Текст книги "Боярщина"

При последних словах Эльчанинов побледнел.

– Я знаю, все знаю, – проговорил он, – но что ж мне делать, если я не имею, с чем мне теперь ехать.

– Поезжайте и заложите имение, а там поступите на службу.

– Но как я поеду? Как ее оставлю одну? Я не могу с нею расстаться. Это выше моих сил.

– Поезжайте вместе.

– Вместе? Но вместе… на это у меня просто не хватит денег, – сказал, совершенно растерявшись, Эльчанинов.

– Граф вам обещал покровительство; попросите у графа, – сказал Савелий.

– У графа? Никогда! Да он и не даст.

– Может, и даст!.. Вы сами говорите: он любит Анну Павловну и родственник ей. Вы объясните ему откровенно.

– Ни за что на свете, чтобы я унизил себя до того, чтобы у подобного господина стал ханжить денег! Ни за что! – произнес решительно Эльчанинов.

– Что ж тут за унижение? – возразил Савелий. – Не хотите только!.. Кабы я знал, я бы лучше отвез Анну Павловну в город к отцу протопопу знакомому… Он, может, подержал бы ее, пока она своему папеньке написала.

– Благодарю вас, что вы так меня понимаете, – сказал обиженным голосом Эльчанинов.

– Что мне вас понимать? Я человек простой, а вы образованный!.. Взял я только на свою душу грех!..

– Очень сожалею, что приняли для меня на свою душу грех, – сказал Эльчанинов, начинавший уже окончательно выходить из терпения.

Приход Анны Павловны прекратил их разговор.

Дня через четыре граф прислал человека с письмом, в котором в тот же день приглашал их к себе и уведомлял, что он весь день будет один. Часу в двенадцатом Анна Павловна, к соблазну всех соседей, выехала с Эльчаниновым, как бы с мужем, в одной коляске.

– Я встретил сейчас новобрачных! – сказал исправник губернскому предводителю, приехавши к нему и повстречавши действительно наших любовников.

– Каких новобрачных? – спросил тот.

– Эльчанинова с Мановской.

– Неужели они обвенчались?

– Нет-с, я шучу, – сказал исправник. – Только едут вдвоем и поворотили в Каменки.

– Господи, твоя воля! – сказал предводитель. – Что это такое делается!.. Этакая бесстыдница!..

– Да, ваше превосходительство, нечего сказать, еще и не бывало такой!.. Что-то Мановский?

– Бог его знает, сидит, – сказал предводитель.

– Да уж он что-нибудь и высидит, – заметил исправник.

– Но мне всех тут страннее граф, – продолжал предводитель, – то он действует так, то иначе.

– Непонятно, – подхватил исправник.

Одно и то же почти говорили во всех домах, с тою только разницею, что мужчины старались больше понять и разгадать, а дамы просто бранили Анну Павловну, объясняя все тем, что она женщина без всяких правил.

Между тем граф часу в первом пополудни был по-прежнему в своей гостиной: хотя туалет его был все так же изыскан, но он, казалось, в этот раз был в более спокойном состоянии духа, чем перед первым визитом Анны Павловны: он не ходил по комнате тревожными шагами, не заглядывал в окно, а спокойно сидел на диване, и перед ним лежала раскрытая книга. Ивана Александрыча не было около него. Граф прогнал его вскоре после того, как он произвел кутерьму у Задор-Мановского, чтобы отклонить от себя всякое подозрение насчет участия в открытии тайны. Бедный племянник скрывал это от всех и притворился больным. Вошедший слуга доложил о приезде Анны Павловны и Эльчанинова.

– Просить! – сказал граф и привстал с дивана.

Анна Павловна вошла первая, а за нею Эльчанинов.

– Здравствуйте, гордая Анна Павловна! – сказал граф. – Нет, я опять за старое, поцелуйте!

Анна Павловна повиновалась.

– Здравствуйте и вы, тоже гордый молодой человек, – прибавил он, протягивая Эльчанинову руку, которую тот принял с некоторым волнением: ему было как-то совестно своего положения.

– Здоровы ли вы?.. Поспокойнее ли? – спросил граф Анну Павловну, усадивши ее на диване.

Эльчанинов сел поодаль.

– Я здорова, граф, – отвечала она.

– Вас я не спрашиваю, – продолжал Сапега, обращаясь к Эльчанинову, – вы должны быть здоровы, потому что счастливы. Сядьте к нам поближе.

Эльчанинов пересел на ближнее кресло.

– Вы давно живете в деревне? – спросил его граф.

– Полгода, ваше сиятельство, – отвечал Эльчанинов.

– Только полгода? – повторил граф, посмотревши на Анну Павловну. – А где вы жили?

– В Москве.

– Служили там?

– Сначала учился в университете, а потом служил.

– А!.. – произнес протяжно граф и потом, как бы сам с собою, прибавил. – В Москве собственно службы для молодых людей нет.

– Кажется, или по крайней мере я это на себе очень чувствовал, – подхватил Эльчанинов. – Меня сделали сверхштатным писцом, тогда как я и сносного почерка не имею.

Граф с улыбкой покачал головой.

– Вы, вероятно, не имели никаких связей, – произнес он совершенно равнодушным голосом.

– Решительно никаких, ваше сиятельство, кроме добросовестного желания трудиться, – отвечал Эльчанинов.

– Бог даст, вам и придет это время трудиться, а теперь покуда мы вас не отпустим на службу; живите здесь, в деревне, честолюбие отложите в сторону, вам весело и без службы.

– Мне надобно бы служить, граф, хоть затем, чтобы уехать отсюда.

– Да, я понимаю, что вы хотите сказать, – проговорил Сапега, – но я думаю, что я так люблю Анну Павловну и что покуда я здесь, то зорко буду следить за ее спокойствием; а там, бог даст, переедем и в Петербург, где я тоже имею некоторую возможность устроить вас.

Будь другой человек на месте Эльчанинова, он бы, может, понял, на что бил граф; он бы понял, что Сапега с намерением будил в нем давно уснувшее честолюбие; он бы понял, что тот хочет его удержать при себе, покуда сам будет жить в деревне, а потом увезти вместе с Анной Павловной в Петербург. Но – увы! – Эльчанинову только мелькнула богатая перспектива, которую может открыть ему покровительство такого человека, каков был граф. В первый раз еще мой герой вспомнил о службе, о возможности жить ею в Петербурге вместе с Анной Павловной и привязался к этой мысли.

– Мне очень нужно служить, ваше сиятельство, – сказал он.

– Увидим, увидим, – отвечал граф. – Не помешает ли еще нам Анна Павловна? Мы еще ее не спрашивали, да и не будем спрашивать покуда.

Во весь остальной день Сапега, бывши очень ласков с Анною Павловной, много говорил с Эльчаниновым и говорил о серьезных предметах. Он рассказывал, между прочим, как много в настоящее время молодых людей единственно посредством службы вышло в знать и составляют теперь почти главных деятелей по разным отраслям государственного управления. Так прошел целый день. Молодые люди уехали после ужина.

Граф сделал более, чем предполагал. Услышавши о страшной развязке, которою кончилось объяснение Ивана Александрыча с Мановским, и о бегстве Анны Павловны к Эльчанинову, Сапега, удивленный этим, еще более раздражился. Старческая прихоть превратилась в страсть; но в то же время он видел, что действовать решительно нельзя, а надобно ожидать от времени. Привязать к себе участием молодых людей, гонимых всеми, казалось ему первым шагом, а там возбудить в душе молодого человека другую страсть – честолюбия, которая, по мнению его, должна была вытеснить все другие. Оставленная мужем, забытая любовником, Анна Павловна не могла уйти от него; Мановского он боялся и не боялся, как боятся и не боятся медведей. Но, однако, мы заметим, что граф выждал целый месяц войти в прямые сношения с молодыми людьми и в продолжение этого времени только хвалил и защищал Анну Павловну; но Мановский ни к чему не приступал, и граф начал.

II

Прошло еще три месяца. Действующие лица моего рассказа оставались в прежнем положении. Анна Павловна все так же жила у Эльчанинова; граф приглашал их к себе и сам к ним ездил; Мановский молчал и бывал только у Клеопатры Николаевны, к которой поэтому все и адресовались с вопросами, но вдова говорила, что она не знает ничего. Более любопытные даже приезжали к ней в усадьбу, чтобы посмотреть на оставленного мужа, но им никогда не удавалось встретить Мановского, хотя очи и слышали, что в этот самый день он проезжал в Ярцово.

У предводителя назначен был обед. Общество было прежнее, за исключением Мановского и Эльчанинова. Клеопатра Николаевна сидела на диване между Уситковою и Симановскою. Перед ними стоял исправник. Прочие дамы сидели на креслах. Мужчины стояли и ходили. Все ожидали графа.

– Давно ли вы видели вашего несчастного опекуна? – спросил исправник Клеопатру Николаевну.

– Он был вчера у меня, – отвечала Клеопатра Николаевна. – Почему же несчастного? – прибавила она.

– Да как же? Жену отняли! – возразил исправник.

– Он, кажется, забыл об ней и думать; впрочем, я с ним никогда об этом не говорю.

– Я ее встретил, – сказал исправник, – пополнела, такая хорошенькая.

– Желаю ей, – отвечала с презрением вдова, – все подобные ей – хорошенькие, и вам, мужчинам, обыкновенно нравятся.

– Оно лучше; а то что толку, например, в вас, Клеопатра Николаевна? Ни богу, ни людям! – заметил с усмешкою исправник, немного волокита по характеру и некогда тоже ухаживавший за Клеопатрою Николаевною, но не успевший и теперь слегка подсмеивающийся над ней.

– Пожалуйста, избавьте меня от таких сравнений, – отвечала вдова обиженным тоном.

– Я вас не смею и сравнивать, – сказал исправник.

– Граф едет! – произнес громко Уситков, уже давно смотревший в окно.

При этом известии мужчины встали; дамы начали поправляться и сели попрямее; на всех лицах было небольшое волнение. Одна только Клеопатра Николаевна не увлеклась этим общим движением и еще небрежнее развалилась на диване. Хозяин был в наугольной. Услышав о прибытии графа, он проворно пробежал гостиную и, вышедши в залу, остановился невдалеке от дверей из лакейской. За ним последовали почти все мужчины. Граф быстро, но гордо прошел залу, приветствовал хозяина, поклонился на обе стороны мужчинам и вошел в гостиную. Казалось, это был другой человек, а не тот, которого мы видели в его домашнем быту, при посещении Анны Павловны и даже при собственном его визите Мановскому. На лице его, бывшем тогда приветливым и радушным, написана была теперь важная холодность. Он сделал общий поклон дамам и, сопровождаемый хозяином, подошел к дивану. Две звезды светились на его фраке. Уситкова проворно вскочила, чтоб уступить ему свое место.

– Не беспокойтесь, сударыня, – сказал граф, вежливо поклонившись, и сел на пустое кресло, стоявшее у того конца дивана, где сидела Клеопатра Николаевна.

Вдова сделала движение, чтобы поворотиться к нему лицом; она еще в первый раз видела графа. Хозяин и несколько мужчин стояли на ногах перед Сапегою.

– Как здоровье вашего сиятельства? – спросил хозяин.

– Благодарю вас, я здоров, только скучаю.

– Что мудреного, ваше сиятельство, после Петербурга, – заметил Уситков, – вот наше дело привычное, да и тут…

– Меня не любят здешние дамы! – прибавил граф, искоса взглянув на вдову. – Ни одна из них не посетила меня.

– Дамы, вероятно, боятся обеспокоить вас, граф, – сказала с жеманною улыбкою вдова.

– В том числе и вы, сударыня? – спросил Сапега.

– Я не имею чести быть знакома с вами, граф, – отвечала Клеопатра Николаевна, приподняв с гордостью голову.

Графу, видимо, понравился тон этого ответа.

– Так позвольте же мне завтрашний день устранить это препятствие и сделать вам визит.

– Много обяжете, граф.

– Ваш супруг?

– Я вдова и потому боюсь, что вам скучно будет у меня.

– Вы позволили мне быть у вас? – сказал граф с легким наклонением головы.

Вдова отвечала улыбкою: она торжествовала.

После этого легкого разговора граф встал и пошел к балкону, чтобы рассмотреть окружные виды. Лицо его, одушевившееся несколько при разговоре с Клеопатрою Николаевною, сделалось по-прежнему важно и холодно. Вслед за ним потянулись мужчины; граф начал разговаривать с хозяином.

– Мне говорили, что он совершенный старик! – сказала Клеопатра Николаевна Симановской.

– Какой же старик; я вам говорила, – отвечала та, – теперь еще что? А посмотрели бы вы на него у Мановских.

Вдова сделала гримасу.

– Каждый мужчина с подобными женщинами бывает любезнее, потому что они сами вызывают их на то, – сказала она с презрительною улыбкою.

В это время в гостиную вошел высокий мужчина. Удивление и любопытство показалось на всех лицах. Это был Задор-Мановский. Он прямо подошел к хозяину, отдал вежливый поклон графу, на который Сапега отвечал сухо, потом, поклонившись дамам, подал некоторым мужчинам руку и начал с ними обыкновенный разговор. При его приходе Клеопатра Николаевна несколько изменилась в лице; физиономия графа сделалась еще важнее и серьезнее. Что касается до хозяина и прочих гостей, то они чувствовали некоторый страх и не знали, как себя держать. Оказать внимание Мановскому? Но как покажется это графу, который называл его мерзавцем и покровительствовал его жене. Не замечать Мановского они не могли, потому что чувствовали к нему невольное уважение; кроме того, им хотелось поговорить с ним и, если возможно, выведать, что у него на душе, тем более, что все заметили перемену в лице Мановского. Он как будто бы постарел, обрюзг и похудел. Недоумевая таким образом, все, однакож, были суше обыкновенного с Михайлом Егорычем; но он как бы не замечал этого и, поговоря с мужчинами, подошел к дамам, спросил некоторых о здоровье и сел около Клеопатры Николаевны, которая опять несколько сконфузилась.

– Поздравьте меня, Михайло Егорыч, – сказала она, – ко мне завтра будет граф.

– Зачем? – спросил Мановский, взглянувши пристально на вдову.

– Сам напросился.

– Знаю я, как он напросился, – сказал Михайло Егорыч, насупившись. – Мне бы нужно переговорить с Алексеем Михалычем, – продолжал он, помолчав.

– С дядей?

– Да.

– О чем?

– Черт знает, – говорил Мановский, не отвечая на вопросы Клеопатры Николаевны, – никогда нельзя приехать по делу: вечно полон дом сволочи… Где его кабинет?

– Из коридора первая комната, стеклянные двери.

– Там никого нет?

– Я думаю.

– Я теперь пойду туда, позовите его ко мне; я ему имею кой-что сказать.

Проговоря это, Мановский встал и ушел.

– О чем это с вами говорил Михайло Егорыч? – спросила Клеопатру Николаевну Симановская, давно уже обмиравшая от любопытства.

– Все по этой проклятой опеке, – отвечала вдова.

– А о жене ничего не говорил?

– Отвяжитесь вы, бога ради, с этой женой, – отвечала Клеопатра Николаевна, которая после разговора с Мановским была не в духе.

– Ах, как интересно знать, что он думает о жене, – произнесла Симановская.

– Спросите его сами.

– Сохрани бог!

– Напрасно, я бы советовала…

– Я могу обойтись и без ваших советов! – возразила, вспыхнувши от досады, Симановская, и затем обе дамы замолчали. Клеопатра Николаевна, посидев немного, вышла в диванную и прошла в девичью, где, поздоровавшись с целою дюжиною горничных девушек и справившись, что теперь они работают, объявила им, что она своими горничными очень довольна и что на прошлой неделе купила им всем на платья прехорошенькой холстинки. После того она снова вернулась в гостиную и, подошедши к дяде, который с глубоким вниманием слушал графа, ударила его потихоньку по плечу. Старик обернулся.

– Вас спрашивают, mon oncle!.[14]14
  дядя! (франц.).


[Закрыть]

– Зачем, душа моя?

– Нужно-с.

Старик, извинившись перед графом, пошел было в диванную.

– В кабинет, mon oncle.

– Завертела ты меня, – говорил старик, повернувшись.

– Я люблю командовать! – проговорила, как бы ни к кому собственно не обращаясь, Клеопатра Николаевна.

– Право? – спросил граф, весьма хорошо понявший, что эта фраза сказана была собственно для него.

– Очень… Однако я у вас отняла слушателя, позвольте мне занять его место, – сказала Клеопатра Николаевна, вставая на место дяди.

– Вы очень снисходительны, сударыня, – сказал граф с улыбкою, – мы говорили о весьма скучном для молодой дамы предмете.

– О каком же это?

– О хозяйстве.

– Ах, боже мой! Я очень люблю сельское хозяйство, хочу даже у себя сделать эту шестипольную систему. Это очень удобно и выгодно. – Клеопатра Николаевна, видимо, хотела похвастать перед графом своими агрономическими сведениями.

– Ба!.. Да вы большая агрономка, – сказал граф.

– Нет! Я только деревенская жительница.

– У Клеопатры Николаевны всегда родится прекрасный хлеб! – заметил Уситков.

– Это в новом вкусе, – заметил граф, – молодая, прекрасная и – образованная хозяйка.

– Благодарю, граф, за насмешку.

– Почему ж такая недоверчивость к моим словам?

– Недоверчивость?.. – повторила с довольно милой гримасой вдова. – Мужчинам нельзя доверять не только в важных вещах, но даже и в пустяках.

– Я принадлежу к старому поколению.

– Это все равно: никому нельзя доверять, и я одному только человеку в жизнь мою верила.

– А именно?

– Моему мужу.

– А теперь?

– А теперь никому не верю, не верила и не буду верить.

– Это ужасно!

– Ничего нет ужасного!.. «Я мертвецу святыней слова обречена!»[15]15
  «Я мертвецу святыней слова обречена!» – искаженные строки из стихотворения М.Ю.Лермонтова «Любовь мертвеца».


[Закрыть] – произнесла с полунасмешкою Клеопатра Николаевна и хотела еще что-то продолжать, но в это время вошел хозяин с озабоченным и сконфуженным лицом. Он значительно посмотрел на Клеопатру Николаевну и подошел к графу.

– Вы не докончили вашей мысли, – сказал Сапега замолчавшей Клеопатре Николаевне.

– Нет, я все сказала, – отвечала та, взглянув искоса в залу и увидев входящего Мановского. – Теперь мое место опять займет дядюшка.

С этими словами Клеопатра Николаевна отошла, села на прежнее место и начала разговаривать с Уситковой. Михайло Егорыч подошел к толпе мужчин, окружавшей графа, и, казалось, хотел принять участие в разговоре. Но Сапега отошел и сел около дам. Он много шутил, заговаривая по преимуществу с Клеопатрой Николаевной, которая, впрочем, была как-то не в духе. Мановский уехал, поклонясь хозяину и графу и сказав что-то на ухо Клеопатре Николаевне. Вдова, по отъезде его, сделалась гораздо веселее и любезнее и сама начала заговаривать с графом, и вечером, когда уже солнце начало садиться и общество вышло в сад гулять, граф и Клеопатра Николаевна стали ходить вдвоем по одной из отдаленных аллей.

– Отчего вы нам, граф, не дадите бала? – сказала она.

– У меня нет хозяйки! – возразил граф.

– Ах, боже мой! Каждая из нас готова с радостью принять на себя эту обязанность.

– Например, если я вас попрошу?

– С большим удовольствием, только сумею ли? Впрочем, вы меня научите.

– Я буду сам вас слушаться.

– Желала бы хоть ненадолго повелевать вами.

– Скоро соскучитесь; старики, как дети, скоро надоедают.

– Их не надобно дразнить.

– А каким образом вы это сделаете? – спросил граф.

– Очень просто: надобно их, как и детей, то пожурить, то приласкать, – отвечала вдова.

– Вы опасная для стариков женщина! – проговорил Сапега.

– И они для меня опасны!

– Желал бы убедиться в том.

– Испытайте. Но, впрочем, вам невозможно, вы не старик! – объяснила Клеопатра Николаевна.

Граф посмотрел на нее: не совсем скромное и хорошего тона кокетство ее, благодаря красивой наружности, начинало ему нравиться. В подобных разговорах день кончился. Граф уехал поздно. Он говорил по большей части со вдовою. Предпочтение, которое оказал Сапега Клеопатре Николаевне, не обидело и не удивило прочих дам, как случилось это после оказанного им внимания Анне Павловне. Все давно привыкли сознавать превосходство вдовы. Она уехала вскоре после графа, мечтая о завтрашнем его визите.

Хозяин после разговора с Мановским был целый день чем-то озабочен. Часа в два гости все разъехались, остался один только исправник.

– Вы, Алексей Михайлыч, изволите сегодня быть как будто расстроены! – сказал он, видя, что предводитель сидел, потупя голову.

– Будешь расстроен, – отвечал старик, – неприятность на неприятности.

– Что такое глумилось?

– Как что? Видели, сокол-то приезжал.

– Какой?

– Мановский, господи боже! Что это за человек!

– Да что такое? – повторил исправник, сильно заинтересованный.

– Просит у меня… да вы, пожалуйста, никому не говорите… просит, дай ему удостоверение в дурном поведении жены. Хочет производить формальное следствие и хлопотать о разводе. Вы, говорит, предводитель, должны знать домашнюю жизнь помещиков! А я… бог их знает, что у них там такое!.. Она мне ничего не сделала.

– Как же вы намерены поступить?

– Сам не знаю; теперь покуда отделался, сказал, что даже и не слыхал ничего; так, говорит, сделайте дознание. Что прикажешь делать! Придется дать. Всем известно, что она живет у Эльчанинова; так и напишу, что действительно живет, а в каких отношениях – не знаю.

– Да, так и напишите, что точно живет, а как – неизвестно.

– Оно так, да все кляузы.

– Конечно, кляузы, и кляузы неприятные; а мы вот, ваше превосходительство, земская полиция, век живем на этаких кляузах.

– И не говорите уж лучше! – подтвердил добродушно старик.