Текст книги "Стеклянная любовь. Книга первая"

Под впечатлением от знакомства с Ингой в каком-то радужном тумане прошел весь тот день. А ночью ему неожиданно приснился невероятно чудовищный кошмар, главными персонажами которого явились Мегенбург и Литтбарски.

С диким воплем, разбудившим жену, он вскочил на кровати и, до конца не совсем проснувшись, пробормотал слова, болезненно поразившие в самое сердце, тоже, не совсем проснувшуюся, Татьяну:

– Они, оказывается, никакие не люди, Танька!!! … ……

Во сне ему удалось разгадать страшную тайну холодных немигающих глаз Мегенбурга, которую он тщетно пытался постичь в течение всего дня – это оказались вовсе никакие не глаза, а – две дырки в пустоту небытия, какого инстинктивно пугается всякий нормальный жизнелюбивый человек. И с той ночи вот уже второй день подряд правая щека Андрея Витальевича начинала периодически предательски дергаться подкожными родничками нервных тиков, как это произошло сейчас во время короткой беседы с секретаршей Ольгой Александровной. Он боялся и не хотел предстоящего обеда, до сих пор содрогаясь при воспоминании о т о м сне, но, одновременно, его уже не особенно молодая кровь, буквально, закипала миллионами пузырьков нетерпения и вожделения, когда он представлял себе загадочную и недоступную, как гималайская вершина-восьмитысячник, Ингу Литтбарски – обладательницу самых красивых в мире женских ног…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Виной тому печальному факту, что капитан Червленный не сумел удержать на скрижалях земного реального и нормального мира Александра Сергеевича Морозова, явилось несколько причин и самой главной из них следует считать молодость и жизнерадостность самого капитана, после почти четырехлетнего перерыва попавшего в родной и любимый город, где прошло так много счастливых лет, чей мерный бег, полный однообразного благополучного содержания, однажды вдребезги разбился о попытку достойно отметить пятидесятилетний юбилей тещи. И, несмотря на строгий приказ генерала Панцырева ни в коем случае не вступать в непосредственный контакт ни с Антониной Кирилловной, ни с Виктором Старцевым, ни с другими фигурантами той памятной всему Рабаулу, страшной истории, Валя, первым делом, помчался попроведовать Старцева, которого видел последний раз четыре года назад теплой лунной страшной майской ночью на элитном Александровском кладбище. От Панцырева он еще в свое время узнал, что Витька проходил двухмесячный курс реабилитации в областном психо-неврологическом диспансере, вышел оттуда вроде бы вполне полноценным гражданином с «сангвиническим типом темперамента», дал подписку о неразглашении своего участия в событиях, связанных с ликвидацией феномена Черных Шалей, и, как будто бы, вернулся к своим прежним занятиям по разведению крупной домашней птицы.

На счет того, чтобы посетить тещу, Валя не был стопроцентно уверен, а вот к Витьке, покинув здание мэрии, он помчался, что говорится, «сломя голову», ничуть почему-то, не сомневаясь в том, что будет принят в уютном старом доме под тенью раскидистых кленов с распростертыми объятиями.

Выйдя из трамвая на знакомой остановке, он некоторое время с легким замиранием сердца наблюдал за внешне ничуть не изменившимся домом Виктора, ожидая – не раскроются ли тесовые ворота и не выйдет ли кто-нибудь на улицу: сам Виктор или его добрая пожилая мама. Но никто не выходил, и, подождав еще немного на остановке, он несмело, почти крадучись, подошел к воротам, возле которых точно также, как и четыре года назад, высоким штабелем были сложены желто-розовые сосновые бревна. Солнечные лучи, частично застревая в густой кленовой кроне, покрывали причудливым теневым узором тесовые доски ворот и пахнувшую свежей смолой кору бревен, раскрашенную кудесницей-природой удивительными праздничными красками. На Валю нахлынули воспоминания, непрошеный комок подступил к горлу, пальцы правой руки непроизвольно стиснули горлышко пол-литровой бутылки французского коньяка «Эдуард III», завернутой в подарочную хрустящую бумагу, а на глаза едва не навернулись слезы. О Радмиле он заставил себя просто не думать, и слезы не навернулись. «А-а – будь, что будет!» – подумал он и протянул руку к большой круглой кнопке звонка. Но палец задержался примерно в миллиметре от кнопки, и Валя держал его в таком положении секунд пятнадцать, по истечении которых твердо решил вернуться на трамвайную остановку и поехать в университет к Морозову, но слуха офицера «Стикса» неожиданно достигло красивое мелодичное гоготанье. Так могли гоготать, безусловно, только гуси и никакие другие птицы в мире. Но в звучании их гогота ясно слышались нежные музыкальные нотки, свойственные певчим голосам канареек и соловьев! В голове Вали прозвучал зуммер: «Внимание!» и он решительно с силой надавил на кнопку входного звонка.

Примерно через минуту во дворе послышался скрип открываемой входной двери. Валя напрягся, морально подготовившись к худшему обороту событий, зная вспыльчивость характера Виктора и учитывая события четырехлетней давности возле разграбленной могилы-колыбели Верховного Унгарда Анмайгера.

Некоторое время ничего не происходило, но вот изнутри, с противоположной стороны ворот раздался звук отодвигаемого, было, засова, но сразу затих и вместо засова в воротах приоткрылась смотровая щель, откуда на Валю настороженно глянули огромные светло-карие глаза Виктора. В них на секунду вспыхнуло изумление, но тут же погасло, уступив место не совсем понятной убийственной иронии.

– Сейчас … – негромко произнес Виктор и смотровая щель захлопнулась.

Валя услышал, как хозяин начал возиться с тяжелым засовом ворот. Ворота бесшумно раскрылись, во дворе громче стало слышно пение-гоготание гусей, сделавшееся тревожным.

– Заходи, коли пришел… – пригласил Виктор, пытливо вглядываясь в глаза Валентину. И кроме уже упомянутой иронии в выразительных глазах Виктора читалось нечто такое, отчего Валентин поостерегся приветственно протянуть и крепко пожать руку старому другу. Сам Виктор, кстати, и не подумал сделать тоже самое со своей рукой.

– Пойдем на летнюю кухню, там и поговорим, пока мать спит. Не дай Бог проснется и тебя увидит – тогда нам обоим несдобровать! – сказав эту фразу без тени самого малейшего намека на теплоту или дружелюбие в голосе, Виктор, не оглядываясь, торопливо пошел к пристройке летней кухни, через заросший молодой нежно-зеленой травкой двор.

– Присаживайся! – кивнул он на три легких плетеных стула, расставленных вокруг деревянного столика, покрытого клеенчатой скатертью.

В центре столика Валя увидел большой фарфоровый кувшин и пару чистых стеклянных бокалов.

– Могу поспорить, что в кувшине – холодный яблочный сок! – на свой лад попытался разрядить не совсем веселую атмосферу встречи Валентин.

– Угадал, – без улыбки и упрямо не меняя минорной интонации сказал заметно погрузневший за прошедшие годы Виктор, усаживаясь в торец столика лицом ко входу.

Валя сел спиной ко входу и развернув коньяк от хрустящей бумаги, выставил бутылку на стол. Однако появление «Эдуарда III» не произвело на Виктора оживляющего впечатления – он посмотрел на дорогой и «вкусный» напиток безо всякого энтузиазма и приступил к разговору:

– Я впустил тебя не потому, что хоть сколько-нибудь обрадовался твоему приходу. Но и нельзя сказать, чтобы я не ждал твоего появления. Все эти годы меня мучил один вопрос и вот, наконец-то, я могу его тебе задать, хотя и, честно говоря, сильно сомневался до твоего сегодняшнего появления, что у меня когда-нибудь появится такая возможность – ты на этом кладбище так внезапно исчез…

– Да нет! – резонно усмехнулся Валя, крепкими белыми зубами откупоривая коньяк. – Это ты, по-моему, «так внезапно исчез» на этом кладбище…

– Не суть важно! – раздраженно повысил голос Виктор, – Мой вопрос очень краток: ты меня тогда хотел убить вместе с этими своими «чертями» и эфэсбэшниками?!

– Ты с ума сошел! – искренне изумился Валя, откупорив коньяк. – Как тебе такая дикая мысль могла, только, прийти в голову, Витек?!

Дай лучше посуду под «Эдуард III», да и закуску, может быть, старому другу какую-никакую соорудишь. Мы же, в конце концов, четыре года не виделись, я из Москвы вчера вечером первый раз за четыре года прилетел, а ты…

– А-а, так ты из Москвы прилетел – вон оно что-о! … – опять с непонятной иронией произнес Виктор, с еще более странным выражением в глазах вглядываясь в лицо Валентина.

– Из Москвы – а что здесь ты увидел такого необычного? Мне здесь ничего не оставалось, Витя, делать и, как раз очень кстати из Москвы поступило достаточно перспективное предложение, от которого не было смысла отказываться. Вот я и работал все эти четыре года в Москве.

Виктор ничего не сказал, поднялся, подошел к настенному шкафчику, достал оттуда две высокие хрустальные рюмки, со звоном поставил их на стол перед Валей:

– Наливай! – причем в голосе Виктора Валя услышал обнадеживающие бодрые нотки.

Валя наполнил рюмки до краев золотистой сорокаградусной влагой, распространившей в воздухе тонкий аромат, характерный лишь для настоящих выдержанных французских коньяков. Хозяин дома, в свою очередь, до краев наполнил бокалы из фарфорового кувшина холодным яблочным соком.

Коньяк оказался великолепным напитком, всего за несколько секунд растопившим весь лед, наросший за четыре года разлуки в межличностных отношениях двух однокашников. Прежде всего, это выразилось в том, что Виктор нарезал колбасы и холодной буженины, не поленился и достал из погреба соленых груздей, оставшихся от прошлогодних запасов.

После второй стопки коньяка, Виктор скупо пьяно по-мужски прослезился и прочувствованно поведал Вале:

– Ты извини меня, Валька за мой вопрос насчет там убийства… Просто я на тебя обиделся тогда сильно – ты исчез, как «сквозь землю провалился», а у меня столько, согласись, поднакопилось вопросов и проблем, требующих немедленного разрешения после всей той… чертовщины!… Если честно сказать, то знаешь – почему я так сильно ждал твоего появления?

– Почему?! – спросил жадно и внимательно слушавший Виктора Валентин.

– Мне не хватало тебя по той причине, что мне никто не смог бы объяснить, что со мной происходит, и не только со мной, но и со всем нашим городом…

– А что происходит с городом?! – заинтересованно спросил капитан Червленный, при словах Виктора вдруг вспомнив про мелодичное гусиное гоготание.

– Точно не знаю, но что-то не то и не так! Понимаешь – появилось много каких-то странных ненормальных вещей – сплошь и рядом! Даже у нас в огороде… – он умолк, видимо, стараясь подобрать наиболее точные характеристики происходившим, по его мнению, в городской жизни неадекватным процессам.

– А что у вас в огороде?!

– А-а-а-а!… – неопределенно промычав и выразительно скривив полное небритое лицо, он безнадежно махнул рукой, не пожелав развивать начатую тему и ограничился парой общих фраз: – Да такие, знаешь, овощи странные появились – необычной формы и вкус у них, черт знает, что напоминает. Может быть, их семена занесло ветром в ту памятную ночь из Цыганской Слободы…

– Слушай, если не хочешь говорить про огород, то объясни – что у тебя случилось с гусями после того, как они вернулись из своего полета в «никуда»?! – воспользовавшись возникшей паузой в начавшемся путаном монологе захмелевшего Виктора, быстро спросил Валя.

Витя заметно вздрогнул, услышав неожиданный вопрос и, даже, как будто съежился и беспокойно «ерзнул» на стуле, и в глазах друга Валя увидел жуткий суеверный страх:

– Они вернулись совсем-совсем другими, Валька! Я не знаю – в каких небесах летали мои птицы, и какие ужасы видели под совсем чужими небесами, но после возвращения «оттуда» мои гуси молчали целых полгода! И цвет их оперения изменился, и постепенно стали меняться их вкусовые пристрастия, и я долго не мог взять в толк: что же они хотят и чем их, все-таки, надо кормить?! Уже значительно позднее я понял, что мои милые добрые ингерманландские гуси превратились в настоящих хищников, как орлы или грифы. Только – мясо и рыба, и ничего больше! Представляешь?! Единственное, что, казалось бы, должно было меня радовать – их, сделавшиеся нежными и мелодичными, голоса! Но – нет! Это – голоса сирен, несущих гибель людям! У них изменились клювы, сделавшись длиннее и крепче, и они стали периодически куда-то улетать по ночам полнолуния! То есть я их вынужден был отпускать – иначе бы они разнесли бы к «чертовой матери» весь птичник!

– Куда улетать?! – спросил немного опьяневший Валя.

– Плесни-ка еще коньяка! – вместо ответа потребовал возбужденный и раскрасневшийся Витя и продолжил после очередной выпитой рюмки. – Они улетают на охоту, Валька – всей стаей! Возвращаются на рассвете, все до единого измазанные в чьей-то крови, и глазки их сверкают жестоким рубиновым блеском.

Однажды я нашел во дворе полуразорванный трупик странного зверька – величиной он был с большую крысу, но шерстка его была совершенно синего цвета, а вдоль спины шел какой-то диковинный узор из черных точек, а в центре своем каждая точка отдавала как будто какой-то несвежей зеленью. И мне стало противно до тошноты не от вывалившихся наружу внутренностей зверька, а от этого узора у него на спине! Это был не наш – совсем не земной зверек!…

А с каждой такой ночью гусей становится все меньше и меньше, и мне их жалко, но, с другой стороны, я радуюсь, что их становится меньше. И я, и мама, как ни больно мне такое заявлять, были бы рады, если бы однажды в один из рассветов они не вернулись бы вовсе… И знаешь, что самое страшное в их таинственных ночных полетах?!

– Что, Витя?! – прошептал капитан Червленный, помертвевшим взглядом увидев зрелище, более страшное, чем ингерманландские гуси, превратившиеся в кровожадных птеродактилей.

– Они нашли лазейку т у д а, где были – в той, не к ночи будь помянутой, преисподней. Они там голодали и нашли какую-то специфическую, легко доступную добычу, без которой не могут больше жить!… – он резко замолчал и перехватив его красноречивый взгляд, Валя налил ему еще коньяку.

Виктор с жадностью выпил, закусил сочным куском буженины и сказал:

– Все – не могу больше о них ничего говорить!

– Слушай, Вить! – посмотрев на часы сказал Червленный, – Давай, наверное, вечером договорим обо всем, что осталось недосказанным и непроясненным между нами – часиков так в восемь. А сейчас мне нужно по делу съездить в город – я же в командировке, дело надо делать, а то меня сейчас на вторую бутылку «потянет» и тогда – все!

– А езжай – куда хочешь, Валька! – махнул на него рукой Виктор и уронил голову на стол.

Посидев с минуту и убедившись, что Виктор крепко уснул, Червленный встал и осторожно вышел из летней кухни во двор. Подумал: не пойти ли поздороваться с мамой Виктора, но вспомнив, что она вроде бы тоже отдыхает, открыл ворота и поплотнее задвинув за собой их тяжелые створки, быстро пошагал к трамвайной остановке.

Несмотря на алкогольную эйфорию, впечатление, оставшееся у Вали от посещения Виктора, оказалось весьма тяжелым – как будто он побывал на похоронах или, по меньшей мере – на гражданской панихиде по невинно и массово убиенным. Крайне, крайне неприятный осадок на душе, не растворили в себе даже двести граммов «Эдуарда III-ого», эликсиром безмятежной радости непродолжительное время циркулировавших по его артериям и венам. В трамвае, пока ехал до университета, он мрачно и напряженно размышлял: нанести ему визит теще или не надо?!

Информация, которой Валентин располагал относительно «посмертного» существования Антонины Кирилловны не способствовала возникновению у Вали жгучего желания поскорее с нею встретиться. И когда пришло время выходить из трамвая, то благодаря, изводившим его душевным терзаниям, он достиг состояния почти полной моральной разбитости. Поэтому на коротком пути к университету в каком-то фирменном магазине он, на всякий случай, купил еще поллитровку «Эдуарда III» -его…

…У Саши Морозова, ожидавшего у себя на кафедре капитана ФСБ Червленного, душевное состояние было нисколько не лучше, чем у последнего и бутылка французского коньяка оказалась, как нельзя более кстати.

Дело в том, что у Александра Сергеевича три дня назад состоялась экстренная внеплановая встреча с Рагнером Снежным, про существование которого (?!?!?!), Саша потихоньку начал забывать по мере поступательного и неторопливого удаления в прошлое последней Новогодней Ночи, проведенной им на Стройках. И, положа руку на сердце, профессор Морозов не так уж и сильно по этому поводу убивался. Но, как выяснилось три дня назад, сам Рагнер Снежный и не думал забывать о существовании Александра Сергеевича Морозова. Рагнер явился Саше в очень реалистичном сне и начертал огненными буквами и цифрами в мозгу Саши дату и адрес предстоящей встречи. К увиденному сну Саша отнесся с полным доверием и, даже, записал, на всякий случай, у себя в рабочем блокноте, не гаснувшие в воображении цифры и буквы, продиктованные ему Рагнером Снежным.

Александр Сергеевич, будучи ответственным и добросовестным человеком, в течение трех этих томительных дней, остававшихся до момента назначенной встречи, с необычайной тщательностью проводил многочасовые медитации, призванные глубоко и правильно настроиться на предстоящий, более чем, серьезный разговор. В том, что разговор с Рагнером окажется вызванным экстренными обстоятельствами, он нисколько не сомневался – не будет же, в конце концов, официальный и полномочный представитель Того Света тревожить Сашу из-за какой-нибудь совершеннейшей ерунды…

«…Запланированная Встреча состоялась по заранее указанному адресу – не в одной из недостроенных многоэтажек Лабиринта, как это происходило в благословенные волшебные Новогодние Ночи, а – в частном доме пригородного района Рабаула, что сильно удивило и немного почему-то встревожило Александра Сергеевича в тот момент, когда он догадался – о каком, именно, районе города, шла речь!

Саша долго кружил по запутанным, захламленным всевозможным мусором, совершенно заброшенным улочкам и переулкам, вот уже, как целых четыре года практически необитаемого, так называемого, Цыганского Заповедника в поисках указанного адреса. И уже в почти полной темноте, потеряв всякую надежду на благополучный исход поисков, он все-таки нашел искомую покосившуюся хибару, притулившуюся возле самой кромки густого, смешанного лиственно-соснового леса, носившего, как ему было точно известно, крайне неблагозвучное название – «Сучий Лес». Когда профессор Морозов нашел указанный адрес, из затянутого тучами непроницаемо черного неба начал накрапывать не особенно теплый и, к тому же, довольно неслабый дождик.

Нужная ему избушка чисто внешне произвела угнетающее и подозрительное впечатление на Сашу – в узких окошках, застекленных мутными, грязными, потрескавшимися стеклами, не горел свет, и, вообще, неприятная покосившаяся на одну сторону хижина эта порождала ощущение собственной ненастоящести и, выпячиваемой наружу с какой-то непонятной целью, искусственной бутафорности в самом дурном стиле дешевого провинциального «псевдонародного» драматического театра.

Саша дополнительно к прочим, испытываемым им неприятным эмоциям и нехорошим предчувствиям, испытал определенный душевный дискомфорт при мысли, что адрес оказался неточным и в необитаемую, как и подавляющее большинство домов Цыганского Заповедника, давно заброшенную избушку, его никто, естественно, не пустит и ему придется изрядно вымокнуть под усиливавшимся дождем, прежде чем он доберется до своего собственного дома.

Но, едва небо озарилось голубым светом, высветившим неровные края громоздких туч и, когда сразу после этого, согласно законам физики, загрохотали тяжелые раскаты грома, и Александр Сергеевич стал лихорадочно выискивать хоть какое-то подобие навеса над головой, чтобы там можно было укрыться от начинавшегося ненастья, как хлипкая, необратимо покосившаяся дверь подозрительной хижины немедленно раскрылась, произведя жуткий скрип, давно не смазываемых петель, и в проеме появился неясный силуэт горбатой старухи огромного роста. В правой руке старуха держала тускло мерцавшую керосиновую лампу.

– Заходи молодчик быстрее! – грубым басом пригласила она и у Саши мелькнула мысль, что предлагает ему войти внутрь покосившейся избушки не кто-нибудь, а самая настоящая Баба-Яга, материализовавшаяся из «Сказочной Руси», вместе с его вещим, пунктуально сбывшимся, удивительным сном.

Испытав некоторую естественную оторопь, Александр Сергеевич осторожно шагнул в темную и тесную прихожую, бочком протиснувшись мимо старухи, показавшейся ему в свете лампы невообразимо морщинистой и, сказочно уродливой.

Внутри его и, вправду, ожидал сам Рагнер Снежный, собственной персоной – страшно усталый и растрепанный. Чувства Рагнера Снежного, во время Новогодней Ночи, плотно упакованные и твердо утрамбованные, теперь, как показалось Саше, пребывали в последней стадии «душевной растрепанности» и в крайней стадии «психологической расхлябанности». Возможно, что такому негативному ощущению способствовало тусклое колеблющееся освещение, чьим источником служило огнедышащее жерло огромной русской печи, занимавшей две трети комнаты. Дрова в печи постоянно щелкали и как будто постанывали и покряхтывали, и сами собой переворачивались, словно были живыми существами, испытывавшими все муки сжигаемых заживо 2одушевленных существ». Саша еще сильно удивился тому, как это он тогда не заметил никакого печного дыма, валившего бы из трубы, и – оранжевых отсветов пламени в жерле русской печи, непременно долженствующих бы отражаться на внутренней поверхности оконных стекол избы. Сам Рагнер тяжело хрипло дышал, будто уже оказался окончательно загнан, избранной им в незапамятные времена нелегкой жизнью профессионального лесного партизана в свой последний тупик, и с хорошо различимой тревогой в глазах вглядывался в жерло печи, где умирали, сгорая, с треском проклиная своих анонимных поджигателей, дрова, нарубленные из деревьев, растущих в очень страшных сказках.

– Мы разбиты, Саша! – без долгих прелюдий, забыв поздороваться, голосом слабым и дрожащим произнес Рагнер Снежный. – Ничто теперь не помешает Пайкидам прийти в ваш мир! Почти – ничто! Кроме тебя! Ты обещал мне, если помнишь! – он мучительно закашлялся, сотрясаясь всем туловищем, и Саша испуганно смотрел на него, терпеливо ожидая, когда кончится приступ этого странно звучавшего кашля.

Слава Богу, приступ длился достаточно недолго, в итоге, благополучно миновав и Рагнер получил возможность выговориться в полном объеме:

– … Мы все надеемся, Принцесса Яросвитка надеется на то, что ты выполнишь, официально данное тобою обещание! Только живой человек может помочь Принцессе спасти всех нас… Ты должен завтра в полночь катапультироваться в небесах Сказочной Руси в указанной точке координат, Александр!

– Кто мне укажет эти координаты и, как я в них смогу оказаться?! – резонно спросил Саша, с тревогой ожидая от Рагнера ответа и, не решаясь задать основной, мучавший его, вопрос: «А чем же, все-таки, конкретно я сумею вам помочь, мои бедные призрачные друзья?!?!?!».

Рагнер как-то своеобразно скривил лицо, когда Саша задал ему этот вопрос, и Саша не понял, как ни пытался – то ли Рагнер попытался снисходительно или ободряюще улыбнуться ему, либо у командира Морозной Дружины непроизвольно, таким образом, возникла на лице гримаса сильного огорчения, вызванного проявленным со стороны Саши явным недоверием, Однако дальнейшие действия Рагнера заставили Сашу выбросить из головы досужие и ненужные размышления о том, что было, на самом деле, написано на лице у полномочного представителя Сказочной Руси в земном мире.

Рагнер достал откуда-то из-под стола, свернутый трубкой старинный пергамент и развернул его перед Сашей. Удивленный и заинтригованный Александр Сергеевич, вглядевшись повнимательней в, представленный для обозрения пергаментный свиток, догадался, что видит перед собой какой-то старинный географический атлас.

– Это – топографически-географическая карта Сказочной Руси, Александр Сергеевич! – объяснил Рагнер почему-то очень печальным голосом, но дальнейшие его объяснения сделали понятными причины прозвучавшей в голосе Рагнера печали: – Получение в наши руки этой карты стоило жизни нескольким выдающимся бойцам ЛАБП, Александр Сергеевич! Перед вами оригинал. Оригинал я вам отдать не могу ввиду его особой ценности, а также по той причине, что использовать его вам будет неудобно в полевых условиях. Поэтому я дам вам голографическую копию оригинала топографической карты Сказочной Руси!

С этими словами Рагнер передал Саше небольшую компактную пластиковую трубочку, доходчиво объяснив и наглядно показав, как ею нужно будет правильно пользоваться.

Результаты произведенной демонстрации страшно поразили Александра Сергеевича, потому что красноречиво доказали правоту его собственной основной идеи о парадоксальности мироустройства, в целом, и – о возможности сосуществования в одной взаимосоприкасающейся плоскости двух параллельных, хотя и. кажущимися, диаметрально противоположными и несовместимыми, миров. И модель этой парадоксально устроенной Вселенной имела сложную геометрическую форму, внешне сильно напоминавшую четко очерченные контуры колоссального хвойного дерева конической формы – ели или пихты, разделенной на многие ярусы-ветви. И на этих ярусах-ветвях имелось множество обозначений, истинную суть каждого из которых Рагнер очень подробно объяснил Саше.

Объяснил он и показал также – на каком ярусе и в какой, конкретно, координационной точке этого яруса должен будет обязательно оказаться Александр Сергеевич Морозов в качестве самого, что ни на есть, настоящего, во плоти и крови, жителя Большой Руси и что, конкретно, каких услуг ждет от него руководство ЛАБП и какие связывает огромные надежды с благополучным своевременным прибытием и дальнейшим конструктивным пребыванием Александра Сергеевича Морозова на территории Сказочной Руси.

Перед тем, как окончательно расстаться, Рагнер Снежный, вдруг, неожиданно внутренне резко изменился – «сфокусировался», «подобрался», собрал, короче, всю «кучу «растрепанных чувств» в «один кулак», и, бросив тяжелый задумчивый взгляд на Александра Сергеевича, сказал ему проникновенным тихим голосом:

– Я не могу гарантировать вам безопасности, Александр Сергеевич! Я лишь – передаточное звено, офицер «связи» между вами и тем, кто меня послал за вами. Допускаю, что я зря вам это все говорю, Александр Сергеевич, потому что очень скоро вы сами во всем разберетесь – если, конечно, полет под «чужие небеса» состоится и закончится благополучно. Я знаю, что вы уже не откажетесь от этой «командировки», несмотря на мое предупреждение о смертельном риске, который там вас, наверняка. ожидает. Но вы, Александр Сергеевич, судя по некоторым признакам, уже почти осознали, что Вы – Сказочник и Вас «разбудили» совершенно не случайно… – Рагнер умолк и слабо улыбнулся, ожидая реакции Морозова.

Но Морозов сосредоточенно молчал.

Тогда Рагнер позволил себе уточнить:

– Вы хорошо поняли, что, именно, хотел я довести до вашего сведения, Александр Сергеевич?!

– Боюсь, что – да! – ответил Саша и на этом их встреча, по сути, закончилась…»

…И ничего не было удивительного в том, что на следующий день после памятного визита в «избушку на Курьих Ножках», нетерпеливо ожидая Червленного, Саша весь целиком, «без остатка», все еще находился «внутри» вечера вчерашнего дня своей жизни – в той фантастической избушке, сиротливо покосившейся под грозовым небом возле кромки соснового леса, а – не у себя на кафедре, упорно не замечая настойчиво пялившуюся на него беспокойно-озабоченным взглядом, Анну Караваеву. И пребывание свое в «избушке Бабы-Яги», он вспоминал не просто так, а – вновь и вновь воссоздавая все перипетии сложного, долгого и запутанного разговора, состоявшегося между ним и Рагнером Снежным, Главным результатом состоявшегося вчера вечером сумасшедшего разговора «не от мира сего» явилось согласие-обещание Александра Сергеевича, высказанное и данное им Рагнеру Снежному добровольно отправиться на Тот Свет этой же ночью!!!

И, то, что конечный маршрут предложенного путешествия Рагнер Снежный упорно именовал Сказочной Русью, не могло обмануть интуицию Саши, прекрасно понимавшего, что жуткая и невероятная теория, несколько лет назад начавшаяся в одну из Новогодних ночей среди голых бетонных стен брошенного «долгостроя», неизбежно «перетекала» в практическую плоскость, истинное внутреннее содержание которой и ее далеко идущие последствия для самого Саши трудно было бы предсказать даже такому ассу, как сам Павел Глоба! С восхитительным суеверным ужасом Саша ясно начал отдавать себе отчет, сразу же после того, как покинул гостеприимную избушку вчерашним грозовым вечером, что ему уже не удалось бы «соскочить» ни при каких обстоятельствах – «поезд» успел набрать приличную скорость и никакой шлагбаум не смог бы теперь его остановить! И, если бы даже этот взбесившийся «курьерский поезд астральных странствий» каким-нибудь чудом замедлил бы ход и где-то сделал бы кратковременную остановку, Саша не стал бы спрыгивать – его никто не ждал в этом мире, кроме скучной и унылой, как вяленая вобла, Анны Караваевой…

…Очнулся Саша от своих мрачновато-напряженных размышлений лишь тогда, когда в кафедральную дверь вежливо постучали, и из коридора на кафедру вошел незнакомый Саше молодой человек. И молодого человека этого, как неожиданно показалось профессору Морозову, плотной пеленой окружал невидимый «ауральный» кокон вечной печали, на одну треть разбавленной нескончаемыми застарелыми угрызениями совести.

– Простите, я могу увидеть Александра Сергеевича Морозова? – робко спросил молодой человек, непроизвольно произведший на Александра Сергеевича столь сильное, необычное и неоднозначное впечатление.

– Капитан Червленный?! – вопросом на вопрос ответил поднявшийся на ноги Морозов, при виде вошедшего Вали, несмотря на окружавший того мрачноватый «эзотерический» ореол, а может, как раз и благодаря, именно, этому необычному обстоятельству, сразу испытавший заметное душевное облегчение.

– Совершенно верно! – улыбнулся Валя, и они обменялись крепким мужским рукопожатием.

На традиционных правах хозяина Александр Сергеевич пригласил Валю поскорее проходить безо всякого стеснения, а – не «торчать» у кафедрального порога и «располагаться, как дома».

– Анна Сергеевна – вы свободны! – безаппеляционно заявил заведующий кафедрой Анне и даже указал рукой ей на дверь для вящей убедительности.

– Бог вам судья, Александр Сергеевич! – обиженно сказала на прощанье Караваева и вылетела за дверь, словно пробка из бутылки «игристого» вина – в своей обычной «караваевской» манере.