Текст книги "Трансплантация (сборник)"

Алексей Козырев
Трансплантация (сборник)

Трансплантация

Случилась эта история в небольшом, малоизвестном читателю городке России. Правда, неизвестной, как сей населённый пункт, могла остаться и сама история. Со всеми её героями. Хорошими, не очень хорошими и вовсе плохими. Россия большая. Мало ли что там, в её глубинке, происходит. Тем более в больничных стенах, где рядовых-то посторонних не слишком жалуют, а уж что касается пишущей братии, то её стараются вовсе в них не пускать. Впрочем, сами писатели да журналисты в стены эти тоже особо не стремятся, и если уж попадают, то, в основном, только на каталке. Притом, увы, довольно часто на ней же оттуда и выезжают. С одной только разницей – строго ногами вперёд. Своеобразная квалификация персонала, некоторые, характерные именно нашему здравоохранению, особенности оказания медицинских услуг и многое другое очень даже тому способствуют. Ещё раз, увы! Так что вряд ли истории этой грозило увидеть свет, если бы не одно обстоятельство. Можете не гадать – что же это за обстоятельство: цунами, грязевой сель, пожар, вулканическая активность, массовые беспорядки, криминальный беспредел… Не угадаете! Всё гораздо проще, хотя и включает в себя почти все вышеперечисленные бедствия.

В чётком соответствии с Конституцией небольшой городок глубинки России готовился к очередным выборам своего мэра.

История эта не слишком весёлая. И даже не знаю, отчего я начал её в несколько фельетонном стиле. То ли припоминая, что от смешного до трагического один шаг. То ли чтобы не отпугнуть от темы моего читателя, а может даже, и самого себя. Не знаю, но не решился я использовать в повествовании лишь чёрные краски. Хотя именно таких красок заслуживало всё, что находилось и происходило в маленькой, коек на двадцать, не более, районной больнице. Всё, кроме самого святого её места – кабинета главного врача.

Представьте. Великолепная, под евроремонт, отделка. Современная, цвета красного дерева офисная мебель. На подвесном потолке тяжелая хрустальная люстра. У окна сменяет один новостной сюжет другим широченный экран японской телевизионной панели. Над панелью изысканно расписанный, похожий на древний ковёр, плакат с золочеными буквами текста клятвы Гиппократа. В углу тяжелым бронзовым маятником отсчитывают время напольные, под старину, часы. На стенах рамки с какими-то грамотами, дипломами и фотографиями хозяина сего кабинета в компании с крупными, по местным масштабам, чиновниками. В обнимку, при рукопожатии, с рюмкой, со спиннингом, на охоте. На особо почетном месте над руководящим столом приветливо улыбается с портрета действующий районный мэр Анатолий Ильич Кручилин, фактурный, уверенный и располагающий к себе современный мужчина-политик лет пятидесяти. Симметрично точно под мэром Кручилиным в кожаном кресле главврача восседает и сам Степан Андреевич Лисин, моложавый холеный мужчина лет сорока пяти, с ухоженными, явно кое-где подкрашенными волосами. Напротив Лисина удобно устроился на мягком пуфике небольшого росточка, коренастый и круглолицый Петр Михайлович Бубукин, весомый чиновник, один из руководителей райздрава. Перед мужчинами на сверкающей полировкой столешнице полупустая бутылка «Хеннесси». Рядом две засаленные граненые рюмки, чашечки с недопитым кофе, надкусанные бутерброды с сыром и колбасой, хрустальная пепельница, наполненная окурками. Долгий, но, по всей видимости, всё же подходящий к завершению разговор внезапно прерывается поднятым вверх указательным пальцем Бубукина, переключающим внимание собеседников на многодюймовый экран телевизора с местными новостями. Далеко не с первой попытки нажав на нужную кнопку серебристого пульта, Бубукину удается включить звук.

«…таким образом, если учесть, что местный избирком снял с грядущих выборов представителя коммунистов Василия Трифоновича Егорова, то за высокий пост будут бороться лишь два кандидата. Это известный предприниматель Сергей Нилович Барасов и действующий мэр района Анатолий Ильич Кручилин. Напомним избирателям, что выборы состоятся уже в это воскресенье. Все участки будут открыты с восьми часов утра до двадцати часов вечера. Для того чтобы победить в первом туре, кандидату необходимо набрать свыше…»

– Слышал, Степан Андреевич? – Телевизор затих – Бубукинский палец быстро отыскал нужную кнопку. – Прямо скажу тебе, вовсе даже не фанат я этого нашего Кручилина, но никаких Егоровых, а тем более Барасовых нам уж точно не надо. – Положив на место пульт, Бубукин достал из пачки тонкую дамскую сигарету и с явным удовольствием закурил.

– Да, Пётр Михайлович, на кой нам они все нужны? Пусть уж Кручилин этот сидит. Тем более, дело знает, не отнимешь. Впрягся в воз и тащит.

– Не зарывается. – Бубукин попробовал выдохнуть кольцо, но не получилось. Вместо него над бутылкой проплыла какая-та сизая извивающаяся змейка, напоминающая атрибут эмблемы здравоохранения. – Похоже, что если и ворует, то по-честному. А кто сейчас не ворует?! С людьми работать умеет. Район наш как пять пальцев своих знает. Не то что эти залётные. Давай, Лисин, за Кручилина!

– Точно, Пётр Михайлович, – Лисин налил по полной, – давайте за мэра! – Бубукин встал из-за стола, подошёл к портрету улыбающегося Кручилина: – Будь здоров, Анатолий Ильич! Районная медицина с тобой! Правильно, Степан Андреевич?

– Правильно, Пётр Михайлович. Поддержим! За победу! В первом туре!

– Смотри, Степан Андреевич! От тебя теперь тоже многое зависит. Если мы с затеей нашей до выборов отстреляемся, то это, я тебе скажу, дополнительных пять-шесть тысяч голосов Кручилину добавит. – Подмигнув портрету мэра, Бубукин снова занял свое место на мягком удобном пуфике.

– Это как минимум! – вновь согласился с начальником главврач. – Впервые в мире трансплантация в условиях рядовой, считай, поселковой больницы. Не слабо?

– Не слабо, не слабо! Ты, Лисин, постарайся, а мы уж с Кручилиным СМИ на всю катушку подключим! Может, даже и федеральные. Пресс-конференцию сорганизуем. Они на такой… как там его… информационный повод… вспомнил же… как мухи на мед. А если еще коньяк с шампанским проставим… Так что старайся, Лисин, старайся! – Бубукин вновь попробовал выдохнуть кольцо, но опять неудачно.

– Постараюсь, Пётр Михайлович! Задача ясна – успеть с операцией!

– Смотри, если Кручилин на выборах пролетит, то нам с тобой прямая дорога… догадываешься, куда?

– Понятно куда – на биржу труда! – Лисин глупо улыбнулся.

– Стихоплет. Шекспир с Резником. – Бубукин не слишком высоко оценивает экспромт подчиненного. – А «сижу за решеткой в темнице сырой…». Это тебе в голову не приходит, а «…вскормленный на воле главврач молодой»? Так что, смотри!

– Да не нервничайте, Петр Михайлович, успеем. Все будет тип-топ.

– Что-нибудь держит, Лисин?

– После того как вам, Пётр Михайлович, удалось с «органами» договориться, можно считать, что почти готовы. Спасибо!

– Значит, не подвели органы? – Бубукин удовлетворенно хмыкнул. То ли от гордости за «органы», то ли от неожиданно вылетевшего изо рта ровного кольца дыма.

– Не подвели! Как обещали, так и доставили. Притом не просто хирурга, а Кольцова!

– Тот самый Кольцов? – Бубукин затушил сигарету, сдунул со стола оброненный пепел. – Сергей… как его там? Отчества не припомню…

– Да, Пётр Михайлович, тот самый. Сергей Иванович Кольцов. Профессор. Мировая величина. Сто двадцать успешных пересадок. Всего три неудачи. Всего три! Представляете! Познакомить? Он наверху, в ординаторской.

– Не надо, Степан Андреевич, – остановил главврача Бубукин. – К чему нам с тобой перегаром светиться. Не пойму только, как столь великий на поселение к нам залетел? Вроде «дело врачей», слава богу, уже неактуально. Две тысячи девятый на дворе.

– Не повезло Кольцову! В те самые его «три неудачи» какой-то дюже серьёзный чин попал. Не то депутат, не то судья, не то бандит.

– А тут одно другому не мешает. Зачастую очень даже успешно сочетаются. Сам знаешь. Ну-ка, Степан, налей ещё рюмец. – Бубукин придвинул свою рюмку ближе к Лисину.

– Куда катимся с этой коррупцией? Противно, честно скажу, – поморщился Лисин, разливая коньяк. – А чин тот серьёзный, короче, помер. Поговаривают, что и вины Кольцова вовсе даже не было, но шум нагнали неимоверный. Да и сам Кольцов нет чтобы в ногах высоких поваляться, зализать кому там что нравится. Так нет, не тот Кольцов! Против ветра пошел. Итог понятен! Колония-поселение и наша доблестная больница.

– Как говорится, нет худа без добра. – Бубукин поднял рюмку, понюхал содержимое, тоже поморщился. – Ну, давай, Лисин, за успех твоего, отдаю должное, амбициозного проекта!

– За успех нашего амбициозного проекта, Петр Михайлович! – Лисин тоже поднял рюмку. – Стрельнем так стрельнем!

– Кольцову всё правильно объяснил?

– Да так и объяснил, Пётр Михайлович. Как учили. Операция проходит гладко – через пару месяцев домой, Кольцов. Что-то не так – будешь, Кольцов, больным утки подносить, от звонка до звонка.

– А то и дольше!

– И это сказал. Так что он всё понял и уже операционную практически оборудовал. Не хуже чем в Склифосовского выглядит! Кое-что я временно из областной перетащил, чем горздрав помог, чем вы. Так что сложности теперь только с донором. Четвертая группа крови, резус отрицательный. Страшно редкая.

– Тем паче у нас… – Бубукин тяжело вздохнул, поднялся с пуфика, подошел к окну и, очень печально всмотревшись в неказистую даль, наконец подобрал слова: – У нас, в Мухосранске.

– В том-то и дело! – Лисин, похоже, не обратил внимания на начальствующую тоску. – Тут опять на вас вся надежда. А пока вы ищете, я могу клиента к операции готовить. Могу прямо сегодня принять. Только вместе с аппаратом для гемодиализа. Выпьете ещё, Пётр Михайлович?

– Налей по последней, – не заставил себя долго уговаривать Бубукин. – Аппарат хоть сейчас дам. Но смотри, Степан Андреевич, может, лучше подождать, пока донор не высветится. Как бы у тебя не сбежал. Опыт у Маракина, сам знаешь, какой. Пять побегов. В СИЗО ему понадежнее будет.

– Коньячок отменный. Утром голова свежая, как и не пил. – Лисин в очередной раз наполнил рюмки.

– Хорош, куда льёшь-то? – Бубукин вновь водрузился на мягкий пуфик.

– Вот бутерброд ещё берите. А шестого раза, Пётр Михайлович, не будет. Это он раньше бегал, пока здоровеньким был. А сейчас, Маракин ваш, куда он сбежит-то – на тот свет? А тут и донор, и Кольцов, и условия все. Притом «За сущие копейки!».

– Маракин такой же мой, как и твой. Думай, Лисин, чего говоришь. – Бубукин укоризненно покачал пальцем. – Но, в общем-то, ты прав. На свободе ему не то что двух почек не видать, скорее, последнюю больную отобьют.

– Тем паче что и в СИЗО Маракин ваш, в смысле наш, всё одно долго не засидится. Быстренько вытащат. Это вам не воришка какой мелкий. Того обязательно до суда доведут и впаяют по самые не балуй.

– Да уж, – согласился Бубукин. – Знаю я их, стервецов. Впаяют! Чтобы в следующий раз крал побольше, дабы было чем с судом расплатиться.

– За ваше здоровье! – Не совсем твердой рукой Лисин поднял рюмку.

– Спасибо!

Оба собеседника с причмокиванием выпили коньяк. Закусили бутербродами. Бубукин с колбасой. Лисин с чем осталось – с сыром.

– Знаешь, почему колбаса эта докторской названа? – Бубукин доел бутерброд и громко икнул. – Извини. Кто-то меня вспоминает. Уж не Кручилин ли? Так вот докторской её назвали после того, как мясокомбинатовский санврач при заборе фарша на анализ поскользнулся! Понял?

– Не совсем, – смутился Лисин.

– Упал доктор в мясорубку. Так что будь осторожен.

– Буду, обещаю, – похоже, что до Лисина так и не дошёл юмор начальника.

– Ладно, – ещё раз громко икнув, подвёл итог Бубукин. – Завтра встречай клиента. Головой за него отвечаешь. Тоже мэр как-никак! Пусть и ночной.

– Теневой, Михалыч. Теневой!

– Да хоть теневой, хоть ночной, хоть полуденный. Но смотри у меня! Зарежешь – такой беспредел начнется! Такие разборки! Не дай бог! С этим хоть порядок есть. Все уже поделено, с властями Маракин ладит, даже с тем же Кручилиным. Отморозков приструнил, залетных отпугнул. Да, кроме того, сам знаешь их «ответные меры». В случае чего отвернут бошки. Ни мне, ни тебе не поздоровится. Так что приложи всю свою медицинскую мощь.

– Приложу, Петр Михайлович, обязательно приложу. Все продумано. Персонал классный. – Лисин с трудом снял со стены диплом в рамке, сдунул пыль. – Больница в идеальном порядке. Сами убедились! Диплом вот от «Красного Креста» намедни получили. «За заботу о пациентах». Не хухры-мухры.

– Видел, видел, – даже не взглянув на диплом, проворчал Бубукин. – А вот Гуреев твой опять жалобу настрочил. Её я тоже видел! На трех листах. И про грязь, и про суп без мяса, и про хамство медсестричек твоих «классных», как ты изволил выразиться, и про вид на помойку из окна. Про все, короче. Когда угомонится? Сколько я тебя прикрывать буду?

– Потерпи, Михалыч. Два понедельника, максимум. Грешно, конечно же, так говорить, но в легких у Гуреева одни метастазы остались. – Лисин никак не может нащупать гвоздь, чтобы повесить назад диплом.

– В мозгах у него метастазы. Ладно. Будь! – Бубукин с трудом поднимается с пуфика.

– Может, ещё разик по последней? – Лисину, наконец, удаётся водрузить на место диплом. Удовлетворённо крякнув, он возвращается к столу.

– Давай, Степан! Только по самой последней. Даже садиться не буду.

Выпивают, закусывают разломленным пополам остатком бутерброда Лисина. Тем, что с сыром. Не успев дожевать, они вздрагивают от грохота падающего вместе с гвоздём диплома «Красного Креста». Осколки стекла разлетаются по полу.

– Всё! Песец заботе о пациентах, – резюмирует главврач.

– Полный песец, – соглашается Бубукин. – Да и хрен с ней, с заботой. Поехал я. Пора.

– Позвольте уж до тачки шефа проводить!

– Провожай! Много я тебе, Лисин, позволяю. Смотри у меня.

Нетвердой походкой, поддерживая за локотки друг друга, оба служителя районного здравоохранения покидают прокуренный кабинет. Во дворе больницы Лисин вместе с услужливо распахнувшим заднюю дверцу водителем запихивают Бубукина в синий райздравовский «ниссан». Пётр Михайлович изрядно захмелел, но, тем не менее, не забывает скомандовать водителю дать прощальный «спецсигнал» и включить мигалку.

* * *

На втором, и последнем, этаже больницы, точно над кабинетом главврача располагается небольшая, метров пятнадцать – двадцать комната. Над её дверью висит выцветшая табличка – «Реанимационное отделение». Правда, войдя внутрь комнатёнки, об этой грозной табличке как-то сразу забываешь. Потрескавшиеся потолки, протертые линолеумные полы… Палата трёхместная. На одной стандартной больничной койке дремлет Александр Нефёдов – совсем еще юноша. Годков пятнадцать-шестнадцать, не более. Бледное осунувшееся лицо с капельками пота на лбу, тяжелое хриплое дыхание. На пыльном экране в изголовье тревожные всплески старенького кардиографа. Рядом на проржавелом штативе капельница с мутным раствором. Чуть правее парнишки точно такая же капельница. Её прозрачная пластиковая трубка подключена к тонкой жилистой руке Гуреева – пожилого и очень худого мужчины. Свободной рукой он что-то сосредоточенно пишет в блокноте. Иногда его нездоровый горящий взгляд ненадолго задерживается на потолке, он задумывается, шевеля губами, затем снова начинает писать. Третья койка значительно комфортнее и отделена от двух других чистой белой занавеской. Койка пуста, но ждет явно нерядового пациента. Она тщательно заправлена, в изголовье свеженький штатив с капельницей и сверкающий хромом аппарат гемодиализа. На прикроватной тумбочке рядом с портативным телевизором букетик сирени.

– Санек, спишь? – отрывается от своих записей Гуреев.

– Нет, дядя Коля. Чего? – Саша приоткрывает глаза.

– Полста вместе пишется или раздельно?

– Полста? Вместе.

– Правильно, Сашок! Вместе! – вздыхает Гуреев. – Вместе мы с Катюшей моей эти полста лет и прожили. Теперь можно считать, всю жизнь. Осталось, как доктур наш незабвенный говорит, два понедельника. Впрочем, и насчет двух – это Степашка наш даже погорячился. Уж он-то не прочь меня и пораньше в морг переправить. Знаешь? Больной на каталке спрашивает санитара: «Куда едем-то?» – «Куда, куда – в морг». – «Так я же еще не умер!» – «Так мы еще и не доехали».

Гуреев весело хохочет. Кряхтя, с большим трудом встает с кровати и, волоча за собой капельницу, подходит к окну.

– Помойка опять полная. И воняет. Пиши не пиши. Все без толку. Мух полчища. Бак драный и грязный. Как халат мой. Завтра, может, поновее привезут. Бак в смысле, не халат. Халат тот вечен, как и мухи. В нем траурный марш Шопена слушать буду. Хоть бы газончик у помойки травкой зеленой засадили. Скамеечку поставили. Кустик сирени ещё неплохо бы. Больше ничего и не надо. Увидеть и помереть счастливым. А, Сашка!

– Вон тебе сирень, дядя Коля. На тумбочке. Даже понюхать можешь. С пятью лепестками на счастье поискать.

– А чего? Поищу. Только не себе, а тебе на счастье. Тебе оно нужнее.

– Ладно, дядя Коля. На одной каталке в морг повезут. Тандемом. Тут недалече. Левее помойки.

– Эх, Саш, попадись мне тот твой подонок на иномарке. Я бы его! Левее, говоришь? Нет, не видать. Помойка, и всё!

Не расставаясь с капельницей, Гуреев подходит к тумбочке за занавеской. Нюхает букет. Внимательно рассматривает цветы, шевеля губами, пересчитывает лепестки. Открывается дверь палаты. Входит главврач Лисин.

– А где Гуреев? – Лисин удивлённо смотрит на пустую койку. – Неужели свершилось?! Доехала, значит, каталка куда следует. Я тут ему вчера анекдот один рассказал. Пока ты спал. Юморной. А где, правда, кляузник-то наш? А, Нефедов? Никак и вправду помер?

– Жив я, Айболитушка ты наш, – раздается голос из-за занавески. – И не только жив, а еще и вот чего нашел. – Гуреев выходит со штативом с капельницей в одной руке и цветком в другой. – Пять лепестков! Сотни три цветков перебрал. Ты поди клятву Гиппократа столько раз не нарушал. Или нарушал? Ладно! Главное – вот. – Считает лепестки: – Раз, два, три, четыре, пять… будем скоро помирать. Знаешь, какое я желание загадал?

– Небось про травку и скамейку взамен помойки. Угадал?

– Мимо! – Искренне радуется Гуреев. – Я вот что загадал. Что помру раньше тебя.

– Тут ты молодца! С меня компот.

– Но раньше ровно на один понедельник! Запомни, доктур Ватсон. Уж бандиты ли пришьют или компотом тем же подавишься – не знаю. Но на один понедельник, не больше! Я редко ошибаюсь. Дар у меня такой. В мозгах, чай, метастазов нет. Понял?

Вновь открывается дверь. Санитар аккуратно ввозит в палату каталку с пациентом. Мужчине лет сорок. По самую шею он накрыт белой простыней. Только руки, в характерных для криминала наколках, скрещены на груди.

– Что, долго жить будет? – реагирует на наколки Гуреев. – Я же тебе говорю, дар у меня такой.

В ногах нового пациента простыня чуть съезжает с каталки, обнажая две ступни в носках. Один носок красный, другой ядовито зелёный. Гуреев подходит вплотную к каталке. С удивлением смотрит на разноцветные носки.

– Не угадал я с бандитом, – шепчет на ухо Лисину. – Бомж какой-то с твоей любимой помойки.

– Сам ты бомж! – тоже шёпотом негодует главврач. – Это Маракин! Слышал небось?

– Маракин? Маракин? – свободной от капельницы рукой чешет затылок Гуреев. – Ах, Маракин! Слышал! Такой же бандит, как и ты. Всё-таки прав я насчёт понедельника…

– Эх, жаль, ты ко мне на стол операционный уже не ляжешь. А то я тебе, пока ты под общим наркозом, язычок бы подукоротил.

– Что к тебе на стол под наркозом, что прямо в гроб без наркоза. Разницы нет. В отличие от носков. – Гуреев вновь внимательно рассматривает разноцветные носки.

– Дальтоник он. Цвета не различает. Бомж! Ну, ты, Гуреев, и загнул! – Махнув рукой, Лисин подходит к Маракину. – Руслан Львович, вот ваша кровать. Тумбочка, телевизор.

– Цветной, специально для дальтоников, – мгновенно подхватывает Гуреев. – Одиннадцать программ и дивиди. Вот диски! Любые! Голые девушки? Есть! Или вы, может, голых мальчиков предпочитаете? Петушков, по-вашему. Пожалуйста! Тоже есть. Если вы, извините, зоофил, опять ничего страшного. У нас на все вкусы. Или, может быть, вы пассивный некрофил? Вот этого «кина», увы, нет. В постановке дюже затруднительно. Не родился еще такой режиссер.

– Очень нужно будет, найдём и режиссёра, – наконец, подает хриплый голос новый пациент. – И вышибалу старческих мозгов тоже.

– Прекрати, Гуреев, – голос Лисина демонстративно строг. – По-хорошему прошу. Пока по-хорошему!

– Да, мозги не почки, на хромированные не заменишь, – соглашается с Маракиным Гуреев, похлопывая по аппарату для гемодиализа. – Хороший, да? Дядя Степа наш похлопотал. Во всем районе больше такого аппарата нет. Суперсовременный. Исключительно для людей вашей профессии. Тем более что…

– Да! – прерывает Гуреева Лисин. – Руслан Львович! Набирайтесь мужества. Гуреева придется немного потерпеть. Правда, уже недолго.

– Назло вам двоим супостатам постараюсь жить вечно.

Здесь Гуреев нарочито громко начинает петь: «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым».

– Палата, увы, у нас одна такая, – пытается не замечать выходок Гуреева Лисин. – Зато, Руслан Львович, вот занавесочка. И окошко рядом. В случае чего вот кнопочка. Нажимаете – и я уже тут! Надеюсь, вы будете довольны. В общем, располагайтесь.

– И сколько мне здесь «располагаться»? – во второй раз прорезывается Маракин. – За занавесочкой с кнопочкой. Да еще с этим неунывающим дистрофиком.

– К операции практически всё готово, – рапортует главврач. – Оснащены по высшему разряду. И хирург мирового класса. Кольцов. Он таких пересадок более сотни проделал. Все успешно. И вы молодцом. Сердце великолепное, давление в норме. Одно лишь «но», Руслан Львович. Группа крови у вас редкая больно. Но ищем донора всем миром. Все каналы подключены. Думаю, неделька, максимум другая. Не больше!

– В общем, Руслан Львович, те же два понедельника, не больше. – Как бы про себя бурчит Гуреев. – И под Шопена вон туда. Левее будущего газона со скамейкой.

– Типун тебе на язык, – уже серьёзно злится Лисин. – Ну и пациент попался. Хоть в райздраве надбавку за вредность требуй.

– Ещё надбавку за жадность и за подлость попроси – дадут, – не унимается Гуреев. – Скажи, что со мной согласовано.

– Да, у тебя, Гуреев, и тут, похоже, всё безнадёжно, – крутит пальцем вокруг виска Лисин. – Ладно, Руслан Львович, пойду с Кольцовым переговорю. Пусть к вам заглянет – познакомится. И, как говорится, Руслан Львович, – до свидания, Нефедов – до свидания. – Машет им рукой. – Гуреев – прощайте! – Делает «козу» в сторону Николая и уходит.

* * *

Ординаторская больницы. Полная противоположность кабинета у главврача. Покосившаяся вешалка, царапаный письменный стол с оторванной дверцей тумбочки, ободранные стулья. В углу маленькая со сколами фаянсовая раковина. На подоконнике посвистывает допотопный электрочайник.

Кольцов за столом рассматривает рентгеновские снимки. Входит Лисин.

– Отлично, Сергей Иванович. Вы, как я понял, «фотку» маракинскую штудируете? Он, кстати, уже в палате. Как освободитесь, зайдите к нему, познакомьтесь.

– Хорошо, Степан Андреевич, зайду. – Кольцов подходит к окну, выключает чайник. – Кофе хотите? Растворимый, правда.

– Налейте чашечку.

Кольцов достаёт из тумбочки банку кофе, сахар в крышке от стерилизатора и две чашки. – Только это не Маракин. Нефёдовский снимок. Удивительный случай. Как на шампур для шашлыка, сердце насадили. С одной стороны, не повезло пацану, что ребро так сломалось. С другой стороны, ещё полсантиметра – и каюк. Как его так угораздило?

– Машина сбила. Иномарка какая-то крутая. Вот три месяца искусственно брадикардию поддерживаем. Любое учащение сокращений – и еле-еле из фибрилляции выводим. Ему даже садиться нельзя. Три раза уже остановка сердца была. Не знаем, что с ним и делать.

– Тут только донор. – Разлив по чашкам кипяток, Кольцов продолжает внимательно изучать рентгеновский снимок. – Родное, пожалуй, уже не восстановишь. Достучало бы хотя бы до трансплантации.

– Не достучится.

– Почему, Степан Андреевич?

– Ну, во-первых, у него тоже четвертая, резус отрицательный. – Лисин брезгливо рассматривает чайную ложку, морщась, нюхает банку с кофе. – Беда какая-то! В одной палате двое с четвёртой. Никогда такого не было. Хоть в книгу Гиннесса заноси. Парадокс!

– А во-вторых? – прерывает главврача Кольцов.

– А во-вторых, и в-третьих, и в-десятых. – Лисин с одинаковой неприязнью смотрит то на банку с кофе, то на хирурга. – Меньше чем за двадцать тысяч баксов нам никто донора не даст. А у Нефедова мать-одиночка. Литературу в школе преподает. Комната в коммуналке. Какие тут баксы?! Ладно, давайте на Маракина переключаться. Этот хоть бриллиантовую почку проплатит.

– У кого кошелёк, тому и жизнь! Почти разбойничий лексикон. Медицина наша хваленая!

– Страховая, Сергей Иванович. Страховая! Рынок! Ничего не поделаешь. – Лисин всё никак не может определиться с кофе.

– Нагнали страха. И рынка тоже. – Кольцов берет со стола и внимательно изучает снимок Маракина. – А что на него переключаться. Типовка. Даже неинтересно. Везите почку, и вопросов не будет.

– Он сразу обе требует. Может, уважим пациента?

– Пусть хоть пять требует, – отрезает Кольцов. – Но это уже, как говорится, без меня.

– Хорошо, Сергей Иванович. Я ведь тоже понимаю. Риск не оправдан.

– И риск в том числе, – отчасти поддерживает Лисина Кольцов.

– Вот вы ему, Сергей Иванович, сейчас это и объясните. Вам он поверит. Тем более что и экономия получится. Вместо двух за одну почку платить придется. – Решительно отодвигает от себя чашку с кипятком.

– Объясню. – Кольцов вновь берёт в руки снимок Нефёдова. – И про экономию тоже. Пусть он на эту экономию мальчишке сердечко донорское оплатит. То на то и выйдет.

– Во-первых, не выйдет. Сердце на порядок дороже. А потом, Сергей Иванович, с Русланом Львовичем про это лучше не надо! Не тот клиент.

– Ничего. Тот не тот. За спрос денег не берут.

– Моё дело предупредить. – Лисин опять явно недоволен. – Ладно, идите, я чуть позже присоединюсь. Надо пару звонков в горздрав сделать. Пусть анестезиолога ищут.

– Хорошо. Пойду к вашему Маракину знакомиться. Заодно и пацана осмотрю. И кто там ещё?

– Гуреев. Но там смотри не смотри, – машет рукой Лисин.

– Да, увы! Там, действительно, всё без вопросов. Никак привыкнуть не могу к этому.

– К чему – к этому?

Кольцов пристально смотрит на главврача, затем недоуменно качает головой.

– Когда понимаешь, что помочь не можешь. Вот к чему! – Кольцов встаёт, подходит к раковине и выливает содержимое чашек.

– Понимаешь, но не привыкаешь! – бросает скорее в коридор, нежели Лисину, Кольцов и выходит из ординаторской.

* * *

Та самая палата интенсивной терапии. На стуле рядом с Сашиной кроватью женщина лет сорока-сорока пяти с добрым интеллигентным лицом и грустными карими глазами. Что-то ласковое и ободряющее шепчет она сыну, иногда мокрым полотенцем утирая капельки пота с его бледного лица. За занавеской Гуреев и Маракин увлеченно играют в карты. Судя по азартному выражению глаз, игра носит нешуточный характер. Бесшумно приоткрывается дверь. В палату тихо входит Кольцов и с интересом прислушивается к разговору картежников.

– Сливай воду, Русланчик. – Всё так же, не расставаясь с капельницей, Гуреев поудобнее устраивается в ногах Маракина. – Мы эту твою червовую даму, на старшую медсестричку нашу так похожую, чтоб ей пусто было, тузишкой шлёпнем. Нечего на валетов зариться! Туз же главнее. Да, Маракин?

– Раздавай, метастаза! – Маракин, собрав карты, передаёт колоду Гурееву. – Отыгрываться буду.

– Сам дурак. – Гуреев плашмя громко хлопает колодой по тумбочке. – Всё. В долг больше не играю. Считаем итог! Получается – четыре компота, три вторых, семь щелбанов, две тысячи семь рублей. Ну, вместо семи рублей можно еще один компот приписать. Он, правда, и того не стоит. Полный отстой.

– Даю по тридцать рублей за щелбан, – прерывает расчеты старика Маракин.

– По тридцать? С акулы не шоу-бизнеса? Мало!

– Сорок.

– Ладно, – продолжает торг Гуреев. – Пятьдесят пять с учетом мирового экономического кризиса.

– Хрен с тобой. Пятьдесят. Торг окончен.

– Сашка, – высовывается из-за занавески голова Гуреева. – Сколько будет семь щелбанов на пятьдесят рублей умножить?

– Получается триста пятьдесят щелбанорублей, дядя Коля. – Увидев стоящего в двери Кольцова: – Здравствуйте!

– Здравствуйте. Я новый хирург. Сергей Иванович меня зовут. С кого начнем осмотр?

– Вон, с Сашки. – Опять появляется из-за занавески голова Гуреева. – Со мной не начинать, заканчивать пора. А Маракина можно вообще не смотреть. Во-первых, бандит, во-вторых, проигрался вдрызг и посему неплатежеспособен. А значит, медицине нашей страховой абсолютно неинтересен.

– Мне-то казалось, что все как раз с точностью до наоборот, – искренне удивляется Кольцов. – Ладно. С Нефёдова так с Нефёдова. Вы его мама? Ирина Германовна? Да?

– Да, здравствуйте. – Нефёдова встает со стула. – Можно потом с вами поговорить, Сергей…

– Сергей Иванович. Можно, конечно. Подождите меня в коридоре. Я скоро выйду. Хорошо?

Нефёдова, погладив вихры сына, приветливо кивает Гурееву и выходит из палаты.

– Ну, как дела, боец? Раздевайся. – Кольцов смотрит прямо в глаза Нефёдову.

– Лежать надоело. – Саша отводит глаза и нехотя снимает рубашку.

Кольцов тщательно прослушивает юношу, недовольно хмурит брови.

– И всё же придётся еще полежать.

– Плохо там всё? – Саша опять смотрит в сторону.

– Бывает хуже.

– Редко?

– Не слишком часто. Врать не буду.

– То есть вариантов нет? Так? – На этот раз глаза в глаза врачу. – Ежели опять не врать.

– Нет бриллиантов – нет вариантов. – С Маракинской половины выходит злой Гуреев, волоча за собой капельницу. – Тьфу на всех. Демократия, мать её! Развалили страну. – Гуреев поднимает палец вверх. – Проекты приоритетные. – Затем переводит палец в сторону Маракина. – Тузы авторитетные. Я неправ, Сергей Иванович?

– Хватит с меня оценок, Гуреев. Вы для меня все одинаковые, все просто больные.

– Одинаковые! – продолжает негодовать Гуреев. – На туза крестового – так варианты отыщутся. А молодому валету вариантов нету. Эх, будь у меня четвёртая группа. Не задумываясь, прямо сейчас на стол бы лег. Режьте, забирайте. Пока стучит. Сашка потом влюбится. Сердце от прилива чувств забьется, забьется… и о Гурееве напомнит. И Саньке хорошо, и сердцу моему приятно.

– Спасибо, дядь Коль. – На этот раз взгляд Нефёдова сосредоточен на окне. – Только похоже, что не застучит. У нас с тобой группы крови разные, а конечный пункт один. Там! Левее сам знаешь чего.

– Хватит! – Неожиданно для всех взрывается Кольцов. – Не расслабляться. Вариантов нет? Вам, Гуреев, может, и вправду нет. Медицина бессильна. Пока. Простите, но это так. А вот Нефёдова вы с собой не равняйте. Не рав-няй-те! Ясно? Будем искать варианты. И обязательно найдем. Обязательно! Это я вам говорю! Я, Кольцов! Понятно?