Текст книги "Кадавры"

Они вернулись, пошли налево и оказались в зале со столами и скамейками. На столах кое-где стояли грязные тарелки и чашки. Дальше – небольшое помещение с баллонами, газовыми плитами, кастрюлями и висящими на вбитых в стену гвоздиках половниками. И снова разветвленный коридор – крохотные комнаты с циновками, на циновках сгнившее тряпье – остатки постельного белья и одежды. Кое-где к стенам были прикноплены плакаты старых фильмов, разъеденные сыростью и временем. В одной из комнат Даша заметила небольшое квадратное зеркало. Амальгама зеркала облупилась, отражение в нем было искаженным и мутным. Под зеркалом висели старые, окислившиеся фотографии – Даша подошла ближе: какие-то силуэты, лиц не разобрать.

В сплетении коридоров что-то грохнуло и задребезжало, эхо было чудовищное.

– Сорри, это я, – сказал Лешка.

– Осторожнее, блин.

– Слушай, – Лешка вышел из-за угла с фонарем, – это же просто атас, надо пацанам показать.

– Ты дебил? Пока не узнаем, что за дверью, никто про это место не должен знать, ясно вам? Че уставились? Не рубите, да? Если кто-то прознает, сюда люди придут, и плакали наши сокровища.

– Какие сокровища?

– А ты сам как думаешь – какие? – Пауза. – Мозги включи, долбоклюй. Железная дверь заварена снаружи. Зачем, по-твоему, ее заварили? Голову включи. Они прятали что-то ценное.

– Это нелогично, – сказала Даша, и Матвей с Лешкой обернулись на нее. – Если дверь заварили, как они сами ее открыть собирались потом?

– Дашка дело говорит, – сказал Поляков после паузы. – Если хочешь спрятать сокровища, заваривать дверь бомбоубежища как-то тупо.

– Бляха-муха, как же вы достали, – Матвей раздраженно махнул рукой с фонарем, луч скользнул по заросшему плесневыми узорами потолку. – Я тут был уже, разведал все. Тут кабинет есть, в нем шкафчики, а в шкафчиках, – он запнулся, – всякое. В том числе записи, что в Б199 заперт груз.

– Какой груз?

– Такой. Ценный груз!

– Так и написано «ценный груз»?

– Че ты докопался, а? – огрызнулся Матвей.

– Так что там написано-то в итоге? Ценный груз или просто груз?

– Там написано «груз», но судя по тому, как тщательно его пытаются спрятать, – он очень ценный. Ты же сам видел: они убрали его за железную дверь и заварили. Не хотели, чтобы кто-то нашел. Этот груз явно представлял для них огромную ценность.

– Хорошо, – вздохнул Поляков, – допустим. Даже если так, у нас нет снаряги, чтобы разварить дверь обратно.

– У нас есть твой рюкзак, – сказал Матвей и посветил фонарем в один из дверных проемов. – Идем.

Они вышли в узкий проход с идущей вверх лестницей – тут был еще этаж.

– Аккуратно, держитесь за стену, ступенек почти нет.

Наверху было несколько кабинетов, Даша сразу увидела на стенах светильники с полусгнившими абажурами. Тут все было лучше, очевидно, жили тут люди более высокого звания. В одном из залов Даше стало особенно тревожно, она не сразу сообразила почему, но, взглянув на мебель, поняла – пол в этом зале был неровный и весь бугрился, шел волнами, глыбами, и вода на полу не стояла, как этажом ниже, а текла – струи бежали по наклонному полу, стекались в одно место, куда-то в дальний угол. Луч фонаря высветил в углу обрушившуюся стену, и все пространство вокруг было изломано так, словно комнату затягивало в образовавшийся после обрушения провал. Матвей подошел к провалу и посветил фонарем под ноги – здесь пол каскадами кирпичной крошки уходил вниз, по склону провала журчал небольшой водопад грязной, зеленоватой воды.

– Видишь, куда вода идет? Мы сейчас прямо над убежищем.

– А почему комнату так раскорячило? – Лешка озирался, освещая фонарем струящуюся из трещин в стенах воду. – Тут взорвалось что-то?

– Ты не туда смотришь, баран, сюда иди, – Матвей явно бесился от того, что ни Лешка, ни Даша не разделяют его энтузиазма.

Даша подошла к краю провала и тоже посветила фонарем. В разломе было видно, что пол под ногами слоеный – сначала бетон, потом какая-то рыжая порода, затем что-то похожее на стекловату, потом блестящий, серебристый металл, кажется, свинец, затем еще бетон и снова металлические листы с клепками на швах. Один из металлических листов в самом низу был погнут и словно выдавлен, раскурочен – его как будто подцепили и расковыряли ломом. Вода уходила именно в эту пробоину в металлической пластине.

– У меня только один вопрос, – сказал появившийся на краю Поляков, он осторожно глядел вниз, уже готовый бежать со всех ног, словно боялся, что что-то может выпрыгнуть на него из темноты. – Как эта дырка там появилась?

– Ты дебил? – спросил Матвей. – Это я сделал.

– Ты? Чем, интересно?

– Башкой твоей, балда. – Матвей посветил в сторону, где стоял прислоненный к стене лом. – Вот орудие преступления, если тебе интересно.

– Ты продолбил дыру.

– Угу. Я прикинул, что если тут все вот так поехало и убежище под ногами, то можно так до него добраться. И я был прав, только одного не учел – металл этот гребучий, его хрен откурочишь. Свинец легко отошел, он мягкий, а этот вот последний слой ни в какую. Я пару заклепок ломом схерачил, отогнул кусок, а остальные – ни в какую. – Он сплюнул. – Но дыру проделал, видишь?

– Угу.

– Че «угу»? Cнарягу доставай.

– Ты совсем ебу дал? – Лешка показал вниз. – Там дыра с бутылочное горлышко, я не пролезу, я на кота, что ли, похож?

– А ты и не полезешь, – Матвей направил фонарь на Дашу. – Дашка худая, она пролезет.

В груди, под сердцем, у Даши похолодело. Она заслонилась ладонью от света, хотела возмутиться, закричать, но не могла произнести ни слова.

Поляков еще раз посмотрел вниз, потом на Дашу – словно прикидывал размеры.

– Погоди, ты свою сестру туда засунуть хочешь?

– Дашок, иди сюда.

Даша покорно подчинилась – когда Матвей объяснил план, ее словно контузило, никак не могла собрать мысли в кучу, хоть что-то возразить, сказать, что не полезет в дыру. Но в горле был ком – ни проглотить его, ни выплюнуть. Матвей сам подошел и застегнул на ней альпинистскую обвязку. Поляков щелкал карабинами, вязал узлы.

– Не ссы, Дашок, мы все четко сделаем, – говорил он, проверяя застежки. – Мы на подхвате, слышишь? Мы страхуем тебя.

– Матвей, я не хочу, – тихим, едва слышным голосом сказала Даша.

– Даш, – Матвей взял ее лицо в ладони, посмотрел в глаза. – Без тебя никак, понимаешь? Ты же любишь Индиану Джонса? Ну вот и смотри – настоящее приключение.

– Но я не хочу, – из глаз у Даши потекли слезы. – Можно я не буду?

– Даш, ну ты чего, – он гладил ее по голове. – Чего раскисла-то? Ты просто спустишься туда и посветишь фонариком. Всего на минутку, ладно? Как только тебе станет страшно, мы потянем назад. Мы вытянем тебя, как только скажешь слово «хватит».

– Хватит, – шмыгнув носом, сказала Даша. – Хватит, я не хочу.

– Ну, Да-а-а-аш. Слушай. – Матвей повысил голос, словно разговаривал с капризным ребенком. – Ну что ты хочешь от меня? Ты просила взять тебя в катакомбы? Просила. Я взял? Взял. Каждый должен внести свою лепту. Я нашел убежище, Лешка принес снарягу, а тебе и нужно-то всего лишь на секунду туда заглянуть. Ты че, думаешь, мне самому это нравится? Я бы сам полез, но ты ж видишь, какая там дырка? Хорошо, что ты тогда предлагаешь? Назад повернуть? Мы такой путь прошли и просто вернемся? И все зря? Остановимся в шаге от открытия, потому что одному из нас влом потерпеть минутку? Всего минутку, Даш, понимаешь?

Даша вытирала слезы кулаком: она, конечно, понимала. Понимала, что он взял ее с собой не потому, что она просила, а для того, чтобы засунуть в эту черную дыру, в страшное помещение, которое закрыли и заварили годы назад. И если бы он сказал, для чего берет ее, она бы ни за что не согласилась, а теперь – теперь он пытается убедить ее, что уже поздно и выбора нет. И главное – он прав, она не может просто развернуться и уйти, без него она не выйдет отсюда. Матвей стоял перед ней на корточках и проверял, замуфтованы ли карабины, Даша смотрела на его сосредоточенное, подсвеченное лучом фонаря лицо и хотела плюнуть в него.

А потом был спуск – резиновые сапоги скользили по краю обрыва, держаться было совершенно не за что, она хваталась за обломки кирпичей, струи холодной воды текли по рукам, брызги летели в лицо, и очень быстро Даша вымокла до нитки. Ее спустили на металлическую пластину, она села на корточки и посветила в дыру фонариком – желтый луч утонул по тьме. Края дыры были неровные и острые, Даша спустила вниз одну ногу, затем вторую и очень медленно, осторожно стала протискиваться внутрь. Соскользнула вниз и, раскачиваясь, повисла на веревке.

– Дашка? Ты как? – голос Матвея над головой, гулкий, как в колодце.

Даша посмотрела наверх: в полной темноте – рваные края дыры, тусклый свет фонаря, как зрачок в черном глазу. К счастью, фонарик Даши был на шнурке и теперь болтался у нее в ногах, она подтянула его, вертела лучом, озиралась, но ничего не видела – никаких стен, пола, ничего, только черное вокруг, настолько черное, что даже свет фонаря затухал и рассеивался, казалось, почти сразу. Даша увидела свои ноги, на одной из них не было сапога – слетел, когда соскользнула. Это было тревожно еще и потому, что хлопок она услышала не сразу, пол, похоже, был очень далеко.

– Что ты видишь? – снова голос Матвея.

– Ничего! Ничего я не вижу! Я сапог потеряла.

– В смысле?

– В прямом! Сапог слетел!

– Бляха-муха, сейчас мы тебя еще чуть-чуть спустим.

– Не надо! Не надо спускать! Хватит! Поднимите меня, пожалуйста!

Но веревка скользила вниз и холодная, невесомая темнота все плотнее окутывала ее, вихрилась вокруг черным дымом. А потом возникло оно – тревожное, холодное предчувствие под сердцем. Веревка снова дернулась…

– С-с-сука, держи ее!

Даша как маятник качалась во тьме, ее бил озноб. Сверху в свете фонарика протянулась рука Лешки – каким-то чудом он протиснулся в дыру и заорал:

– Хватайся! – И тут же, обернувшись, прохрипел: – Матвей, соскальзываю, держи! За штаны держи!

Даша схватилась за Лешкину руку, ладонь у него была мягкая, холодная. Он стал подтягивать ее к себе. Она вцепилась в него, обхватила за шею.

– Тихо, тихо, задушишь! Все нормально, Дашок, все окей, слышишь? Посмотри на меня, – он успокаивал ее и натужно улыбался, горячо дышал ей прямо в лицо. На лбу от напряжения вздулась жилка. – Сейчас мы тебя вытащим, сейчас… бля, больно как…

Но сверху вдруг что-то треснуло, и Лешка резко дернулся, Даша вновь сорвалась и закачалась в темноте на тросе.

– А-а-а-а!

Лешка пролетел мимо нее, его тело глухо грохнулось на пол где-то там, внизу, в темноте.

– Блин, – сверху послышался хриплый голос Матвея, – нет-нет-нет-нет… черт…

Трос дернулся и оборвался, и Даша

 
п
о
л
е
т
е
л
а
 
 
в
о
 
 
т
ь
м
у
 

– Что такое? – голос Матвея вывел ее из ступора. Она вздрогнула и затравленно посмотрела на него. Они катили на юг по федеральному шоссе. Пыльная буря была в самом разгаре, мелкие камушки и песчинки стучали по стеклам и по крыше машины. Голубоватый свет противотуманок едва рассеивал клубящиеся потоки песчаной взвеси над дорожным полотном.

– На тебе лица нет. Тебе плохо?

– Да нет, просто вспомнилось. Вьетнамские флешбэки.

›››

Даша упала на спину и не могла вдохнуть, лежала с открытым ртом, выла. Это страшное ощущение, словно легкие схлопнулись и нутро свело судорогой, кажется, длилось целую вечность – затем диафрагма вновь сократилась, и Даша громко с хрипом, держась за горло, стала хватать воздух ртом. Попыталась подняться и тут же снова рухнула – боль в спине и ребрах слева была такая, что казалось – лучше умереть. Ее фонарь лежал рядом и высвечивал из темноты другую часть заваренной комнаты – там в грудах бетонных обломков лежал Лешка. В свете фонаря она видела его несимметрично прикрытые веки и вмятину на левом виске.

– Меня батя убьет, – пробормотал он, – что снарягу взял без спроса. Убьет меня… – Попытался пошевелиться и замычал от боли. – М-м-м-м. Ты где? Не вижу тебя.

Даша пошевелила фонарем, глаза Лешки остановились на ней, левый глаз был красный, веко опухло, бровь была рассечена, кровь заливала всю левую половину лица.

– Леш, у тебя, – Даша показала на себе, – у тебя рана вот тут.

– Ерунда, заживет, – сказал он и потрогал лицо. – Я ног не чувствую, вот это проблема. Как думаешь, насколько все плохо?

Даша молчала.

– Где там Матвей? Можешь позвать его?

Она посветила вверх на дыру в потолке, из дыры текла струя воды. Вода уходила куда-то в трещины в полу.

– Матвей! Матвей!

Тишина.

– За помощью побежал, – сказала Даша, чтобы успокоить Лешку.

– Хорошо, – прохрипел он. И после паузы добавил: – Как же холодно. Где мы вообще, можешь посветить?

Она поводила фонарем – голые серые стены, в трещинах, на полу в углу – обломки бетона, на них и упал Лешка. Она старалась не смотреть на него, чтобы не видеть его неестественно согнутые ноги и затекший глаз.

– Тут пусто, – сказала Даша. – Просто пустая комната.

– Матвей, с-с-сука. «Сокровища, сокровища». Как выйдем, я его лично сюда скину.

Даша еще раз осветила фонарем серые стены, было холодно и глухо, в углах шевелилась тьма. Даше казалось, что тьма наползает на нее, течет по стенам и полу. В ушах застучал пульс, в груди стало тесно и больно, Даша попыталась подняться, но боль вновь стрельнула в спине и в ребрах. Она заскулила.

– Дашка, ты чего? Ты чего? Эй, эй, посмотри на меня. Даша!

Даша выла, пытаясь хоть как-то справиться со стиснувшей грудь теснотой, но дыхание не возвращалось, и она захрипела, схватившись за горло.

И тут – Лешка запел:

 
Кошке снился страшный сон,
Будто кошку слопал слон,
И она принуждена
Жить в животике слона.
 
 
Ну, попала я впросак!
Нет мышей и полный мрак.
Ведь без окон сделан слон.
Хорошо, что это сон!
 

И это странно, но его голос будто развеял панику, песня сработала – теснота в груди отступила, через минуту Даша снова могла дышать.

– Что это было? – спросила она.

– Меня мама так успокаивала, когда я боялся. Пела колыбельную.

– Это колыбельная?

– Не знаю, на колыбельную не очень тянет, но это первое, что пришло в голову. Стишок про кошку. Ты как? Получше?

Даша прислушалась к ощущениям: боль в спине не ушла, но теперь хотя бы можно дышать.

– Да. Спасибо.

– Ты любишь аниме? – вдруг спросил он.

– Что?

– Аниме. Японские мультфильмы.

– Я не знаю. Я только «Дисней» смотрела. «Черный плащ» или «Мишки Гамми».

– «Мишки Гамми» – это не «Дисней», – серьезно сказал Лешка.

Даша чуть отвела от него фонарь, его левый глаз совсем заплыл и был похож на выпирающий из-под опухшего века багровый пузырь, смотреть на него было невыносимо.

– Аниме – это типа «Призрак в доспехах» или «Акира». Не видела? «Акира» клевый. Даша, говори со мной! – громче сказал он и закашлялся. – Когда ты молчишь, мне кажется, ты умерла, а это очень страшно.

– Я тут.

– Хорошо. Хочешь, расскажу тебе про аниме? Есть такое аниме «Юки». Оно про девочку, которая упала в колодец и напоролась на железную арматурину. Штука в том, что она не может умереть, и метровый железный прут теперь все время торчит у нее из груди. И там…

– Почему?

– Что?

– Почему она не может умереть?

Лешка замолчал, стало тихо, только журчание льющейся с потолка воды.

– Леш?

– А? Я просто думаю. Башка болит. Думаю, у меня сотрясение. Я не помню, почему она не может умереть. Это как-то по сюжету будет важно. Кто-то умер вместо нее, и она теперь ходит с железным прутом, понимаешь? И там, короче, очень смешно бывает. Потому что арматурина доставляет ей кучу неудобств. Например, она всегда ходит пешком, в машине для нее нет места, торчащая из нее железка слишком длинная. В одной из первых серий мультика есть сцена, где Юки осторожно пытается сесть за руль, но ничего не выходит, – Лешка хрипло засмеялся. – Это очень смешная сцена. Юки чихает и случайно выбивает арматуриной лобовое стекло. Общественный транспорт тоже не для нее, она боится нанести кому-нибудь травму. Вся жизнь Юки – это попытка приспособиться. И еще дети – соседские дети бегают за Юки и хватаются за арматурину, им кажется, это весело.

– А почему она не сходит к врачу, например? Арматурину не могут просто удалить?

Лешка снова замолчал, затем закашлялся – тихо, надрывно. Силы оставляли его.

– Я не знаю. Не помню. Кажется, это как-то объясняют в мультике, я не помню. Типа, если железку удалить, она умрет, или вроде того. Ну, понимаешь, это же аниме, они там не ищут легких решений.

Они помолчали какое-то время.

– Ты слышишь что-нибудь?

Даша прислушалась – только журчание воды.

– Нет. Почему они не идут? – жалобно спросила она. – Мы уже сколько тут лежим – час, два? Матвей давно добрался до взрослых. Где они?

– Я не знаю, – сказал Лешка. Даша тихо заплакала. Рассказ Лешки про аниме хоть как-то отвлекал ее, теперь же, после паузы, к ней вернулось осознание, что они в западне, а вслед за ним вернулась и теснота в груди, и паника, стискивающая горло.

– Даша, Даша, не плачь, пожалуйста. Не надо. Они нас найдут, слышишь? Я уверен, спасатели уже прокладывают путь через катакомбы. Мне кажется, я их слышу…

– Ты врешь, это неправда.

– Все будет хорошо. Я уверен, все будет хорошо. Лучше расскажи мне что-нибудь. Какой твой любимый мультфильм? Я бы сам рассказал, но я чего-то не могу, голова болит, и говорить трудно. – Он и правда говорил все медленнее и тише, каждое слово теперь требовало огромных усилий.

Даша знала, что по-хорошему нужно как-то подползти к нему и попытаться помочь, но не могла себя заставить. Боль в спине не отпускала, и даже смотреть на его искалеченное падением лицо было страшно.

– Я недавно посмотрела «Аладдина», ты видел? Это диснеевский мультик про мальчика, который нашел волшебную лампу…

Когда пришли спасатели, Лешка был уже мертв. Их достали лишь спустя двенадцать часов. О том, почему так случилось, Даша узнала много позже, от мамы. Оказалось, сбежавший Матвей, вернувшись домой, никому ничего не сказал. Даша с Лешкой лежали там, в темноте, а Матвей весь день делал вид, что ничего не случилось. Когда перед ужином мама спросила, где Даша, и попросила сходить поискать сестру во дворе, Матвей запаниковал и, заикаясь, стал лепетать, что у него плохое предчувствие и что он понятия не имеет, где Даша, но вчера – вообще-то подслушивать нехорошо, но он случайно услышал их разговор – он слышал, как Даша с Лешкой Поляковым хотели сходить в штольни. Я не уверен, говорил Матвей, но, возможно, там что-то случилось, и, вероятно, стоит послать туда спасателей.

Обо всем этом Даша узнала гораздо позже, спустя годы – мама случайно проговорилась на семейном ужине. С тех пор Даша то и дело возвращалась к этой мысли, к воспоминанию, и пыталась понять, что она чувствует к брату: он был напуган, да, он был в панике и боялся наказания, но Даша все равно не могла уложить все произошедшее в голове: он затащил ее в катакомбы, уронил в темноту и оставил там с трещиной в позвоночнике и переломанными ребрами, рядом со своим искалеченным другом; с другом, который в итоге погиб.

›››

Даша потом часто думала, что это очень по-матвеевски: заманивать людей в свои авантюры, сбрасывать в темноту и говорить, что это не подлость, а приключение. Он вечно фонтанировал идеями, причем не все они были плохие, проблема была в том, что от последствий его комбинаторских схем страдали все, кроме него. И ни одну из своих схем он не мог довести до ума, если и начинал что-то, на полпути терял интерес и хватался за новое. Последствия же безудержного Матвеева темперамента всегда разгребал кто-то другой. Например, Смолов (Даша всегда называла отчима только так, по фамилии). Раз в месяц Смолов срывался с места и ехал вытаскивать пасынка из очередной передряги.

С таким характером Матвей, конечно же, не мог пройти мимо карточных игр. Он, например, хорошо играл в покер, но – снова в силу отсутствия тормозов – никогда не мог остановиться вовремя, и даже если и срывал джекпот, то богачом оставался недолго: за пару дней раздавал долги, затем уходил в загул, возвращался за игровой стол и снова просаживал все, вплоть до одежды – и в три утра обзванивал родных и знакомых с просьбой «занять денег до пятницы». Об этом сообщали Смолову, он находил Матвея, давал ему «по рогам», Матвей, напуганный священным отчимовым гневом, снова становился нормальным, кодировался, трезвел, находил работу и месяца два-три его было не узнать – всегда аккуратно выбрит и чисто одет; но проходило время, и ему снова срывало резьбу.

А потом Смолову надоело: «в следующий раз нахуевертишь – мне не звони, убьют так убьют». После этих слов Матвея совсем понесло, словно сломался единственный предохранитель. Настали нулевые, идеальное время для таких, как Матвей: ушлых и энергичных. Матвей так и говорил: «это мое время». Он воспевал рынок и искал способ «схватить его за вымя». Влезал в торговлю, открывал магазины, ввязывался в инвестиционные проекты, и всякий раз казалось, что вот-вот выгорит. Но – что-то вечно шло не так.

Иногда Даша представляла себе Матвея в образе пятого всадника Апокалипсиса – Война, Голод, Чума, Смерть и Шило в жопе. Шилом в жопе был Матвей. Он шел по жизни, оставляя за собой толпы разоренных людей. Людей, которые поверили в него, которыми он воспользовался, а потом бросал их с долгами и травмами – разгребать то, что сам же и наворотил. Причем сам Матвей совершенно этого не замечал или закрывал на это глаза. «Сейчас или никогда», – повторял он, но каждый раз выпадало «никогда», и он опять прогорал – точнее, прогорали его партнеры, люди, которых он втянул в очередную свою авантюру. А он пожимал плечами и шел дальше, в поисках следующих «партнеров». Выводов он не делал, в его провалах всегда был виноват кто-то другой: государство, бандиты, конкуренты, завистники, дорожные пробки, неурожай, борщевик, масоны, Ротшильды, американцы, погода, ретроградный Меркурий.

«Все почему: зашел на рынок в ноябре, еще и в год Крысы. Зря, конечно. Поторопился».

В десятых, казалось, ему начало везти. Он открыл страховую компанию, которая на самом деле была обыкновенной «пирамидой»: купи у нас страховку на случай смерти, продай ее пяти родственникам, заработай состояние на процентах. Так Матвей стал миллионером, но ненадолго – в тридцать три его дар уходить от ответственности впервые подвел, последствия настигли его, он загремел в тюрьму за мошенничество. Ему грозил огромный срок, но на юге все знали, что он пасынок Смолова, не последнего в области человека, поэтому отсидел он всего четыре года. Зона, кажется, сильно на него повлияла. Даша тогда мало с ним общалась, поэтому новость о том, что брат теперь, оказывается, «занимается бизнесом на Ближнем Востоке», привела ее в ужас. Все понимали, что речь не о торговле нефтью. «Каким на хрен бизнесом? На каком Востоке? Он судьбу отца решил повторить?», – орала она в трубку, и мама бормотала в ответ что-то про «хорошую зарплату» и что «зря я тебе сказала, ты всегда так остро реагируешь». Спустя полгода Матвей вернулся домой. Рассказывать про свои приключения он не спешил, поэтому у Даши закрались подозрения, что ни на каком Ближнем Востоке он не был. Даша с тех пор так ни разу и не спросила Матвея про те шесть месяцев, ей было страшно думать о том, что он может рассказать.