника, а о явке с повинной можно было и умолчать. Олли Таймон был схвачен и брошен в зачарованную темницу к волшебнику-ренегату, коль скоро тот не протестовал.

Больших трудов стоило тюремщикам увести Марика из подземелья. Пир, соображая, что ему достанется от начальства, быстрей вытолкал орущего надзирателя ну улицу и сказал, чтобы он «шел с богом домой и отдыхал».

В полдень Марика видели в каком-то кабаке, где тот напивался простым самогоном, к которому раньше не притрагивался. Он опорожнил восемь кружек, упал под стол и, по словам хозяина, «заблевал весь пол». Потом Марик, сам не зная как, оказался в мареапольских трущобах, без оружия и без единой глории в кармане. Еще пропало золотое обручальное кольцо, которое Марик носил с собой.

Как потом говорили люди, под вечер пьяный стражник на площади Роз орал, как пойдет «искать справедливости» у чародея, что сидит в Ратуше. Что как только он «найдет справедливость», то уж точно покажет «всем этим выродкам и ворюгам», кто тут главный. После этого никто больше не видел мареапольского надзирателя Марика живым.

Через несколько дней Храмовой площади заметил, что у задней двери его соседа видны следы крови: отпечатки ладоней и сапог. Отправившиеся проверить дело солдаты из охраны вскоре выловили тело Марика из канала.

У надзирателя была проломлена голова, но аптекарь, которого позвали для установления истинной причины смерти, сказал, что бедолага просто утонул. Так и решили – а остальное осталось под покровом тайны, да и вряд ли кому это было интересно.

Обитатели тюрьмы так и не узнали, что случилось с противным тюремщиком. Они даже не подозревали, что слышат его крики последний раз. Но они провожали его одобрительными возгласами, свистом и улюлюканьем. Прошло еще немало времени, прежде чем в темнице воцарился прежний покой. Странное существо по имени Олли Таймон повернулось от решетки и, как бы извиняясь, сказало:

– Он мог бы выкрутиться, если бы был умнее.

Его глаза с латунным блеском действительно немного светились, и в темноте подземелья Таймон мог видеть на манер кошки.

В глубине камеры на куче отсырелой соломы, зевая и почесываясь со сна, сидел молодой человек. С виду весьма интеллигентный, хоть и в несколько помятой одежде, с рыжими немытыми волосами и щетиной на лице, он походил больше на «вечного» студиозуса Глеменбриджа, или же на церийского миннезингера, чем на мага, пусть и средней руки. Было в его внешности что-то несерьезное и ветреное, нечто такое, что никому бы не пришло в голову сопоставить с искусством магии, много более сложным, чем многие точные науки.

Но внешний вид, как говорится, бывает обманчив, и далеко не любой встречный мог распознать в молодом человеке мага, да еще и Великого Магистра Ордена Странствий и Поэзии. И парень этим пользовался, порой с большим успехом. Звали его Вейдок Найтл.

Обычно у Великого Магистра Найтла было невпроворот важных и не очень дел. Свой магический орден – штука серьезная, требует ответственности. Но так как сейчас Вейдок сидел в темнице, спешить ему было некуда, и он решил позволить себе проспать до обеда. Правда, теперь его отдых был нарушен.

– Олли…

– Это я, – ответило существо.

– Что ты здесь делаешь, друг Олли? – спросил Вейдок.

– Как и ты – сижу в тюрьме, – честно ответил Олли Таймон.

– Трудно было загреметь сюда?

– Не трудно. Велика задача – взять на себя дюжину преступлений.

– Ну-ка, ну-ка?..

– Воровство, разбой. Осквернение святынь. Ничего сложного. Трудней было убедить солдат бросить меня в ту самую темницу, в которой сидишь ты.

– И как ты вышел из положения?

– Да так же – обманом. Я сказал им, что тоже волшебник и обычная камера для меня не годится.

– Они тебя послушали?

– Как видишь. Я могу быть очень убедительным, если захочу.

– Да уж. Но если бы ты был иногда столь же сообразительным… – произнес Вейдок. – Друг Олли, тебе ведь не приходила в голову мысль, что, оказавшись в темнице, ты не сможешь внести за меня залог?

– Мне приходила другая мысль, – проворчал Таймон. – Мысль о том, что простой побег гораздо лучше немалых денежных затрат и проще в исполнении.

– Что делать… Ты и я – мы мыслим по-разному, – Вейдок встал, разминая ноги. – Все равно, рад тебя видеть, – он хлопнул Таймона по плечу.

Таймон фыркнул и сердито пробурчал:

– Взаимно.

Вейдок сделал несколько шагов до решетки, глянул за нее. Оттуда проникало немного света.

– Да, тесна юдоль скорби. Горьки лишения. Но сладко воздаяние… – пробормотал Магистр. – Олли, зачем ты поколотил этого бедолагу?

– Он сам напросился, – буркнул Таймон, сверкнув глазами. – Не нравится мне этот город. И эта страна не нравится. Посмотри, на кого я становлюсь похож.

Вейдок внимательно на него посмотрел.

– Ты опять теряешь человеческий облик, старина.

– Именно. С каждым днем становится хуже. Во всем виноваты люди из этого города. Поверь мне, Вей, я не желаю им зла, но они меня меняют. Я теряю лицо! Надо убираться из Мареаполя как можно скорее, вот мое мнение, если хочешь.

Вейдок пожал плечами.

– Мне кажется, ты не прав, друг Олли.

– Я прожил на свете много веков. Как я могу быть не прав? – сердито спросил Таймон.

– Вот и я гадаю все – как?..

Пока Вейдок занимался тем, что делал наклоны влево и вправо, Таймон прислушивался, навострив уши. Заметив это, Вейдок усмехнулся.

– Завтрака можешь не ждать. После того, что ты тут учинил, тебе принесут разве что яда. Или расплавленного свинца.

– Я не собираюсь задерживаться здесь до завтрака, – ответил Олли. – Просто проверяю, что происходит наверху.

Вейдок покачал головой и перешел к приседаниям.

– И что же ты слышишь? – спросил он, зная, что у его друга нечеловеческий слух. Таймон мог слышать очень далекие и тихие звуки.

– Ничего особенного, – Олли пожал плечами. – В охранке буза. В переулке встретились две прислуги. Чешут языками. На крыше кот. Он голоден и поэтому охотится. У входа в темницу никого нет. Они забыли выставить часового. Вейдок, расскажешь мне, что произошло после того, как я вчера оставил тебя у Торговых ворот?

– Я отправился в маленький кабачок под «Сухим дубом» и там недурно провел время.

– Сейчас мне твои похождения в питейных заведениях не интересны. Расскажешь о них потом, может, даже отведешь меня в одно из них, и мы пропустим пару рюмок во славу старых деньков. Расскажи, как ты умудрился загреметь в тюрягу?

Вейдок сел на солому, вздохнул.

– Извини, друг Олли, я не смог вернуться в назначенный час к Торговым воротам. Просто со мной случилась удивительная история.

Олли Таймон сделал вид, что он – весь внимание.

– Как ты уже знаешь, я посидел под «Сухим дубом». Славно так посидел, часов до четырех дня. Узнал у местных старожил про замок Тененталь. Потом в прекрасном настроении я пустился в обратный путь. Решил, что идти через базар долго и небезопасно, воры и бродяги, мерзкие буффоны… В общем, я пошел через храмовый квартал. В это время в храмовом квартале царит такое умиротворение и благоденствие. Звонят к вечерней. Так вот, я миновал Храмовые ворота и, проходя мимо храма Святой Крови, задержался там. Понимаешь, картина поразила мое воображение. Белокаменный собор устремлялся шпилем в отверстое небо, наполненное солнечным огнем, вкруг него благоухали райские акации, а у самых стен цвели примулы и ипомеи…

– Опусти поэтические подробности.

– Я стоял там, любуясь архитектурой, и вот тогда я увидел, что из храма появился священник в сопровождении двух юношей. Они остановились перед входом и стали спорить. Спор, как я догадался, имел религиозную подоплеку. Двое юношей в своей младой горячности наседали на священника, не ведая чувства уважения и такта. И я как сторонник всякого порядка решил поддержать уважаемого пастора и вмешаться в спор на его стороне. Дальнейшая дискуссия, как ты, наверное, уже понял, длилась недолго, ибо нет мне равных в искусстве риторики и знании аспектов богословия…

– Может, хватит заливать? – перебил его Таймон. – Давай лучше я расскажу тебе нормальным языком, что случилось.

– Изволь.

– Вчера до четырех вечера ты надирался в каком-то кабаке, а потом в непотребном виде поперся через храмовый квартал. Там тебе приспичило отлить, что ты и сделал в кустах рядом с церковью, среди цветущих примул и ипомей. В это время два каких-то молодчика вынесли на руках из храма попика и принялись его лупцевать прямо на брусчатке перед святым домом Великого Отца.