Текст книги "Трансплантация (сборник)"

– Ты Игорька Светлова помнишь? – неожиданно спросила мама.

Да, Влад хорошо помнил Игоря. Ему было, наверное, лет семь или восемь. Тоненький, голубоглазый, с копной светлых, чуть вьющихся волос и постоянным румянцем на щеках, он приходил каждую пятницу на Фонтанку, брать уроки игры на рояле у Ольги Владимировны. У Игоря был то ли диабет, то ли ещё какая-то болезнь, и он довольно часто пропускал занятия. Врачи категорически запрещали ему есть сладкое. Поэтому по пятницам с видных мест убирались конфеты, шоколадки, печенье, чтобы не было лишнего соблазна для очень любившего всё это Игорька.

С месяц назад Влад встретил на улице возвращающегося из школы Игоря, который с наслаждением уплетал здоровенный брикет сливочного пломбира в шоколаде. Щёки его пылали сильнее прежнего.

– Ты что, Игорёк, тебе же нельзя! – бросился к нему Влад.

– Нет, Влад, можно! Мне мама разрешила. Доктор сказал, что я совсем уже выздоровел и мне теперь всё можно! Вот так! – радостно сообщил Игорёк.

– Ну, ты молоток! Накуплю в пятницу для тебя мороженого. Ты какое больше всего любишь?

– Сахарную трубочку в шоколаде, – не задумываясь, выпалил Игорь. – Только я к вам теперь не скоро приду, мы с мамой в дом отдыха завтра уезжаем. Так что пока! – И, уминая мороженое, Игорёк понесся к дому.

– А почему, мама, ты вдруг об Игоре вспомнила? – нарушил молчание Влад.

– Игорь умер. Я не хотела, Влад, тебе об этом говорить, но ты уже стал взрослым. Родители Игоря жили в Чернобыле, когда всё это случилось с реактором. Вышло так, что радиация их пожалела, но жестоко отыгралась на будущем сыне. Пару месяцев назад ещё оставались надежды, но вскоре врачи вынуждены были признаться, что они бессильны. До самой последней минуты мама с папой внушали Игорю, что он выздоровел. Всей семьей строили грандиозные планы, притом на несколько лет вперёд. Они подарили ему сноуборд, хотя знали, что до снега он не доживёт. Договорились следующим летом слетать в Диснейленд. Даже получили американские визы. Конечно, это была ложь. Но они делали всё возможное, чтобы скрасить сыну последние дни. И им это удалось. Как мне рассказала его мама, Игорёк умер почти счастливым.

Мама тяжело вздохнула и долго молчала:

– Но самое удивительное в этой прегрустной истории я узнала совсем недавно. Оказывается, Игорёк всё прекрасно знал. То ли кто-то из его друзей прослышал о беде от своих родителей, а потом всё выложил Игорьку, то ли как-то иначе… Но он знал, что ему оставалось жить несколько недель. Игорь знал, что все эти сноуборды и Диснейленды – ложь! Та самая святая ложь его мамы и папы. И он не мог признаться им, не мог сказать: «Перестаньте, я всё знаю». Он слишком их любил. И поэтому тоже лгал. Он был уверен, что так им легче. Они и до сих пор этого не знают и дай Бог, чтобы никогда не узнали…

Машина въехала на набережную Фонтанки и вскоре остановилась у дома Останиных.

Что было на похоронах Марины, Влад помнил плохо. Он и видел-то всё сквозь пелену слёз, сдерживать которые, к великому удивлению директрисы, безуспешно старавшейся выдавить из себя хотя бы слезинку, и не пытался. Влад иногда вообще не представлял, где он находится и что здесь происходит. Но, чем ближе к концу похорон, тем явственнее начинал понимать, что плачет не только по Марине, а еще и от жалости к себе и, что уж совершенно невероятно, от жалости к Антону. Тому самому Антону, которого только вчера он называл убийцей и которого ненавидел всем сердцем и всей душой. Он пытался разобраться, что с ним произошло, и сначала не находил ответа.

Может быть, это оттого, что он видел абсолютно всех ребят класса, пришедших проститься с Мариной? Абсолютно всех, за исключением одного человека – Антона! Человека, который больше других любил Марину и, как оказалось, был Мариной любим. Влад представил себе, что могло твориться сейчас в душе Антона. Ему самому было невероятно тяжело и тоскливо, но каково же сейчас Антону?

А может, это произошло оттого, что среди скорбно стоящих с непокрытыми головами ребят он узнал Мишку Суворова? Кляня и презирая себя самого, вдруг вспомнил, как несколько дней назад попросил Мишку позвонить Антону и убедить того, что Марина увлечена им, Владом. Тогда он не испытывал никаких угрызений совести. Ему всегда казалось, что у Антона просто не может быть настоящих серьёзных чувств к Марине, таких, как у него самого. Так, очередное увлечение.

И вдруг Влад понял, что именно эта его подлость, может быть, и толкнула Антона на обернувшийся такой трагедией поступок. А тогда, следуя его же собственной логике, получается, что убийца не Антон Тенин, а как раз он сам – Влад Останин. Это он убил Марину, и он виновен в несчастье Антона. Влад почувствовал, как от этой внезапно пришедшей ему мысли бешено заколотилось сердце и стало трудно дышать.

В этот самый момент кто-то сзади тронул его за плечо. Это был Николай Николаевич, Плебей. В глазах его стояли слёзы.

– Влад, ты не знаешь, где может быть Антон? Тревожно мне за него. Я тебя очень прошу, ты бы не попробовал его найти? Ему сейчас, наверное, очень тяжко!

– Николай Николаевич! – внезапно послышался голос директрисы. Они даже и не заметили, как та тихо подошла к ним. – Что это вы опять о нём беспокоитесь, об Антоне? Вспомните, я ведь и раньше не сомневалась, что он бессовестный негодяй. И вот что натворил! А вы, Останин, и не вздумайте его искать. Не ваше это дело. Милиция, если мне надо будет, быстренько его отыщет.

– Да, Николай Николаевич, его надо найти… я должен его обязательно найти, – уточнил Влад, не обращая никакого внимания на присутствие директрисы. – Только, пожалуйста, сделайте так, чтобы она ушла отсюда. Ладно? – И повернувшись, пошёл к выходу.

– Не беспокойся, Влад, – услышал он вдогонку голос Плебея. – Она сейчас же уберётся отсюда, я тебе это обещаю.

У самых кладбищенских ворот Влад остановился. Он увидел скромный деревянный крестик на ещё свежем бугорке маленькой могилы. Что-то знакомое почудилось ему в небольшом фото, прикреплённом к кресту. Подойдя поближе, он склонил голову и так простоял несколько минут, охваченный горькой печалью. С фотографии смотрели на него знакомые озорные глаза. Даже на любительском чёрно-белом снимке щёки улыбающегося Игорька горели румянцем.

Влад нажимал и нажимал кнопку звонка в квартиру Антона. Сразу после кладбища он уже был здесь, но ни на звонки, ни на стук в дверь никто не откликнулся. Тогда он обошёл все соседние дворы, заглянул в школу, даже на стадион. Но Антона нигде не было, и его никто не видел в последние дни.

Прильнув ухом к широкой замочной скважине, Влад старательно вслушивался в тишину пустой квартиры и вдруг замер – он услышал какой-то шорох и громко крикнул в ту же замочную скважину:

– Антон, открой, это я, Влад Останин!

Некоторое время спустя послышались тихие шаги, щёлкнула задвижка, и дверь открылась. В первое мгновение Влад даже не узнал Антона – так тот изменился за эти несколько дней. Осунувшееся, побелевшее лицо, впалые щёки, повязка со следами проступающей крови на лбу и потухшие глаза.

– Заходи, – тихо сказал Антон.

Они прошли в маленькую, с задернутыми шторами тёмную комнатку. Здесь царил полный беспорядок. Разложенный диван с мятыми простынями явно давно не застилался. В стене рядом со старенькой гитарой зияли щербинами следы от картечи. На полу валялось охотничье ружьё, бумаги, книжки, серый ноутбук с замотанной синей лентой ручкой и просто всякий хлам.

И лишь в дальнем, самом светлом углу комнаты, напротив окна, на чистом журнальном полированном столике в простой стеклянной вазе благоухал роскошный букет белых роз, перетянутый чёрной траурной лентой.

Антон остановился посередине комнаты, повернувшись к Владу, тихо, но внятно произнёс:

– Ну что ж, давай, бей! – и посмотрел Владу прямо в глаза.

С минуту они напряженно молчали. Потом у Влада задрожали губы, и он, не отводя глаз, вплотную подошёл к Антону, обнял его за плечи и уткнулся лбом прямо в кровоточащую повязку.

И вот так, два высоких, красивых и сильных парня, чем-то очень похожих друг на друга, стояли посреди неубранной маленькой комнатёнки, уткнувшись друг в друга лбами, и горько рыдали по бедной Марине, по так трагично и так внезапно ушедшему детству, по нахлынувшей нестерпимой жалости к себе и друг к другу. Слёзы их, смешиваясь на лету, падали на крышку старенького ноутбука, с лежащим на нём письмом в распечатанном голубом конверте.

Давно Антон не спал столь спокойно и крепко. Простившись вечером с Владом, он забрался с ногами на кресло и ещё долго размышлял о происшедшем с ним в эти самые тяжёлые дни его жизни. Да, видимо, так и уснул.

Проснулся от настойчивой трели телефонного звонка.

– Привет, Антон! Ну как, отоспался? – услышал он в трубке заботливый голос Влада. – Знаешь, сколько сейчас времени? Уже час дня! Я из школы звоню. У нас перемена. Плебей тебе привет передавал. Сказал, чтобы ты поскорее в школу приходил и директрисы не боялся. Её, кстати, скоро у нас и не будет. Приказ из комитета по образованию пришёл. В институт её переводят, к твоему лучшему дружку – Викарьевичу. Это нам в конце урока сам Плебей сказал. Ещё он сказал, что стать директором предложили ему, и вот он советуется с нами, принимать это предложение или нет. Договорились так: Плебей соглашается, но остаётся нашим классным руководителем и учителем истории. В общем, всё в порядке. Так что приходи, ещё три урока впереди!

– Нет, Влад. На кладбище надо съездить. Я ведь не был на похоронах. Завтра обязательно приду. Передай Плебею. Хорошо?

– Передать-то передам, только ты вряд ли место найдёшь. – Влад секунду поразмышлял. – Знаешь, давай лучше так сделаем. Я сейчас сбегаю у Плебея отпрошусь, и съездим вместе. Идет?

Около получаса проплутав между свежими холмиками, Влад узнал могилку Марины. Вчера от слёз и переживаний он и не запомнил место.

Антон уже положил белые розы к изголовью, и они молча стояли, склонив головы, когда сзади послышались тихие шаги. Антон обернулся и узнал маму Марины.

Вера Михайловна, похудевшая и побелевшая, медленно приближалась к Антону. Антон закрыл глаза и вспомнил тот школьный вечер, когда он танцевал с Мариной. Ему казалось, что это не Вера Михайловна, а сама Марина гладит Антона по его короткостриженым, непослушным волосам.

Покидали кладбище ребята вдвоём – Вера Михайловна сказала, что хочет ещё немного побыть с дочерью.

По пути им попалась немногочисленная траурная процессия. Крепкие накачанные парни несли закрытый крышкой гроб.

Неожиданно от сопровождавших отделился щупленький паренёк лет двенадцати-тринадцати. Антон узнал в нём младшего брата Пашки Горбачёва, соседа по площадке.

– Здорово, Антон. А это мы Пашку хороним! Погиб в аварии несколько дней назад. На полном ходу в грузовик с баллонами врезался. Там все погибли. И Пашка тоже. – Пареньку явно доставляло удовольствие поделиться с кем-нибудь этой новостью. – А вчера к нам какие-то дядьки приходили, всю квартиру перерыли. Всех расспрашивали, и меня тоже. Какой-то портативный компьютер искали, ноутбук, что ли.

– Ну и чем дело кончилось? Нашли? – заинтересовался Антон.

– А ничем и не кончилось. Никто этого ноутбука в глаза не видел. И я тоже. Потом они у меня адрес Гвоздя выспрашивали. Он вроде тоже в аварии той погиб. Гвоздя я пару раз у Пашки видел, но где он живёт – понятия не имею.

Махнув на прощание рукой, паренёк побежал догонять скрывшуюся за углом кладбищенской конторки траурную процессию.

День медленно клонился к вечеру. Денис сидел за рабочим столом в своём кабинете и от нечего делать с тоской смотрел в окно. На улице мельтешили машины, куда-то торопились прохожие и, как всегда, шёл дождь. И никого совершенно не интересовало, что на календаре вторник, а значит, до встречи в нью-йоркском аэропорту оставалось всего два с небольшим дня.

До самого вечера было только три телефонных звонка, и ни один из них не принёс никаких надежд. Утром из Москвы Виталий Королёв, юрисконсульт головного столичного офиса «Телесвязь», интересовался, как дела, как погода да как здоровье, уточнил, летит ли Денис в Штаты, и, получив утвердительный ответ, передал просьбу своего, а в какой-то степени и его, Дениса, шефа. Просьба, в общем-то, была пустяковая, ничего не стоило её выполнить. Просто созвониться с неким Владимиром Михайловичем и забрать у него пару писем в Нью-Йорк. Поговорив с Королёвым, Денис несколько раз набрал номер этого Владимира Михайловича, но к телефону никто не подошел. «Ладно, перезвоню вечером», – решил Денис.

Около полудня прорезался Саша и сообщил, что, по всей вероятности, ноутбука на месте аварии всё-таки не было, но гарантировать этого никто, конечно же, не может, так как взрывы и пожар уничтожили и не такие хлипкие вещи. Зато найдено несколько десятков сильно обгоревших стодолларовых купюр. Видимо, их было больше, но остальные, похоже, превратились в пепел. Удалось также установить личности остальных погибших в этой катастрофе, но к поиску пропавшего ноутбука вряд ли кто-либо из них мог иметь отношение. Ещё выяснилось, что Валет был очень крепко связан с бакинской мафией, орудующей на одном из городских рынков. Но опять же и здесь связь с происшествием в офисе вроде не прослеживается. Вот если бы мафия была не бакинская, а, скажем, алма-атинская, вот тогда за эту ниточку и можно было бы хорошенечко подёргать. Только в самом конце разговора Саша высказал одно, пока ещё не проверенное соображение: вроде бы не только Денис в эти месяцы занимался сбором данной информации. Но Саша сразу оговорился, что это ещё требует хорошей вентиляции, и уж потом, чуть позже, он эту версию Денису изложит. Если, конечно, она подтвердится. И перед тем, как попрощаться, опять спросил, как ведёт себя Асат.

Буквально через минуту раздался и третий, последний звонок за сегодняшний день. Это был как раз Асат.

– Привет, Денис! Ты что вечером делаешь? У моей супружницы сегодня праздник наметился, так что есть хороший повод поесть плова. Бери своих и давай подгребай часикам к семи. Только уж без руля, пожалуйста. Все мои женщины очень по тебе соскучились и по Оле с Владом тоже. Ну как, будете? – Асат умолк, ожидая ответа.

Денис был вроде и рад приглашению. У Асата всегда весело, несмотря на коммуналку, по-семейному тепло и уютно, и неизменно всё очень вкусно. Но сейчас это немного некстати и очень неожиданно – обычно Асат приглашал за неделю, а то и за две. И настроение у Дениса не то, чтобы веселиться. Плюс ко всему очень хотелось просто прийти домой, завалиться на диван да хорошенько выспаться. Действительно, очень хотелось спать!

– Спасибо, Асат! Поздравь, пожалуйста, от меня Нину, чмокни её в щёчку. У меня, Асат, кое-какие срочные дела появились, да и у Влада сейчас дни нелёгкие, не до гостей ему. Ну а Ольга, естественно, оставлять его одного не хочет. Так что давай как-нибудь в другой раз. Ладно?

– Денис, дорогой! Ну, пожалуйста! Нина меня просто убьёт, если я без тебя приеду. Я краем уха от Ольги слышал, что у Влада произошло. Конечно, ему не до веселья. Но парень-то он у вас мужественный, да и Ольга с ним. А ты там совершенно не нужен, мешать только будешь. Давай, Денис, не упрямься! Мы же совсем ненадолго. Часам к десяти и дома появишься. А плов сегодня особо хорош будет, это я тебе гарантирую. Ну право же, и повод у моей Нинки отличный, и работу по «Аскому» вроде бы спихнули – грех не встретиться. Давай вместе поедем, а то ещё заплутаешь. Я как раз из центра звоню. Ну что, уговорил? – Не было сомнений, что Асат приглашал от чистого сердца.

Подумав немного, Денис решил, что, пожалуй, Асат и прав, действительно, не будет большого толка, если он проторчит весь этот вечер дома. Да и надо бы немного отвлечься от всех свалившихся на него неприятностей… Упоминание Асата о плове стало, пожалуй, последним и решающим аргументом. Он согласился.

Договорились встретиться около шести у станции метро «Чернышевская», наверху, у эскалатора.

Повесив трубку, Денис опять набрал номер мобильника Владимира Михайловича, и вновь ему никто не ответил.

Затем связался с домом:

– Оля, я к Асату на пару часиков заскочу, он очень просил. Кстати, ты не помнишь, когда у Нины день рождения? У тебя в календаре все даты записаны. Посмотри, пожалуйста.

После минутной паузы Денис услышал, как Ольга вновь взяла трубку:

– День рождения у неё двадцатого апреля. Не скоро ещё. А что ты вдруг вспомнил?

– Да так, Оля, ничего… Пока! Буду не поздно! – И повесил трубку.

«Опять странно, – подумал Денис. – И приглашение такое неожиданное, и Нинин день рождения, оказывается, не сегодня, а через полгода. Да и встречу Асат почему-то назначил не как обычно, у станции „Гостиный Двор“, а на „Чернышевской“. Ветка совсем другая. Но главное: ну приду я, подарок должен вручить, поздравить. А с чем?»

Немного поразмышляв, Денис решил позвонить Асату домой в надежде, что трубку возьмёт Таня – дочка Асата. Та очень любила разговаривать по телефону и уж обязательно выдала бы все секреты. Правда, чаще всего трубку хватал сосед по коммунальной квартире, некто Аркадий – стопроцентный алкаш и мужик противнейший. Разговаривать с ним у Дениса не было ни малейшего желания. Но в этом случае можно просто повесить трубку. Денис всё же решил испытать судьбу. Действительно, ответил Аркадий, но, к удивлению Дениса, говорил довольно трезвым голосом, и Денис рискнул попросить к аппарату кого-нибудь из Волковых. Твёрдым и уверенным тоном Аркадий сообщил Денису, что соседей нет, а если они и будут, то только завтра. И в завершение разговора попросил больше его по пустякам не беспокоить!

«Разберёмся на месте. А букет всё равно купить надо», – подвёл итог сомнениям Денис, надевая плащ.

И в этот момент вновь зазвонил городской телефон.

– Добрый вечер, Денис Александрович! – поздоровался глухой бас с чуть заметным восточным акцентом. – Меня зовут Владимир Михайлович. Вы мне звонили, но у меня что-то с зарядкой мобильника случилось. Виталий Николаевич Королёв сказал мне, что вы сможете захватить в Америку пару писем. Когда бы вы, Денис Александрович, могли у меня их забрать? Я живу не очень далеко от вас – на Лиговском, напротив Свечного переулка.

Денис быстро прикинул в уме своё расписание и договорился с Владимиром Михайловичем, что заедет за письмами завтра, около восьми вечера.

С букетом красных роз в начале седьмого он стоял у эскалатора станции метро «Чернышевская». Асата не было. И это тоже выглядело странно: обычно друг не опаздывал.

Прождав минут двадцать, теряясь в догадках, Денис собрался уж было уходить, но тут как раз появился взмокший Асат. В руках – традиционный «дипломат» и довольно громоздкая картонная коробка.

– Извини меня, ради бога, Денис! – Асат так запыхался, что еле мог говорить. – Закрутился совсем, а, когда посмотрел на часы, уже шесть. Бежал как мог. Вот, мокрый весь. Не обижайся!

Маленького роста, пухленький, действительно насквозь мокрый, Асат виновато смотрел на Дениса своими прищуренными коричневыми глазками.

Да Денис особо и не обижался – с кем не бывает!

И вскоре они уже ехали в сторону Финляндского вокзала. Прямо в противоположном направлении от дома Асата.

К ещё большему удивлению Дениса, они и вышли у Финляндского вокзала и сели в электричку на Зеленогорск.

Вопросов ничего не понимающий Денис решил Асату не задавать. Пусть будет как будет.

Обычно весьма разговорчивый, Асат тоже помалкивал.

Вышли они минут через двадцать на пустынной малоосвещённой станции.

– Подожди меня минуту, – сказал Асат, усадив Дениса на скамейку в самом тёмном углу платформы. – Пива напился сдуру. Если прямо сейчас не отлить, однозначно лопну. А нам ещё идти прилично. – И, оставив свой «дипломат» и картонную коробку на попечение Дениса, Асат растворился в темноте ближайших кустов. Послышалось шуршание листвы под ногами, но, к полному удивлению Дениса, звук становился всё тише и тише и вскоре вообще затих. Денис понял: Асат уходит. И в наступившей тишине почудилось тиканье какого-то механизма. Приложив ухо к картонной коробке, Денис отчётливо понял, что не ослышался. Тикало именно в этой коробке, оставленной Асатом.

И вот под этот монотонный и одновременно тревожный звук часового механизма Денис вспомнил, как много-много лет назад, наверное, во втором, а может, в третьем классе, он так же сосредоточенно и с опаской слушал очень похожее тиканье.

А дело, выражаясь папиным шутливо-казённым языком, выглядело так: однажды днём, придя из школы и повинуясь характерному для мальчишек его возраста любопытству, Денис разобрал на несколько десятков мелких частей любимые семейные часы с кукушкой.

В полном объеме ответив на извечный вопрос: «А что же там внутри?» – он вскоре понял, что некоторые вопросы по данному поводу могут возникнуть ещё и у папы, который должен с минуты на минуту возвратиться с работы. И вопросы у папы, действительно, возникли, не на все из которых у струхнувшего Дениса нашлись удовлетворяющие отца ответы. Затянувшаяся, по мнению Дениса, дискуссия закончилась тем, что папа сделал официальное заявление, опять-таки, по мнению Дениса, носящее несколько односторонний и тенденциозный характер и заключающееся в том, что обещанная на завтра покупка велосипеда откладывается на неопределённый срок. Единственное, чего удалось добиться Денису в заключительной стадии встречи, это право на последнее слово, в котором он поставил вопрос о возможности дезавуирования итоговых соглашений – в случае, если ему удастся восстановить работоспособность указанных выше часов. После чего по всем правилам социалистического бюрократизма был составлен официальный, в двух экземплярах протокол, в который и были занесены все достигнутые договорённости и условия. Кстати, один экземпляр этого, уже пожелтевшего от времени, полушутливого и одновременно полусерьёзного документа, подписанный папой и сыном, до сих пор хранится дома, где-то в многочисленных ящиках старого красного дерева книжного шкафа. Денис не сомневался, что и другой, отцовский экземпляр этого протокола, не утерян, только вот находится он сейчас по другую сторону океана, на другом континенте, где-то в далёком и пока не знакомом ему американском штате Нью-Джерси.

И вот спустя два часа с гордостью и волнением от неожиданного даже для себя и тем более для папы результата и с опаской – а вдруг, проклятые, остановятся – Денис вслушивался в равномерное, почти совпадающее с радостным стуком сердца в его груди, тиканье.

Формальные условия протокола были благополучно выполнены. На следующий день папа с сыном уже оттирали от защитной смазки сверкающий хромом красный подростковый велосипед. И, несмотря на то что две последующие ночи кукушка с истеричным воплем выскакивала из раскрывающейся дверцы почему-то каждые пять минут, не дав бедному папе уснуть, а на третьи сутки часы вообще навеки встали, Денис, гоняя по двору на новом велике, особого смущения от этого не испытывал.

Не смущало ничто и его любимого пса – боксёра Даньку, с радостным лаем мчавшегося, сломя голову, с высунутым от счастья языком за велосипедом. В общем-то, он был не совсем Данька. В его родословной справке, иначе – собачьем паспорте, стояло испанское, гордое и почтительное – Дон. По собачьим нормам, все братья и сёстры, если по-научному – щенки одного помёта, должны называться на одну и ту же букву. Вот и у Даниных мамы и папы были две дочурки – Даша и Дульцинея и три сынка – Джек, Джон и Дон. Папа с ещё совсем тогда маленьким Денисом выбрали Дона. Сначала они долго не могли остановиться на ком-то одном – все были обаятельные, смешные и добрые. Все одинаково трогательно тыкались в руки мальчика чёрно-рыжими мордашками, как будто каждый из них просил выбрать именно его. Только один, самый толстый, спокойно спал в углу под табуреткой и, казалось, совершенно не интересовался ни папой, ни Денисом, ни своим будущим. Это и был Дон. Его, наверное, и не заметили бы вовсе, если бы тот во сне громко не пукнул, что, пожалуй, и предопределило окончательный выбор папы и сына. Так именно Дон стал новым постоянным жителем дома на Фонтанке и новым кровным врагом толстой дворничихи Дуни, вообще не терпевшей разных там кошек, собак, местных алкашей и прочей живности, которая только и делала, что гадила на убираемую ею территорию.

– Как звать-то урода? – поигрывая метлой и здоровенным совком, приветливо спросила Дуня у папы при первом выгуле Дона.

Дон в этот момент с аппетитом дожёвывал валявшийся на панели и посему загрязнявший Дунину территорию окурок и, видимо, поэтому был удостоен подобного внимания. Папа не хотел, чтобы прямо с пеленок его любимец наживал врагов, и посему был столь же вежлив:

– У него, Евдокия Егоровна, скорее, даже не имя, а титул – Дон. Он пёс хороший, воспитанный, и я уверен, что вы с ним подружитесь. Правда, Дон?

Дон вместо ответа задумчиво присел и, покуда папа безуспешно принимал решение, как спасти ситуацию, навалил на тротуаре, прямо у ног Дуни, объёмистую кучу, примерно вполовину её здоровенного совка. На этом так и не состоявшаяся дружба закончилась навсегда.

– Это не Дон, а штопаный г…! – буркнула Дуня и, очень довольная изяществом своей шутки, гордо удалилась прочь, помахивая метлой.

В отличие от толстой Дуни, папе её шутка не понравилась, и вскоре, дабы не подвергать искушению других мастеров тонкого юмора, на семейном совете, на который Денис, кстати, приглашён не был, Дон превратился в Дана. А потом как-то незаметно в Даню. Правда, пёс продолжал радостно отзываться и на Дона, и на Дана, и на Даню, а, находясь в опале за какую-нибудь провинность или шалость, прекрасно понимал, к кому именно относится обращение: «Эх ты, г… штопаный!»

Ел Даня, в основном, овсяную кашу, иногда гороховый суп и страшно обожал окурки, притом непременно отечественного производства и желательно без фильтра. Но больше всего на свете Даня любил верёвки. Бумажные скрученные были для него настоящим деликатесом. Они, по всей видимости, изготавливались из вполне натурального, безвредного продукта и не доставляли никаких неудобств Даниному желудку. Неудобства возникали позже, во время прогулок. Как Даня ни тужился, присев с мечтательным видом где-нибудь у гаража или помойки, непременно выяснялось, что проглотить бумажный моток значительно проще, приятнее, а главное, намного быстрее, чем от него избавиться. Процесс требовал ускорения, и папа в результате длительных и интенсивных экспериментов отработал оптимальную технологию. Носком левого ботинка он наступал на торчащий конец верёвки, а пинком правого в то место, откуда этот конец вылезал, придавал ускорение задумчивому Даньке. Результат был всегда отменным. Правда, однажды утром Денис встретил погружённую в мучительные раздумья Дуню, та внимательно изучала что-то лежащее на панели и громко, в голос, даже не заметив Дениса, рассуждала сама с собой:

– Каких только придурков ни повидала я на своём веку, но чтобы говно на верёвку нанизывали…

Даня был очень недурён собой. Классический рыжий боксёр, крепкий, с широкой белой грудью, умными озорными глазами и вечно виляющим хвостом-обрубком. Он бы мог, как его медалист папаша, получать золото да серебро на многочисленных в то время собачьих выставках. Но, когда Даньке стукнул год, у него в моменты его собачьего волнения иногда портился прикус: два передних клыка, к великому сожалению папы, никак не хотели прятаться в рот и, сверкая белизной, торчали наружу. Если же Даня не волновался и был совершенно спокоен и невозмутим, его нижняя челюсть абсолютно синхронно стыковалась с верхней, рот закрывался, и никакого прикуса не было.

Однажды в воскресенье папа решил всё же испытать счастье и вытащил Даню на городскую собачью выставку.

Денис хорошо помнил, как счастливый папа с улыбающимся Данькой ходили по кругу, а в центре этого круга компетентное жюри оценивало достоинства и недостатки псов, а отчасти и их хозяев. Даня был абсолютно спокоен и невозмутим, и вскоре они уже гордо шли первыми, явно претендуя на золотую медаль. И вот, когда просмотр фактически был закончен и псы вместе с их хозяевами замерли в волнующем ожидании приговора, а усталое жюри собралось огласить свой вердикт, невозмутимый Даня тоже заволновался. Папа же, как всегда, забыл надеть свои толстенные очки и, вовремя не заметив конфуза, не успел прикрыть Данин рот специально прихваченной для этого газетой…

Двадцать седьмое место из тридцати стало малым утешением для папы! Даня же был совершенно спокоен. Его челюсти плотно сжались, никакого прикуса не было и в помине, а глаза выражали полный восторг от столь приятно проведённого воскресенья.

В завершение всего он умудрился вырваться из папиных рук и в знак благодарности крепко расцеловать в самые губы председателя оргкомитета выставки. Видимо, бесхитростный Даня решил, что именно двадцать седьмое и есть наиболее почётное место!

Данька любил без исключения всех и всех готов был целовать. Хотя папа покупал пса, в первую очередь, как верного друга Денису, но в глубине души надеялся, что Данька будет ещё и сторожем в доме. Этим надеждам не суждено было сбыться: единственное, чего могли опасаться потенциальные воры, это быть до смерти зацелованными любвеобильным Даниилом.

Денис же тяжело переживал Данин провал и, придя домой, горько заплакал. Он хорошо помнил, как папа, утешая его, тряс за плечи и говорил:

– Эй, Денис, ну ты чего? – Притом говорил он это почему-то голосом Асата.

– Эй, Денис! Ну ты чего, никак уснул? Во даёшь! – Это Асат одной рукой тряс Дениса за плечо, а другой застёгивал непослушную молнию на брюках. – Давай, давай! Просыпайся. Я тут, понимаешь, пока до кустов дошёл, раз десять чуть не вляпался. По всей видимости, эти кусты не только мне приглянулись… Вот и пришлось назад в обход идти.

Скрупулёзно изучив подошвы своих ботинок, Асат потащил Дениса по узкой тёмной улочке к светящимся огонькам домов. Минут через пятнадцать они оказались перед небольшим, с обшарпанными кирпичными стенами строением и, поднявшись на третий, последний этаж по полутёмной лесенке с выломанными кое-где перилами, нажали кнопку звонка единственной на площадке двери.

Дверь распахнулась, и, к великому удивлению Дениса, в ярко освещённой передней он увидел счастливо улыбающуюся Нину в элегантном вечернем платье, позади неё Танюшку с плюшевым зайцем в руках и нарядную Антонину Васильевну – маму Асата.

– Неужели с новосельем?! – наконец начал соображать, в чём дело, Денис. – Ну, ты, Асат, молодец, и навёл же конспирацию! Поздравляю от всей души! В первую очередь, конечно же, хозяйку. – И Денис вручил Нине цветы. – И всё же, Асат, почему ты сказал мне, что это только Нинин праздник, а ты ни при чём?