Текст книги "Трансплантация (сборник)"

Вскоре буквально все девчонки в классе шептались и вздыхали только по Владу. Все девчонки!

И Марина!

Да! Жизнь действительно кончилась, и не надо тешить себя излишними иллюзиями и надеждами. Кончилась так кончилась!

Антон дожевал бутерброд, закрыл крышку серого ноутбука с замотанной синей изолентой ручкой и глубоко задумался.

Похоже, он решил, что надо делать! Марина долго искала ключ от квартиры, наконец, открыла дверь и вошла в широкую, отделанную деревом прихожую. Из гостиной раздавался приглушённый голос мамы.

«Опять мама села за телефон. Это на час, минимум», – незлобиво подумала она.

Марина очень любила маму и твёрдо была уверена, что полюбить кого-либо ещё она никогда не сможет. Мама самая лучшая и самая добрая. Друзья, одноклассники, знакомые, прохожие – кто ближе, кто дальше, но как кого-то из них можно полюбить?

И вот на тебе! Влюбилась! Неожиданно, сразу и без оглядки и на всю жизнь!

Весь мир теперь для неё заключался в единственном человеке. Каждый вечер, ложась спать, в своей маленькой, ещё по-детски обставленной комнатке, она закрывала глаза и отчётливо видела его стройную, спортивную фигуру, открытое чуть скуластое лицо, карие добрые глаза. Ей казалось, что он здесь, рядом с ней, в этой же самой комнате. Вот он подходит к ней, мягко опускается на коврик у кровати и тихо говорит ей самые нежные и ласковые слова. От них у Марины перехватывает дыхание, начинает кружиться голова. Как бы защищаясь от этих не ведомых ранее, столь волнующих и поэтому, как ей кажется, непозволительных ощущений, она протягивает руки и осторожно гладит его по непослушным волосам.

Так она и засыпала. И ночью, во сне, он опять был с ней, и опять ей чудился его нежный голос, и вновь она чувствовала тепло его дыхания, и её руки снова и снова прикасались к его светлым коротким волосам. Вот на уроке физкультуры он готовится к прыжку, его тело упруго изгибается, руки взмывают кверху, взгляд нацелен на тонкую блестящую планку. Марина наизусть знает каждую складку его гимнастического костюма, плотно обтягивающего стройную, напряжённую фигуру, каждую впадинку его тела, каждую выпуклость… Марине становится стыдно, она просыпается и густо краснеет. Уже утро. Скоро вставать. И Марина вновь ощущает радостный трепет от одной-единственной мысли – скоро, очень скоро она встретится с ним, услышит дорогой её сердцу голос, сможет украдкой, издалека полюбоваться его замечательной белозубой улыбкой, блеском его самых красивых в мире глаз, а может быть, даже и уловить его ответный взгляд. Хотя это уже совсем невероятно.

А придя домой после школы, с нетерпением будет ждать часа, когда опять ляжет в кровать, закроет глаза и вновь…

Марина заглянула в гостиную и помахала маме рукой. Мама улыбнулась в ответ:

– Это я с Ольгой Владимировной, мамой Влада Останина, разговариваю, познакомились вчера на собрании, очень интересная женщина, – шёпотом сказала она дочке, прикрыв ладонью микрофон. – Иди на кухню, поешь.

Марина села за стол, но есть не стала.

«Ну вот, и аппетит пропал, это уже совсем серьёзно, – с горькой улыбкой сказала она сама себе. – Впрочем, так мне и надо».

Вчера Марина опустила в почтовый ящик письмо в длинном голубом конверте. Сначала думала отправить эсэмэску, но потом решила, что это будет слишком примитивно и буднично, что только обычному письму можно доверить свои самые сокровенные чувства, свою главную тайну.

Стыд и смущение испытывала она, вновь и вновь перечитывая очередной вариант. Десятки исписанных и перечёркнутых страниц скомканными валялись на полу. В конце концов, она написала очень короткую записку, состоящую всего из трёх слов: «Я люблю тебя!» – и подписалась: «Марина».

«Сегодня письмо уже у него, – с ужасом подумала Марина. – Что же я наделала?! Надежд, конечно, никаких. Он красивый, спортсмен, гитарист. В него все девчонки влюблены. Да и он ко многим неравнодушен, только, естественно, не ко мне. Вон Машка Гоголева, например, так та просто счастливая ходит. И за одной партой с ним сидит, и часто домой вместе из школы, и пару раз её танцевать приглашал. Ну, конечно – она вон какая красивая. Ноги длиннющие, глаза зелёные, одевается что надо». Марина вздохнула и с неприязнью посмотрела на себя в зеркало.

Вошла мама. Похлопала ее по плечу и внимательно посмотрела дочке в глаза:

– Мариш, что-то не так, маленький? Может, расскажешь? Мама, гляди, и поможет.

– Всё о’кей, мам. Мне никто не звонил? – Марина старалась говорить бодрым тоном.

– При мне никто. Я, правда, часок с Останиной проговорила. Нашли много общих знакомых, и, вообще, очень интеллигентная и приятная женщина. А, интересно, Влад её как? Ничего парень?

– Ничего, боевой мальчишка. Мам, а раньше мне никто не звонил?

– Да никто не звонил, говорю тебе. Я с работы часа три назад пришла, посмотрела на автоответчик. Нет, никто не звонил. Собирайся, нам к пяти в парикмахерскую. Быстренько, а то опоздаем. Мне же ещё к семи в театр!

Антон, наконец, нашёл патроны. Именно те, что ему были нужны, – двенадцатый калибр, заправленный картечью, – хоть на медведя иди.

– Ну и на том тебе, любимый мой папочка, спасибо, – криво улыбнулся Антон.

Старую, оставшуюся от отца двустволку он прикрепил ручными тисками к спинке стула. К спусковому курку крепко привязал капроновую гитарную струну. Патрон мягко и плотно вошёл в ствол, щёлкнул затвор.

Всё было готово. Антон, в белой новой рубашке, в своём любимом синем, в голубую полоску галстуке, сел в скрипящее от старости кресло, стоящее рядом с телефонной тумбочкой, и, повернув стул, направил на себя ствол ружья. Увы, высоты не хватало – тёмное отверстие целилось в живот, а Антон хотел прямо в сердце. Обвёл взглядом комнату и на полке увидел любимый томик Пушкина.

Открыв книжку, Антон сверху в углу прочёл знакомую надпись: «Антону Тенину, на добрую память!» – и подпись: «Николай Николаевич – Плебей», а ниже аршинными, косыми буквами красным карандашом: «Козлы не пройдут!!!»

Антон хорошо помнил происхождение этого томика и этой надписи.

Года два назад, когда ещё мама была жива, к ним, в восьмой «А», директриса привела маленького, тощенького мужчину неопределённого возраста в обтягивающем тщедушное тело кожаном костюме и с явно подкрашенными губками.

– Это Владлен Витальевич, – представила его ученикам директриса. – Он доцент института социологических исследований и сегодня проведёт анкетирование в вашем классе. Это очень важная научная работа, в которой заинтересована и наша школа, и поэтому очень прошу вас отнестись к анкетированию серьёзно, – и директриса с достоинством удалилась.

– Ну что ж, здравствуйте, ребятки, и давайте познакомимся. Вообще-то я не Витальевич, а Викарьевич, но зовите меня просто Владлен, – тоненьким голоском пропищал доцент. – Итак, я сейчас раздам вам анкетки, там тридцать простых вопросиков. Ваша задачка подробно и точно, без стеснения и шалостей, ответить на эти вопросики. Всем всё ясненько? Прекрасно! Тогда поехали, ребятки. Ну, кто поможет мне раздать анкетки? Я бы попросил тебя, мальчик. – И Викарьевич указал на Антона.

Антон, пожав плечами на давно забытое «мальчик», быстро раздал классу анкеты и сел на своё место.

– Спасибо, милый, – пропищал Викарьевич, подошёл к Антону и пожал ему руку. Рукопожатие было столь длительным и крепким, что Антон не без труда высвободил ладонь из потной и цепкой пятерни.

Анкета представляла собой хаотический набор совершенно не связанных между собой и достаточно безграмотно сформулированных вопросов. Какой-то винегрет из политики, искусства, спорта и даже секса. Расхаживая по классу от одной парты к другой, Викарьевич иногда комментировал ответы. Когда он остановился около Марины, Антон напряг слух.

– Вопрос номер девять «Самый лучший подарок для вас?» – пищал Викарьевич. – Так, интересно. О!!! Белые розы! Очень хорошо, девушка, очень хорошо! – И Викарьевич пошёл дальше. Антон увидел, как покраснела Марина, и возненавидел настырного социолога всей душой.

Больше Антон не вслушивался в его писк и взялся за перо. На первую половину вопросов он отвечал серьёзно и спокойно. Не кривя душой, написал, что лучшим подарком для него был бы томик Пушкина, издания Сытина. А на вопросы: «Твой любимый поэт?» и «Твой любимый писатель?» – без колебаний оба раза проставил: «А. С. Пушкин».

Но, чем ближе к концу анкеты, тем Антон больше и больше начинал раздражаться. Когда оставалось всего два вопроса, к его парте подошёл Викарьевич и, касаясь своей острой коленкой ноги Антона, стал внимательно наблюдать за тем, что тот пишет. От доцента тошнотворно пахло смесью пота и женских духов, острая кожаная коленка всё теснее прижималась к ноге Антона.

«Как ты относишься к сексуальным меньшинствам?» – прочёл Антон предпоследний вопрос и, чуть подумав, нарочито крупными буквами, дабы проще было прочесть явно близорукому социологу, написал: «К ним не отношусь. Пошёл вон, козёл вонючий!»

Викарьевич взвизгнул и отчалил на другой конец класса. Последним вопросом, к совершенной уже злости Антона, был: «Любите ли вы Пушкина?»

«Ненавижу!» – написал Антон, бросил анкету на стол Викарьевичу и вышел из класса, громко хлопнув дверью.

Доцент, естественно, нажаловался на Антона Плебею, но, услышав в ответ: «Вот молодец, Антоха», – на следующий же день прислал от имени института свирепое письмо в комитет по образованию.

Вскоре директриса вызвала к себе Антона вместе с мамой. После долгих нравоучений и угроз директриса произнесла фразу: «Мы не можем допустить, чтобы из-за разной бессовестной шпаны срывались прочные связи школы с известнейшим во всём мире институтом», – и в пылу воспитательного процесса даже не заметила, как напряжённо сжались губы и прищурились глаза мамы Антона, как побледнело её лицо.

– Завтра мы на педсовете ещё и поступок Николая Николаевича обсудим, – продолжала разгорячённая директриса. – А вы-то что молчите? Вы же мать! Или что? Вы с сыном согласны?

– Согласна, – еле сдерживая себя, очень тихо сказала мама.

– Почему?! – искренне удивилась директриса.

– По кочану! – неожиданно для Антона отрезала мама. – Пойдём скорее отсюда, Антон!

– Как, по кочану? Кому по кочану? – совсем оторопела директриса.

– Каждому козлу – по кочану, – на этот раз очень спокойно и вежливо уточнила мама и, вытянув Антона из кабинета, так хлопнула дверью, что в директорской приёмной сорвался с гвоздя портрет улыбающегося Дмитрия Анатольевича Медведева и рухнул прямо в аквариум к золотистым, пучеглазым рыбкам.

На последующем педсовете вопрос о поступке Николая Николаевича директриса неожиданно для всех предложила снять с повестки дня. Никто, естественно, не возражал. А спустя несколько дней Антон нашёл у себя в парте вот этот, сытинского издания, томик Пушкина с дарственной надписью.

Вздохнув, Антон закрыл книжку. Чтобы не испачкать свой любимый томик, он подложил под ножки стула длинный голубой конверт, полученный сегодня по почте, да так и оставшийся нераспечатанным: «Какая теперь разница, что там пишут! Да и кто сейчас почтой-то пользуется? Реклама какая-нибудь».

Стул наклонился назад. Теперь, похоже, получилось то, что нужно. И довольно прочно, и ствол смотрит прямо в кармашек на левой стороне новой рубашки Антона.

– Пора! – решил Антон.

Он достал из кармана брюк портативный диктофон и положил его на тумбочку. Затем придвинул к себе телефон и набрал номер Марины. После двух-трёх гудков Антон услышал какой-то металлический Маринин голос:

– Нас нет дома. Оставьте своё сообщение на автоответчике после сигнала.

Сначала Антон растерялся, а потом быстро решил: «Что ж, может, так и лучше!» – и после тонкого, пискляво прозвучавшего сигнала свободной рукой нажал на кнопку «PLAY» диктофона, придвинул его вплотную к телефонной трубке и другой рукой резко дёрнул струну.

Грохот выстрела был хорошо слышен даже в соседнем дворе.

Марина возвращалась домой одна – мать прямо из парикмахерской помчалась на другой конец города к подруге, с которой вместе собирались в театр.

Войдя в квартиру, сразу же направилась в спальню, чтобы в большом старинном зеркале хорошенько рассмотреть свою новую короткую прическу.

Покрутившись минут двадцать перед зеркалом и оставшись чуть ли не впервые довольной собой, Марина заметила на тумбочке перед маминой кроватью мигающий глазок автоответчика и нажала на кнопку.

И вот так, стоя у зеркала посреди маминой спальни, с новой, так идущей ей короткой стрижкой, взволнованная и растерянная Марина услышала дорогой для неё голос. Голос Антона!

Правда, перед первыми словами в динамике раздался какой-то грохот, но Марина не придала этому значения – в автоответчике частенько раздавались то треск, то щелчки.

– Здравствуй, Марина. Знаешь, у меня не хватило мужества сказать тебе всё, глядя прямо в глаза.

Марина густо покраснела, это были именно те слова, которых она боялась больше всего, опуская в почтовый ящик длинный голубой конверт.

«Дальше последуют советы полюбить кого-нибудь другого, более достойного, и заверения в дружбе. Наверное, вспомнит что-нибудь из своего любимого Пушкина, типа: „Я вас люблю любовью брата, а может быть…“» – с тоской и стыдом подумала Марина.

– Марина, всё, что ты сейчас услышишь, я записал на диктофон. И ещё, когда ты это будешь слушать, меня уже не… Ну да это позже. Я понимаю, что всё это очень глупо, бестолково, а главное, совершенно напрасно.

– Конечно же, напрасно, всё напрасно! – Марина закрыла лицо руками, ей было ужасно стыдно и горько. Она готова была разрыдаться. Видела же она, как относится к ней Антон, как холодно прятал взгляд, когда их глаза встречались на уроках. Как однажды на танцах, по-видимому споткнувшись в темноте и случайно прикоснувшись к её щеке, был так рассержен этим, что больше её на танец так и не пригласил.

– Но ты, Марина, просто должна знать то, что я чувствую. Должна знать всю правду. Ты, Марина, должна знать, как я тебя люблю! Раньше я не думал, что такой силы любовь может существовать на белом свете и что любовь может быть такой несправедливой и такой несчастной, – голос Антона дрожал.

Марина не верила своим ушам. Бешено забилось сердце, счастьем засветились глаза. Она боялась пропустить хотя бы одно слово.

– Марина, я прекрасно понимаю, как мало значу для тебя, и, увы, ничего здесь изменить нельзя. Наверное, мне и не стоило бы говорить тебе всё это, но, может быть через несколько лет, ты ещё раз прослушаешь запись и вспомнишь обо мне и пожалеешь меня. В самом начале ты должна была услышать выстрел. Это выстрел двустволки, заряженной картечью. Той самой картечью, которая сейчас находится прямо в моём сердце, так сильно и безнадёжно любившем тебя.

Прощай и прости меня. Будь счастлива… Будь счастлива с Владом! Твой одноклассник и просто навсегда твой Антон Тенин…

Вера Михайловна вернулась домой, когда Марина была ещё жива. Смертельно бледная, она лежала на полу, почти без чувств. Тревожно мигающий зелёный огонёк автоответчика на тумбочке высвечивал пустую коробочку из-под снотворного. Испуганная Вера Михайловна тут же вызвала «скорую» и, пока ждала врачей, обтирала голову дочери холодным полотенцем, с болью и удивлением вслушивалась в еле уловимое, слетающее с посиневших губ дочери:

– Антон, Антон… Когда дым рассеялся и лёгкие куски сморщенной бумаги и застоявшейся пыли начали медленно оседать на пол, а вечно о чём-то судачащие старушки во дворе решили: если что и взорвалось, то это всяко уж не их дело, – Антон, держась за голову, кашляя и задыхаясь, поднялся с пола. Отбросив ногой перевёрнутый от слишком резкого рывка за струну стул с прикрученным к нему ружьём, он стремглав бросился на улицу.

В воскресенье, двадцать пятого, около часа дня, позвонил Саша:

– Есть одна новость. Уж и не знаю пока, как к ней относиться. Буквально минуту назад получил информацию о Валете.

– Неужели нашли?!

– Нашли! Только частями.

– Не понял, Сашка. Какими частями? – Денис начал нервничать.

– Какими частями, Денис? Разными. Есть побольше, есть поменьше, но в основном совсем маленькие. Короче, в субботу вечером, то есть вчера, в ста восьмидесяти километрах от Питера, на самой границе области одна попсовая иномарочка на полном ходу протаранила грузовик с газовыми баллонами. В результате там всё, что можно, взорвалось, а что от взрывов осталось – сгорело. В «Газели» с баллонами был только водитель. В легковушке – четверо молодых ребят. Пока опознать удалось только одного – Валета. Мне что-то всё это начинает не нравиться. Большие деньги, грабёж офиса, явное наличие заказчика и вот теперь необъяснимая гибель исполнителя. Уж больно непонятны причины столкновения. Дорога ровная, видимость, хотя и подпорчена дождём, но вполне удовлетворительная. И самое странное, что иномарка буквально за десять метров до столкновения сама ни с того ни с сего круто взяла влево и пошла на таран. Предполагать покушение на жизнь нашего Валета пока нет оснований, но и скидывать этот вариант со счетов тоже не можем. А посему, Денис, у меня к тебе просьба, даже очень настоятельная просьба – будь осторожен. У тебя есть все мои телефоны. Пожалуйста, любые неожиданности, малейшие отклонения от обыденности, какие-либо внезапные встречи или звонки и так далее и тому подобное – во всех случаях днём и ночью находи меня! И если будешь вне дома и вне офиса, тоже информируй, где тебя искать. Как там, кстати, этот Асат Волков себя ведёт? Ни с какими расспросами не приставал? Ты уж теперь будь повнимательнее, договорились? И ещё, чуть не забыл. Ты сам наверняка рвёшься спросить меня, не найден ли на месте аварии ноутбук? Отвечаю – не найден. Но, даже если он там и был, то после этого фейерверка его, в лучшем случае, могут обнаружить только по частям, как и Валета.

В общем, я попросил кого надо покопаться там, как следует. Как говорится – золу сквозь сито просеять. Может, что и найдут. В общем, будем ждать, ладно?

– Ладно, – довольно мрачно ответил Денис. – Чего ж делать, будем ждать.

– Не горюй, Денис! Я прекрасно понимаю отсутствие энтузиазма в твоём голосе. Та иномарка действительно не самолёт, а твой ноутбук не чёрный ящик, и если мы даже и найдём обугленные части, то с информацией, конечно же, можно будет распрощаться. – Саша немного подумал, что-то взвешивая, потом продолжил: – И вот что, Денис, может, забыть все это, плюнуть да растереть? Ну что, не проживёшь ты без этой кучки баксов? Медаль тебе за это не дадут, министром не назначат. Слава тебе тоже не нужна. Тогда что же у нас остаётся? Патриотизм? Мол, нужное это дело для родного города? Брось ты! Всё равно всё разворуют. Помнишь одну миленькую песенку? «Всё украдено до нас…» Мужики расстроенными голосками искренне так пели, даже слезу вышибали. Ну ничегошеньки им украсть не оставили! А тут как раз ты со своими инвестициями подоспел. Таким, как они, на радость. Может, и впрямь – брось ты это все! Вспомним молодость. Слетаем вместе на недельку на Канары или в ту же Малайзию. Закупим ящик виски, подклеим там малайзийку какую-нибудь, хотя бы одну на двоих. Ну, решай, Денис! Или что-то есть ещё, кроме баксов и патриотизма?

– Есть, Саша. Понимаешь, не имею я права подвести одного человека. Из этого американского «Аскома». Очень мне дорогого и близкого человека! Потом как-нибудь расскажу. Не обижайся только!

– Что ж, тогда, значит, как я просил – будь осторожен и, если что, сразу звони, – с лёгкой обидой в голосе ответил Саша. – И привет своим. Ты сегодня за ними собирался? А завтра будем ждать звонка от шепелявого. Хотя у меня теперь очень большие сомнения, что он вообще когда-нибудь кому-нибудь позвонит. Ну, пока, Денис, держись! – И Саша повесил трубку.

Вскоре Денис уже мчался по Приморскому шоссе в сторону Выборга. На машине стараниями Саши стояли «блатные» номера, и бесчисленные гаишники с искренним сожалением провожали Дениса глазами, хотя их радары зашкаливали. До тёщиного дома, несмотря на сильный дождь, он долетел за два часа и, ввалившись в тёплую комнату, поцеловав жену и сына, сердцем почувствовал, что в семье не всё в порядке.

Влад всегда был похож на Олю – такие же тонкие черты лица, светлые волосы, большие карие глаза. Сегодня мама и сын были похожи как никогда. Влад сидел мрачный и молчал, уставившись в одну и ту же точку явно заплаканными глазами. Жена была не лучше.

Выпив крепкого чая с тёщиным вареньем, Денис незаметно для Влада взял жену под руку и вывел на крыльцо:

– Ну, что там у вас случилось, Оля? Поругались, что ли?

– Ты знаешь, мы с Владом уже давно не ругаемся. Случилась трагедия. Очень затронула Влада. С утра я несколько раз звонила маме Марины, одноклассницы Влада, но к телефону никто не подходил. И вот с час назад Вера Михайловна сняла трубку. Ты знаешь, Денис, я просто не узнала её голос. Погибла Марина! Там прямо шекспировские страсти разыгрались. До сих пор в себя прийти не могу.

И Ольга пересказала мужу все, что узнала от несчастной Веры Михайловны.

– Владу ты рассказала?

– Да. Влад всё знает. Он был в комнате, когда я разговаривала, и всё понял сам, – тихо ответила Ольга. – Мне кажется, что он к этой бедной девочке был неравнодушен. Он очень переживает. Я таким его ещё никогда не видела.

– Вырос наш с тобой Влад, Оля. Ну, давайте собирайтесь поскорее, а то можем в такую пробку попасть, что, дай бог, к ночи домой доберемся. – И они вернулись в дом.

Ехали молча. Вечером в воскресенье на Приморском шоссе, да ещё в проливной дождь и не до разговоров.

Каждый думал о своём. Влад пытался представить лицо Марины, но ему почему-то никак это не удавалось. Он, к своему удивлению и стыду, даже не мог вспомнить, какого цвета у нее глаза. Помнил только, что очень добрые и красивые. У других таких глаз нет. Ни у кого! И вот больше никогда он этих глаз не увидит! И всё из-за Антона!

Ольга тоже думала о случившемся. Она решила обязательно предложить Вере Михайловне свою помощь. И ещё она очень жалела Влада и не могла придумать, как помочь ему справиться с горем. А то, что это настоящее горе для сына, она не сомневалась.

Денис тоже близко к сердцу принял эту печальную историю, но, тем не менее, его мысли постоянно возвращались к заседанию совета директоров «Аскома». До этого всего восемь дней. И если учесть, что встреча в Нью-Йорке намечена на пятницу, а он обязательно решил лететь, даже если материалов так и не будет, то оставалось вообще ничего – фактически четыре дня. Всего четыре – и никаких, даже самых смутных надежд. Где ноутбук и кто заказчик – после гибели Валета уже вряд ли когда-нибудь станет известно. Но в том, что заказчик всё-таки существует, Денис теперь уже был уверен. Саша явно подозревает Асата. Проще всего и ему, Денису, уверовать в ту же версию. Уж больно похоже на истину то, что говорил Саша.

И похоже, что этому было ещё одно подтверждение. Надо только попытаться вспомнить, что же так встревожило и насторожило его в позавчерашнее утро.

Итак – секретарша Света пришла уже после того, как Саша, запаковав свой чемоданчик и зачехлив фотоаппарат, покинул офис. Она явно ничего не знала о происшествии. На сейф даже не посмотрела. Как обычно, поздоровалась, положила на стол свежие газеты и сказала, что в приёмной ждут Асат Волков и Николай Нестеров. Да ведь он сам назначил им встречу на это время и чуть не забыл! А разговор-то предстоял непростой. У ребят с деньгами, как всегда, проблемы, и на те доллары, которыми и Валет-то вряд ли успел воспользоваться, они очень даже рассчитывали.

Итак – неожиданно разговор с Асатом и Николаем прошёл очень спокойно и просто. Ребята поняли, что есть временные материальные проблемы, и, как только они решатся, деньги мгновенно будут выплачены. Мол, и торопиться не следует – когда будут, тогда будут. Но что же в поведении Асата было настораживающим? Да, именно в поведении Асата…

Ещё чуть-чуть напрячь память, ещё чуть-чуть… Вспомнил!

Итак – когда Асат начал говорить о том, что он тоже готов ждать эти деньги, ждать сколь угодно долго, его взгляд случайно упал на лежащий в углу стола главбуховский ноутбук – абсолютный двойник похищенного Валетом. Асат явно встревожился, запнулся и пару секунд вообще молчал, непонимающим взглядом уставившись на этот ноутбук. И когда они прощались и уже выходили из кабинета, Асат обернулся, и вновь его удивлённый и взволнованный взгляд был обращён к ноутбуку.

Да, уж лучше бы и не вспоминал вовсе. Денис вконец расстроился. Он очень хорошо относился к Асату, ценил его цепкий ум и высокую порядочность, доверял ему полностью. И, как ему казалось, Асат платил ему тем же.

Нет! Пусть Сашка подозревает кого угодно, на то и служба у него такая, а он, Денис, как верил Асату, так и будет ему верить! Несмотря ни на что!

Денис внимательно посмотрел по сторонам. Проезжали Лисий Нос. Машин впереди было много, но двигался поток пока довольно резво.

– Папа, ты должен знать, ведь существует уголовное наказание за доведение до самоубийства? – нарушил молчание Влад.

– Я, Влад, не юрист, но, по-моему, в Уголовном кодексе такая статья есть. А почему ты это спросил? – ещё не отойдя от своих мыслей, ответил Денис.

– Как, почему? Ты же всё, папа, прекрасно знаешь. Ты думаешь, я не понял? Мама ведь тебе на крыльце рассказала о Марине. Если бы не Антон, Марина была бы жива. Это он убил её. И что же, он не должен быть наказан? Марина погибла, завтра её похоронят, а этот… – Влад на секунду задумался, подбирая подходящее слово, – а этот убийца будет продолжать наслаждаться жизнью. Это разве справедливо? И если мама Марины не посадит Антона в тюрьму, то тогда я сам добьюсь этого! И надеюсь, что ты мне поможешь.

– Не надо горячиться, Влад. Тебе сейчас очень больно и тяжело. Но Антону не легче. Да, он совершил глупый и бессмысленный поступок. Но сам этот поступок говорит о том, что Антон не тот человек, который после случившегося сможет, как ты сказал, наслаждаться жизнью. Ты его хочешь наказать? Но ведь он сам хотел себя жестоко наказать. Мне очень жаль Марину, мне тебя очень жалко, Влад, но признаюсь честно – сейчас мне более всего жалко Антона. Остынь, сынок! Пройдёт немного времени, и ты не станешь желать ему зла. Поверь мне! – И Денис легонько похлопал сына по плечу.

– Нет, папа! Ты уж меня извини, но у тебя всё это лирика, эмоции. А есть факты. Марина мертва! Антон жив, здоров! Ты сам сказал, что статья такая в законе имеется – доведение до самоубийства. Самоубийство произошло? Произошло! Кто довёл Марину до самоубийства? Антон! И значит, в соответствии с законом, Антон – преступник. А преступник должен понести наказание. Законы же надо соблюдать?

– Знаешь, Влад, – в отличие от сына Денис говорил медленно, взвешивая каждое слово, – всё же преступником, убийцей человека можно называть только после приговора суда. Суд, и только суд! Ну а, в общем, ты всё изложил очень стройно и логически безупречно. И я думаю, что не смогу столь же гладко и юридически точно тебе возразить. Не смогу, потому что ты, вероятно, прав, и, в соответствии с законом, Антон действительно виновен. Это если судить по закону. А если судить по совести? Мне совесть подсказывает, что Антон ужасно несчастный парень, и всё произошедшее для него – страшная беда. Он ведь и в кошмарном сне не мог предвидеть, что погибнет самый дорогой для него человек. Он не только не хотел смерти Марины, а наоборот, желал ей, чтобы она жила долго-долго. И ещё Антон решил, что не должен ей мешать. Опять же страшно глупо, но и опять же – ради неё, для её блага. Ещё раз говорю, это очень и очень дурацкий поступок, но, как мне подсказывает моя совесть, Антон – не преступник.

– Выходит, папа, так – плюй, сын, на закон, живи, сын, по совести. Ну хорошо! Допустим, у меня есть совесть. У тебя есть. И от нашего выбора вреда никому не будет. Но если все, вместо того чтобы соблюдать законы, начнут к совести прислушиваться? А она, может быть, кое у кого очень нечистая. Что тогда будет? А будут царить преступность и произвол! Будут опять гибнуть невинные люди! Такие, как Марина! В чём я неправ, папа? – От нервного возбуждения Влада бил озноб.

– Влад, я тебе не говорил: плюй на закон! Законы надо уважать и всегда ставить их выше выгоды, личных интересов, целесообразности даже. Но совесть всё же выше! Ты боишься, что так будут поступать и люди с нечистой совестью? Не волнуйся! Не будут. Зачем им с совестью сверяться, когда закон есть. Вот он! Всё подробно расписано, по разделам, статьям и параграфам. Не надо рассуждать, переживать, мучиться! Опять же, всегда есть чем прикрыться. Даже если поступил низко, подло, жестоко… но по закону! Я очень надеюсь, что когда-нибудь в мире напишут такие законы, которые ни в чём и никогда не будут входить в конфликт с совестью. А может быть, наступит и время, в котором люди будут жить только с чистой совестью. И тогда вообще надобность в очень многих законах отпадёт. Но это уже из области фантастики, – последние слова Денис произнёс с явным сожалением.

Наступила короткая пауза. Совсем стемнело, но встречных машин почти не было, и Денис ехал всё время с дальним светом фар.

– Но, папа! – вновь прервал паузу Влад. – Ведь в школе нам постоянно твердят: «Закон превыше всего!» Или врут учителя? – Влад опять горячился. – Читаешь газеты – вранье. Смотришь телевизор – опять ложь. Коммунисты семьдесят лет врали о светлом будущем. А сами, оказывается, страну разворовывали. Сегодня коммунистов послушаешь, так нынешняя власть ворует ещё больше. На одних взятках вся страна целый год припеваючи жить бы могла…

Договорить Влад не успел. От стоящей на обочине в тени кустов «Лады» отделилась фигура гаишника со светящимся жезлом в одной руке и пистолетом-радаром в другой.

– Так, похоже, сын, переходим от теоретических споров к реальной практике. К взяткам! Только я сейчас его немного расстрою. – Денис остановил машину, достал из кармана удостоверение и вышел в темноту.

Вернулся довольно скоро, завел мотор и, включив левый поворот, вновь вырулил на трассу.

– Ну что, папа, чем дело кончилось? На сколько разбогател служитель закона? – не без иронии в голосе спросил Влад.

– Успокойся, сын, ни на сколько. Он просто в темноте номер не разглядел. Потом извинился даже.

За окном промелькнул указатель с надписью «Лахта». Ещё немного по шоссе в сторону набережной, потом направо по Каменноостровскому и через мост на родную Фонтанку.

– Папа, а сколько у тебя на спидометре было? – неожиданно спросил Влад.

– Чуть более ста. А что?

– Скажи спасибо дяде Саше, пап! Не будь у тебя блатных номеров, пришлось бы денежку доставать! И не ему одному взятку давать. Вон их сколько на трассе с радарами прячутся. Они же без взяток уже не могут. Правда, как и ты без этих номеров. Это я снова к тому, что все вокруг врут. Президент вот с коррупцией активно борется. Только вместо того, чтобы тем же гаишникам по рукам как следует дать, новые средства на борьбу с коррупцией выделяет. А их снова разворуют. Вот ты говоришь, что только суд может человека преступником назвать. Суд, и только суд! А если там в мантиях тоже преступники сидят? Тогда как? Ты же сам рассказывал, что творится в судах. Кто больше дал, тот процесс и выиграл. А зачем тогда суды? Вон вчера по телевизору наших спецназовцев показывали. Сколько они замочили террористов, бандитов и прочих преступников на Кавказе. Без суда и следствия. Наверное, и надо мочить. Даже в сортире! Но зачем тогда красиво говорить о моратории на смертную казнь? Слова одни! Все заврались! Кто-то хотя бы ложью во имя спасения прикрывается, а большинство просто врут, и всё. Чиновники врут, депутаты врут. В школе врут учителя, дома врут родители. Или тоже во имя спасения? По-моему, врать вообще преступно и отвратительно! Ну хоть ты, мама, со мной согласна? Что ты все молчишь?