Текст книги "Глобальные шахматы. Русская партия"

Алексей Пушков
Глобальные шахматы. Русская партия

© Пушков А., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

1. Время Горбачева: начало сдачи позиций

Михаил Горбачев пришел к власти, когда в стране сформировалось ощущение, что для ее дальнейшего развития нужны достаточно серьезные изменения. Это ощущение было не только у многих рядовых граждан. Оно было у большой части управленческого класса и подавляющей части интеллигенции. Оно нашло свой путь, естественно, и в партийные сферы, вышло и на уровень Политбюро.

Собственно, первым, кто дал понять, что такие перемены необходимы, был Юрий Андропов. Правда, у него не было достаточно времени, чтобы начать серьезную программу реформ. Тем не менее он сразу стал искать пути интенсификации развития страны через укрепление дисциплины, усиление контроля за эффективностью работы предприятий. Бригады, которые отлавливали прогульщиков в кинотеатрах, дежурные, которые проверяли наличие сотрудников на рабочих местах, стали притчей во языцех. Но эти новации, как все чисто дисциплинарные меры, если в их основе не лежит принцип личной заинтересованности, имели очень ограниченный эффект.

В то время экономика страны вступила в стадию стагнации. Подспудно в руководящих структурах и в окружении самого Андропова обсуждалась возможность обновления, омоложения руководства партии. Но, естественно, этому противостояло пожилое поколение, которое правило страной. В обновлении эти люди усматривали угрозу собственным позициям. И когда умер Андропов и встал вопрос, кто его заменит, выбор был сделан в пользу представителя геронтократии.

73-летнему Константину Устиновичу Черненко власть была передана чисто условно, он, скорее, представлял клуб престарелых членов Политбюро, нежели был полновластным руководителем, который мог реально привнести нечто новое в развитие страны или кардинально изменить ситуацию в самой партии.

После недолгого правления Черненко выбор представителя более молодого поколения на пост главы партии и страны стал еще более актуальным. Тем не менее была попытка «геронтократов» противопоставить такому решению одного из своих рядов в лице членов Политбюро Гришина или Романова. В итоге кандидатура Горбачева прошла с преимуществом лишь в один голос. Решающую роль сыграл голос А. А. Громыко. Он имел колоссальный опыт и авторитет. Замминистра иностранных дел он стал еще при Сталине, а при Хрущеве уже возглавил МИД и на протяжении трех десятилетий играл решающую роль в выработке советской внешней политики. Как человек, хорошо знавший внешний мир и понимавший, что движение необходимо, он поддержал идею сделать ставку на Горбачева и сыграл в этом очень большую роль.

Казалось, омоложение руководства давно назрело. Но здесь крылась и драма. Она состояла в отсутствии кадров, способных определять и проводить необходимые реформы. Когда в Китае Дэн Сяопин принял решение о проведении стратегических реформ, оно не было конвульсивным. Это было глубоко продуманное, выверенное решение. Вся партия стала перестраиваться для того, чтобы быть способной осуществлять такие реформы, как на политическом, так и на управленческом уровне.

Что же произошло в Советском Союзе? Ситуацию с неэффективностью партийного руководства довели до края. Правление Черненко было высшей точкой неэффективности, ее символом. От него никто ничего уже не ждал, система тупо воспроизводила сама себя и все свои слабости. Она работала уже в автономном режиме: если бы Черненко вдруг вообще перестал что-либо делать, его отсутствия просто не заметили бы.

Это была запущенная болезнь. Леонид Ильич Брежнев еще в конце 1970-х годов должен был передать бразды правления более молодому руководителю. К этому времени он полностью выработал свой потенциал – и политический, и физиологический. Но сценарий смены лидера остался прежним: после него к власти пришел тоже весьма пожилой, хотя в каких-то отношениях весьма трезво мыслящий Андропов, а затем наступило время престарелого Черненко. Таким образом, руководство партии постепенно пришло к крайней степени неэффективности, неспособности выполнять поставленные задачи. И получилось, что в противовес этой тенденции на пост генерального секретаря был избран человек по одному принципу: молодой, активный, что делать – сообразит. А между тем у Горбачева не было необходимой квалификации, профессиональной подготовки и нужного уровня понимания сложности задач, чтобы начать глобальные реформы в такой стране, как Россия, он не был в должной степени готов запустить такой сложнейший процесс.

Не было и достаточного опыта. Да, он был членом Политбюро, но отвечал за сельское хозяйство. Согласимся: при всей важности этого направления, это все же не председатель Совета Министров и не министр иностранных дел. Старшее поколение еще помнит, какой объем полномочий и какой авторитет был у А. Н. Косыгина, много лет возглавлявшего Совмин. А Горбачев отвечал за важное, но все же лишь одно из направлений экономической деятельности, карьеру он сделал как 1-й секретарь Ставропольского крайкома КПСС. Делегировать на высший государственный пост человека с весьма ограниченным опытом и ограниченным типом мышления было серьезной ошибкой.

Причем это не была ошибка персональная, это была ошибка системы. Считается, что Горбачеву благоволил, помогая продвижению в партийной иерархии, его покровитель Ю. А. Андропов, отдыхавший и поправлявший здоровье на ставропольских курортах. Известно, что не все были довольны возвышением Горбачева, было сопротивление со стороны старой гвардии, Романова, возглавлявшего Ленинградский обком, Гришина, возглавлявшего Московский обком партии, но они не могли предоставить альтернативного кандидата, не смогли найти другого человека из поколения Горбачева. Из всех возможных кандидатов Горбачев, по всей вероятности, смотрелся наиболее убедительно.

В целом же выбор этой фигуры был конвульсивным шагом. Это не был продуманный, обоснованный выбор, когда смотрят и перебирают список кандидатов, не было ничего похожего на соперничество в рядах молодого и хорошо подготовленного поколения.

Вариантов было два: либо кто-то из геронтократии, либо Горбачев. По крайней мере, он производил впечатление человека, способного осуществить эти реформы. Он был живой, энергичный, у него был естественный популизм, который он вывез со Ставрополья, где в молодости работал комбайнером. Это была прямая противоположность мрачноватым и староватым членам Политбюро, которые просто уже не могли предложить другой образ руководителя. А при подобных переменах образ чрезвычайно важен. Чтобы люди поверили в реформы, у них должен быть убедительный носитель. Тот же Брежнев вряд ли мог начать процесс реформ, хотя бы потому, что его образ соответствовал идее консервации, а образ Черненко соответствовал консервации вдвойне и втройне.

Когда прошел апрельский пленум ЦК КПСС 1985 года, когда стало ясно, что грядут перемены, это было воспринято в стране с большой надеждой. Но процесс реформ возглавил человек, который имел очень приблизительное представление о том, куда и как надо двигаться.

Есть точка зрения, что на Горбачева чрезвычайно сильное влияние оказал, сыграв решающую роль в выборе дальнейшей стратегии, Александр Яковлев. Он тоже был членом Политбюро, ранее курировал в ЦК отдел пропаганды, то есть занимался идеологией. Яковлев отличался достаточно либеральными взглядами, конечно, в рамках возможного в советской системе. И в силу своих взглядов вступил в противоречия с партийным руководством, с главным идеологом ЦК Михаилом Сусловым, после чего был отправлен послом в Канаду. Оттава по тем временам была ссылкой, это не было посольство в США или во Франции. Для крупного партийного руководителя оказаться послом в одной из второстепенных стран означало существенное понижение. Когда Яковлева отправили в Канаду, речь шла о том, чтобы вывести его за пределы системы принятия решений.

До этого наиболее активная часть карьеры Яковлева протекала во времена хрущевской оттепели. Он даже побывал на стажировке в Колумбийском университете. Он был порождением раннего хрущевского периода. Оттуда Яковлев вынес свои представления о путях развития страны, идеи перестроечного, реформаторского типа. Тогда же они созревали в Чехословакии и привели к Пражской весне 1968 года. Вызревали они и в Польше и привели к событиям начала 1980-х.

Эти идеи Яковлев воспринял не как чисто функциональную черту ранней оттепели, а как систему взглядов и убеждений, которые он пронес с собой через все дальнейшие посты – вплоть до начала перестройки. Как человек более образованный, грамотный, мыслящий и серьезный, чем Горбачев, он мог произвести на будущего нового генсека большое впечатление. Яковлев мог изложить свои идеи в ходе их встреч в Оттаве, куда Горбачев приезжал в качестве руководителя, отвечавшего за сельское хозяйство. Канада была тоже крупной сельскохозяйственной державой.

У них были долгие разговоры тет-а-тет, доверительного характера. Они специально выезжали за пределы посольства на природу, где их никто не мог слышать. И обсуждали, как дальше двигать страну. И, думаю, Яковлев убедил Горбачева в необходимости перемен.

Мне довелось работать с Яковлевым в течение почти трех лет (в 1988–1991 гг. я входил в группу консультантов международного отдела ЦК, готовивших аналитические записки и официальные выступления для Горбачева и других членов руководства страны). За эти годы я получил достаточно хорошее представление о стиле мышления Яковлева. На уровне понимания того, что нужно двигаться и что необходимо преодолеть, Яковлев был во многом прав. Проблема возникала при решении вопроса, куда двигаться. И какова цель.

У меня есть глубокое убеждение: когда Горбачев начинал свой путь на высшем посту, он не знал, куда он движется. Важнейшее отличие горбачевских реформ от реформ Дэн Сяопина было в том, что Горбачев двигался на ощупь. Он продвигался как будто по горному потоку, нащупывая камни под ногами. Где-то его сносило, где-то его окатывало волнами, где-то он натыкался на скользкие валуны. Иногда его проносило несколько метров, прежде чем он нащупывал дно. Он двигался в рамках этого крайне сложного процесса, не имея стратегического представления о том, куда он идет. В отличие от Дэн Сяопина, который очень хорошо понимал, как можно реформировать такую страну, как Китай.

Дэн Сяопин прекрасно понимал, что Китай останется дееспособным государством, только будучи жестко централизованным, что это империя, состоящая из разных частей. Есть Внутренняя Монголия, есть Манчжурия, есть южные районы, есть Тибет, настаивающий на независимости, есть Восточный Туркестан, завоеванный Китаем в 1905 году и превращенный в Синьцзян-Уйгурский регион, где до сих пор проживают 20 миллионов мусульман.

Дэн Сяопин понимал, что реформы в Китае можно провести только жесткой рукой с самого верха. И понимал также, что для их проведения Компартия Китая должна становиться не слабее, а сильнее. Она должна стать умной силой не жесткой, диктаторской, а умной. Она должна ослаблять экономический контроль государства, сохраняя при этом политическую систему.

Горбачев, начиная процесс реформ, не мог предполагать, что буквально через пять лет встанет вопрос об отмене шестой статьи Конституции о руководящей и правящей роли Коммунистической партии. Но он не представлял такое потому, что вообще не думал об этом. Всегда казалось, что положение властных структур настолько незыблемо в советской системе, что она способна сама по себе справиться с любыми задачами. Задачи будут ставиться сверху и их будут беспрекословно исполнять точно так же, как это было прежде. Сама партия особенно модифицироваться не будет, а общество будет выполнять те распоряжения, которые будут исходить от партийных структур.

До определенного момента так и происходило. Но поскольку Горбачев двигался на ощупь, не очень хорошо понимая, какая будет следующая фаза, он не задумывался, до какой степени допустима демократизация той системы, которую он хотел сохранить. Во всяком случае, вряд ли в 1985 году он собирался добиться политического плюрализма в Советском Союзе. Думаю, он этого не хотел. Собирался ли Яковлев? Трудно сказать, это гораздо более сложная фигура. Он свои мысли не афишировал. Но он видел, что при определенной степени реформирования монополию партии сохранить уже не удастся. У Горбачева же до самого последнего момента была иллюзия, что Коммунистическая партия – это единственный политический субъект реформ в России. Обществу он отводил роль пассивно воспринимающего субъекта. Различным институтам, вроде Съезда народных депутатов, он отводил роль посредника между партийным руководством и обществом. Он не допускал, что в этой односубъектной системе когда-нибудь будет поставлена под вопрос роль «руководящей и направляющей силы».

Никогда не забуду, как после августовского путча 1991 года, когда Горбачев вернулся из Крыма, он вышел на трибуну Съезда народных депутатов и сказал, что «из этого испытания наша партия вышла еще более сильной». И тогда к нему подошел Ельцин (есть знаменитый снимок, запечатлевший этот роковой момент истории) и показал ему указ о ликвидации Коммунистической партии Советского Союза. Горбачев был в полном шоке. Это о многом говорит. В частности, о непонимании логики процесса, который он сам же и начал. Непонимании того, что, если в той системе координат, которая существовала в СССР, ты отпускаешь рычаги контроля, ты должен быть к этому хорошо подготовлен. Ты должен заблаговременно найти способы замещения старых рычагов новыми – более эффективными и более гибкими. Если ты рушишь старые рычаги, не ставя на их место новые, ты лишаешься контроля. Это очень хорошо понял Ельцин. Он сделал ставку на оппозиционное движение, вышел из партии, сделав это демонстративно (его знаменитый проход по залу Кремлевского дворца съездов). И я всегда обращал в таких случаях внимание на недоуменное выражение лица Горбачева. Он таких шагов не ожидал.

Как не ожидал демарша Эдуарда Шеварднадзе, который вышел из Политбюро в декабре 1990 года. Для Горбачева и это было шоком. Он воспринимал Шеварднадзе как своего близкого союзника и даже друга. А Шеварднадзе сказал, что покидает Политбюро, поскольку не может согласиться с тем, что происходит, что «грядет диктатура». Возможно, он имел в виду путч 1991 года, который готовился в консервативных кругах партии, озабоченных как раз утратой властных рычагов. Эти круги пытались спасти распадающееся на части государство. Там не было даже особой конкуренции за власть, как это сейчас преподносят. Это не была ситуация вроде той, какая сложилась после смерти Сталина, когда Хрущев боролся за власть с Берией. Это было коллективное решение: они чувствовали, и вполне справедливо, что государство рушится. Озабоченность членов ГКЧП была вполне обоснованной: уже в декабре 1991 года Союз развалился. Мы здесь не обсуждаем, какие методы они выбрали, но они справедливо понимали, что еще полгода такого развития и от СССР ничего не останется. Горбачев даже этого не понимал. Мне не раз доводилось наблюдать за ним: для него было характерно это недоуменное выражение лица, с которым он смотрел вслед уходящему Ельцину. Такое лицо может быть у человека в двух случаях: либо он вообще не понимает, что происходит, либо догадывается, но надеется, что этого не произойдет. И Горбачев раз за разом ошибался. И поступал нелепо, как тогда, когда вышел на трибуну и стал уговаривать Шеварднадзе остаться, проявить ответственность. Но Шеварднадзе хорошо все понимал и не остался: он готовился уже к новой, постсоветской роли.

Подход Горбачева к внешней политике был отмечен теми же пороками и недостатками, какие были у его подхода к политическим реформам внутри страны. Горбачев был цельным человеком в том смысле, что он в равной степени плохо понимал, куда мы движемся внутри страны и вне страны. У него была любимая фраза: «Дальше так нельзя». Вполне справедливые слова в качестве общего посыла. Но за ними должен следовать конкретный рецепт. Даже у профессора МГУ спросили бы: дальше так нельзя, а как можно?

Горбачев не пошел по пути отхода от тех принципов внешней политики, которые были характерны для советского периода, но не выдвинул ничего взамен.

На чем строилась внешняя политика СССР? Прежде всего, на принципах максимизации советского присутствия в глобальном масштабе. Некоторые убежденные коммунисты видели в этом способ распространения советской модели на другие континенты. И до известной степени это удавалось, что поддерживало убежденность в правильности такого сценария. Идеи социализма в 30, 40, 50-е, даже 60-е годы XX века были сильно востребованы. Все испанское республиканское движение в 1930-х основывалось на идеях коммунизма. Внутри него боролись сталинисты и троцкисты, но это уже подробности. И Гитлер пришел к власти как альтернатива и антитеза Коммунистической партии Германии. В начале 1930-х Германии нацисты и коммунисты были две самые сильные партии.

В 50-е годы шел процесс освобождения стран Азии, Африки и Латинской Америки. И многие из этих народов после колониальной эпохи и зависимости от империалистических стран выбрали радикальный путь – избрали социалистическую модель. Китай пошел по этому пути, Северная Корея, позже так поступил и Вьетнам, с этой моделью заигрывала и Индонезия. Близкие процессы начались в Латинской Америке. Они привели к трем успешным экспериментам. Революция на Кубе началась под освободительными, а завершилась под коммунистическими знаменами. Американцы задавили бы ее, не приди на помощь СССР. Но это другой вопрос. Важно, что революция одержала победу внутри страны. Эти 60 человек, что высадились с Фиделем Кастро на болотистом побережье Кубы, ничего бы не сделали, если бы страна не была готова к радикальному сценарию. 60 вооруженных автоматами бородатых мужчин не способны перевернуть страну без такой готовности. И характерно, что Че Гевара, попытавшийся произвести экспорт революции в Боливию, поднять там революционное движение, не сумел этого делать. Боливия была к этому не готова. Но убили его без суда и следствия. Потому что процесс над таким человеком мог обернуться судом над всей политикой США в Латинской Америке. Она была беременна такого рода революциями.

Затем по этому же пути попыталась пойти Чили. Правительству Сальвадора Альенде СССР не смог оказать такую же поддержку, как Фиделю Кастро на Кубе. Тем не менее Альенде продержался два с половиной года. И если бы не ЦРУ, не уверен, что у правой оппозиции и генералитета хватило бы сил провести там государственный переворот. И, наконец, Никарагуа, где в 1985 году к власти пришли сандинисты во главе с Даниэлем Ортегой.

Таким образом, социалистическая модель была востребована в мире. Это важно напомнить, ибо иначе трудно понять, за что бились советские деятели. А бились они за то, чтобы распространить эту модель на большую часть земного шара, и у них были основания считать, что эта модель жизнеспособна, хотя и не везде. Было ясно, что, например, Франция или Италия не пойдут по этому пути. Но и там были мощные компартии. Во Франции Жак Дюкло, член Политбюро ФКП, в 1968 году получил на президентских выборах 25 процентов голосов. А в Италии на парламентских выборах в середине 70-х коммунисты получили 33 процента. Кто скажет, что это была малая сила? Это была очень серьезная, значительная сила.

В Израиле кибуцы были социалистическим экспериментом. Да и все основатели Израиля были социалистами – и Бен Гурион, и Голда Меир. Они были лидерами социалистического движения. Я был знаком с руководителем компартии Израиля Меиром Вильнером. Он был тоже из той плеяды, которая приехала в Израиль строить социализм.

Итак, распространение советской модели было первой чертой нашей внешней политики. Второй чертой была конфронтация с Западом, с США. Она вытекала из первой и была закономерна. «Холодая война» была соревнованием систем. И американцы видели, как из их системы выпадают огромные куски.

Чтобы остановить этот процесс, они и начали войну во Вьетнаме. Ведь они прекрасно понимали: если северный Вьетнам распространит свою власть на южный, то по принципу домино начнется обрушение системы во всей Юго-Восточной Азии, что в итоге и произошло. И Лаос стал социалистическим, и Камбоджа. Последняя, правда, прошла через чудовищный период красных кхмеров – ультралевых радикалов, которых даже нельзя считать коммунистами. Коммунистическая модель предполагает много неприятных вещей, но все же не геноцид собственного населения. Это же была ультралевая диктатура утопического типа.

Третья черта советской внешней политики – участие в гонке вооружений. В условиях жесткого противостояния систем СССР не мог отдать пальму первенства США. Здесь был и важнейший аспект обеспечения безопасности: американская ядерная монополия была чревата ударом по Советскому Союзу. И решение создать советское ядерное оружие и потом добиваться паритета с США было, с точки зрения безопасности государства, абсолютно правильным.

Четвертым измерением этой внешней политики было укрепление так называемого социалистического лагеря, блока союзных стран, на которые опирался СССР.

И, наконец, пятая черта – поддержка национально-освободительного движения в странах «третьего мира», таких сил, как Национальный конгресс в Южной Африке, и многих других.

По силе влияния на мировые процессы СССР по праву имел статус сверхдержавы. На нас замыкался мощный военный альянс – Варшавский договор. Москва влияла на политику доброй трети африканских государств. Со многими странами у нас были договоры о взаимопомощи, что, по сути, давало нам право использовать на их территории военную силу. СССР присутствовал как глобальный фактор во всем мире.

Это были пять характерных черт советской, именно советской, подчеркну это слово, внешней политики. Но этим все не исчерпывалось. Важно понимать: с 1922 года СССР стал новой политической и идеологической оболочкой государства, которое существовало тысячу лет. При всех тех радикальных шагах на пути расставания с прошлым, которые сделали Ленин, Троцкий, Сталин, при всем этом Советский Союз был на мировой арене продолжателем Российской империи. Он и восстановил границы Российской империи, за исключением Польши и Финляндии, а также Прибалтики, которым была предоставлена независимость.

После короткого периода изоляции СССР стал проявлять себя как один из факторов мировой политики. И уже в 30-е годы СССР играл весьма активную роль, был членом Лиги Наций, участвовал в соглашениях по использованию черноморских проливов и многих других.

Таким образом, в международной политике СССР было две составляющие – идеологическая, советская, и геополитическая, государственная. Вторая требовала от СССР участвовать в мировой политике не только как фактор, трансформирующий мир, но и как фактор, стабилизирующий международную систему. Тотальная «хаотизация» мировой системы не входила в интересы Советского Союза. Любое государство требует определенного рода стабильности. Нестабильность нужна только революционному, радикальному движению. Но даже эти движения, придя к власти, хотят утвердиться в качестве стабильных факторов и, как правило, работают на стабилизацию хотя бы ближайшего окружения своих стран.

Государственное начало в политике СССР играло исключительно важную роль. Во-первых, оно обеспечивало безопасность страны за счет заключения определенной суммы соглашений, договоров о безопасности и т. п. Многие из этих договоров носили ненасильственный характер. Так, с Финляндией с 1944 года установились отношения добрососедства. В Европе смотрели на это косо, называли «финляндизацией» – ведь Финляндия не могла развернуться против СССР и войти в западные структуры. При этом Финляндия не входила в Варшавский договор, в социалистический блок, не имела военных обязательств и сохраняла нейтралитет. Другой пример: Советский Союз в 1955 году вывел свои войска из Австрии. Причем никто не заставлял нас это делать, Москва могла бы так не поступить.

СССР сыграл колоссальную роль во Второй мировой войне. Иногда говорили, что это была схватка между двумя идеологиями – фашизмом и социализмом, но это поверхностная оценка. По форме это было так, а по сути это была схватка между имперской Германией в ее нацистском обличье и историческим Российским государством в его советском обличье. Фашизм и социализм были временными формами существования Германии и России. Национальное начало определяло характер схватки между ними. Со стороны России это была борьба за национальное выживание, а со стороны Германии – за национальное доминирование. Наши солдаты, идя в атаку, не кричали: «За социализм, за коммунизм!» Они кричали: «За Родину, за Сталина!» А Сталин олицетворял государство. Да социалистическое, но также, и даже в большей степени, историческое.

Государственное начало СССР во внешней политике было чрезвычайно сильно. Через систему договоров оно обеспечивало международную стабилизацию. В войнах же участвовали, когда был брошен вызов самому существованию нашего государства или его безопасности. Участвовали и в обустройстве послевоенного мира. Именно как государство участвовали, а не как коммунистическая держава. В этом качестве, например, вырабатывали Устав ООН.

Наши отношения с Западом имели не только идеологическое содержание, это было соперничество между государствами. И в лице Советского Союза ведущие страны Запада боролись и соперничали с исторической Россией. Точно так же, как Карл XII сражался с Петром Первым, а Наполеон – с Александром Первым.

У нас иногда отечественную историю прошлого века воспринимают как некую аберрацию, порожденную революцией 1917 года. Но забывают о колоссальной преемственности между Российской империей и Советским Союзом. Во внешней политике СССР, в принципе, выполнял функции Российской империи с некоторыми нововведениями, такими, как поддержка коммунистического и национально-освободительного движений. Но это тоже была форма национального соперничества. Мы соперничали с США, со странами Западной Европы. Элементом соперничества был и подрыв их позиций в бывших колониальных империях, на тех континентах, где они имели свои сферы влияния, от Латинской Америки до Азии. Здесь была идеологическая составляющая, но была и чисто государственная политика. Это была форма конфликтного взаимодействия с Западом – через, скажем, поддержку Северной Кореи, а позже и Северного Вьетнама против США.

Когда Горбачев начал свои реформы, он, как мне кажется, не понял важную вещь. Одно дело – избавить внешнюю политику от обременяющего страну идеологического компонента, который иногда вел ее к неверным политическим решениям, обременительным расходам, накладывающим слишком большую нагрузку на ее бюджет. В частности, очень широкая поддержка и финансирование национально-освободительных движений была не в наших интересах. Оглядываясь назад, видишь, что в большинстве стран Африки те люди, которые просили и получали у нас помощь, сражались в основном за власть, а не за модель. Для них вопрос был лишь в том, кого выбрать в качестве старшего брата: США, Англию, Францию или Советский Союз. Естественно, что и там, среди очень узкого слоя африканской элиты, были люди, которые получали образование в развитых странах и транслировали левые идеи. К нам в основном обращались фигуры, тяготевшие к социалистической ориентации. Но слишком часто наша помощь использовалась для создания диктаторских и, что главное, неустойчивых режимов. И в этих случаях она была неоправданна: она нам мало что давала в геостратегическом соперничестве – это были неустойчивые зоны влияния.

Много говорят об ошибочности нашего участия в афганской войне. Как известно, до начала событий конца 1970-х там был устойчивый королевский режим, который поддерживал с Советским Союзом добрососедские отношения. Мы имели неосторожность поддержать революционные силы верхушечного типа, никак не связанные с массами, с тем, что тогда называлось «толщами народа». Это привело к свержению монархии, затем установлению диктатуры Хафизулы Амина, который избавился от своих бывших союзников и решил переориентироваться на США. Нашим ответом, в котором была смесь идеологических и геополитических мотивов, стал ввод войск в Афганистан.

Теперь уже можно констатировать, что это был серьезный просчет, который усугубил негативные процессы в самом СССР, привел к ослаблению страны, ускорил ее распад. Это была десятилетняя война, которая нам очень дорого обошлась, потребовала больших ресурсов, привела к гибели многих сограждан. Она ввела сильный элемент болезненности в существование СССР – подобно тому, как война во Вьетнаме ввела серьезный элемент болезненности во внутреннюю жизнь Соединенных Штатов.

Но подобные ошибочные шаги делали и наши западные соперники, причем не только США. Франция в течение восьми лет вела войну во Вьетнаме, которая закончилась поражением в битве при Дьенбьенфу и полным выводом французских войск. Это была огромная ошибка: попытка решить вопрос военной силой мотивировалась желанием во что бы то ни стало сохранить азиатские колонии распадавшейся французской империи. Позже Франция повторила эту же ошибку в Алжире.

Что касается афганской войны, то Советский Союз ошибся как сверхдержава, которая переоценила свои возможности, способность поставить под контроль другое государство, имеющее совершенно другую иную, особую культуру, исторически не подчинившееся никому. Недаром Афганистан называют «кладбищем империй». Кто бы там ни воевал, устойчивого успеха никто не добился, начиная с Александра Македонского. Он дошел до Бактрии, оставил там наместников, но те довольно быстро были свергнуты. Такова очевидная особенность этого горного региона – он плохо поддается внешнему управлению и контролю.

Конечно, есть доля истины в том, что просчет произошел из-за примата идеологической компоненты в решении о помощи Компартии Афганистана из-за ошибочной предпосылки, что возможна победа социализма в этой стране, которая затем примкнет к нашему социалистическому блоку. За такое решение высказывалась та часть Политбюро, которую условно можно отнести к военно-идеологической прослойке партийного руководства, – Суслов, Устинов. И все же ошибку СССР совершил именно как государство, как выше было сказано, подобные ошибки совершали и другие государства, с другой идеологией.