Текст книги "Тайна Карлоса Кастанеды. Часть I. Описание мира"

Шиндлер исходит из того положения, что наша душевная жизнь, «как и все силы природы», имеет два полюса.

«Психологи, – полагает он, – обращали внимание только на один нормальный, бодрствующий, «дневной полюс» душевной жизни, между тем как другой – «ночной полюс» – не менее важен, так как в нем мы должны искать источник всех мистических событий, магических влияний и т. д.

Чем сильнее проявляется действие «ночного полюса», тем более он оттесняет на задний план «дневной полюс» и тем отчетливее проявляется магическое состояние. Можно проследить целый ряд таких состояний в постоянно усиливающейся прогрессии. Подобно тому как «дневной полюс» получает все возможные впечатления путем внешних чувств, «ночной полюс» также воспринимает впечатления от всей природы через посредство чувств внутренних.

Эти явления обнаруживаются уже на низших ступенях «ночного самосознания» – в снах. (В учении дона Хуана практика сновидения – один из важнейших способов проникновения в нагуаль. – А. К.)

Во сне, когда раскрывается внутреннее сознание, когда, с одной стороны, индивидуум оградил себя от всех жизненных явлений внешней природы и когда бесчисленные лучи космических и теллурических сил отражаются в индивидууме, когда, с другой стороны, преобладает низшая, вещественная, пластическая жизнь, тогда и в сновидениях проявляются оба направления душевной деятельности. С одной стороны, возникает мутная игра фантазии, возбуждаемая низшими ощущениями плоти, запятнанная телесными страстями, обремененная впечатлениями греховной дневной жизни, с другой стороны, восстает голос природы, подобно оракулу изъясняющий прошедшее, прозревающий настоящее, возвещающий будущее, и достигает порога сознания в форме предчувствия, вдохновения и пророчества».

Более высокую степень магического состояния мы наблюдаем в «предчувствии», возникающем в тех случаях, когда «ночной полюс» начинает проявлять себя в «дневном сознании». Если представления принимают определенный образ, то мы имеем временное «ясновидение». Если «ночное сознание» делается преобладающим, то мы имеем «пророчество», которое проявляется только при полном экстазе, выраженном с внешней стороны судорожными движениями. Это последнее обстоятельство ясно указывает, что власть воли над телом утрачена и «дневной полюс» оттеснен окончательно. Так как во всех этих состояниях человек сам не знает, откуда у него взялись эти представления, то и приписывает их либо откровению, либо бесовскому наваждению.

Все искусственные средства, употребляемые для вызывания экстатического состояния: натирания, курения, заклинания, воздержания, гипнотизирующие средства и т. д., – действительны, по мнению Шиндлера, лишь потому, что способствуют усилению ночного полюса за счет дневного. Впечатления, дремлющие в ночном сознании, выступают на первый план и получают яркость действительных явлений. Субъект видит лишь то, что ему желательно видеть: поэтому все вызывания духов приводят только к галлюцинациям. Истинную ценность имеет только ясновидение прошедшего и будущего, овладевающее индивидуумом при экстатическом состоянии, потому что эти явления порождаются воздействием «всего сущего» на «ночной полюс» сознания, хотя точный путь такого воздействия нам неизвестен. По мнению Шиндлера, вся практическая магия основана на действии на расстоянии некоторой силы, исходящей из «ночного полюса» человека и могущей вызывать движения неодушевленных вещей и разнообразные изменения в других людях.

Таким образом, своеобразность шиндлеровской теории состоит в том, что все магические явления он приписывает «ночному полюсу» человеческого сознания, весьма отличающемуся от нормального дневного полюса психической жизни. Ночной полюс получает из внешней природы воздействия совершенно иного характера, чем известные нам впечатления, получаемые через органы чувств, и деятельность его настолько отлична от деятельности дневного полюса, что мы не можем определить его законы.

Когда мы говорим о подсознательной осведомленности нашего существа, нельзя не вспомнить слова самого дона Хуана. «При определенных обстоятельствах тональ начинает осознавать, что кроме него есть еще нечто. Это что-то вроде голоса, который приходит из глубин, голоса нагуаля. Видишь ли, целостность является нашим естественным состоянием, и тональ не может полностью отбросить этот факт.

Поэтому бывают моменты, особенно в жизни воинов, когда целостность становится явной. Именно в эти моменты мы получаем возможность осознать, чем являемся в действительности.

Меня заинтересовали толчки, о которых ты говорил, потому что именно так нагуаль и выходит на поверхность. В эти моменты тональ начинает осознавать целостность самого себя. Такое осознание – это всегда потрясение, потому что оно разрывает пелену нашей умиротворенности. Я называю его целостностью существа, которое умрет. Суть в том, что в момент смерти другой член истинной пары – нагуаль – становится полностью действенным. Все осознание, воспоминания, восприятие, накопившееся в наших икрах и бедрах, в нашей спине, плечах и шее, начинают расширяться и распадаться. Как бусинки бесконечного разорванного ожерелья, они раскатываются без связующей нити жизни.

Он посмотрел на меня. Его глаза были мирными. Я чувствовал себя глупо и неловко.

– Целостность самого себя очень тягучее дело, – сказал он. – Нам нужна лишь малая часть ее для выполнения сложнейших жизненных задач. Но когда мы умираем, мы умираем целостными. Маг задается вопросом: если мы умираем с целостностью самих себя, то почему бы тогда не жить с ней?» (IV).

Человек – поистине жертва собственного «описания мира». Даже смерть, решающий факт его бытия и величайший страх живого, является элементом внушенной структуры. Наше стремление к псевдоцелостности, сокровенное томление по близкому, но недосягаемому res integra, замыкает восприятие на себе по всем направлениям, превращая мир в бесконечно повторяющееся, монотонное нечто, лишенное подлинной новизны и чувства Реальности. Мы даже не можем говорить о восприятии в точном значении этого слова, ибо почти всегда имеем дело с воспоминанием о предыдущих восприятиях, пребывая в какой-то фантастической каше из идей, рассуждений, оценок, внутренней болтовни. «Подумай вот о чем, – продолжал он. – Мир не отдается нам прямо. Между нами и ним находится описание мира. Поэтому, правильно говоря, мы всегда на один шаг позади, и наше восприятие мира всегда только воспоминание о его восприятии. Мы вечно вспоминаем тот момент, который только что прошел. Мы вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем» (IV).

Здесь следует понять весьма важное положение, легко ускользающее от нашего внимания и очень часто становившееся камнем преткновения для Кастанеды во времена его ученичества. Описание мира включает в себя не только оценки и суждения, так сказать, мнения по поводу восприятий. Описание в первую очередь структурирует само восприятие и определяет все атрибуты воспринимаемого, включая и то, что именуется объективными (физическими) характеристиками мироздания, то есть пространство и время, массу, энергию и проч. «Плотность, материальность – это воспоминания. Поэтому, как и все, что мы ощущаем в мире, они являются только накапливаемой нами памятью. Памятью об описании. Ты помнишь о моей материальности точно таким же способом, как и о коммуникации посредством слов» (IV).

И вновь подступает к нам тревожный, неумолимый образ пустоты. Ибо что за непостижимый сумрак открывается взору, когда устранены все иллюзорные кирпичики, все предустановленные описания, когда не за что зацепиться, потому что все эти крючки, «субъективации», модели, стереотипы рассеяны, обращены в пыль нечеловеческой наготой Объекта? («Повседневный мир существует только потому, что мы знаем, как удерживать его образы. Следовательно, если выключить осознание, необходимое для поддерживания этих образов, то мир рухнет» (V).)

Пустота как конечный итог философского изыска, как Великий Предел (достижение которого невозможно уподобить даже смерти, ибо смерть – все же опознаваемый знак, а не отсутствие всякого знака), всегда питала экзистенциальный нигилизм, начиная со времен Будды. За пределами «человеческого» пространства люди склонны провозглашать Ничто.

Этот своеобразный бунт антропоцентриста – оборотная сторона «позитивной» мифологии тех, кто ищет спасения в наукообразной мечте или религиозном откровении. Недюжинная проницательность и трезвомыслие требуются человеку, чтобы осознать: истина пребывает не здесь и не там. Древние даосы понимали это лучше других. «Во сне, в зеркале, в воде существует мир, – сказано в трактате «Гуань Инь-цзы». – Все, что есть и чего нет там, присутствует здесь, а не там. Вот почему мудрец не отвергает мир, а устраняет знание о нем».

3. Ветер нагуаля

Я тот, кто есть.

Исход 3:14

Но что нам сулит этот непостижимый иероглиф – мир без «знания о нем»?

Как может нечто, столь неопределимое, абсолютно безразличное и бессмысленное для человеческого взгляда, хотя и вездесущее, так категорично решать нашу судьбу, быть неизмеримо важным и вовлекать в свою тайну до того властно, что порой вся жизнь личности оказывается подчиненной его безудержному и туманному свету? Почему самые удивительные трансформации, раскрытие таинственного могущества психики от века связывались с откровением Реальности, как бы ее ни называли? И какой смысл таится в интригующей метафоре дона Хуана – «нагуаль там, где обитает сила»? Что мы для этого колосса, не знающего пределов, – прах, вечно сметаемый им с ладони, или возлюбленное дитя, «жемчужина», зреющая в утробе Бесконечного?

«Если мы отвлечемся от своих эгоистических предубеждений, неглубоких и непостоянных интересов, – писал Шри Ауробиндо, – если мы взглянем на мир беспристрастным и любознательным взглядом, ищущим одну только Истину, то заметим в первую очередь ничем не ограниченную энергию бесконечного существования, бесконечное движение, бесконечную активность, извергающую себя из беспредельного Пространства в вечность Времени, бытие, бесконечно большее, чем наше эго, либо всякое иное эго или их совокупность, – бытие, для равновесия которого грандиозные плоды эонов лишь мимолетный прах, а бесчисленные мириады – только ничтожная мелочь в его не поддающихся счету пределах.

Инстинктивно мы действуем, ощущаем, строим свои взгляды на жизнь так, словно этот колоссальный мир движется вокруг нас, словно мы находимся в центре его и он работает ради нас, ради нашей пользы или нам во вред, словно его главная забота, как и для нас, – соответствовать нашим эгоистическим стремлениям, эмоциям, идеям и идеалам. Когда же мы обращаем на него взгляд, то начинаем понимать, что он существует сам по себе, а не для нас, что у него собственные гигантские цели, свой сложный и бесконечный замысел, своя огромная жажда – блаженство, которое он стремится реализовать, свои грандиозные, непостижимые идеалы, с высоты которых он глядит на нашу мелочность, улыбаясь иронично и снисходительно» (The Life Divine. Ch. IX).

Конечно, такой взгляд по-прежнему «слишком человеческий», и сама постановка проблемы не имеет смысла, поскольку отношения между нами и Реальностью наверняка пребывают вне придуманных категорий или суждений. И все же здесь есть нечто, в любом случае важное, – «ничем не ограниченная энергия бесконечного существования». По сути, мы можем постулировать, не опасаясь впасть в космологический миф, только два факта, касающиеся подлинной Реальности: а) бесконечность и всемогущество ее энергии, б) нашу вовлеченность в эту энергию и связанность с нею. Отрицание этих двух фактов заведет нас в экзистенциальный тупик, где прозябают немногочисленные солипсисты нашего века, а «расцвечивание» предложенной (пусть довольно скудной) картинки «интуитивными» догадками по поводу горнего замысла, грядущего величия человека и т. п. – в метафизические грезы религиозной философии. Рассматривая такую серьезную вещь, как Реальность, не следует выходить за пределы позитивного прагматизма – слишком дорогой может оказаться цена легкомыслия и заблуждений.

Памятуя о таком предостережении, попытаемся все же осознать то немногое, что реально стоит за данными фактами бытия. Во-первых, мировая энергия действительно не знает пределов. Мы не можем больше рассматривать вселенную как структуру с неоднородным распределением энергии в пространстве или во времени. Допустимо говорить о преобладании одного вида энергии в рассматриваемой области континуума и лишь по отношению к определенному способу восприятия. Тот факт, что мир существует и движется, указывает на безусловную избыточность мировой энергии для любой точки экзистенциального поля. Сама неустранимость пространства и времени в любом, даже чудовищно измененном (для нас) виде демонстрирует энергию бытия всегда, везде и во всем. Следовательно, проблема заключается только в том, доступно или нет восприятие энергии для данного состояния человеческого существа.

Как-то дон Хуан сказал Кастанеде, что в мире нагуаля постоянно дует ветер, и подчеркнул: «Это не метафора. Так оно и есть». Энергия бытия вездесуща, но наша природа позволяет определенным образом вуалировать ее проявления. Иными словами – трансформировать ее воздействие в соответствии с законами описания, т. е. посредством тоналя и в согласии с его «конфигурацией».

Во-вторых, нам следует понять, что реально означает наша вовлеченность в эту энергию и связанность с нею. То описание мира, которое мы с вами привыкли разделять, внушает представление о некоей противоположности «Я» и мира, субъекта и объекта, где возможно, например, пассивное созерцание или активная деятельность. Только абстрагируясь от подобных «статических» идей и рассматривая человека как энергетический комплекс, существующий в энергетическом поле, мы можем увидеть, что любой акт восприятия (независимо от того, описывается он нами как «активный» или «пассивный») есть процесс выделения либо поглощения, а в итоге – обмена энергией. И именно способ восприятия, осознания такового процесса определяет тип утилизации энергии либо исключает возможность самой утилизации. Нетрудно заметить, что описание мира, утверждаемое тоналем, накладывает несметное число ограничений в области утилизации энергии, культивируя лишь те из них, что устраивают его консервативную сущность, «оберегают» нас от рискованных шагов, одновременно лишая любых возможностей изменения.

Таким образом, мы владеем некоторым числом способов утилизации энергии, необходимым и достаточным для поддержания конкретной модели мировосприятия. Так обеспечивается эффективная деятельность в узкой области освоенного. «В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагуалем, – объясняет дон Хуан. – Затем мы чувствуем, что для нормальной деятельности нам необходима противоположная часть того, что мы имеем. Тональ отсутствует, и это дает нам с самого начала ощущение неполноты. Затем тональ начинает развиваться и становится совершенно необходимым для нашего существования. Настолько необходимым, что затеняет сияние нагуаля, захлестывает его. С момента, когда мы целиком становимся тоналем, в нас все возрастает наше старое ощущение неполноты, которое сопровождало нас с момента рождения. Оно постоянно напоминает нам, что есть еще и другая часть, которая дала бы нам целостность.

С того момента, как мы становимся целиком тоналем, мы начинаем составлять пары. Мы ощущаем две наши стороны, но всегда представляем их предметами тоналя. Мы говорим, что две наши части – душа и тело, или мысль и материя, или добро и зло, Бог и дьявол. Мы никогда не осознаем, что просто объединяем в пары вещи на одном и том же острове, как кофе и чай, хлеб и лепешки или чилийский соус и горчицу. Скажу я тебе, мы – странные животные. Нас унесло в сторону, но в своем безумии мы уверили себя, что все понимаем правильно» (IV).

Большинство из нас за всю жизнь так и не докапываются до фундаментальной причины собственной ограниченности. Почему прекрасные и волнующие идеи духовного самосовершенствования, медитативные техники, направленные на пробуждение «бессмертной души», экстатические переживания Божества и искреннее противоборство с «дьяволом» разбиваются о безразличие «темной материи», о нерушимые законы праха? Ведь на самом деле мы видим в результате только некоторое расширение возможностей саморегуляции, которое, кстати говоря, вполне достижимо и без привлечения таких идеальных фантомов, как «добро и зло, Бог и дьявол». Мы действительно «странные животные», потому что уверили себя, что способны воздействовать на Реальность, никак не соприкасаясь с нею, а только придумывая красивые слова и воодушевленно суггестируясь ими.

Читатель, конечно, вправе спросить: а не окажется ли «нагуаль» таким же красивым словом, ничего не меняющим в гуще безраздельно царствующего описания? Тонкую грань между осознанием истинного соотношения и сотворением еще одного мифа на «острове тональ» переступить крайне легко – ведь всякое слово требует содержания, структуры, а этим располагает исключительно «описание мира» как замкнутая и неизбежно возвращающаяся к себе целостность. На вопрос Кастанеды, что можно найти за «островом», дон Хуан ответил:

«Нет возможности ответить на это. Если я скажу «ничего», то только сделаю нагуаль частью тоналя. Могу сказать только, что за границами острова находится нагуаль.

– Но когда ты называешь его нагуалем, разве ты не помещаешь его на остров?

– Нет, я назвал его только затем, чтобы дать тебе возможность осознать его существование.

– Хорошо! Но разве мое осознание не превращает нагуаль в новый предмет моего тоналя?

– Боюсь, что ты не понимаешь. Я назвал нагуаль и тональ как истинную пару. Это все, что я сделал.

Он напомнил мне, как однажды, пытаясь объяснить ему свою настойчивую потребность во всем улавливать смысл, я говорил, что дети, может быть, не способны воспринимать разницу между «отцом» и «матерью», пока не научатся достаточно разбираться в терминологии. И что они, возможно, верят, что отец – это тот, кто носит брюки, а мать – юбки, или учитывают какие-нибудь другие различия в прическе, сложении или предметах одежды.

– Мы явно делаем то же самое с нашими двумя частями, – сказал он. – Мы чувствуем, что есть еще одна часть нас, но когда стараемся определить эту другую сторону, тональ захватывает рычаги управления, а как директор он крайне мелочен и ревнив. Он ослепляет своими хитростями и заставляет нас забыть малейшие намеки на другую часть истинной пары – нагуаль» (IV).

Как видим, реальный смысл соотношения тональ-нагуаль сохраняется парадоксальным способом, т. е. лишением понятия «нагуаль» содержания вообще. С таким же успехом мы можем назвать Реальность абсолютным иксом (x) и только так не погрешим против истины. Возможно, здесь заключено одно из фундаментальных отличий системы дона Хуана от иных мистических доктрин.

Вспомните, как именуют бытие духовные искатели бесчисленных школ и направлений; даже самые утонченные традиции оперируют содержанием несмотря на то, что идея невыразимости опыта – общее положение для всякого мистика, давно ставшее трюизмом. Все эти слова: Брахман, мировое «Я», Божественное, Универсальное Сознание, Абсолют, Сат-Чит-Ананда, Христос, Любовь и проч. – оценивают, судят, опредмечивают, ограничивают, направляют. Каждое из этих слов имеет семантические границы, иногда жесткие и явные, иногда – аморфные, смутные, намекающие. В любом случае они служат своего рода дорожными указателями, с одной стороны – предваряющими опыт, с другой – обусловливающими его. Дорожный указатель, конечно, полезная штука, если вы хотите попасть в какое-нибудь определенное место, но именно он и мешает нам «пойти куда угодно».

В интервью Psychology Today Кастанеда рассказывает, что, обсуждая «Логико-философский трактат» Витгенштейна, дон Хуан заявил: «Этот твой приятель Витгенштейн затянул у себя на шее слишком тугую петлю, потому и не может пойти куда угодно».

Даже на пределе абстракции мистик не способен вырваться из описания мира. Скажем, Пустота или Путь Вещей – символы, впечатляющие своим размахом, но все равно путающие нас в качестве наиболее хитрых уловок тоналя. Описание мира работает совсем не грубыми методами, его замкнутость на себе далеко не очевидна. Требуется совершенно особое усилие сознания, чтобы увидеть этот молниеносный и автоматический процесс. Если такое усилие не было приложено, самые проницательные из нас продолжают обманывать себя до конца.

Общим аргументом обычно служит утверждаемая несоразмерность слова и полноты переживания. Дескать, слово – не более чем условный знак, единственный способ намекнуть на нечто грандиозное и несказанное. При этом бхакта продолжает скитаться в сверкающем море Любви, раджа-йогин сливается с беспристрастным космическим субъектом (Пурушей), а буддист ускользает в беспредметную Нирвану. Такая закономерность переживаний особенно примечательна, если не забывать о том, что речь идет о встрече с единственной и абсолютной Реальностью. Для дона Хуана это хороший повод повеселиться, а заодно и выразить восхищение бесконечным хитроумием человеческого тоналя.

Судя по всему, представление об «истинной паре» не смогло пробиться в обусловленное сознание мистика. По крайней мере, мы таких примеров не знаем. Что-то ужасающее, неприемлемое заключено в безобидном иксе хихикающего мага, искренне забавляющегося недоумением Кастанеды. Что-то сокрушительное. «Нагуаль там, где обитает сила». Заметьте: нагуаль даже не сила, они только рядом! Сила – всего лишь один из бесчисленных эффектов нагуаля, завораживающий блеск Непостижимого.

Реальность и Сила настолько глубоко связаны в мироощущении человека, что одного из древнейших богов Земли, наделенного абсолютной властью, единого и всемогущего Творца, духовидцы ветхозаветной Иудеи назвали «Тот, кто есть», «Сущий» (Иегова). Не правда ли, знаменательно? Первейшим атрибутом безраздельно правящего Божества оказывается даже не творчество и вовсе не право карать или миловать собственное творение, не Любовь и не Справедливость, а категоричное утверждение Его Реальности, абсолютного Существования, как будто одно это качество уже гарантирует превосходство над всеми кумирами Земли.

Конечно, можно лишь гадать, глубинная интуиция послужила причиной такого почитания Сущего или рассуждения совсем иного рода. Но пронзительный, никогда не затихающий ветер нагуаля действительно является бездонным источником абсолютной, всепобеждающей Силы.

Быть может, даже знаменитая формула Эйнштейна E=mc2 не исчерпывает всей полноты могущества Реальности. Энергия миллиардов солнц готова в любой миг сокрушить, разметать в прах коснувшегося ее субъекта, стоит хоть на йоту погрешить против непререкаемых законов беспощадной «физики» нагуаля. Дон Хуан Матус утверждает, что его особое искусство позволяет индивидуальности сохраниться в обнаженной Непостижимости и даже укротить это свирепое движение с тем, чтобы выйти на иной уровень бытия – функционального, активного, творческого.

Статическая греза восточного мистицизма (самадхи, нирвана и т. п.) настолько отличается от этого могучего потока, что естественно задать вопрос: а не является ли блаженство медитаторов, их бесстрастное Сат-Чит-Ананда последним убежищем тоналя, самой хитрой и самой искусной его уловкой перед лицом вплотную поднявшейся Реальности?

«Величайшее искусство тоналя – это подавление любых проявлений нагуаля таким образом, что, даже если его присутствие будет самой очевидной вещью в мире, оно останется незамеченным» (IV).

Нагуаль опасен, к нему нельзя приближаться беззащитным. Видимо, есть только два способа спасения существа от его всепоглощающего хаоса: 1) сохранение описания мира в таком виде, где Реальность демонстрирует себя лишь частично, теми сторонами, что менее опасны для бытия личности, 2) осознанное применение «щитов» тоналя, возможное в результате раскрытия «истинной пары» и понимания взаимодействия ее составляющих. Второй способ, несомненно, гораздо сложнее, рискованней, но и бесконечно эффективнее. Этим путем следует традиция дона Хуана. Первый способ дарит чувство защищенности, благополучия, но оставляет Реальность на некоторой дистанции, ослабляя ее ужас и ее мощь. Инстинктивно человек всегда стремился как раз к такому способу – мудрому, безопасному и в результате слабосильному.

Возникновение дерзкой практики дона Хуана почти смахивает на чудо. Его приемы хитры, но часто подобны прогулкам на краю пропасти.

«Твой тональ должен быть убежден разумом, твой нагуаль – действиями, пока они не сравняются друг с другом, как я тебе говорил. Тональ правит, и тем не менее он очень уязвим. Нагуаль, с другой стороны, никогда или почти никогда не действует, но, когда он действует, он ужасает тональ.

Этим утром твой тональ испугался и стал сжиматься сам собой, и тогда твой нагуаль начал брать верх. <…>

Тональ должен быть защищен любой ценой. Корона должна быть с него снята, однако он должен оставаться как защищенный поверхностный наблюдатель.

Любая угроза тоналю обычно заканчивается его смертью. А если умирает тональ, то умирает и весь человек. Тональ легко уничтожить из-за его врожденной слабости, и потому одним из искусств равновесия воина является вывести на поверхность нагуаль, чтобы уравновесить тональ. Я говорю, что это искусство; и маги знают, что только путем усиления тоналя может появиться нагуаль. Понятно, что я имею в виду? Это усиление называется личной силой» (IV).

Сила тоналя, или личная сила, – вот бесценное приобретение на пути индейских «магов», вот шанс принять нагуаль без мифов, во всей полноте, и не рассыпаться в прах под натиском его ветра. Здесь включена сложная дисциплина, требующая иногда «целой жизни борьбы», но начинается она в осознании тоналем самого себя, своего механизма, своих программ, хитростей и обманов. Без такого осознания невозможно начинать работу, без него мы навсегда останемся немощными и не сможем развернуть во всю ширь «крылья» своего восприятия, они будут лишь обманчиво трепетать, мельком показывая утешительные виды – сверкание несуществующих богов или бескрайнюю гладь морей Нирваны.

Кто знает, может, оно и лучше? Полностью развернутые крылья уносят нас слишком далеко – к Истине, где нет ничего человеческого.

«Прошлой ночью пузырь твоего восприятия раскрылся и его крылья развернулись. Больше мне нечего сказать об этом. Невозможно объяснить, что с тобой произошло. Я не пытаюсь, и тебе не советую. Достаточно сказать, что крылья твоего восприятия были созданы для осознания твоей целостности.

Прошлой ночью ты вновь и вновь двигался между нагуалем и тоналем. Тебя швыряли дважды для того, чтобы не осталось возможности ошибок. Второй раз ты испытал полный удар путешествия в неизвестное. И тогда твое восприятие развернуло свои крылья. Что-то внутри тебя поняло свою истинную природу. Ты – пучок. Это объяснение магов. Нагуаль невыразим. Все возможные ощущения, и существа, и личности плавают в нем, как баржи, – мирно, неизменно, всегда.

Это идея жизни связывает их вместе. Ты сам обнаружил это прошлой ночью. То же с Паблито. И то же было с Хенаро, когда он впервые путешествовал в неизвестное, и со мной. Когда клей жизни связывает все эти чувства воедино, возникает существо, теряющее ощущение своей истинной природы, ослепленное суетой и сиянием места, где оно оказалось, – тоналем. Тональ – это то, где существует всякий объединенный организм. Существо впрыскивается в тональ, как только сила жизни связывает все необходимые ощущения. Я однажды говорил тебе, что тональ начинается с рождения и кончается смертью. Я говорил это потому, что знаю: как только сила жизни оставляет тело, все эти единые осознания распадаются и возвращаются назад туда, откуда они пришли, – в нагуаль. То, что делает воин, путешествуя в неизвестном, очень похоже на умирание, только вот его пучок единых ощущений не распадается, а лишь немного расширяется, не теряя своей целостности. В смерти, однако, они тонут глубоко и двигаются независимо, как если бы они никогда не были единым целым.

Я хотел сказать ему, насколько точно он описал мой опыт, но он не дал мне говорить.

– Нет способа говорить о неизвестном, – сказал он. – Можно быть только свидетелем его. Объяснение магов гласит, что у каждого из нас есть центр, из которого можно быть свидетелем нагуаля, – это воля. Поэтому воин может отправляться в нагуаль и позволять своему пучку складываться и перестраиваться всевозможными способами. Я уже говорил тебе, что способ выражения нагуаля – это личное дело. Я имел в виду, что от самого воина зависит направление изменения этого пучка. Исходной позицией являются человеческая форма или человеческое существо. Быть может, она нам просто всего милее. Однако есть бесчисленное количество других форм, которые может принять пучок. Я говорил тебе, что маг может принять любую форму, какую хочет. Это правда. Воин, владеющий целостностью самого себя, может перераспределить частицы своего пучка любым вообразимым способом. Сила жизни – вот что делает такие объединения возможными. Когда сила жизни иссякнет – не будет никакого способа вновь собрать пучок. Я назвал этот пучок пузырем восприятия. Я также говорил, что он упакован, закрыт накрепко и никогда не открывается до момента нашей смерти. И все же его возможно открыть. Маги явно раскрыли этот секрет, и хотя не все они достигли целостности самих себя, но знали о возможности этого. Они знали, что пузырь открывается только тогда, когда погружаешься в нагуаль» (IV).

Нагуаль невыразим. Его эффекты мы организуем в пространстве и во времени, но и эти категории условны, даже на них нельзя опереться, и с этим соглашались все последовательные мыслители, рассуждавшие о Реальности.

«Стоит нам взглянуть на само бытие, как Пространство и Время исчезают. Если и существует некая протяженность, то не пространственная, а психологическая; если и есть какая-либо длительность, то не временная, а психологическая длительность, – и тогда легко увидеть, что такая протяженность и длительность суть лишь символы, предоставляющие уму нечто, не переводимое на язык интеллекта, вечность, явленную нам как одно и то же, всегда содержащее в себе вечно новое мгновение, и бесконечность, явленную нам как повсюду одинаковое, везде содержащее в себе всепроникающую точку, не имеющую размеров. И этот конфликт терминов, столь непримиримый, но тем не менее точно выражающий нечто, нами воспринимаемое, демонстрирует, что разум и речь вышли за свои естественные границы и стремятся выразить Реальность, в каковой их собственные условности и неизбежные противопоставления растворяются в невыразимом тождестве» (Шри Ауробиндо. Жизнь Божественная).