Текст книги "Ошибка сказочника"

– А вот вы совсем не изменились, – произнёс он. – Не постарели ни на день, хотя прошло уже сколько? Лет семь? Восемь?

Ядвига делано рассмеялась. Не нравился ей ни этот разговор, ни этот новый, повзрослевший Кеша. Непонятно было, о чём он думает; в разговоре участвовал словно бы один его рот – холодные глаза застыли и ничего не выражали.

– Ой, скажешь тоже – не постарела, – она манерно махнула рукой. – Мои отвары хороши, конечно же, но не настолько.

– Слышал, у вас пополнение в семействе, – Кеша изобразил намек на улыбку. – Мои поздравления.

– Спасибо! – Ядвиге не нравилась его улыбка, как и всё происходящее. – Чудесная девочка. А откуда ты слышал?

– Велизарий рассказывал.

– А-а, – протянула Ядвига. Велизарий мог, конечно, узнать, хоть она и не извещала никого специально. – Понятно. Ну а сам-то ты как? Как девочки, Маша, Оля? Возвращаться не думаете?

– Вряд ли, – Кеша качнул головой. – Ольга ничего не помнит, но вот Марья… Марья не хочет.

– Что ж, её можно понять, – Ядвига почувствовала непонятное облегчение. – После того, что здесь было, и я бы, на её месте, не вернулась. А ты-то зачем? Ой, а ты ко мне, что ли?

Ядвига спохватилась. Только сейчас до неё дошло, что Кеша здесь не просто так и не абы к кому, а именно к ней и с вполне определённой целью. Иначе зачем было ему тащиться через сотни верст из Халдона в эту глушь?

– В том числе, – произнёс Кеша. – В том числе и к вам.

– Зачем? – Ядвига непроизвольно поправила заколку

Кеша медленно двинулся вокруг Ядвиги.

– Я всё никак не мог понять, куда делся перстень Василисы, – Ядвига, словно зачарованная, поворачивалась вслед за Кешей. – Помните, мы говорили о нём в прошлый раз? Его ведь так и не нашли. Ни перстень, ни камень.

Ядвига нервно дёрнула головой. Во рту вдруг пересохло до того, что стало трудно говорить. Только сейчас она заметила на пальце Троекурова золотой перстень с Лонгиром. Значит, он закончил обучение, стал полноправным волшебником.

– Велизарий обещал найти его, и, кажется, даже искал, – монотонно говорил Троекуров, продолжая идти вокруг Ядвиги. – Посылал своих людей. Но не нашёл. И я думал все эти годы – почему? Неужели так сложно найти перстень у поджигателей? Не великого ума наши мужички. Спрятать Лонгир такой силы как у Василисы – явно не для них задача.

– И что? – Ядвига покосилась в сторону домика. Она не хотела себе признаться, что уже догадывается, куда клонит Троекуров. – Что ты придумал?

– Что Лонгир украли не поджигатели. Точнее, может и они, но явно не для себя.

– Кеша, – прошептала Ядвига.

– Да и поджог они вряд ли бы устроили сами. Не решились бы они напасть на ведьму, если бы кто-то им не подсказал. Если бы кто-то их не натравил. Не пообещал бы хорошо заплатить. За смерть ведьмы. И за её перстень.

– Кеша!

– Самокрут не очень хотел говорить, как оно было и кто его нанял, – Троекуров остановился напротив Ядвиги; она смотрела на него огромными распахнутыми отчаянными глазами, ожидая последнего удара. – Но я убедил его. Это же ведь была ты, Ядвига! Ты сожгла свою единственную подругу, чтобы забрать её Лонгир!

Он выбросил вперёд руку, и янтарная заколка выскользнула из волос Ядвиги, опустившись ему в ладонь. Она охнула, непроизвольно схватившись за рассыпавшиеся по плечам волосы, дёрнулась отобрать, но заколка уже рассыпалась под взглядом Троекурова, оставив на его ладони сверкающий синий камень.

Ядвига рухнула на колени.

– Кеша!

– Да, это была ты! – остекленевший взгляд Троекурова ожил, теперь он пылал ненавистью. – Это, конечно, была ты. Ты завидовала Василисе, ты хотела колдовать, как она. Но ты не умела, ты же не кончила школу у Велизария. Тебя вышвырнули, я узнавал. И ты решила украсть Лонгир! Украсть у своей подруги!

Троекуров взметнул голос до крика. От его невозмутимости не осталось и следа, он был вне себя от ярости.

– Кеша! – Ядвига протягивала к нему руки, не решаясь вытереть слезы. – Умоляю! Умоляю, прости!

– Простить? Простить?! Смерть родителей?! Крёстной?! Да ещё такую смерть! Ты же, мразь, и девочек собиралась сжечь вместе с ними!

– Кеша, нет! Нет!!! Я никого не собиралась убивать, Кеша, поверь мне. Я просила только украсть перстень, и всё! Это всё они сами, это всё Самокрут!

– Забавно, – зло рассмеялся Кеша. – Самокрут про тебя говорил то же самое. И как-то, знаешь, ему я больше верю. Вряд ли ты рассчитывала, что Василиса просто так оставит эту кражу. Ты и опоила её специально, и перстни подменила заранее. Поэтому Василиса не могла колдовать, поэтому я ничего не нашёл на пепелище. Настоящий Лонгир не горит, а подделка сгорела.

– Кеша, пожалуйста, пожалуйста, – Ядвига подползала к нему на коленях, размазывая слёзы по щекам. – Пожалуйста!

– Ты оставила двух девочек сиротами! Ты отравила мне жизнь! И ради чего? Ты же так и не справилась с Лонгиром Василисы, ты же двоечница!

Ядвига рыдала отчаянно, со всхлипами. Она с ужасом ждала главного, ради чего Троекуров и прибыл сюда. Ведь не уйдет же он просто так, просто выплеснув злость и забрав Лонгир тётки, тем более когда у него уже есть свой.

– Всё, на что тебя хватило, приворожить какого-то стрельца. И ради этого тебе нужен был Лонгир? Ради того, чтобы он тебя обрюхатил и бросил? Он хоть знает, что у тебя от него дочь?

– Это моя дочь! – отчаянно вскрикнула Ядвига, вскакивая на ноги. – Это моя девочка, и ей больше никто не нужен!

Троекуров мрачно хмыкнул. Ядвига перепугалась до смертного ужаса.

– Кеша! – зашептала она, вцепившись ему в отвороты. – Кеша, ты же не мог… Ты же не стал бы… Это же девочка… Это же моя девочка… Просто малышка… Кеша, делай со мной, что хочешь, но не трогай её, умоляю!

Ядвига отчаянно цеплялась за грудь Троекурова, моляще заглядывая ему в глаза и надеясь на что-то… хоть на что-то. Сейчас она была готова пойти на что угодно – и на смерть, и на что похуже, только бы Троекуров не тронул её малышку.

Он ничего не ответил. Он просто улыбнулся так, что Ядвигу пробрала дрожь. Поздно, говорила эта улыбка. Поздно что-либо менять.

Ядвига оттолкнула его и бросилась к домику. Она бежала задыхаясь, спотыкаясь, цепляясь юбкой за корни и ветки, бежала, понимая, что опоздала… она опоздала… и всё же надеясь… надеясь на чудо.

Она пробежала по мосткам, пару раз едва не упав в озеро, распахнула дверь и, почти теряя сознание, рванулась к зыбке.

Зыбка была пуста. Там, где она оставила, уходя, мирно спящую, ничего не подозревающую девочку, сейчас лежала только её распашонка и скомканное в углу одеяльце.

Ядвига схватила распашонку, ещё хранившую тепло детского тельца, ещё пахнущую таким родным, таким до боли знакомым запахом её девочки. Ужас сдавил горло до того, что она не могла даже кричать или плакать – изо рта вырывались только сиплые хрипы. «Этого не может быть, этого не может быть! – кричала каждая клеточка её тела. – Так не должно быть! Она не перенесёт, она не вынесет этого! Это наказание не по её преступлению!»

Ядвига рванулась обратно на берег. Она же знает Кешу, он же хороший парень. Это какая-то ошибка, он не мог так с ней поступить. Он не мог убить её девочку, не мог, не мог, колотилось у неё в мозгу.

Троекуров всё так же стоял у яблони, снова заложив руки за спину. Он вновь выглядел бесстрастно, и только лёгкая, едва заметная усмешка застыла у него на тонких губах.

Ядвига бежала к нему умолять, выпрашивать, унижаться, предлагать всё что угодно, даже саму себя, только бы он вернул её девочку. Она заранее соглашалась на всё, на любое возмездие ради жизни и счастья дочери, но, увидев эту улыбку, эту нагловатую торжествующую усмешку, неожиданно для самой себя пришла в бешенство.

Отчаяние придало ей силы, усмешка Троекурова лишила последней надежды. Бессмысленно перед ним унижаться, это ничего уже не изменит.

– Мерзавец! – хрипло бросила она ему в лицо, взмахнув перед ним распашонкой. – Ты убил мою дочь!

– Нет, не убил, – невозмутимо произнёс Троекуров. – Но ты её больше не увидишь.

Ядвига стояла перед ним, тяжело дыша и пытаясь осознать сказанное. Троекуров повернулся к яблоне лицом. Он ничего не делал, ничего не говорил, он всего лишь шевельнул пальцами, и яблоня моментально вспыхнула огнём, вызвав у Ядвиги непроизвольный горестный крик.

– Молодильные яблоки? – Троекуров повернулся к Ядвиге, приподняв брови. – Какая банальщина, Яга… Пора и тебе стареть… Чтоб не смогла больше никого соблазнить и попробовать всё начать заново.

Яблоня сгорала на глазах, как пучок соломы. Ядвигу шатало. Она хватала ртом воздух, водила рукой, пытаясь ухватиться за что-нибудь… хоть за что-нибудь, только бы не упасть перед этим высокомерным мерзавцем. Она была готова ползать перед ним ещё минуту назад, но сейчас ненавидела такой ненавистью, которая вытеснила даже чувство вины.

– Пожалуй, мне пора! – Троекуров откровенно усмехнулся ей прямо в глаза. – И хотелось бы сказать «прощай», да не нужно мне твоё прощение, Яга.

Прямо как стоял, с заложенными за спину руками, без малейших на вид усилий, Троекуров поднялся в воздух и неслышно скрылся за верхушками деревьев.

Только теперь Ядвига позволила себе упасть, и, уткнувшись лицом в распашонку, дать волю рыданиям. Она плакала много часов и подняла голову, когда окончательно обессилела от слёз и беспомощного одинокого воя, устав колотить по земле руками и рвать на себе волосы.

Седые волосы, поняла Ядвига, присмотревшись к клоку, запутавшемуся на тонких сухих пальцах.

Глава 8

Первое послание Бессмертного

Никита понимал, что ему повезло. Если бы он не увёл коня у дозора, если бы пробирался пешком через ночной лес с тяжёлым рюкзаком на плечах, далеко бы не ушёл.

Бессмертный объяснил, конечно, где можно раздобыть коня. Но даже до Емелиной деревни было не меньше семи вёрст. Да ещё и крюк пришлось бы делать, да ещё и по бездорожью – запросто бы заблудился. До Красного села дорога была, но даже если бы его дозор не заметил, всё равно бы он оказался там не раньше утра, и не факт, что смог бы увести коня до следующей ночи.

В общем, ему повезло. По ночному лесу, даже по дороге, скакать было опасно – и конь мог споткнуться, и сам мог на сук напороться. Но Никита боялся погони и версты три промчал на одном дыхании. Потом заметил неглубокий овраг, спустился и минут десять выжидал, затаив дыхание, пока мимо него проскачет оставленный у Истока дозор.

Ему и тут повезло. Дозор проскакал, не заметив его – явно торопились доставить раненого в Волхов. Никита почувствовал укол совести. Он не хотел стрелять именно в колено, просто так попал в темноте. Понадеявшись, что рана не критична, и пожелав подстреленному скорейшего выздоровления, он осторожно вывел коня на дорогу и порысил, теперь уже неторопливо, постоянно останавливаясь и прислушиваясь к звукам ночного леса.

Он боялся не столько встретить очередной дозор, сколько пропустить поворот на Ополье. Бессмертный предлагал ему несколько вариантов добраться до Горелого озера, но через Ополье, говорил он, через Ополье быстрее, надёжнее и проще всего. Если только не проворонить поворот и успеть проскочить его затемно, дальше уже, за Междуреченским трактом, был прямой путь до места.

Никита заметил нужный поворот и вовремя свернул. Но всё равно не успел добраться до тракта к утру. Пока он ещё ехал по лесу, травы и мхи держали хорошую дорогу. Но как только стал подниматься из лесной низины к расчищенным полям и выбрался на пробитую, проезжую, часто используемую дорогу, сразу увяз в не просохшей со вчерашнего дня грязи. Копыта коня скользили, и как Никита ни пытался понукать его, всё равно пришлось перейти с рыси на шаг.

Рассвет Никита застал посреди огромного озимого поля. От горизонта до горизонта не было ничего кроме редких сёл с ветряными мельницами да скирд, разбросанных по полю. Возле одной из них Никита спешился, кое-как примотал коня и устроился позавтракать и отдохнуть.

Что делать дальше, он не сразу решил. Понятно, что весть о его появлении достигла столицы, и царица наверняка уже отрядила погоню и поиски. Не стоило ему сейчас продолжать путь и рисковать быть обнаруженным. Тем более днём, если что – труднее уйти и огневое преимущество на свету тоже теряется.

С другой стороны, какая-никакая, а фора у него есть. Вряд ли двор Марьи успел оповестить всё царство о его появлении; многие могут просто не понять, что за всадник скачет мимо, даже если и заметят его камуфляж. Главное проскочить Ополье и Междуреченский тракт, главное добраться до Горелого озера, а там он уже будет не один, там его уже просто так не возьмёшь.

Никита разложил на коленях карту, нарисованную Бессмертным, попытался прикинуть расстояние. Так, дозор уже в Волхове, сейчас там принимают решение. Судя по тому, что Бессмертный рассказывал, его сестра принимает решение быстро, и погоню если уже не выслали, то вот-вот пошлют. Даже с учётом этого, у него есть шанс проскочить тракт и уйти в Зарядье до того, как там появятся разъезды из Волхова.

Никита решился. Он быстро свернулся, забрался на коня и не спеша потрусил по размокшей дороге на северо-запад. Сначала он думал было объезжать деревеньки, но по раскисшим полям конь мог и вовсе не пробраться, и Никита, придав себе как можно более невозмутимый и надменно-скучающий вид, проехал прямо по сёлам.

И опять обошлось. Он встретил лишь несколько человек, бросивших на него любопытствующие взгляды, да ребятишек, повисших на плетнях и провожавших его раскрытыми ртами. Но ни с разговорами, ни с расспросами его никто не остановил, и Никита, все так же неспешно труся и отмечая под копытами коня высыхающую и более надёжную дорогу, добрался наконец до Междуреченского, или Калинова, тракта.

Судя по карте Бессмертного, этот тракт прямой хордой через всё царство связывал Волхов на Молочной реке и Калинов мост – на Мёртвой. Вымощенный булыжниками, широкий, прямой и ровный Калинов тракт вызывал у Никиты непреодолимое искушение рвануть прямиком по нему до самого моста. Это же прямой путь до цели, до истинной цели!

Но нельзя было этого делать. Не говоря уже о том, что первые разъезды пошлют, конечно же, на Калинов тракт, впереди по нему уже не какие-то деревеньки да сёла, а хорошие городки-крепости – Данилов острог и Кремень, – в каждом из которых гарнизон с воеводой, и которые не объедешь при всём желании.

Нет уж, надо следовать первоначальному плану. Никита пересёк Калинов тракт и ряд невысоких холмов и углубился в еловый лес. Тут уже не было никаких ни дорог, ни ориентиров, и всё, что ему оставалось, это двигаться вперёд на северо-запад до первой встречной речки. Речка была помечена на карте Бессмертного, как Медянка, других в этой местности не было, и она уже текла прямо на север, в Горелое озеро.

Когда Никита добрался до речки, был уже полдень. Он изрядно устал пробираться по густому ельнику и решил сделать очередной привал. Напившись сам и напоив коня, Никита перекусил бутербродами и, вытянув ноги, разрешил себе полежать десять минут. Было тихо, слышалось лишь фырканье коня и журчание речки, и Никита, устав и разогревшись, едва не уснул.

Он вздрогнул, когда почувствовал, что засыпает, резко сел и потёр лицо.

«Не спать, не спать! – приказал себе Никита, хлопая по щекам. – Немного уже осталось. Наверное…»

Дальше ехать было легче. Густой ельник сменился сосновым бором, потом пошли дубравы, Медянка уверенно петляла между холмов и деревьев, и Никита снова пустил коня вскачь. По жёлтой осенней траве скакать было легко, и вскоре в просветах деревьев замелькало долгожданное озеро.

Почему оно называется Горелым, Никита не знал, а спросить у Бессмертного было недосуг. Но подъехав ближе, он заметил остовы старых чёрных обгоревших деревьев, до сих пор выделявшихся на фоне свежего молодняка.

«Теперь понятно, – подумал Никита. – Чего выдумывать, в самом деле?! Горело тут всё как-то раз, может быть даже деревня. Немудрено, что она поставила себе дом на воде».

Никита подъехал к берегу и свернул направо. Метрах в пятистах от впадения Медянки в озеро, старые подгнившие мостки вели от берега к такому же старому, ветхому, полуразвалившемуся домику на сваях. Никита привязал коня к ближайшему дереву и проверил ногой состояние мостков.

Так, с рюкзаком он тут точно провалится, да и без рюкзака запросто может. Никита свалил рюкзак рядом с конём и, осторожно ступая, выискивая поперечные перекладины, перешёл пятнадцать метров по мосткам к порогу избушки.

У него заколотилось сердце.

«Так, спокойно! – осадил себя Никита. – Да, ведьма, да, баба Яга. Но после Кощея Бессмертного…»

Он не додумал, что после Кощея Бессмертного и постучал. Сердце забилось ещё сильнее. Никто не ответил.

Никита постучал ещё раз, подождал немного и толкнул заскрипевшую дверь. Осторожно ступая по хлипким половицам, вошёл внутрь.

Старуху Никита заметил сразу же. Она сидела напротив двери у маленького грязного окошка и, напевая без слов, качала зыбку. Пока глаза привыкали к полутёмной избушке, Никита лишь чувствовал, что что-то не так, но не понимал что. Когда он присмотрелся, по спине потек холодок и пробежали по голове мурашки. «Это и называется – волосы дыбом!», – промелькнуло у него на краешке сознания.

В зыбке, которую качала старуха, лежала кукла. Обычная, грубо вырезанная из ольхового полена кукла, закутанная в распашонку и прикрытая грязным одеялом. Старуха, бессмысленно уставившись в пустоту, мурлыкала колыбельную и качалась на лавке в такт зыбке, не замечая ничего вокруг.

Никита знал, что надо как-то обозначить своё присутствие. Крякнуть, что ли, кашлянуть, стукнуть каблуком. Но он не мог пошевелиться. Старуха внушала страх. Уж лучше бы она зелье варила или в печку грозила засунуть – это и то не было бы так страшно.

Все бабы Яги, которых Никита видел на картинках и в кино, все были прикольными чумовыми бабками, иногда уродливыми, иногда забавными, но совершенно точно не страшными. Эта была страшная – не только потому, что выжила из ума, качая полено, но и сама по себе.

Видел Никита милых добродушных бабок – у него самого была такая. Видел он красивых старух, сумевших постареть достойно и даже сохранивших остатки былой красоты. Эта старуха не была некрасивой, её нельзя было назвать даже уродливой – не было в ней физического уродства. Она была именно страшной.

Выцветшие белёсые безумные глаза, сухая, как у покойника, запавшая кожа, проступившие кости черепа с редкими седыми волосами – старуха казалась на грани смерти и было вообще непонятно, как она живёт. «Сколько же ей лет? – подумал Никита. – Сколько Бессмертному, больше, меньше?»

И ещё одно осознал Никита, прежде чем решился обнаружить себя. То, что старуха свихнулась от горя, было понятно. Но не всех людей горе облагораживает, как казалось ему до этого. Не все справляются с ним, не все становятся лучше, чище, сильнее. Некоторых горе ломает и превращает в таких вот страшных старух, которых даже пожалеть нет сил.

Никита даже подумал на секунду, что, может, ну её, эту безумную старуху, без неё как-нибудь доберётся. Ну чем она, в самом деле, может помочь ему?! Только зря нервы тут тратить.

Но распоряжения Бессмертного по этому пункту были однозначны, и Никита, кашлянув, ступил ещё несколько шагов по комнате.

Зыбка замерла. Старуха прекратила своё заунывное мычание и, медленно повернув голову, уставилась на Никиту.

– Здорово, мать! – постаравшись придать голосу бодрости, произнёс Никита. – Ничего, что вошёл без спроса? Я к тебе с приветом от старого знакомца.

Старуха смотрела на Никиту враждебно и недоверчиво, но, кажется, вполне осмысленно. Это его приободрило.

– Ты, мать, сразу не бросайся, – сказал он, подходя к старухе и вынимая смартфон. – Ты сперва выслушай. И не пугайся, ничего с тобой не случится. Просто он кое-что тебе скажет.

Никита выбрал запись, включил и поднёс экран к глазам старухи.

Дальше произошло неожиданное. Бессмертный предупреждал его, что старуха малость не в себе, но такого он всё же не ожидал. Едва увидев на экране лицо Бессмертного, старуха взвыла и, вцепившись костлявыми пальцами в смартфон, рванула его из рук Никиты. От неожиданности он чуть не выпустил его, но всё-таки сумел вырвать обратно.

Старуха кинулась к Никите, пытаясь схватить за шею. Он оттолкнул её обратно на лавку и судорожно оглядел избушку в поисках чего-нибудь длинного и тяжелого. Мелькнула мысль выхватить пистолет, но не для таких же случаев, в самом-то деле!

Подхватив из-за печи ухват, Никита одной рукой наставил его на старуху, а другой листнул экран смартфона, возвращая запись к началу.

– Угомонись, что ли, старая! – попросил Никита, бросая на старуху тревожные взгляды и стараясь держать её в поле зрения. – Просто посиди и не дёргайся. Ничего тебе не будет, а послушать ты это должна. Это в твоих же интересах.

Он включил запись снова, приблизив экран к старухе, удерживая её ухватом так, чтобы она не доставала до него. Несколько секунд взгляд старухи метался с лица Никиты на экран, пока Бессмертный не завладел её полным вниманием.

– Слушай, старая! – Бессмертный смотрел в экран прямо, не моргая, как гипнотизёр. – Слушай меня внимательно. Соберись, напрягись и запомни – это твой последний шанс вернуть свою жизнь.

Я возвращаюсь. Если сделаешь всё, что потребует мой гонец, я верну тебе то, что отнял. Ты всё получишь обратно. Но сначала сделай то, что потребует мой посол. Помогай ему во всех делах. Только если всё у него получится, только тогда ты получишь всё отнятое обратно. Я обещаю. Считай это моей долговой распиской.

Никита смотрел на старуху, пока она слушала Бессмертного, и зрелище это захватило его не меньше, чем её – видео со смартфона. Он видел, как лютая ненависть сменялась растерянным страхом, потом недоверием, безотрывным вниманием, надеждой, затаённой мукой и, под конец, реакцией. За несколько секунд на лице старухи сменилась целая гамма эмоций, завершившаяся тем, чего он ожидал меньше всего – слезами.

Старуха плакала. Сначала тихо, почти беззвучно, потом всхлипывая и постанывая, и, наконец, навзрыд, закрывая лицо руками и вздрагивая худыми костлявыми плечами.

– Э, мать… – Никита растерянно замолчал, не зная, что делать и говорить дальше. – Ты бы это… ты бы успокоилась, что ли. Нам бы подсуетиться, а то знаешь… время поджимает. Погоня за мной.

Старуха отняла ладони от мокрого лица и посмотрела на Никиту с такой облегчённой радостью и светлой надеждой, что он не поверил: да та ли это страшная покойница, живая лишь по недоразумению, к которой он входил пять минут назад?! Сейчас на него смотрела оживающая на глазах женщина, к которой возвращались и разум, и силы, и, казалось, сама жизнь.

– Как тебя зовут, молодец? – спросила она, поднимаясь. – Говори, что велел тебе Бессмертный? И куда тебе нужно?

* * *

Никита объяснил старухе ситуацию, как умел, передал распоряжения Бессмертного и несколько раз лично заверил, что тот выполнит обещанное. Нет, он не знает, когда вернётся Бессмертный, им ещё много чего придётся сделать для этого. Но когда вернётся, сделает всё, что обещал.

Никита не спрашивал у Бессмертного, что тот забрал у старухи. Не стал спрашивать и у неё самой. В этом не было нужды, она сама всё сказала.

– Девочку, мою девочку! – бормотала старуха, стряпая какое-то варево, пока Никита сидел на мостках у открытой двери, и волей-неволей слушал её. – Он вернёт мою доченьку, моё солнышко, мою радость. Он вернёт её мне, он вернёт её.

Никита слушал мурлыканье Ядвиги, и на душе у него было смутно. Сказки сказками, конечно, но как-то тут всё совсем не сказочно. Старуха, понятно, ошалела от радости, но радоваться тут можно мало чему.

Он, Никита, Бессмертному не верил ни на ломаный грош. Да, пока всё идёт, как он задумал, но лишь потому, что это ему выгодно. Как только он решит, что невыгодно, он с легкостью нарушит все свои обещания и ничего старуха не получит. А даже если и получит, вряд ли это принесёт ей много радости.

Девочка, которую Бессмертный зачем-то отнял у старухи, давно уже взрослая. Если она вообще жива и даже если ей повезло где-то устроиться, матери она своей, наверняка, уже не помнит и в эту халупу на сваях вряд ли захочет идти. Может, конечно, Бессмертный держал её все эти годы в своей темнице; может, он вообще заколдовал её и она до сих пор младенец и только и ждёт, как бы вернуться к матери. Но вряд ли.

«Вряд ли, – думал Никита, рассеянно болтая подошвами берцев в воде. – Сомнительно всё это. Как-то он нехорошо усмехался, когда скидывал мне эту запись».

– Вот! – старуха вышла из избы с миской похлебки в одной руке и мешком в другой. – Поешь, подкрепись.

– Чего это? – подозрительно спросил Никита, поднимаясь на ноги.

– Не бойся, не отрава, – старуха сунула ему миску в руки, обошла по мосткам и резво засеменила к берегу. – Да ты съешь, съешь! Силы-то тебе понадобятся.

Никита принюхался – вроде ничем противным не воняло. Он зачерпнул ложку, осторожно проглотил, причмокнул. Вполне себе, есть можно.

Он тоже перешел на берег, уселся на старый пень и стал хлебать варево. Старуха натирала какой-то пахучей мазью копыта коню.

– Можжевельник на змеином жире, – пояснила она на вопросительный взгляд Никиты. – Если они идут за тобой с собаками, это их собьёт. Ни одна гончая след не возьмёт.

Никита кивнул. Он не верил, что собаки могут довести его след досюда, но лишняя предосторожность не помешает.

Старуха отложила мазь и вытащила из мешка тряпичный свёрток.

– Скатерть-самобранка, – она протянула сверток Никите. – До Золотого города хватит. А там накормят.

– Супер! – Никита засунул скатерть в рюкзак. – Где путевод?

– Вот, – старуха вытащила из мешка серебристый шар размером с футбольный мяч. – Умеешь пользоваться?

– Ну так, – Никита неопределённо повёл рукой. – В общих чертах. Бессмертный что-то рассказывал…

– Смотри, – старуха взяла шар обеими руками, подождала, пока он нагреется и засветится. – Говоришь, куда надо – Калинов мост. Где надо – по Медвежьему лесу. Как надо – по конскому ходу. Бросаешь на землю и следуешь за ним. Надо остановить, кричишь – привал. Снова в путь – всё сначала. Понял?

– Более-менее, – Никита взял светящийся шар из рук старухи, отдал пустую миску. – В общем, спасибо, мать, но мне пора. Погоня ждать не станет.

Он отвязал коня и сел в седло. Старуха с неожиданной для неё силой подняла с земли тяжёлый рюкзак, подала Никите. Никита надел его, ещё раз сверился с картой и компасом и, кивнув старухе, тронул коня.

Старуха вцепилась ему в стремя.

– Скажи, – подняла она умоляющие глаза, – он ведь не обманет? Он вернёт мне мою девочку?

– Вернёт, мать, думаю, что вернёт, – Никита не стал останавливать коня, старухе пришлось идти за ним. – Только сначала самого его надо вернуть сюда. Затем и еду. Так что ты бы меня отпустила, а то тебе же самой дольше ждать придётся.

Старуха отпустила стремя, замерла у воды. Никита кивнул ей, постаравшись, чтобы выглядел кивок ободряюще, кинул путевод на землю и поскакал за катящимся шаром. Он вымчал на крутой северный берег озера и скрылся за деревьями.

* * *

Ядвига ещё смотрела вслед ускакавшему гонцу, как сзади раздался топот коней. На секунду ей почудилось, что это возвращается Никита, но тут же, вслед за топотом, раздался лай, и Ядвига, обернувшись со страхом, увидела восьмерых всадников, скачущих со стороны Медянки.

– Так-так-так, – зловеще произнёс царевич, подскакав к старухе. – И кто бы мог подумать?! Не околела ещё, старая ведьма?

Всадники окружили Ядвигу, недобро посматривая на неё с коней. Свора гончих заливалась лаем, недоумённо тыкаясь и принюхиваясь к месту, где стоял конь Никиты.

Один из всадников спрыгнул на землю, присмотрелся к следам.

– Да это ж мой Серко, – воскликнул он. – Вот, на левой задней конец отломан, я эту подкову где хошь узнаю.

– Так-так, – повторил царевич, не спуская тяжёлого взгляда с напуганной Ядвиги, вертевшей головой во все стороны. – Значит, был здесь наш гость. И куда дальше пошёл?

Ещё один всадник спешился и направился по мосткам в избу старухи. Та проводила его паническим взглядом.

– Ты что, ведьма, опять за старое? – грозно спросил царевич, проследив за взглядом старухи. – Я ж тебе что говорил в прошлый раз?!

– Нет! – панически взвизгнула старуха. – Нет, царевич, клянусь – никого не брала! Чем хочешь поклянусь – дочерью клянусь, Вещим Огнём!

– Закрой рот, ведьма! – процедил царевич. – Не тебе клясться дочерью и Вещим Огнём – нет у тебя ни того, ни другого.

Зашедший в дом, возвращался, ухмыляясь, с куклой в распашонке.

– Кукла! – сообщил он, хохотнув и бросив царевичу. – В люльке лежала, под одеялом. Совсем сбрендила, старая!

Иван поймал куклу, посмотрел на Ядвигу. Её трясло.

– Точно никого не трогала с последнего раза?

– Никого, царевич, никого! – старуха клятвенно сцепила руки у подбородка, взглянула умоляюще. – Опроси всех вокруг – никто тебе ничего не скажет. Ты последнего у меня забрал, не было больше никого.

Царевич пренебрежительно повертел куклу в руках и бросил старухе. Та вздрогнула от неожиданности, выставила руки, но не удержала – кукла упала ей под ноги. Старуха не стала поднимать. Она лишь низила глаза перед всадниками и пыталась унять дрожь.

– Если б не забрал, ты бы его уморила, – сказал царевич. – Повезло, что успел тогда, а то висеть бы тебе тут же на суку.

Подскакали всадники, проверявшие с гончими след по берегу озера. На немой вопрос покачали головами.

– Не берут. Тут пока по песку, по берегу след видать. А дальше в лес – травы да мхи. И так ничего не видно, и след не берут.

– Та-а-ак, – протянул Иван, поворачиваясь к Ядвиге. – Ну, и куда ты его направила?

Двое верховых спешились и подхватили Ядвигу под руки, заломив за спину. Она охнула.

– На Ласточкин брод пошёл ваш молодец, – простонала Ядвига. – На Ласточкин брод. В Лохматые степи хочет пройти, по Дикому краю.

– Чего брешешь?! – грубо прервал старуху Тимофей, вместе с Прохором искавший след в лесу. – На Ласточкин брод он бы к западу взял, пошёл бы по берегу до конца. А он на север поднялся, в Медвежий лес.

– Так дороги не знает, вот и плутает, – Ядвига морщилась и сгибалась в руках бойцов. – Сказала же ему куда идти, так опять, видно, напутал.

– Да нет, старая, это ты всё напутала, – Иван издал невеселый смешок. – Сама скажешь, или ещё нажать?

Бойцы заломили руки Ядвиги повыше. Она вскрикнула и замолчала, сцепив зубы и мелко тряся головой.

– В общем так, ведьма, – Иван вынул саблю, подтолкнул коня к Ядвиге. – Или ты сейчас скажешь, куда направила гонца, или я снесу тебе башку. А потом всё равно найду его. Ну?!

Ядвига трясла головой. Редкие волосы с каплями пота падали ей на лицо. Она вскидывала глаза на царевича и тут же, в страхе, опускала их. Кони перебирали копытами, всадники ждали.