Текст книги "Полковник советской разведки"

Отечества ради

В феврале 1992 года на одной из продовольственных баз города Придонска умер ночью от сердечного приступа пожилой сторож Иван Павлович Чугуев. На базе этой и охранять-то уже было нечего. Ее полностью разворовали как старая власть, так и новая и даже не разворовали, а скорее разграбили: продукты вывозили средь бела дня машинами, а дедушка Чугуев приходил вечером и сторожил до утра то, что осталось. Чугуев работал на базе лет тридцать, и его держали там в качестве трухлявого символа ускользающих в небытие правопорядка и законности.

Похоронили старика дочка с зятем да еще какие-то родственники. Перед похоронами вышла небольшая заминка: с руки усопшего сняли красивые старинные часы, а на задней их крышке обнаружили надпись, о происхождении и существовании которой, никто из родственников даже не ведал: «И. П. Чугуеву за выполнение важного государственного задания – управление КГБ по Придонской области, 1961 год».

– Из-за такого сувенира нынче могут выйти одни неприятности, – сказал зять. – Лучше от него избавиться.

Он велел жене надеть часы на руку покойного. Так Ивана Павловича и похоронили с ними…

Помощник военного атташе Джек Митчел слыл разведчиком от Бога. Природа наделила его острым зрением, цепкой памятью и ухватистым умом аналитика. Он не знал ни провалов, ни проколов в работе с агентурой, стоящую разведывательную информацию умел выудить даже из номера «Красной звезды», продающейся во всех газетных киосках, а уж если его отправляли в шпионский вояж по территории потенциального противника, то он всегда привозил нечто экстраординарное, вызывающее зависть менее способных коллег. Только Джек мог увидеть из окна скорого поезда опору высоковольтной линии, спрятанной в глухой тайге, только он мог заметить колею, убегающую в ту же тайгу от неказистого полустанка, только он мог унюхать, чем пахнет от желтых емкостей, скопившихся на запасных путях по обе стороны от упомянутой колеи. Беспорядочные, сделанные наспех зарубки на память по возвращении в Москву приобретали вид строгих аналитических записок, от которых начальство Джека просто млело. За одну поездку он исписывал до десятка блокнотов, которые хранил в отсеках толстой кожаной, папки. Заглянуть в эту папку мечтали чекисты всей провинциальной России, да и не одной России, а всего огромного Советского Союза, однако Джек был не из тех, кого относят к числу растяп и простофиль. Папку свою он из рук никогда не выпускал, даже спал с ней в обнимку, а обедая в ресторанах и кафе, клал ее под себя. Холодная война была в разгаре, а Джек претендовал на роль образцово-показательного солдата этой войны…

Самые интересные новости приходили в периферийные органы КГБ, как правило, из Москвы. Бывали новости хорошие, бывали плохие. Хорошие – это когда сотрудников награждали и повышали в звании, плохие – все прочие. Разносчиком плохих новостей в Придонском управлении КГБ был шифровальщик Миша Ермолаев. С утра пораньше он раскрывал перед начальником управления папку с шифрограммами из Центра, генерал расписывал их начальникам отделов, и Миша немедленно передавал высокие руководящие указания исполнителям.

Когда начальник второго (контрразведывательного) отдела полковник Буханцев получил шифровку о предстоящем визите в Придонск Джека Митчела и его коллеги из малой страны натовского блока Роальда Юхансена, он мысленно матюкнулся. Юхансен был телком, не представляющим серьезной опасности, а вот с волком Митчелом у полковника били старые счеты. В запрошлом году безупречный служака Буханцев схлопотал из-за Джека служебное несоответствие и тогда же поклялся, что когда-нибудь достанет неуловимого шпиона. Буханцев еще раз внимательно прочел шифровку. Она содержала всего лишь один маленький фактик, доселе ему неизвестный, один крошечный штрих, дополняющий характеристику Митчела: увлекается восточными единоборствами. «Зачем писать такую дребедень? – с раздражением подумал полковник. – Нe будем же мы хватать его с поличным! В городе появились новые оборонные предприятия и военные объекты. Митчел наверняка займется их визуальной разведкой. Не будет же он встречаться у нас с агентурой и проводить тайниковые операции. Впрочем, чем черт не шутит!»

Восточные единоборства! Буханцев улыбнулся, вспомнив эпизод из своей ранней молодости, когда он еще служил в уголовном розыске. В те годы на гигантском придонском рынке орудовала наглая и удачливая шайка карманников, сущих артистов своего преступного ремесла. Работа этой шайки отличалась высокой степенью слаженности и коллективизма. Время от времени группа молодых парней допризывного возраста устраивала на базаре шумные драки, имитируя приемы джиу-джитсу, каратэ и дзюдо. Драки эти, похожие на цирковые представления, привлекали внимание массы зевак и торговцев, покидавших свои рабочие места, чтобы досыта насладиться ярким зрелищем. По окончании представления карманы, сумки и мешки всей этой публики оказывались выпотрошенными до невозможных пределов. Руководил шайкой вор по кличке Чуг, здоровенный тридцатилетний мужик, потерявший на фронте кисть левой руки. И с какой стати он подался в карманники? Те все щуплые, юркие, верткие, поджарые, а Чуг походил на живой памятник.

– Стоп, Юрий Васильевич! – сказал сам себе Буханцев вслух. – Стоп, стоп, стоп…

Он подвинул поближе один из телефонов и набрал номер давнего приятеля, который за долгие годы работы в угрозыске превратился из опера Паши в полковника Павла Степановича Кормщикова, наизнаменитейшего в Придонске сыщика.

– Понимаешь, Паша, – сказал Буханцев после взаимных приветствий, – надо украсть одну вещь.

Кормщиков хохотнул.

– Украсть – дело нехитрое. Однако перед тем, как совершить хищение, каждый гражданин Советского Союза должен вспомнить о необъятности Сибири. Есть у нас на Ямале поселочек Лабытнанги – идеальное, по моему мнению, место для отсидки. Тут тебе и белые ночи, и северные сияния, и вечная мерзлота. Сама природа настраивает на общение с космосом, на размышления о вечности и смысле жизни.

– Я не шучу. Мне на самом деле нужен вор, но вор умелый, талантливый и чтоб на вора не походил. Помнишь, был у нас с тобой в сорок четвертом такой Чуг. Первое наше дело…

– Отчего же был? Он и сейчас есть. Живет в пяти кварталах от тебя и в трех от меня. Вернулся недавно после отсидки.

– Он что, так все семнадцать лет и просидел?

– Отнюдь! Чуг прожил жизнь яркую, богатую приключениями. Сидел, конечно, долго, но бывало, и на воле гулял. Теперь, говорят, вроде бы завязал.

– Паша, ты своди меня сегодня вечером к нему!

– Не хрен вам, чекистам, делать! Сел бы ты на мое место, было бы тебе не до Чуга. Но раз ты просишь…

Вся шкура Чуга была разрисована наколками. Были тут и профили вождей, и храм о семи куполах, количество которых соответствовало числу его судимостей, и колокольчик, напоминавший о том, что все свои срока он отмотал от звонка и до звонка, и звезда, предупреждающая, что Чуг – человек гордый и на колени ни перед кем никогда не становился.

Стоял жаркий августовский вечер. Было душно, поэтому, прежде чем попить кваску, который ждал Чуга в стареньком коммунальном холодильнике на коммунальной же кухне, он разделся до пояса, отстегнул протез и швырнул его на протертый кожаный диван. Настроение у Чуга было препоганое. Очередная попытка устроиться на работу потерпела неудачу. В заднем кармане брюк ждала своего конца последняя десятка.

Чуг принес квас, достал из шкафчика тарелку с ломтями черного хлеба и собрался поужинать, но тут покой его был нарушен уже известными нам лицами, которых он встретил без тени удивления и с достоинством.

– Эк тебя расписали! – заметил Кормщиков, а Буханцев залюбовался литым торсом бывшего вора.

– Это все от тоски и от дурости, – ответил Чуг. – С чем пришли, граждане начальнички? Что-то вас, Юрий Васильевич, я с войны не видал. Думал, уехали вы куда. Постареть вы с той поры не постарели, но заматереть заматерели.

Буханцев молча открыл портфель и поставил на стол бутылку коньяку, а рядом разложил кое-какую снедь.

– Вот это дело! – оживился Чуг и пошел мыть рюмки.

Вернувшись, он разлил коньяк и предложил выпить за встречу.

– Как у тебя с работой? – поинтересовался Кормщиков.

– А никак. Кто меня возьмет с такой биографией?

– Возьмут. Я помогу.

– Поможете? Благодарствую. Видно, здорово нужен я вам!

– Лично мне, Чуг, ты не нужен. Я тебе помогу просто как человек человеку.

– Ну, значит, я нужен ему.

Тут Чуг кивнул на Буханцева.

– Угадал, Иван Павлович, ты нужен мне.

– Для чего, позвольте спросить?

– Надо украсть одну вещь.

– Украсть?! А вы, Юрий Васильевич, не угорели случайно?

– Я пребываю в здравом уме и твердой памяти.

– Красть не стану. Я зарок дал. На кресте. У меня внучата растут. Я не желаю, чтоб они меня боялись и чурались. Я детей люблю. Сдохну с голоду, но красть не стану.

– Ты, Чуг, не дергайся, – вмешался Кормщиков. – Раньше ты обчищал карманы и сумки соотечественников, а нынче речь идет о заклятом враге Отчизны нашей. Покажи ему свою ксиву, Юра!

– Не хотелось бы, но придется.

И Буханцев положил перед Чугом раскрытое служебное удостоверение.

– Вот так штуки! – изумился Чуг.

– Это надо сделать, – твердо сказал Буханцев. – Отечества ради. Родина тебя просит. Знаю, что небольно она тебя жаловала, но ведь и ты ей спать спокойно не давал.

– Это уж точно, – согласился Чуг. – Помню, мать меня в детстве мокрой веревкой стегала, если шкоду какую сделаю. Так я ж на нее за это не в обиде. А Родина – она та же мать.

– Правильно мыслишь, Иван Павлович.

– А что увести надо? Портмоне?

– Ну, допустим. Только надо иметь в виду, что хозяин этой вещи очень ею дорожит и из рук ее никогда не выпускает. Даже когда ест, сидит на ней.

– Сидит на ней? Ну, это задачка для второго класса.

Чуг встал и с кошачьей грацией прошелся по комнате. В глазах его засветился молодой блеск.

– Мне понадобятся ассистенты: напарник и два статиста…

– Только вот что учти, – перебил Чуга Буханцев, который уже уловил ход его мыслей. – Статисты должны иметь восточную внешность. Восточную, понимаешь? Кавказцы или среднеазиаты подошли бы.

– Тогда предлагаю Буланого, Ходжу и Акопа.

– Что за народ?

– Это воры высшего пилотажа, – пояснил Кормщиков. – Вот ты, Чуг, сам с ними и договаривайся. Но чтобы никто из них не догадался, откуда ветер дует.

– Обижаете, Павел Степанович! У нас конспирация не хуже вашего поставлена. Но вот какая заковыка, граждане начальнички, эти ребята за голую идею работать не будут.

– Мы им хорошо заплатим, – сказал Буханцев. – Через тебя, конечно.

Они выпили еще и принялись обсуждать детали предстоящей операции…

Через неделю в Придонске похолодало, пошли дожди. Вместе с непогодой в город прибыли Митчел с Юхансеном, посетившие до этого Харьков и доставившие там массу хлопот местным чекистам. Самолет из Харькова приземлился в Придонске вечером. Прямо из аэропорта разведчики отправились в гостиницу «Дон», где для них был забронирован люкс. После ужина, поболтавшись около часа по центру города, вернулись в отель и легли спать. Утром встали рано и после завтрака поехали трамваем в район хлебозавода. Здесь Митчел легко и изящно оторвался от наружки, и та уныло поплелась за Юхансеном, который вернулся в центр города и посетил краеведческий музей, а также кинотеатр «Комсомолец», где посмотрел обе серии фильма «Идиот», снятого по роману Достоевского. На выходе из кинотеатра его поджидал Митчел. Коллеги отправились в ресторан «Московский». Там они заказали обед из блюд кавказской кухни и бутылку грузинского вина. Юхансена удивило то обстоятельство, что на их столе нет пепельницы, и он попросил официанта принести ее. Тот мигом притащил большую красивую посудину для окурков из болгарского керамического набора. Митчел сразу догадался, что это камуфляж с микрофоном, и сделал предостерегающий жест напарнику. Сидя на знаменитой папке, уплетая хинкали и попивая хванчкару, он в издевательских выражениях высмеивал действия гостиничной и ресторанной агентуры второго отдела КГБ, того самого отдела, которым руководил Буханцев. После обеда Митчел и Юхансен зашли в магазин иностранной книги, и здесь женщина-агент, владевшая английским языком, подслушала, как они договаривались о том, что ужинать будут в кафе «Колос». Это было единственное жемчужное зернышко в навозной куче информации о друзьях-разведчиках, собранной за целый день. Буханцев, стиснув зубы, ждал своего часа…

В «Колосе» Митчел и Юхансен позволили себе расслабиться: прошедший день можно было считать удачным. Основные задачи они решили. Оставалось только скупить в книжных магазинах и киосках так называемые открытые источники по местной тематике, не гнушаясь даже старыми «Блокнотами агитатора». Из таких газет, книжек и брошюрок любая разведка черпает до восьмидесяти процентов всех собираемых ею сведений о противнике.

Они выпили по рюмке коньяку и стали ждать появления на их столе тарелок с пловом.

– Больше всего в Придонске мне понравился железнодорожный мост через Дон, – сказал Юхансен. – Если его разбомбить или взорвать, то Россия окажется отрезанной от Кавказа.

– На Кавказ из России можно попасть еще через Сталинград-Тихорецкую и через Астрахань-Гудермес, – возразил Митчел. – Однако значение Придонска как ворот Кавказа нельзя недооценивать… Странно, что я не могу выявить среди окружающей нас публики сотрудников службы наружного наблюдения.

Последнее было сущей правдой. Прямо перед их столом двое молодых азиатов с хулиганскими рожами давили бутылку водки, которую принесли с собой. Они не стали дожидаться, пока им дадут поесть, и потому быстро косели. Сзади мирно потягивали пивко почтенные ветераны войны с орденскими планками на пиджаках. У одного из них не хватало руки, у другого – ноги. Слева было окно, справа высилась толстенная колонна.

– Они решили бросить нас на произвол судьбы, – предположил Юхансен.

– Такого не бывает. А вот и наш плов!

Митчел ощупал обеими руками пресловутую папку и хотел уже приняться за еду, как вдруг один из азиатов с руганью выплеснул содержимое своего стакана в лицо собутыльника. Тот не остался в долгу. Хулиганы в мгновение ока опрокинули стол и вцепились друг в друга. Завязалась драка, сопровождаемая криком и визгом.

Юхансен брезгливо поморщился.

– Где же их полиция?

– Не полиция, а милиция, – поправил его Митчел. – Но посмотри: тут не простая потасовка, тут единоборство. Они применяют неизвестные мне приемы!

Эти приемы в течение многих десятилетий отрабатывались в беспощадных лагерных побоищах и заботливо передавались одним поколением зеков другому, всякий раз в улучшенном виде.

– Нет, ты только посмотри, что они вытворяют! – восхитился Митчел. – Жаль, что со мной нет кинокамеры.

В этот момент единоборцы закатились за опрокинутый стол, и Митчел на мгновенье приподнялся, чтобы лучше видеть их. Когда прославленный разведчик снова сел на свой стул, папки под ним уже не было. Он круто обернулся. Соседи сзади вели тихий душевный разговор. Лица их были безмятежны. Митчел с ног до головы покрылся холодным потом: в папку он успел насовать около десятка харьковских и придонских блокнотов с записями.

– Что с тобой? – удивленно спросил Юхансен.

– Папку сперли.

– Не может такого быть! Как ее могли спереть? К тебе сзади никто не подходил!

– Все может быть на свете, друг Гораций, – печально сказал Митчел. – Мы немедленно вылетаем в Москву.

Милиция уже волокла к выходу драчунов…

Когда все вещи были упакованы, в люксе зазвонил телефон.

– Добрый вечер, господин Митчел! – сказал в трубке голос Буханцева. – Это вас придонская контрразведка беспокоит. Папку мы можем вернуть. Нам чужого не надо. А за блокноты спасибо…

Митчел выругался по-английски и швырнул трубку на стол. Его ждали выдворение из страны и конец карьеры разведчика. Однако через минуту он взял себя в руки и начал спокойно один за другим защелкивать замки чемоданов.

Как Вася разведчиком стал

Только очутившись перед великолепным беломраморным алтарем Зевса, Гаррисон спиной почувствовал, что ему, наконец, удалось оторваться от наружки. Опытные разведчики почти всегда чувствуют это. На душе стало легко и свободно. Он полюбовался знаменитыми призами алтаря, изображавшими битву богов с титанами, побродил по пустым в этот послеобеденный час залам Пергамского музея, уставленным каменными сокровищами, которые были награблены европейцами в период колонизации Востока, и не спеша покинул здание. Улочками и переулками добрался до главной улицы старого Берлина – Унтер ден Линден. Гитлер, любивший парады и боявшийся покушений, велел вырубить роскошные липы, которые дали имя главной магистрали германской столицы, а вновь посаженные деревья были совсем молоды, поэтому улица свободно просматривалась из конца в конец. За спиной Гаррисона вросла в землю старинная громада университета. Братья Гумбольты расположились в позах мыслителей по обеим сторонам парадного входа в университетский двор. Напротив красовался величественный дворец с классическим порталом. Это была опера. Именно здесь произошла завязка романа Жорж Занд «Графиня Рудольштадт». На пути американца возник бронзовый король Фридрих, ехавший шажком на коне благородных кровей от Бранденбургских ворот в сторону Алекса. Треуголка Старого Фрица съехала набок, и потому вид у знаменитого полководца, не единожды битого русскими, был залихватским.

Гаррисон, проверяясь, обошел вокруг статуи. Выпускник исторического факультета Гарварда, он, в отличие от своих коллег, хорошо знал историю и с большим уважением относился к потенциальному противнику, загадочному и коварному.

Слежки не было. Легкий поджарый американец быстро достиг площади, носившей имя русского царя Александра, который некогда выгнал из Берлина французов, а потом еще и Париж взял. Тут Гаррисон вскочил в вагон городской электрички и сошел с поезда на Восточном вокзале. До встречи с агентом оставалось полчаса. Разведчик, не переставая проверяться, поболтался по этажам привокзального универмага, где купил сувенирного медвежонка, гербового зверя столицы, с гэдээровской символикой на ленте, повязанной через плечо, после чего вернулся к вокзалу…

Когда руководитель Берлинской резидентуры КГБ генерал Федоров узнал, что его наружка потеряла «Герда» – такова была кличка, присвоенная советской разведкой Гаррисону, – он пришел в ярость. «Герд» был опытным волком, но это не снимало ответственности со службы наружного наблюдения. Появление американца в Восточном Берлине было архиинтересным фактом. Это означало, что «Герд» намеревался встретиться с человеком, не имевшим возможности выйти в западную половину города. Выручить нашу наружку в данной ситуации могли только немецкие друзья из МГБ ГДР. Генерал снял трубку с аппарата «ВЧ» и попросил соединить его с заместителем министра МГБ, курировавшим восьмое управление. «Восьмерка» у немцев соответствовала нашей «семерке». Разговор был коротким. Через несколько минут все сотрудники дружественной «восьмерки», не задействованные в срочных разработках, рассыпались по «горячим» точкам центральной части города. Их работа облегчалась тем, что все они знали Гаррисона в лицо. Он, правда, тоже знал многих из них. «Герда» засекли в тот момент, когда он вышел из универмага и направился к вокзалу. С этой минуты все его действия кинодокументировались. Американец встал в очередь у одной из касс городской электрички с явным намерением купить проездной билет. В руках он держал небольшой коричневый кейс и сувенирного медведя. Тут же за его спиной возник высокий молодой блондин с точно таким кейсом в одной руке и с полиэтиленовой сумкой в другой. Хвост очереди в основном состоял из подгримированных сотрудников наружки. Подойдя к окошку кассы, «Герд» поставил кейс на пол и полез в карман за мелочью. Блондин сделал то же самое. Два одинаковых кейса на несколько секунд оказались рядом. Уходя, американец взял кейс блондина, а блондин – кейс американца. Они поднялись на разные платформы и поехали в разные стороны: один – до КПП «Фридрихштрассе» на границе двух Берлинов, другой – до вокзала Лихтенберг в одном из окраинных районов столицы ГДР.

Уже в вагоне электрички «Герд» заметил знакомого сотрудника гэдээровской наружки и машинально с ним поздоровался. Такое бывает в оперативной практике. По спине американца пробежал холодок, но он прогнал прочь неприятные мысли. Парень здесь не по мою душу, подумал «Герд», ведь утром за мной «ходили» русские.

Это была классическая «моменталка» – моментальная встреча, когда оперработник и агент обмениваются информацией, не вступая в контакт. Обмена кейсами не заметил никто. Никто, кроме опытных сотрудников наружной разведки и бесстрастного объектива кинокамеры.

Генерал Федоров удовлетворенно потирал руки. Он быстро договорился с немецким коллегой о том, что «Герда» надо оставить в покое, поскольку он уже сделал свое дело, а все внимание сосредоточить на «Блондине» – человеке, который унес кейс американца. Наблюдая за «Блондином», «восьмерка» друзей пришла к выводу, что объект в шпионском деле новичок, а по характеру мужик нахальный и крутой.

На Лихтенбергском вокзале «Блондин» покинул электричку и, неумело проверяясь, пошел к автомобильной парковке у привокзальной площади. Здесь он сел в советский военный «газик» и с места в карьер рванул в сторону Карлсхорста – района, в котором жила почти вся местная советская колония, давно переименовавшая Карлсхорст в Карловку. Когда «Блондин» садился в «газик», его снова приняла под наблюдение наружка нашей Берлинской резидентуры. По рации начальнику «семерки» были тут же кодом переданы номера машины объекта, а через пятнадцать минут военные контрразведчики установили личность человека, сидевшего за рулем. Это был некий майор Сомов, который служил в штабе бригады, дислоцированной в Берлине на стыке районов Карлсхорст и Шёневайде. Выяснилось, что после обеда Сомов отпросился по личным делам в город. Свою отлучку из части мотивировал тем, что скоро де у него отпуск и надо купить подарки родне. Попросил на пару часов одну из служебных машин.

Начальник «семерки» Александр Иванович Беглов пошел с докладом к Федорову. Генерал выразил удивление по поводу того, что американцы решили провести встречу с «Блондином» в Восточном Берлине. Большинство офицеров и многие солдаты его части имели право на выход в Западный Берлин. Там они несли караульную службу у памятника нашим воинам, павшим при штурме рейхстага, а также, наряду с бывшими союзниками, охраняли крепость-тюрьму Шпандау, где отбывал пожизненный срок один из ближайших сподвижников Гитлера Рудольф Гесс. Беглов объяснил, что «Блондину» недавно на полгода зарубили выходы в Западную зону, так как он был уличен в мелких спекулятивных и валютных сделках. Такое решение принял офицерский суд чести,

– Раз он военный, пускай его и военные берут, – решил генерал. – Не будем вмешиваться в их дела. Может, он простой связник, а его ждет птица поважнее.

– Мы передадим его особистам у их КПП и свернем работу.

На том и порешили. Однако дальнейшие события стали развиваться по совершенно непредвиденному сценарию.

«Блондин» въехал в Карловку по широкой шумной Дункерштрассе. Солнце уже клонилось к закату. До родной части оставалось по прямой не более километра, и тут он вроде бы ни с того ни с сего свернул влево на длинную узкую Вальдоваллее, проложенную еще в запрошлом веке среди садочков, вилл и коттеджей, в которых обитало некогда прусское офицерье, исполненное воинственного гонора, а также иллюзорных мечтаний о покорении мира.

Ехал «Блондин» небыстро. Чувствовалось, что спешить ему некуда. Он миновал Карловку и остановил машину в лесопарковой зоне, подаренной детям. Называлась она Пионерской республикой имени Эрнста Тельмана. Дети тусовались в основном вокруг шикарного Дворца пионеров, спортивных площадок и аттракционов, но и на дорожках парка их было немало. Взрослые тоже любили гулять здесь. Однако вечером парк быстро пустел, так как расположен он был на солидном удалении от городских кварталов.

«Блондин» посетил открытое кафе, перекусил там сарделькой с горчицей и ломтиком хлеба, не спеша, со смаком выпил кружку пива, после чего закурил.

– Похоже, что этот сукин сын собирается провести тут еще одну встречу, – сказал кто-то из сотрудников «семерки».

– Похоже, – ответил другой. – Через полчаса в парке никого не останется, кроме нас. Мы должны рассредоточиться. Давайте определимся с постами наблюдения.

Спустя несколько минут «семерочники» заняли отведенные им места в густых кустарниках. Теперь они контролировали всю территорию парка. Каждый имел в кармане портативную рацию, похожую на современный мобильник. Связь работала надежно. Остались неперекрытыми только две мертвые зоны. Это были стадионы – новый и старый. Вероятность того, что «Блондин» станет встречаться с кем-либо на одном из совершенно пустых стадионов, была минимальной, поэтому туда и направили самых молодых и самых неопытных сотрудников.

– Если он кого-либо из вас прищучит, – напутствовал ребят старшой, – орите: «Zu Hilfe!»[28]28
  На помощь! (нем.)


[Закрыть] Прибежим и под видом хулиганов начистим ему морду.

Вот тут и пробил звездный час Васи Кузовлева, невысокого вихрастого паренька, походившего более на подростка, нежели на двадцатитрехлетнего молодого человека. Стаж Васиной службы в наружке исчислялся тремя годами, а в Германию он прибыл всего за десять месяцев до описываемых событий.

Кузовлев происходил из семьи потомственных рабочих, и сам намеревался стать рабочим. Ему все нравилось на заводе, который стал родным домом деду, отцу и старшим братьям. После окончания школы отец, знатный токарь, с позволения начальства взял его к себе учеником. У Василия были хорошие руки. Все у него ладилось, все получалось. Однако близилась пора призыва в армию, а об армии восьмидесятых годов отслужившие свое парни рассказывали нехорошие вощи. Поэтому, когда вместо службы в армии ему предложили альтернативу – службу в органах, – он после некоторых колебаний согласился.

«Работа в «семерке» – особая работа. Здесь не нужен красный университетский диплом, здесь требуются специфические качества ума и характера, а как раз эти качества у Кузовлева имелись в наличии.

К заданию взять под визуальное наблюдение круглую чащу старого, гитлеровских времен стадиона Вася отнесся со всей ответственностью, хотя мало верил в то, что «Блондин» придет сюда. Стадион располагался в дальнем углу парка, подходы к нему хорошо просматривались, а внутри все пришло в запустение и унылую ветхость: скамьи трибун сгнили, разрушились и заросли кустами и бурьяном в человеческий рост, арена же походила на нескошенный луг. Трудно было представить, что некогда фюрер, упражнялся тут в красноречии перед своим оцепеневшим от священной преданности гитлерюгендом, а десять тысяч глоток орали: «Зиг хайль!» И маленький человек, похожий на Чарли Чаплина, выдержав паузу, снова и снова звал это восторженное пушечное мясо в бессмертной поход за смертью.

Вася Кузовлев поднялся к верхним трибунам и огляделся. Стадион был как на ладони. Начинало темнеть, и Вася решил спуститься пониже, чтобы лучше видеть арену. Затаившись в кустах, он стал ждать, когда коллеги подадут ему по рации сигнал отбоя. Увидев на стадионе «Блондина», Вася обомлел. Он даже рот разинул, однако быстро обуздал нервы и принялся внимательно наблюдать за объектом. «Блондин» выбрал скамейку покрепче в первом ряду, хорошо замаскированную буйной растительностью, и уселся на нее. По всему было видно, что он кого-то ждет. Вася подкрался поближе и замер, потому что в этот момент на арене стадиона появилась женщина. Вася хорошо знал эту особу, тем паче, что она дружила с женой, его шефа Александра Ивановича Беглова, а ему, Васе, неоднократно приходилось возить обеих дам по берлинским магазинам на служебной машине начальника. Это была молоденькая и очень смазливенькая супруга престарелого советника нашего посольства Стекольникова. Ее звали Мариной, но Вася тут же присвоил ей кличку «Светлана», поскольку Светлана было его любимое женское имя.

«Блондин» условным свистом позвал Марину в свое укрытие. Та засмеялась и быстро пошла к нему.

Кузовлев был неиспорченным парнем. Втихомолку он мечтал о большой романтической любви и к женской красоте относился благоговейно, поэтому все увиденное в последующие минуты показалось ему глубоко омерзительным. Он даже рвотные позывы испытал. Но служба есть служба. Вася смотрел и запоминал.

Не надо было обладать большим жизненным опытом, чтобы сообразить, для чего «Светлана» пришла на свидание к «Блондину». Вероятно, это была далеко не первая их интимная встреча. Время трепетных любовных прелюдий давно миновало, поэтому «Блондин» сразу приступил к делу. Он расстегнул блузку женщины, стянул с нее лифчик и принялся жадно целовать хорошо развитые молочные железы. Вскоре оба слились в любовном экстазе, огласив сладострастными стонами обезлюдевшую Пионерскую республику имени Эрнста Тельмана…

Утром следующего дня каждый из сотрудников «семерки» написал свой «кусок» сводки наружного наблюдения за объектами «Герд», «Блондин» и «Светлана». Каждый писал то, что видел лично. А тут и материалы немецких друзей подоспели. Теперь предстояло сочинить единый документ для доклада руководству и последующей передачи военной контрразведке. К трем часам пополудни сводка была готова и ее понесли на подпись Беглову, а через пятнадцать минут Александр Иванович вызвал Кузовлева.

– «Светлану» надо убрать, – то ли приказал, то ли попросил шеф наружи.

– Ну почему?!

– Вася, как ты не понимаешь, что это бл. дская связь, не имеющая никакого отношения к делу. Надо написать, что после ужина в парке «Блондин» поехал в свою бригаду, где и был сдан особистам.

– Александр Иванович, вы же сами меня учили: пиши все, что видел, никогда не лги, лучше некрасивая правда, чем красивая ложь.

– Ну, учил, учил… Здесь ведь особый случай. Ты пойми: Стекольников уважаемый человек, а его жену трахает пол-Карловки. Он же, бедолага, ничего про это не знает. После такой сводки их надо откомандировывать на родину. Будут великая вонь и не менее великий скандал. У Стекольникова братан в ЦК, у Маришки пахан в Совмине. Куда нам против них?.. Лет пять тому назад мы взяли одного щенка с поличным. Чистой воды шпион. Но и что ты думаешь? У него оказались нечеловеческие связищи. Задолбали нас звонками из высочайших инстанций: вы, мол, опричники проклятые, вам бы только сажать да казнить! Нет чтобы воспитательную работу с ребенком провести. Мальчик де оступился, поскользнулся… Мальчику-то было между прочим двадцать семь… Ну так как, Вася?