Текст книги "История британской социальной антропологии"

Продолжительное время Фрэзер был уверен, что в тотемических обществах поедание тотемного животного или растения жестко табуируется и нарушение этих табу влечет сверхъестественное наказание[364]364
  Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. Исследование магии и религии. С. 525, 763–768.


[Закрыть]. Его взгляд на этот вопрос несколько изменился после получения им в 1896 г. информации от Б. Спенсера о том, что в пяти наблюдаемых им австралийских племенах, одним из которых он был усыновлен, аборигены поедают свои тотемы во время тотемических обрядов размножения (интичиума). Сконструированный Фрэзером «дикарь-философ» отличался чрезвычайно гибким умом, он и эти факты «осмыслил», добавив к своим многочисленным «суждениям» еще одно, изложенное устами антрополога: «Я являюсь, к примеру, человеком-Кенгуру и я хочу заставить как можно большее количество кенгуру появиться, чтобы быть съеденными. Но если я убью и съем их сам, кенгуру будут относиться ко мне со страхом и недоверием как к опасному существу, но не как к подлинному кенгуру. Я не должен поражать их сам и тогда я буду в состоянии побудить их подойти спокойно и доверчиво, чтобы быть пораженными (фактически быть убитыми и съеденными) моими соплеменниками. И если я по случаю возьму кусочек или два от кенгуру, когда никто из кенгуру этого не видит, в этом не будет большого зла, особенно если я постараюсь не есть лучшего куска мяса… И, на самом деле, для того, чтобы быть (а я являюсь им) действительным Кенгуру, необходимо, чтобы я от случая к случаю ел кенгуру, так как до тех пор, пока во мне не будет мяса и крови реального кенгуру… я буду всего лишь фиктивным кенгуру и… другие кенгуру сразу же узнают, что я – обманщик, и ни один из них не подойдет ко мне близко, когда я захочу поймать их»[365]365
  Цит. по: Stocking G.W.Jr. After Tylor. British Social Anthropology 1888–1951. P. 142.


[Закрыть].

Со временем, когда Фрэзер получил новые этнографические свидетельства из Австралии в 1904 г., банк интерпретаций тотемизма пополнился еще одним «суждением» «дикаря-философа» (на этот раз в женском обличье) – «корень тотемических представлений лежит в особенностях психологии беременных женщин с их обостренным воображением: им кажется, что какое-то существо вошло в их утробу, это существо и будет тотемом ребенка, когда он родится»[366]366
  См.: Токарев С.А. Послесловие // Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. Исследование магии и религии. С. 801.


[Закрыть]. Как видим, теория тотемизма Фрэзера, так же, впрочем, как и его теория первобытной культуры в целом, обладает интересным свойством – она принимает какое угодно число поправок и добавлений. Тогда возникает вопрос – а, может быть, она и не является научной теорией в строгом смысле этого слова? Ведь научная теория, согласно стандартному идеалу научности, пропагандируемому О. Контом и разделяемому самим Фрэзером, должна базироваться на определенных логических принципах, не допускающих взаимно отрицающих положений. На эту особенность теоретической позиции Фрэзера не раз обращали внимание критически настроенные по отношению к нему современники, в особенности те из них, кто имел опыт непосредственного наблюдения «дикарей» и длительного с ними общения. Так, А. Хэддон, коллега Фрэзера по Кембриджскому университету, который первым из числа университетских антропологов длительное время провел в полевых исследованиях в Австралии и Океании, как-то сказал одному из своих товарищей, что Фрэзер – «человек литературы, но не науки»[367]367
  См.: Ackerman R.E. J.G. Frazer: His Life and Work. P. 333.


[Закрыть]. А Роберт Маррет сказал о «Золотой ветви»: «Это скорее волшебная сказка, чем наука»[368]368
  Marret R.R. Psychology and Folk-lore. L., 1920. P. 176.


[Закрыть]. Сам Фрэзер, в предисловии к третьему изданию «Золотой ветви» написал о себе, что обладает склонностью «слишком далеко простирать свои гипотезы и собирать множество несопоставимых частностей в рамках одной-единственной формулы»[369]369
  Frazer J.G. The Golden Bough. 3-d ed. V. I. L., 1911. P. X.


[Закрыть], а на склоне лет как-то признался, что все его теории – это не более чем «удобные колышки, на которых развешаны мои коллекции фактов»[370]370
  Ackerman R.E. J.G. Frazer: His Life and Work. P. 251.


[Закрыть].

Несмотря на столь необычную для эры господства позитивизма позицию (а может быть, благодаря ей?), академический и общественный авторитет Фрэзера до конца его жизни был непоколебим. Его книги воспринимались читающей публикой как лицо социальной антропологии, и даже его непримиримые оппоненты нередко отзывались с восхищением о его творчестве, примером чему может служить статья Б. Малиновского о Фрэзере, в которой идейный враг эволюционизма и один из главных его «могильщиков» в Великобритании писал: «Вся полевая этнографическая работа за последние полстолетия находилась под сильным влиянием фрэзеровских предположений»[371]371
  Malinowski B. Sir James George Frazer: A Biographical Appreciation. P. 183.


[Закрыть], и это несмотря на полное пренебрежение Фрэзера и к полевой работе, и к ее методике, и к отвлеченным теоретическим штудиям. Малиновский – самый непримиримый враг дедуктивной, умозрительной манеры классиков эволюционизма, с полным правом относивший к ним и Фрэзера, – писал о нем: «Он не диалектик, он даже не аналитический мыслитель. Но, тем не менее, он наделен двумя великими качествами: артистической силой создания картины собственного видения мира и истинно научной интуицией в разделении явлений на существенные и случайные, основные и второстепенные»[372]372
  Ibid. P. 184.


[Закрыть]. Эти качества позволили «антитеоретику» Фрэзеру создать в своих трудах целостное представление о жизни первобытного общества, в которой магия, религия, мифология, социальная организация, хозяйственная деятельность находятся в тесной взаимосвязи.

Чисто литературные приемы, с помощью которых Фрэзер достигал таких результатов, заслуживают специального рассмотрения, поскольку приемы эти оказали непосредственное влияние на стиль этнографических работ Малиновского, ставший не просто особенностью изложения, но специфическим способом реализации многих методологических идей этого ученого.

Одним из приемов, использованных Фрэзером в «Золотой ветви», была аналитическая модель арицийского ритуально-мифологического комплекса. Модель эта представляла собой художественное описание одного из античных мифов (о порядке наследования статуса царя – жреца храма Дианы в древней Ариции), которое заканчивалось целым рядом вопросов о причинах многих странных для современного европейца обычаев. Для того чтобы ответить на эти вопросы и объяснить коротенький миф, Фрэзер будто бы и на писал «Золотую ветвь» – гигантский труд, насчитывающий 12 объемистых томов и содержащий материал по этнографии народов всех континентов. Рассматриваемый сюжет послужил образцом сочетания определенных связей между элементами реальной, бытовавшей в конкретном историческом периоде ритуально-мифологической системы. Арицийская мифологема в «Золотой ветви» стала своеобразной аналитической моделью, ключом к пониманию первобытной культуры вообще как некой логической целостности. С помощью этой модели Фрэзер, «пустившись в плавание» по безбрежному океану этнографических фактов, заставил их говорить о многом, в частности о том, что любой элемент культуры приобретает смысл лишь как часть системы взаимосвязанных явлений. Таким образом, он не объяснил, но показал характерную для первобытного общества универсальную взаимосвязь культа деревьев, умирающих и воскресающих богов, магических функций вождей и т. п.

Сейчас, когда отшумели и отстоялись дискуссии, связанные с постмодернистскими веяниями, с так называемым «лингвистическим поворотом» в гуманитарном познании, многое кажется понятным в ситуации с Фрэзером, но в его время особенности его творчества воспринимались как труднообъяснимый парадокс и даже загадочное явление.

К концу XIX в. эволюционистская общетеоретическая парадигма приобрела характер признаваемой большинством антропологов «рамочной» концепции, она вполне допускала сосуществование разных и порой несовместимых исследовательских решений. Уже Фрэзер причислялся к «школе Тайлора» лишь из-за его декларативной солидарности с общими установками последнего. Это можно сказать и о деятельности Э. Вестермарка. В британской социальной антропологии изнутри вызревали центробежные тенденции, исподволь готовившие кардинальные преобразования в ней, наступившие позже – в первой четверти ХХ в. Среди ученых, чья деятельность особенно ярко отражала эти тенденции, были У. Робертсон Смит и Э. Лэнг, занимавшиеся проблемами первобытной религии.

Уильям Робертсон Смит (1846–1894) занял в истории британской социальной антропологии видное, но не совсем обычное место. При жизни его ценили в антропологии за одно, а последующие поколения ученых – за другое; в кругах протестантских теологов, к которым он всю жизнь принадлежал, – за третье, а в востоковедении, связанном с изучением древней истории Ближнего Востока, – за четвертое. Во всех этих сферах он оставил заметный след, его труды до сих пор востребованы в науке.

Родился Робертсон Смит в г. Абердине в семье школьного учителя, который за год до рождения своего сына Уильяма стал активным участником акции по отделению от Шотландской Пресвитерианской церкви нового направления, получившего название «Свободная протестующая церковь» (Free Protesting Church). Отделение было связано с борьбой против чрезмерного рационализма, господствовавшего среди возглавляющих Пресвитерианскую церковь модератов (moderates). Отец Робертсона Смита (кстати, эта фамилия образована из двух, первая часть – девичья фамилия матери, а вторая – отца) сочетал в себе черты ревностного христианина и экзальтированной личности, исповедающей честность и свободомыслие. Семейная атмосфера с детства заложила в будущего ученого некоторые мировоззренческие принципы, которые многое определили в его судьбе и научной деятельности. Он сохранил глубокую христианскую веру до конца дней, что было редкостью для антропологов его времени. Обучался в Абердинском и Эдинбургском университетах теологии, дважды посещал в Германии ведущих немецких теологов, в частности Альбрехта Ритше. По окончании образования преподавал гебраистику и экзегетику Ветхого завета, стал одним из основателей и президентом Теологического общества в Эдинбурге. Наряду с этим он отличался независимостью суждений, за что с 1877 по 1880 г. подвергался церковному суду по обвинению в ереси и был отстранен от должности профессора Нью-колледжа Абердинского университета (образованного при участии его отца в год его рождения). Один из принципов Свободной церкви, за который в свое время боролся его отец, – примат добрых христианских дел перед умозрительным толкованием Писания – вылился со временем в стойкую особенность его религиоведения – он всегда считал общину верующих, объединяемую ритуалом, более важным аспектом религии, чем религиозные идеи и представления. Семья среди его близких воспринималась как аналог общины верующих, и ее сплоченность была удивительной – отправляя в Абердинский университет на учебу своих сыновей, отец послал с ними и сестру, чтобы она исполняла роль матери и хозяйки. Не отсюда ли особый интерес Робертсона Смита к истории семьи, родства и общины древних семитов.

Интерес к антропологии у Робертсона Смита пробудил его земляк Мак-Леннан. Их знакомство произошло в 1869 г. в «Эдинбургском вечернем клубе», собиравшем интеллектуальную элиту города. Автор «Первобытного брака» стал надолго главным авторитетом для Робертсона Смита, его идеи об изначальной матрилинейности в эволюции родства, о тотемизме и экзогамии стали для Робертсона Смита аксиомами, которые нуждались лишь в подтверждении фактическим материалом по истории древних семитов. Верность этим постулатам, отраженная в первых публикациях эдинбургского теолога, отчасти способствовала тому, что Генеральная Ассамблея Свободной церкви квалифицировала эти публикации как ересь[373]373
  См.: Kuper A. The Invention of Primitive Society. P. 83–85.


[Закрыть]. Вот как это получилось. В 1874 г. редактор Энциклопедии Британника, привлеченный растущей популярностью молодого профессора теологии из Абердина (Робертсон Смит к этому времени успел опубликовать ряд статей в «Британском и зарубежном евангелическом обозрении» и вошел в «Комитет по пересмотру официальной версии Библии»), пригласил его написать ряд статей для девятого издания Энциклопедии, в том числе и статьи «Библия». В этой статье Робертсон Смит изложил идеи, близкие взглядам немецких либеральных теологов, о Библии, как о сложном тексте, исторически возникшем из источников, написанных в разное время разными авторами, преследующими разные цели[374]374
  См.: Smith W.R. Biblia // Encyclopaedia Britannica. 9th ed. V. 2. 1875. P. 634.


[Закрыть]. Сомнение в догмате богоданности Писания вызвало первый приговор церковного суда в 1876 г., а последний, в 1880 г., был вызван статьей Робертсона Смита «Почитание животных и племена [называемые] по животным среди арабов и в Ветхом завете». Эта статья представляла собой подтверждение тезисов Мак-Леннана о тотемизме материалами по истории семитов Ветхого завета. В частности, в ней утверждалось, что древние семиты не знали единобожия, что их суеверия, отмеченные в Библии и зафиксированные этнографами в Новое время, – это не результат регресса изначального единобожия, а проявление тотемизма, характерного для ранней стадии универсальной эволюции. Древние семиты, по Робертсону Смиту, прошли стадии матриархата, полиандрии, убийства девочек и брака умыканием[375]375
  Smith W.R. Animal Worship and Animal Tribes among the Arabs and the Old Testament // Lectures and Essays of William Robertson Smith. Ed. by J.S. Black and G.W. Chrystel. L., 1912. P. 354.


[Закрыть]. Неудивительно, что подобное толкование Библии вызвало резкий приговор церковного суда[376]376
  См.: Kuper A. The Invention of Primitive Society. P. 85.


[Закрыть].

Интересно, что Робертсон Смит в своих исследованиях использовал в качестве источника не только древние тексты, он совершил, начиная с 1878 г., две поездки по странам Ближнего Востока, собирая данные о «пережитках» матрилинейности, экзогамии и тотемизма среди арабов. Натянутость и предвзятость этого материала сейчас не вызывает сомнений среди специалистов, но был у этих поездок и иной результат – Робертсон Смит в течение нескольких месяцев в наряде бедуина и в сопровождении арабских проводников путешествовал верхом по местам, где не ступала нога европейца, благодаря чему он в совершенстве овладел арабским языком. Это обстоятельство, наряду с прочими его достоинствами, послужило основанием для приглашения его в 1883 г. на кафедру арабистики Крайст-колледжа Кембриджского университета, профессором которого он стал в 1889 г. На этом посту он и умер в 1894 г., работая до последнего дня над своими сочинениями и параллельно редактируя Энциклопедию Британника, в которой оставил после себя память как о сотруднике беспрецедентной эрудиции и работоспособности – он сам написал более 200 статей и отредактировал остальные несколько тысяч.

Идеи статьи о поклонении животным среди арабов наряду с идеями иного плана нашли свое развитие в ряде монографий Робертсона Смита, среди которых для истории британской антропологии особенно важны «Родство и брак в древней Аравии» (1885) и «Религия семитов» (1889)[377]377
  Smith W.R. Kinship and Marriage in Early Arabia. Cambridge, 1885; Idem. Lectures on the Religion of the Semites: The Fundamental Institutions. Edinburgh, 1889.


[Закрыть]. Аргументы, подобранные Робертсоном Смитом в пользу тезиса Мак-Леннана о первичности материнского счета родства, следующие: среди арабов существует обычай наименования некоторых подразделений племен по имени прародительницы[378]378
  Smith W.R. Lectures on the Religion of the Semites: The Fundamental Institutions. P. 86.


[Закрыть], о бытовании обычая убийства девочек есть глухие упоминания в некоторых источниках, Страбон описывает нечто похожее на полиандрию у арабов, а у современных арабов вроде бы обнаруживаются пережитки клановой экзогамии и брака умыканием. Все это, по Робертсону Смиту, «… кажется достаточным, чтобы доказать, что Аравия прошла через стадию, в которой семейные отношения и брачные законы соответствовали условиям тотемической системы»[379]379
  Ibid. P. 88.


[Закрыть].

При внимательном чтении последней и, по мнению многих, лучшей работы Робертсона Смита «Религия семитов» можно обнаружить много идей, не связанных с эволюционистскими догмами Мак-Леннана. В частности, оригинален сам по себе методологический подход ее автора к феномену религии. Робертсон Смит, в противовес доминирующим в эволюционистской антропологии интеллектуализму в интерпретации ранних форм религии, отдает явное предпочтение тому, что позже будет названо ритуализмом – «ритуал фиксирован, а миф – вариативен, ритуал обязателен, а вера в миф остается на усмотрении тех, кто участвует в культе»[380]380
  Ibid. P. 18.


[Закрыть]. Главное в религии не догматика, а духовное единение верующих с божеством – «фундаментальная концепция древней религии – солидарность богов и их почитателей как элементов одного органического сообщества», «боги и люди, или же бог и его истинные почитатели образуют единое сообщество… место бога в этом сообществе интерпретируется по аналогии с человеческими отношениями»[381]381
  Ibid. P. 32, 85.


[Закрыть].

То, что у древних иудеев Ветхого завета воспринималось в духовном плане (Бог-отец), у «дикарей» считалось кровным родством с божеством, из которого вытекали и взаимные моральные обязательства, так как «узы, связывающие людей с их богом, аналогичны кровным узам, которые в древнем обществе являются единственной связующей людей нитью и единственным священным принципом моральных обязательств»[382]382
  Ibid. P. 53.


[Закрыть]. Ранняя форма религии – тотемизм, в которой, по Робертсону Смиту, богами выступают естественные виды, как и всякая религия, имеет священные места, где обязательны обряды жертвоприношений. Он, на основе ветхозаветных сюжетов, выделяет две основные формы жертвоприношений: 1) жертвоприношение растительными продуктами, которое трактуется как дань или дар, и 2) жертвоприношение продуктами животного происхождения, имеющее совсем иную природу – оно «является по существу актом общения между богом и его почитателями», «Бог и его почитатели вынуждены есть и пить вместе, и посредством этого провозглашается и утверждается знак их содружества»[383]383
  Ibid. P. 243, 271.


[Закрыть]. Первенство тотемизма в религиозной эволюции Робертсон Смит обосновывает широкопризнанным в его время тезисом о том, что пастушество исторически предшествовало земледелию, из чего вытекает, что более древней формой жертвоприношения было жертвоприношение животными продуктами. Он отвергает распространенное в науке его времени представление об обязательном запрете на убийство и поедание тотемного животного – само по себе табуирование этих действий в повседневной жизни делает их актом жертвоприношения, а значит священным[384]384
  См.: Ibid. P. 294.


[Закрыть]. Из этих древних обрядов, по Робертсону Смиту, эволюционирует идея христианского причастия.

Отношение к работам Робертсона Смита при жизни не всегда было адекватным. Многие современники, причастные к изучению древности, воспринимали идеи Робертсона Смита об эволюции религии как своеобразное дополнение к работам Мак-Леннана, причем дополнение, представляющее особую ценность для последнего, так как он во время публикаций работ о религии древних семитов вел «интеллектуальную войну» с Г. Мейном и его патриархальной теорией и ему явно не хватало аргументов из той сферы, из которой Мейн брал в основном свой материал и в которой он был особенно силен, – из Библии. Либеральные же теологи, стремящиеся примирить передовую научную мысль, выраженную, прежде всего, в эволюционной теории Ч. Дарвина, с христианским учением, воспринимали (и не без оснований) выводы Робертсона Смита как вклад в это дело, дело расширения представлений о Божественном Творении и борьбы с буквалистским, излишне догматическим прочтением Библии.

И лишь спустя несколько десятилетий после выхода в свет основных работ Робертсона Смита иная грань его научного наследия была оценена и востребована. Эмиль Дюркгейм одним из первых заимствовал его идею о социальном значении религиозного ритуала, порождающего групповую солидарность, и фактически на ней построил свою известную символическую концепцию тотемизма[385]385
  См.: Durkheim E. The Elementary Forms of Religious Life. L., 1976.


[Закрыть]. А уже с легкой руки Дюркгейма эта идея вернулась на Британские острова и благодаря Рэдклифф-Брауну стала одним из фундаментальных оснований структурно-функциональной интерпретации ранних форм религии[386]386
  См.: Radcliffe-Brown A.R. The Sociological Theory of Totemism // Radcliffe-Brown A.R. Structure and Function in Primitive Society. L., 1959.


[Закрыть]. Не случайно Эванс-Причард, один из наследников этой ориентации, с такой теплотой и почтением анализирует труды Робертсона Смита в своей «Истории антропологической мысли», в которой мало кто из классиков этой науки удостоился столь внимательного отношения[387]387
  См.: Эванс-Причард Э. История антропологической мысли. С. 89–103.


[Закрыть].

На определенном этапе ход развития британской социальной антропологии пересекся с литературной деятельностью Эндрю Лэнга (1844–1912), который никогда формально не считался антропологом, но весьма своеобразно повлиял на судьбу идей ведущих представителей этой научной дисциплины. Лэнг, шотландец из г. Селкирк, питомец Университета Сент Эндрюс (1861–1864) и Баллиоль-колледжа Оксфорда (1864–1868), был филологом и литератором. Обладая ярким писательским талантом и незаурядной эрудицией почти во всех областях гуманитарного знания, он невероятно много написал в своей жизни, причем на очень разные темы – детские книги, критические разборы литературных и научных сочинений, эссе, биографии известных людей, сказки, стихи, фантастика, исторические исследования, пародии, история литературы, комментарии к трудам античных авторов и пр.

Каталог Британского музея содержит информацию о более чем 350 его сочинениях, не считая многочисленных обзоров и эссе, в изобилии помещаемых им практически во всех основных британских журналах его времени[388]388
  См.: Haggard H.R. The Days of my Life: An Autobiography. V. 1–2. L., 1926. V. I. P. 230.


[Закрыть].

На каком-то отрезке своей жизни Лэнг решил всерьез заняться фольклористикой (романтический интерес к устному народному творчеству у него был с детства). В 70-х годах он сошелся с известными фольклористами Э. Клоддом, Э. С. Хартландом и Дж. Л. Гоммом, которые были увлечены идеями Тайлора, и они основали в 1878 г. Фольклорное общество. Надо сказать, что в британской фольклористике этого времени господствовали идеи М. Мюллера, в особенности его учение о мифе и ранних формах религии. Острое перо Лэнга, очевидно, не без стимулирования его новыми товарищами, обратилось против всеми признанного авторитета. Лэнг избрал объектом критики мюллеровские «Лекции о происхождении и развитии религии, иллюстрированные религиями Индии»[389]389
  Müller F.M. Lectures on the Origin and Growth of Religion, as Illustrated by the Religions of India. L., 1882.


[Закрыть]. В своей работе «Обычай и миф», изданной с авторским посвящением Тайлору, он отверг основной постулат Мюллера о том, что мифы – это чисто лингвистический феномен, следствие «болезни языка», который всегда имеет жесткую привязку к определенной культурно-языковой общности («расе»). Он выдвинул тезис, вытекающий из учения Тайлора, – «миф является болезнью мысли в большей степени, чем болезнью языка», это «продукт периода дикарской фантазии», он единообразно создается людьми в «единообразных ментальных условиях невежества, наивной пытливости и легковерного воображения»[390]390
  Lang A. Custom and Myth. L., 1884. P. 211, 215.


[Закрыть]. Он язвительно назвал мюллеровский филологический подход «школярским методом», основанным на сравнении «мифов только тех рас, которые говорят на языках одной лингвистической семьи», или тех, которые «в исторические времена имели действительно доказанные контакты друг с другом»[391]391
  Ibid. P. 21–25.


[Закрыть], и призвал фольклористов принять не «школярский» филологический, а антропологический метод, ориентированный на разнообразный материал по всем народам планеты, который может привести к выявлению общих закономерностей мифотворчества.

Эти и иные постулаты эволюционистской антропологии Лэнг не без блеска изложил в книге «Миф, ритуал и религия»[392]392
  Idem. Myth, Ritual, and Religion. V. 1–2. L., 1887.


[Закрыть]. В этот период он провозгласил себя дарвинистом, близко сошелся с антропологами-эволюционистами и даже написал в соавторстве с Тайлором шутливую «Двойную балладу первобытного человека», подтрунивающую над теологическими версиями интерпретации «доистории», писал в критическом духе о возрождении суеверий вроде спиритизма в современном британском обществе[393]393
  См.: Stocking G.W.Jr. After Tylor. British Social Anthropology 1888–1951. P. 56.


[Закрыть].

И вдруг, в середине 90-х годов он резко переменил свое отношение к проблемам первобытной религии на противоположное. В книге «Кок Лейн и здравый смысл»[394]394
  Lang A. Cock Lane and Common Sense. L., 1894.


[Закрыть], опубликованной 1894 г., Лэнг выступил в защиту парапсихологии (спиритизма, духовидения и пр.) и поставил под сомнение теорию анимизма Тайлора, противопоставив ей свою «духовную теорию религии», по которой на всех этапах своей истории религия представляет собой сочетание одних и тех же элементов, которые отнюдь не являются «простым набором естественных и неизбежных заблуждений», она вовсе не эволюционирует от примитивных представлений о душе к монотеизму. И вообще, утверждает он, материалистический подход к религии не выдерживает критики – теистические и анимистические воззрения вовсе не являются ложными[395]395
  Ibid. P. 338.


[Закрыть].

Несколько позже Лэнг выступил с развернутым обоснованием тезиса о том, что и у наиболее отсталых племен существует вера в единого верховного бога[396]396
  Idem. The Making of Religion. L., 1898. P. 1–2.


[Закрыть]. Он привлекает новые этнографические материалы, в частности, свидетельства Кодрингтона о жителях Банксовых островов, у которых наряду с духами мертвых (tamate) существовали и представления о могущественных существах, никогда не бывших людьми; данные Хауитта о «верховном духе» (Daramulun) австралийского племени курнаи, который наказывает преступивших моральные законы, которые Лэнг отождествляет с Моисеевыми заповедями. Его вывод следующий: в истории религии существует не одна линия развития, а две, «одна из них вырастает из концепции неделимого существа, вечного, морального и созидательного, а другая – из понятия духа»[397]397
  Ibid. P. 192–197, 274.


[Закрыть]. Как бы в ответ на упреки в поддержке клерикальной теории регресса Лэнг прямо заявляет, что эта теория неопровержима[398]398
  Ibid. P. 280–282.


[Закрыть]. С журналистской эпатажностью, адресованной антропологам-эволюционистам, он встал на позицию еще недавно раскритикованного им Мюллера, заявив, что все происходило в истории еврейской религии в точности так, как об этом пишет Библия[399]399
  Ibid. P. 291.


[Закрыть].

Трудно как-то определенно объяснить столь резкую переориентацию Лэнга. На этот счет и при его жизни и много позже высказывались разные суждения. Дж. Стокинг, в частности, полагает, что возможной причиной такой инверсии стал духовный кризис Лэнга, вызванный смертью родных и друзей юности, а также общая атмосфера разочарования британских интеллектуалов в позитивистских и материалистических доктринах, резкий всплеск мистицизма и интереса к паранормальным состояниям сознания. Известно, что Лэнг всегда интересовался психологией, в 90-х годах стал увлекаться исследованиями паранормального и стал одним из основателей в 1882 г. Общества психологических исследований, в котором как раз и производились такие исследования[400]400
  См.: Stocking G.W.Jr. After Tylor. British Social Anthropology 1888–1951. P. 56.


[Закрыть].

Такое объяснение кажется приемлемым, ибо примеры подобного рода в истории британской антропологии более поздних времен были. Такое произошло с Эванс-Причардом, который первую половину своей научной карьеры стоял на позициях агностицизма, а в 40-х годах совершил обряд обращения в католицизм и после этого существенно изменил свой подход к изучению религий африканцев, а его друг Джек Дриберг вообще принял ислам и преподавал его основы в Оксфорде[401]401
  См.: Никишенков А. А. Эдуард Э. Эванс-Причард и противоречия этнографического познания // ЭО. 1997. № 3.


[Закрыть].

Все, как говорится, может быть. Но в данном случае представляются весьма существенными особенности характера Лэнга и его основная (журналистская) профессия. Известно, что он был весьма ироничным и не всегда объективным критиком, склонным к парадоксальным суждениям и любителем эпатировать публику разрушением установившихся вкусов и авторитетов. Так, в своих литературно-критических эссе он не оставил ни одного знаменитого писателя без того, чтобы не высмеять или не принизить, что произошло с Ф. М. Достоевским, Т. Харди, Дж. Конрадом, Л. Н. Толстым, Э. Золя и др. Исключение он сделал для своих близких друзей – Р. Л. Стивенсона и Г. Р. Хаггарда[402]402
  См.: Salmond J.B. (ed.) Concerning Andrew Lang: Being the Andrew Lang Lectures. Oxford, 1927. P. 10.


[Закрыть]. Нет ничего удивительного, что такая судьба постигла и Макса Мюллера, и других ученых.

Приверженность Лэнга к эволюционной антропологии – это лишь один из многочисленных эпизодов его бурной журналист ской и писательской жизни, который, как и все прочие, сменился другими увлечениями. Лэнг не был укоренен в антропологическую традицию, он был «литературным аристократом», случайно заглянувшим «на огонек» в антропологический цех, где в своем журналистском стиле нашел материал, вызывающий интерес у интеллектуального читателя (это – его аудитория), и придал этому материалу скандальный оттенок, вначале раскритиковав Мюллера, а затем с таким же остроумием – Тайлора, Фрэзера и др. Это, так сказать, чисто профессиональная особенность поведения.

Но не это для нас важно. Важно то, с какой легкостью он все это проделал. Сначала очень ярко и убедительно (более убедительно, чем это сделал Тайлор) представил эволюционистскую концепцию развития религии, обосновав ее фактическими данными, а затем так же ярко и убедительно развернул концепцию прямо ей противоположную, обосновав ее из того же банка фактических данных. Это говорит о многом – о писательском даре, об остром уме, о пародийном таланте (Лэнг был мастером литературной пародии). Но также говорит и о том, что сложившаяся антропологическая парадигма была настолько незрелой, что легко позволяла это сделать. Между общетеоретическими установками эволюционистской антропологии и объектом ее изучения – первобытным обществом – существовал изрядный зазор, если не вакуум. Эти две реальности жили отдельно друг от друга, связь между ними была односторонней – теоретики брали из жизни «дикарей» то, что им подходило, так как эта жизнь была разбита на дискретные кусочки в ее описаниях случайными людьми. Это давало широкий простор произвольной умозрительности. Попросту говоря, антропология, претендующая на статус индуктивной и экспериментальной науки, этому статусу не вполне (или вообще не) соответствовала. Эмпирические основания науки требовали к себе иного отношения. Это осознавали антропологи-эволюционисты и предпринимали шаги в направлении совершенствования полевых исследований, но это были лишь первые шаги на пути, все трудности которого еще только предстояло осознать. Причем, осознание это не могло прийти в кабинете, требовались практические действия в этом направлении, в ходе которых только и могли быть выработаны принципы нового вида познавательной деятельности.