Текст книги "Полковник советской разведки"

Воронья посадка

Получив в свое производство наблюдательное дело на «Изменника», старший оперуполномоченный Нефтегорского УКГБ Игорь Коршунов сразу понял, что дело это необычное. У него даже холодок пробежал по спине, когда он открыл первый лист. Вверху справа заглавными буквами было пропечатано: «Товарищу Сталину», за сим следовала копия докладной записки министра обороны руководителю государства о чудовищном преступлении, совершенном офицером ВВС лейтенантом Андреем Савочкиным, который угнал с одного из прибалтийских аэродромов в Швецию новейший истребитель МиГ…

Савочкин летал нормально. Как все. А садиться на умел. Вы видели когда-нибудь как садится ворона? Она не садится, а плюхается. Вот и Савочкин не садился, а плюхался на взлетно-посадочную полосу. Летчики подобную посадку так и называют «вороньей». Во время разбора полетов комполка Семин всякий раз долго и с плохо скрываемым пристрастием материл Савочкина, умудряясь окрашивать площадную брань то в юмористические, то в саркастические тона – затем делал безнадежную отмашку рукой в его сторону. Друзья же пилота хихикали при этом, прикрывая рты ладонями.

В полку болтали, что Семин как-то пытался приволокнуться за хорошенькой женой лейтенанта, медсестрой из медсанбата, однако получил отлуп, да еще в оскорбительной форме, что, вероятно, и послужило основанием для особо изощренных издевательств командира над подчиненным.

В день, предшествовавший ЧП, Савочкин сел, как не садился никогда. Он почувствовал это всеми клетками своего тела, как только его истребитель коснулся колесами бетонного покрытия аэродрома. Вылезая из кабины, увидел приятеля-летчика, который улыбнулся ему, высоко подняв большой палец правой руки. И тогда Савочкину впервые за много месяцев захотелось услышать мнение командира о своих действиях в воздухе и на земле. И он впервые направился на командный пункт полка, откуда Семин руководил полетами, не с заячьим страхом в душе, а с чувством человека, без сучка и задоринки выполнившего порученную ему работу. Перед разбором полетов комполка и его начштаба решили размяться за бильярдным столом, установленным в вестибюле. Пилоты сгрудились вокруг, наблюдая за игрой. Рядом жена Савочкина Тоня оказывала первую помощь Механику, пропоровшему ладонь стамеской.

Лейтенант нарочно задержался у входа, чтобы не смешаться с другими пилотами и чтобы командир заметил его. И Семин увидел Савочкина, хотя казалось, что все свое внимание полковник сосредоточил на кончике кия.

– Наконец-то, Савочкин ты сел не как жопа, а как летчик, – поощрительно заметил он.

Такая форма поощрения, тем паче в присутствии жены, в глазах которой ему хотелось выглядеть орлом, лейтенанта не устраивала, и он сорвался в штопор, нагрубив командиру. Тот несколько мгновений изумленно смотрел на Савочкина, а придя в себя, рявкнул:

– Да я тебя, мышь летучая, с говном смешаю!

И пошел на летчика с кием наперевес. Тоня встала между ними, и Савочкин уже из-за плеча жены жалостливым голосом крикнул:

– Ну почему вы меня мордуете, товарищ командир? Что я вам соли на х… насыпал?!

Тоня с помощью начштаба уладила конфликт, а через сутки Савочкин на родной аэродром не вернулся. При посадке в Швеции сломал шасси.

Все газеты западного мира сообщили на первых полосах о мужественном поступке советского летчика, прорвавшего «железный занавес». Сталин написал на рапорте министра: «Разобраться и наказать виновных». Семин пошел под трибунал, с командира эскадрильи сорвали погоны, командира дивизии отправили на пенсию, а главком ВВС получил строгача. Тоня с годовалым сынишкой уехала в Нефтегорск к матери мужа и устроилась на работу в одну из городских больниц. Сам же лейтенант словно в воду канул. Прошло несколько лет со дня злополучного его перелета через Балтийское море, а советским спецслужбам так и не удалось выяснить, где он находится и чем занимается. Возникло подозрение, что противник завербовал его и нелегально перебросил в Советский Союз для проведения шпионской деятельности. Комитет госбезопасности справедливо полагал, что в таком случае бывший лейтенант в нарушение всех инструкций когда-нибудь захочет повидаться с близкими родственниками. Мать и жену Савочкина взяли в разработку. Однако это не принесло результатов, и тогда было принято решение установить оперативный контакт с женой исчезнувшего летчика.

– Контакт установить под нейтральной легендой, – наставлял Коршунова его непосредственный начальник майор Погодин. – Посмотрим, что за баба, а там решим, как дальше быть. В работе с ней учитывай ее польское происхождение и католическое воспитание. И еще: красивая она. В больнице вокруг нее собачья свадьба. И доктора, и хворые – все этой самой Тоньке проходу не дают. Ты не попадись к ней на крючок. Помнишь сына Тараса Бульбы, а! И погиб казак, погиб для всего казацкого рыцарства! То-то!.. Ну, давай! С богом!..

Коршунов не спешил. Он ждал подходящего момента для знакомства с женой Савочкина и пошел к ней лишь тогда, когда ее свекровь и сын на какое-то время уехали к родственникам в Нальчик. Не случись этого, ему пришлось бы перехватывать Тоню на пути к дому или месту работы. Это был наихудший вариант. Лучше всего человек идет на контакт в своем собственном жилище, в привычной неофициальной атмосфере.

Тоня жила в одноэтажном частном доме на окраине города. Кнопки звонка у ее калитки не было, поэтому он постучал в окно. Она сразу же появилась на крыльце – очень миниатюрная женщина-брюнетка в светлых брючках и розовой блузе, похожая издали на девочку-подростка. Коршунову такие не нравились. Ему импонировали длинноногие девицы в юбках с разрезом, работавшие переводчицами в местном «Интуристе». Да и не больно она красивая, подумал он, миловидная, симпатичная – это точно, но красавицей ее не назовешь. Тип лица не польский, не славянский, скорее южный. Все врал старик Погодин.

Он предъявил Тоне служебное удостоверение. Она не испугалась, не удивилась. Кивнула так, будто давно ждала этого визита, и жестом пригласила Коршунова войти в дом. Они прошли в гостиную и сели за стол, украшенный букетом полевых цветов в фарфоровой вазочке.

– Слушаю вас, товарищ старший лейтенант, – сказала Тоня, приняв позу прилежной школьницы. Ему приходилось устанавливать подобные контакты десятки раз, и он заученно принялся излагать нейтральную, то есть отвлекающую легенду. Вот, дескать, у вас тут сосед собрался в длительную загранкомандировку, так не могли бы вы подсветить нам этого человека. Не пьет ли, не бабник, не скандалист, ну и все такое прочее. Тоня не дала ему договорить. Личико ее исказилось возмущением и обидой.

– Зачем вы все это?! Ведь вы ко мне из-за Андрея пришли!

Коршунову стало неловко от того, что девчонка сходу расколола его, однако он мгновенно перестроился. И сделал ответный выпад:

– Вы любили своего мужа?

– Что значит любила? Я люблю его и всегда буду любить. Это хороший, добрый человек, красивый, сильный. Да что вы о нем знаете?!

– Простите, если обидел.

Коршунов потер виски.

– У вас что, голова болит?

– Да, я метеопат. Видно, погода меняется.

– Постойте, я вам сейчас давленьице измерю.

Она присела рядом с ним, обдав его волной чудесных запахов и, когда он обнажил руку, принялась прилаживать к ней манжетку манометра. У Тони были быстрые ловкие пальцы, от которых исходили целительные теплые импульсы. Так, по крайней мере, ему почудилось, да и головная боль прошла почти мгновенно. Тоня наклонилась, чтобы лучше видеть тонкую, прыгающую стрелку, и он осторожно сдул с ее вьющихся темных волос белые тополиные пушинки. Она подняла голову и улыбнулась.

– У вас нормальное давление. Это просто спазм сосудов. Сейчас я вам заварю чай покрепче, и все мигом пройдет.

Глаза у нее серо-зеленые, как у кошки, отметил про себя Коршунов. Странные глаза. Грустные и лукавые одновременно. Почему она не спрашивает, где ее муж? А вдруг знает? А вдруг встречается с ним? Пускай заваривает свой чай. У меня будет время обдумать ситуацию.

Тоня на пару минут словно забыла о нем. На кухне она по-польски распекала проворовавшегося кота и напевала польскую песенку:

 
В цземном ляску пташек спева.
Там дзивчина травки сбера.
Ку-ку-ку, ку-ку-ля-ля,
Ой, ку-ку-ку-ку загазуля.
 

Вскоре она принесла чай Игорю и себе. Они поболтали о том, о сем, и вдруг она спросила в упор:

– Если вы поймаете Андрея, его расстреляют?

– Если его найдем мы, то приговор суда может быть очень суровым. Однако существует другой вариант.

– Какой же?

– Явка с повинной. Понимаете: Сталина давно нет. Пришли другие времена. И если бы он явился к нам сам, по доброй воле, то отношение к нему было бы совсем иным.

Коршунов нарочно не сказал Тоне, что органам ничего не известно о местонахождении ее мужа. Пусть думает, что КГБ располагает кое-какими сведениями на сей счет. Игорь почувствовал, что она оживилась и старается разговорить его, но вместо этого разговорилась сама. У нее был небольшой акцент: нелады с твердым «л» и с ударением, которое она изредка относила на предпоследний слог, но тут же, смеясь, корректировала себя:

– Тоня, так не правильно: не во́да, а вода́.

Наблюдая за ней, Коршунов понял, почему мужчины считают ее красивой: милое личико плюс певучий голосок, богатые мимика и жестикуляция, естественность движений и речи – все это вместе взятое быстро и неизменно очаровывает и завораживает любое существо противоположного пола. Он также понял, что она из кожи вон лезет, желая понравиться ему. Зачем ей это нужно? Ведь она распинается в любви к мужу. Не хочет ли Тоня приобрести в его лице союзника в борьбе за спасение заблудшего Савочкина?

Она неожиданно перестала болтать и поинтересовалась:

– Почему вы так смотрите на меня?

– Разве вы не привыкли к мужскому вниманию?

– Другие мужчины смотрят на меня совсем не так.

– Я не просто смотрю на вас. Я разглядываю, как картину в музее, любуюсь вами.

От такого комплимента Тоня зарделась, а Коршунов понял, что попал в самую точку и что на сегодня он свою задачу выполнил. Уходя, на всякий случай оставил ей свой служебный телефон и предложил встретиться через неделю в городском парке для продолжения разговора. От встречи она не отказалась, даже не спросила, зачем такая встреча нужна. Видимо, у нее был свой интерес к продолжению контакта.

Погодин действия Коршунова одобрил.

– Правильно, сказал он. – Надо приручить ее до такой степени, чтобы она верила тебе так, как верит своему католическому Богу.

– У католиков вообще-то культ Мадонны, Божьей Матери, – заметил Игорь.

– Значит, будь ей Маткой Боской, – хохотнул начальник. – Только руками ее не лапай и в интимную связь не вступай, не то она станет бегать к нам под окна и звать тебя. Бывали такие случаи. Вон Мишка Сергеев кричал давеча со второго этажа своей стукачке, чтоб уходила, потому как от него все равно идиоты рождаются.

Игоря руководящие сентенции покоробили, однако он сдержался и спросил, имеет ли он право обещать Тониному мужу свободу в случае его явки с повинной.

– Пообещай, пообещай, – с необыкновенной легкостью согласился шеф. – Чего мы только не обещаем бабе, когда нам приспичит. Конечно, так сразу не отпустим. Сначала будет радиоигра, потом пресс-конференция для советских и иностранных журналистов, где он, как на духу, поведает советскому народу и народам всего мира о подрывной деятельности западных и израильских спецслужб, и только после этого можно будет ставить вопрос о свободе. Ты проверял: самолет, что он угнал, рассекречен?

– Да, теперь это уже устаревшая модель.

– Ладно. А что, думаешь, он, в самом деле, когда-нибудь придет?

– От таких женщин мужчины не уходят, а если и уходят по дурости, то обязательно возвращаются.

– Ну-ну. Смотри, не влюбись. Я тебя предупреждал…

Можно ли назвать работой то, что делал Коршунов, встречаясь с Тоней? И да, и нет. Да, потому что он исподволь, мелкими шажками двигался к поставленной цели – завоевывал доверие этой женщины. Нет, потому что внешне их встречи походили на свидания двух молодых людей, если не влюбленных, то испытывающих глубокую взаимную симпатию. Он не давил ее своей университетской эрудицией, а отыскивал в мире, простиравшемся перед ними, то, что нравилось им обоим. Это были Шопен и Рахманинов, лунная дорожка на зыбкой воде и облачко тумана над вечерней рекой, пчела на цветке подсолнуха, запах скошенной травы и еще многое-многое другое. Но игрушечная женщина Тоня, легкая и подвижная, как мотылек, тоже не теряла времени даром. Коршунов чувствовал, что она с каждым днем все глубже забирается к нему в душу, постоянно являясь там и сям среди мыслей и образов, теснившихся в его голове, несмотря на то, что он изо всех сил гнал прочь подобные видения. Это не кончится добром, думал Игорь, надо скорее проводить с ней решающую беседу. Однако Тоня первая завела разговор на тему, одинаково интересовавшую обоих.

В один из дождливых осенних вечеров Коршунов, нарушая все правила конспирации, пригласил Тоню в кафе. Там было тепло и уютно. Они ели мороженное с клубникой, пили крюшон и хохотали, рассказывая друг другу дурацкие анекдоты.

– А не сходить ли нам с тобой в кино? – предложил Игорь.

Тоня даже пискнула от радости. Оказывается, она не была в кино с момента приезда в Нефтегорск.

– Если кто спросит, с кем была, скажи, что с братом, – предупредил Игорь.

– Я хотела бы иметь такого брата.

– Я тоже не возражал бы против такой сестренки.

В кинотеатре Тоня смотрела фильм, а Игорь смотрел на Тонин профиль и проклинал тот день, когда Погодин всучил ему дело на «Изменника». Хорош чекист, думал он, втюрился в жену объекта разработки.

Он провожал ее домой пустынными переулками.

– Ты веришь в Бога? – ни с того ни с сего спросила Тоня.

– Не верю.

– Врешь. Все люди верят во Всевышнего, только боятся признаться в этом. Власть у нас такая.

– Посмотри-ка сюда!

Она поднесла к его лицу раскрытую ладошку, и он увидел крошечное распятие, снятое, по-видимому, с шеи.

– Поклянись на Кжешче Пана Иезуса, что Андрей не пойдет под трибунал, если приведу его к вам.

– Когда же ты его приведешь?

– Не знаю точно. Но скоро.

– Я не стану клясться на кресте, но даю тебе честное слово чекиста, что с ним ничего плохого не случится.

– Хорошо. Я тебе верю, – вздохнула Тоня и спрятала распятого Христа в сумочку.

Утром Коршунова послали в командировку в один из отдаленных горных районов. Вернулся он через пять дней, и сразу же направился с докладом к Погодину. Но тот не стал его слушать, а огорошил сногсшибательной новостью:

– Сдала твоя Тонька «Изменника». Раскололся мигом. Агент ЦРУ. Молодец! Будешь поощрен на самом высоком уровне.

– Сдала мужа?' И где же он?!

– В Москве. Арестован по указанию Центра и этапирован в столицу. Понимаешь, в Штатах взяли нашего нелегала. В данный момент у Центра нет другого материала для обмена.

– Я же ей честное слово чекиста дал, что с мужем ничего не случится!

– Зачем давал слово б…ди?

– Она не б…дь!

– Все бабы б…ди!

Последнее прозвучало как непререкаемый постулат, как приказ, и Коршунов понял, что с начальником спорить сейчас бесполезно. Он горько усмехнулся в душе, вспомнив, что у Погодина есть мать, жена, дочь и две сестры.

– Наплюй и забудь, – продолжал шеф. – Дело сделано. Сегодня у тебя есть задача поважнее. В партию тебя будут принимать. Пришла твоя очередь. И быть тебе на бюро райкома в 17–00. Иди готовиться. Устав почитай, Программу, ну и что там еще. Удачи тебе!..

Коршунов явился в райком злой и взъерошенный. Порядок был такой, что сначала с ним должен был побеседовать кто-либо из секретарей. На столе у секретаря стояла банка с зернами очень модной в хрущевскую пору кукурузы. Игорю было непонятно, что должна была символизировать кукуруза в самом промышленном районе их города, и это еще больше взбаламутило его душу.

– Ты знаешь, в чем сила партии? – спросил секретарь.

Игорь медлил, ибо на подобный вопрос можно было отвечать и так и этак. И тогда секретарь взял из банки одно зернышко.

– Что можно приготовить из одного зерна?

– Ничего.

– Верно! А из целой банки?

– Кашу сварить, – догадался Игорь.

– Правильно мыслишь. Сила партии в единстве и сплоченности отдельных ее членов.

На бюро вначале все шло гладко. Игорь отвечал на вопросы уверенно, четко и подробно. Но вот настала очередь последнего, дежурного вопроса, того самого, после ответа на который кандидату вручали партийный билет.

– Поддерживаете ли вы внутреннюю и внешнюю политику партии?

– В целом – да. Но с политикой партии в области сельского хозяйства я не согласен. Могу пояснить свою позицию. Осенью прошлого года я гостил у тетки в станице. Там колхозники стояли у ларька в очереди за молоком, потому что их скот обобществили, согнали в колхозное стадо. Зимой же этот скот пришлось забить на мясо, так как для него не заготовили кормов. Теперь в станице нет ни молока, ни мяса. Все это было сделано вроде бы с целью искоренения частнособственнического инстинкта в крестьянской среде. Полагаю, что инстинкты не отменяются декретами…

– Довольно! – гневно перебил его секретарь. – Вы, молодой человек, пришли вступать в партию, а сами прёте против ее генеральной линии. Ступайте! Вы не можете быть коммунистом!

Именно этого и хотел Коршунов. Он совершенно спокойно среагировал на истерику, которую закатил Погодин.

Ты раз…бай и засранец! – кричал на него шеф. – Все знают, что Хрущев мудак, но никто не говорит этого вслух, тем более на бюро райкома. Чему тебя учили в твоем долбаном университете?! Запомни одну простую вещь: чекистов, не согласных с политикой партии не бывает. Поэтому на службу можешь больше не ходить. Наши врачи комиссуют тебя по состоянию здоровья. Напишут, что ты чокнутый, но не совсем. Одним словом, в органах работать не можешь, а на гражданке можешь. С учетом того, что ты непьющий, устроим тебя юрисконсультом на коньячный завод… Что же ты натворил?! Все управление ославил. В ЦК про это будут знать… Я тебя ценил и любил, но тут, брат, извини, ничем помочь не могу…

Погодин врал. Он не любил Коршунова как раз за этот самый красный университетский диплом и разные интеллигентские выкрутасы. Он вообще не любил людей с «поплавками», совершенно справедливо полагая, что в скором времени один из них займет его место. У самого Погодина за душой не было ничего, кроме десяти классов, фронтовой школы «Смерша» и огромного опыта оперативной работы, который часто восполнял недостаток общих знаний. Он неоднократно пытался продолжить образование, но всякий раз книжная заумь, непригодная для жизненной практики, отшвыривала его на исходные позиции. Он знал, что городом, областью и страной управляют люди, которые либо вообще нигде не учились, либо учились мало и плохо, а те, что с «поплавками», бегают у них в шестерках, и поэтому ему было вдвойне обидно, что кадровики укоряют его в недостатке образованности и косяками вербуют в органы сопляков с дипломами, хотя сопляки эти для чекистской работы вовсе не годятся. Коршунов тому пример. Он с удовольствием отобрал у Игоря пистолет, ключи от сейфа и служебное удостоверение, проводил его до выхода, крепко пожал ему руку и, пожелав успехов в труде и личной жизни, тут же забыл о нем.

Когда Коршунов перехватил Тоню на ее пути с работы домой, уже смеркалось. Он вышел из-за дерева и преградил ей дорогу.

– Холера ясна! – полыхнула Тоня. – Как ты посмел явиться мне на глаза?!

Она осыпала его градом польской брани, из которой он мало что понял. Потом перешла на русский:

– Я знаю, зачем ты все это сделал: ты влюбился в меня и посадил Андрея, чтобы я стала твоей. Но этому не бывать. Конечно, ты красивее и умнее его, но я тебя не люблю, не люблю, не люблю!!! Будь ты проклят вместе со своей дефензивой![9]9
  Дефензива (польск.) – контрразведка.


[Закрыть]

Тут Тоня разревелась и уткнулась лицом в его куртку. Он гладил ее волосы, а дождавшись, когда она успокоится, сказал:

– Я там больше не работаю.

Тоня подняла голову и, поправляя разрушенную им прическу, удивленно спросила:

– Ты ушел из органов?

– Да.

– Из-за Андрея?

– Скорее ты тому причина. Не стану таиться: я полюбил тебя и потому хочу, чтобы вы с Андреем были счастливы. Знаешь, мне кажется, Андрей скоро вернется. Ну, на кой ляд он нужен теперь американцам? А нам с тобой не следует больше встречаться.

– Ты есть бардзо кжечшный человек, – прошептала она.

– Что такое?

– Я говорю, что ты очень хороший человек.

– Поцелуй меня, Тонечка!

Тоня расцеловала его в обе щеки, осенила католическим крестом слева направо, и они пошли молча каждый своей дорогой…

Не знаю, о чем думала в тот вечер Тоня, а Игорь думал, что если не умеешь красиво сесть, то надо лететь, пока работает мотор.