Текст книги "Дар любви. Воспоминания о протоиерее Феодоре"

Любовь Владимировна Важнова

Когда я вспоминаю наши детские годы, пролетевшие в Гребнево, то передо мной встает образ чернявенького мальчика лет семи-восьми, в коротеньких штанишках и с белыми грибами в руках. На лице его радостная улыбка, а в глазах желание поделиться своей радостью со всеми.

Этот дар, делать свою радость достоянием многих, был у отца Феодора с детства, что уже в раннем возрасте привлекало к нему многих детей. В нашем семейном альбоме есть фотография, сделанная в день его рождения – ю января. В центре снимка – герой дня, а вокруг еще шесть мальчиков. Друзья в детстве у него были такие же мирные, как и он сам. Это были дети наших знакомых, дети священников. Я не помню случая, чтобы между ними были ссоры или драки, наверное, этого действительно не было. Со многими, кто снят на этой фотографии, он не прерывал дружбы и будучи взрослым. Эти его друзья, единомышленники, впоследствии почти все стали священниками.

Способность притягивать к себе людей развилась в нем в зрелые годы до такой степени, что, уже став священником, он за короткое время сумел собрать громадный приход.

Его всегда отличала большая жизнерадостность. Редко когда его можно было увидеть печальным, а рассерженным или раздраженным – никогда.

Федя с детства любил собирать грибы

В последние годы семья отца Феодора разрослась, но нам не было тесно всем в гребневском доме. Мы с Галей всегда с нетерпением ждали Пасхи и начала летнего периода. Кончалась учеба в школах, и впереди нас ждали целых три месяца замечательной гребневской жизни.

Большое количество детей (человек двенадцать вместе с родственниками и детьми друзей) никогда не пугало нас, наоборот, настраивало очень оптимистично. Взрослого мужского населения у нас всегда не хватало, и мы с большим нетерпением ожидали приезда своих «отцов». Дети приблизительно знали, когда приедут их папы, и в эти часы уже «маячат» и ждут появления белой «Волги».

Но вот уже и крики, топот ног по лестнице, поцелуи, объятия: «Ур-р-а-а! Дядя Юра папу привез!» Узнают, как надолго кто приехал, и начинают строить планы на ближайшие часы. Но если впереди был целый выходной день, что бывало крайне редко, то начиналась совсем сказочная жизнь. Можно было видеть папу, валтузиться с ним, играть, ходить за грибами немножко сегодня и целый день завтра! Счастью не было конца.

Очень часто ходили за грибами. Собирать их любят почти все дети. И вот собирается компания, человек десять, и начинается «прочесывание» леса. Последние два года были грибные, и из походов приносили по 200 штук одних белых. Все это богатство раскладывалось на скамейке у дома, сбегались соседи, которые на следующий день тоже отправлялись в лес, но, к своему недоумению, приносили совсем немного. «После вас в лесу делать нечего», – говорили они.

А как ждали дети этих грибных походов! Федор уводил их далеко, ходили часов по пять, но никогда никто не жаловался на усталость.

Но если погода жаркая, то организовывалась вылазка на речку. Шли все – от старших до младших. На пляже сразу становилось тесно, а на воде стоял шум и крики. Тут Федор становился снова ребенком, вел себя точно так же, как и дети: брызгался, затаскивал кого-то в воду, умеющих плавать забрасывал на глубину – вел с ними самую активную игру, чем привлекал к себе и других детей. Скоро весь пляж принимал участие в общей игре.

Он с удовольствием играл с детьми в мяч около дома или в крокет, любил жарить шашлыки. Дети его очень любили, но он бывал с ними и строг. Его слова они слушались с первого раза. Это была удивительная способность сочетать в себе нежную любовь к детям, умение их побаловать с отцовской строгостью.

Жить интересами ближних – значит забывать про себя. Насколько прочно этот принцип вошел в его жизнь, говорит такой эпизод из последних его дней.

«После вас в лесу делать нечего».

Последнее Рождество. Детские каникулы. После поездки в Иерусалим отец Феодор с семьей был приглашен архимандритом Агафодором, наместником Донского монастыря, к нему в гости. Получилось так, что ему пришлось ждать часа полтора, пока приедут матушка Галина с детьми, отец Николай Соколов, приглашенный также с семьей. После смерти отца Феодора Галя рассказывала, как он провел эти часы ожидания. «Я уже давно не был так счастлив, – говорил он ей, – оставшись один. Все эти полтора часа я гулял по Донскому кладбищу. Морозный, снежный вечер, звездное небо – все располагало к молитве. Я обо всех вспомнил, о всех-всех помолился. Уже и не помню, когда я так отдыхал!»

В детстве Федя очень любил «служить». Это все подробно описано в книге нашей мамы «Под кровом Всевышнего». Но вспомнила я об этом в связи с тем, как события детства могут вплетаться во взрослую жизнь.

Опять Гребнево. Зима, мороз, поздний вечер. Мама с утра уехала в Москву. Мы еще маленькие, в школу не ходим. С наступлением темноты начинаем скучать по маме. В детскую голову лезут самые страшные мысли: а вдруг с мамой что-то случилось?

– Федя, давай за маму молиться, – предлагаю я.

– Давай.

Он «облачается» и начинает «служить». Я – за певчую.

– Господи, спаси нашу мамочку, чтобы на нее разбойники не напали!

– Господи помилуй, – поет хор, то есть я.

– Господи, пошли мамочке скорей наш автобус, а то она замерзает!

– Господи помилуй.

Ближе к ночи нас загоняют в постель. Я ложусь вместе с Федей, он не хочет без мамы спать. Тогда я даю ему мамин халат, от которого так пахнет мамой. Он обнимает его, лежим тихо, но все равно не спим – слушаем, не проедет ли мимо дома автобус. Редко-редко проезжают машины, а автобуса все нет. Но вот долгожданный звонок в дверь – с души упал камень. Мама дома, и можно жить дальше спокойно.

С той поры прошло тридцать лет. Федя, теперь уже отец Феодор, возглашает ектении в храме, а я пою «Господи помилуй». А летом в Гребневе точно так же, как тридцать лет назад, «служит» маленький мальчик, сын отца Феодора Вовочка. В этот момент он так напоминает своего папу, что начинает казаться, что и не было этих долгих лет. Он нараспев произносит свои «ектении» и ждет, когда я ему буду петь «Господи помилуй», как пела когда-то его папе. Вовочка ждет, когда вступит «хор», иначе служба будет не как в церкви…

Отец Феодор служить любил, служил часто, и не было у него со служащей братией иерархической дистанции. Все было поровну – и будни, и требы, и праздники. Он очень любил порядок, чистоту в храме. Это у него от отца. Многое он перенял от Святейшего Пимена, что придавало его службам величественность и торжественность.

Последние два года жизни отца Феодора меня часто занимал один вопрос. Особенно часто он возникал в моем сознании, когда нам было хорошо. Последний раз он возник на крестинах последнего его ребенка, дочки Анечки. Уже после его гибели в разговоре с Галей выяснилось, что тот же самый вопрос возникал и у отца Феодора. Но что удивительно, и для него, и для меня со временем он разрешился одинаково.

Суть его заключается в следующем. Оборачиваясь на нашу прожитую жизнь, на жизнь старших Соколовых, детей отца Владимира и Наталии Николаевны, видя, как хорошеет Преображенский храм, как крепнет и разрастается приход, как все благополучно складывается у всех Соколовых, возникала мысль: за что нас Господь так милует? Вокруг столько горя, несчастий, неустроенности в жизни, но все это у кого-то, а нашу семью миновало. У наших родителей пять человек детей, все живы, здоровы. Умер наш папа, отец Владимир, но его смерть – это смерть человека, прожившего очень трудную жизнь и умершего в старости, видя счастье детей и внуков.

Как же нам легко славить Бога, когда у нас такое земное благополучие!

На внутренний вопрос, терзавший меня и Федю, мы получили один и тот же ответ: «Вашей заслуги тут нет никакой. Это все вам дается за кровь вашего деда, диакона Петра, погибшего в сталинских лагерях. Это „аванс“. Но очень скоро придут большие испытания, где вы должны будете показать вашу веру, надежду и любовь к Богу. Когда будет очень-очень трудно, сможете ли вы так же ревностно служить Богу?»

И вот это время настало. Так быстро, так внезапно, что трудно себе представить, что еще совсем недавно все было по-другому. И только с верой и надеждой на милость Божию можно все пережить, не впасть в уныние, осуждение, озлобление.

К гибели отца Феодора спустя восемь месяцев добавилась смерть другого нашего брата, владыки Сергия.

Готовясь к своему последнему часу, он оставил завещание и в нем выразил все наши упования: «Верю, что впереди у нас всех радостная Пасха!»

Помоги нам всем, Господи!

Галина Филипповна Соколова

Родилась я в белорусской деревне, в Полесье, а в Москву приехала после школы в 1980 году – надо было помочь сестре. Мама отпустила меня в Москву с благословением обязательно посетить Троице-Сергиеву лавру, и после первого же моего посещения лавры я отчетливо поняла, что моя дальнейшая жизнь может быть связана только с ней и с Богом.

Вскоре я стала работать в семинарской столовой. Жила вместе с сестрой Верой, которая перебралась в Загорск (так в то время назывался Сергиев Посад) еще до моего приезда, вместе с ней и работала. Полтора года моей жизни в лавре – это кладезь, из которого я черпаю и по сей день. Именно там я увидела и почувствовала светлую и чистую жизнь, совершенно иную, ни на что не похожую. Я благодарю Господа, что Он сохранил юность мою и наполнил Своей благодатью.

Теплым светом озаряются мои воспоминания о первых встречах с Федюшей.

Федюша мне потом рассказывал, как он впервые меня увидел:

– Ребята наши все про тебя говорили: у нас новенькая появилась, уж такая веселая. Я стоял с ребятами, а ты столы вытирала. Я посмотрел на тебя сбоку и говорю им: вот хорошая-то матушка будет. И все. Без всякой связи с собой.

Наш первый день

Однажды Федя пришел со своим другом Николаем Кондратьевым в столовую в перерыве между обедом и ужином. Сели они за стол, расположились, открыли принесенную с собой коробку и сидят. Я занимаюсь своими делами, прохожу мимо, а Николай Кондратьев, друг Федюшин, говорит мне:

– Матушка, как тебя зовут?

– Да ладно вам, – говорю, – вы знаете как. Матушкой меня зовут.

– Нет, ты скажи имя, мы в первый раз пришли.

– Галя меня зовут.

– Матушка, принеси нам чайку.

Я принесла, обслужила их и пошла себе. А когда они уходили, Федюша ко мне обратился:

– Матушка, попейте чайку с халвой, мы вам тоже оставили.

– Спасибо, – говорю, – мне сейчас некогда, я потом попью.

– Вы точно возьмете?

– Точно. Вот дело доделаю, возьму вашу халву и съем за ваше здоровье.

Конечно, я забыла про эту халву. А на ужин они приходят, подходят ко мне: «Ну как, матушка Галя, халва вкусная? Понравилась?» А я говорю: «Ах, забыла, конечно». Они так расстроились! Федюша потом говорил: «Пошли к столу, где сидели, смотрим – коробочка стоит пустая». Я их потом успокаивала:

– Ничего, ребята съели за ваше здоровье, какая разница.

Этот случай с халвой нам с Феденькой очень памятен, и поэтому халву в нашем доме все любят.

…Когда я впервые увидела его глаза, я скорей почувствовала, что он не такой, как все, чем-то он отличался. В то время знать этого я не могла, я тогда еще даже имени его не знала. Наверное, это наши души друг другу знаки подавали: вот я.

Так мы и познакомились.

Потом я его видела издали, но он ко мне не подходил. С того времени у меня появилась к нему не то чтобы симпатия, а я стала выделять его среди других. Помню, на Пасху, выхожу в зал, смотрю – сидит за третьим столом… в подряснике! Я так испугалась, и быстрей обратно на кухню. Думаю: «Мамочки мои! Он, наверное, женат, уже диакон, а я о нем думала! Грех-то какой! Что делать?» Пошла к нему, а он сидит, смотрит на меня и улыбается. Я подхожу, переборов волнение, и говорю:

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе!

– Кто ты?

Федюша мне рассказывал: «Я сразу понял, что ты выглядывала и потом мила. А когда спросила „кто ты?“, я понял, что ты имеешь в виду, понял, что я тебе небезразличен, и успокоился».

– Не волнуйся, – он мне тогда ответил, – меня благословили носить подрясник.

Вздохнула я с облегчением и пошла, успокоенная тем, что нет греха в том, что я о нем думала.

А потом началось лето, и Федюша уехал со Святейшим. Я тогда даже не знала, что он иподиакон у Патриарха.

За мной ухаживали разные мальчики. Ну как ухаживали: подойдет, принесет яблочко, пирожок, угостит или вызовется провожать домой. Ходили и мы обычно втроем: моя сестра Вера, подружка наша Мария и я. В случае если к нашей компании добавлялся провожатый, это сразу замечалось. В семинарии же все открыто, все перед глазами: ага, понятно…

…Лето прошло, а Федюши нет. Потом наступил праздник преподобного Сергия, осенний. Ах, мамочки мои, пришел! Я тогда мыла посуду.

– Здрассте, – говорит и ручки за спиной держит.

– Ах, Федя, где ж ты был все лето? – Я, видно, уже знала, как его зовут, потому что назвала его по имени.

«Ну, когда ты сказала такие слова, – потом он говорил, – я уже точно знал, что ты обо мне все время думала». И он остался у меня около мойки, покуда я всю посуду не перемыла.

Обычно я все быстро делаю, а тут смотрю – посуда-то у меня не вымывается. Все мою и мою, а он все говорит и говорит. Уже все отдыхают, чай пьют, а я все мою и мою. Мария, что с нами жила, – раз пройдет мимо, второй, третий, все смотрит, повара косятся. Они все знали, кто он такой, а я-то не знала. Думала, просто Федя, семинарист. И только когда он наговорился вдоволь, а я вымыла все кастрюли, черпаки, он со мной распрощался:

– С праздником тебя наступающим, преподобным Сергием!

А дома Марийка и Вера в два голоса устроили мне взбучку:

– Ты знаешь, с кем ты стояла? Ты знаешь, что он у Патриарха иподиакон? Это тебе не Коля! На тебя все смотрели – все повара, все девчонки! У него семья какая, отец – священник!

– А я тут при чем? – пыталась я отбиваться. – Он сам ко мне подошел. Я же не виновата, что он ко мне подошел! – И в слезы.

Вера мне говорит:

– У тебя начинается серьезная жизнь. Брось свои шутки. Надо быть серьезней, в конце концов.

Я про себя думала: «Не могу я быть другой, мрачной, серьезной, нет во мне этого», но отвечала: «Ладно, буду».

Потом, между преподобным и Покровом, он подходил ко мне и все приглашал в Москву, в Елоховский собор, говорил:

– Приезжай к нам на службу.

Я же, «пропесоченная» Марийкой и Верой, отвечала:

– Да у нас и тут службы очень хорошие, и тут очень красиво поют.

– А ты была хоть раз в Москве?

Мне не хотелось показаться, что я нигде, кроме Загорска, не была, и говорю:

– Была.

– А где?

Что тут сразу скажешь?

– На ВДНХ, – говорю, – была. – А что это за ВДНХ такое, я и понятия не имела. Правду сказать, я до сих пор там так и не побывала.

– Приезжай, – говорит он мне, – я тебе покажу много интересных мест.

– Ну, может, как-нибудь и приеду.

Так и не поехала, когда он в первый раз приглашал. Потом говорю Вере:

– Меня Федя в собор приглашает, можно поехать?

Она мне:

– Знаю, ты не молиться поедешь, а на него смотреть, – но разрешила.

Я пошла к батюшке, и он меня благословил на поездку.

Приехала я в собор и во время службы даже встретилась с ним взглядом. Но как служба отошла, я пошла по всем иконам. Никто меня этому не учил, но я чувствовала в этом какую-то потребность и всегда после службы ходила по иконам. Я подхожу к мощам святителя Алексия, к Казанской, к другим иконам, а везде ж очереди. Покуда это я очереди выстою, покуда приложусь, уже и храм пустой. Вышла из собора, когда в нем полы мыть заканчивали.

А Федя что? Служба закончилась, Патриарх уехал, он оделся и стоит у храма, меня караулит. Стоял, стоял и решил, что он меня проглядел, что я уже уехала, повернулся и пошел к метро. Так было несколько раз, и только на Покров Божией Матери состоялась наша первая прогулка.

…На преподобного Сергия на всенощной я не была, дежурила. Он пришел в столовую, принес благословенный хлеб, дал мне его и при этом мою руку как сжал!

У меня внутри все загорелось. Я схватила этот хлеб: спаси Господи! Столько много я никогда не видела. Нам давали по кусочку, так благоговеешь над этим кусочком, не знаешь, как его скушать. А тут – целый хлеб! Я – бегом к Вере, говорю:

– Смотри, Федя мне дал!

Домой принесли, разделили и съели. А наутро в Успенском соборе лавры была патриаршая служба. Я в тот день не работала. Подхожу к собору, ребята семинаристы меня все знали, пропустили по левому ходу, и я встала около хора. Стою молюсь, смотрю – Федя выходит. После службы мы вместе с Верой втроем прошлись.

На Покров Федя меня пригласил в Елоховский.

– Ты точно приедешь?

– Постараюсь.

Он потом рассказывал: «Я решил, буду в соборе тебя ждать, не на улице, а внутри». И потом, когда мы гуляли, он говорил: «Понял я, почему не мог тебя дождаться раньше. Ты ходишь по всем иконам, прикладываешься, а везде очереди, я и уходил раньше, тебя не дождавшись. Прости меня, пожалуйста».

И вот на Покров я отстояла очередь к святителю Алексию, иду к Казанской – стоит около иконы с портфельчиком, улыбается, ждет меня! Я приложилась к Казанской, потом пошла к святителю Николаю, к Матери Божией «Взыскание погибших», потом мы уже вместе вышли из собора, перешли улочку и пошли вперед.

Моросил дождик. Первый раз идем вдвоем, а я и не знаю, как себя вести. Помню, портфель у него был новый. Он к нему, наверное, еще не привык и говорит:

– Я тебе сейчас просфорочку достану.

Открывает портфель, и все из него посыпалось на асфальт. Собрали мы рассыпанные вещи, он выпрямился, и я машинально его под руку – хвать, чтобы держаться удобней. Тут же сама испугалась своей смелости, руку отдернула, а он говорит: «Бери, бери».

Вдвоем в Гребневе

С каким трепетом положила я потихонечку свою руку на его!

В этот день мы гуляли около Данилова монастыря, прошлись в Донской и Новодевичий – казалось, всю Москву исходили. Потом пошли в кафе, кофе пили. Он мне стакан подает:

– Пей, согревайся, ты, наверное, замерзла.

– Да нет, – хорохорюсь я, – ни капельки. – И не пью.

А не пью, потому что в стакане ложка. Я думаю: «Как же я возьму этот стакан, если ложка там мешается? И куда мне ее положить? На стол не положишь – грязный, а начнешь пить – она по липу стукнет. Нет, буду ждать, как он сделает». Смотрю, он спокойно одним пальчиком ложку придерживает и пьет. «Вот, – думаю, – голова садовая, таких мелочей не знаю». Потом я, конечно, ему все рассказывала. Он меня так жалел!

– Бедненькая ты моя, – приговаривал, – досталось тебе со мной. У тебя все так просто! – И вспоминал историю с лужей.

Была на нашей памяти такая история. Как-то он со своими друзьями провожал нас с Верой и Марией домой с работы. Идем, а перед нами лужа. Остановились все перед ней, думают, как бы обойти, а я и говорю:

– Ну, кудой пойдем: тудой или сюдой?

Уж и не знаю, как это у меня так язык вывернулся. Федя мне потом говорил: «Меня просто поразила твоя простота, непосредственность. Так это мне понравилось! Увидел я, что не старалась ты понравиться, не обдумывала, что и как сказать, а была сама собой. Я тебя люблю за эту простоту и доброту. Больше мне ничего не нужно».

После праздника Покрова, Божия Матерь взяла нас под Свой покров. Буквально после первой же прогулки он мне сделал предложение.

На следующий день после праздника встретились мы после работы. Из лавры вышли, идем по аллейке, и я ему рассказываю, что у нас на кухне уже разговоры пошли.

Когда в семинарии узнали, что Федюша стал за мной ухаживать, тут враг стал действовать открыто. Если другой юноша подходил или даже провожал, никаких особенных препятствий извне не было. Даже «вразумления» сестры были общевоспитательного характера: она не требовала от меня, чтобы я вовсе не общалась с мальчиками, а лишь призывала к серьезности. Но как только появился Федюша, я сразу почувствовала давление.

Помню, меня две девушки вызвали на улицу и говорят: «Ты знаешь, из какой он семьи? Ты знаешь, какая у него мама? Она такая мадам, она вся в золоте, она в шляпе, у нее такие прически, она так одевается! А ты какая?» Я стою и молюсь про себя: «Господи, помоги!» Очень скоро я узнала, что мама Федюши совсем не такая, какой мне ее рисовали. Так враг стремился разрушить наш будущий брак в пору, когда мы сами с Федей о нем и не думали.

Не стала я ему рассказывать об этой истории с девушками, только посетовала, что беспокоюсь по поводу разговоров на кухне.

– А чего беспокоиться? Я уже обдумал, как познакомлю тебя с мамой и папой. – Потом помолчал и после паузы сказал: – Галочка, ты выйдешь за меня замуж?

Что я пережила в тот момент – не берусь описывать. Помню, что растерялась, не ожидала, что так вот сразу все произойдет, и говорю:

– Ой, страшно даже и подумать. Я ведь из деревни, а ты из Москвы. У тебя семья вон какая, а мы простые люди.

А он будто и не слышит.

– Ну как, ты вышла бы за меня замуж?

– Конечно, – говорю.

Долго мы потом беседовали. О том, как он представит меня своим родителям, как будем просить их благословения на брак. Говорил, конечно, он, я же слушала и удивлялась: передо мной открывался мир, о котором я никогда не слышала, даже в книгах не читала.

– Я тебя поторопил с ответом, но ты не спеши, подумай. Ты должна знать, на что решаешься. Ты знаешь, какой должна быть матушка? Я же буду священником, и кто знает, какое будет время? Мой дедушка был диаконом, он за веру Христову пострадал. Церковь всегда переживала притеснения. Ты сейчас только к вере пришла и многого не знаешь, а сумеешь ли нести крест матушки, жены священника? В жизни все может быть, и насмешки: «Жена попа», чувствуешь ли ты готовность к этому?

Я так посмотрела на него и говорю:

– Федюша, куда ты, туда и я. Я тебе полностью доверяю. Будем молиться, чтобы Господь нас сохранил, чтобы я сумела быть твоей матушкой, деток воспитать.

– Нужно будет жертвовать собой.

– Как жертвовать, чем?

– Своей молодостью, своей жизнью. Мы с тобой сейчас поженимся и, если Господь нам даст деток, не будем жить и веселиться, как сейчас. Это сейчас нам с тобой так весело, так хорошо. Закончатся сплошные воскресенья, наступят будни. Будет свой приход, нужно будет держать себя в каких-то рамках. Сумеешь ли ты все это перенести?

– Я знаю одно, Федюша, ты у меня есть, и я буду стараться вести себя так, как ты мне будешь подсказывать, и все силы приложу к тому, чтобы тебе никогда не пришлось за меня краснеть.

Конечно, я тогда и не представляла всего, что меня ждет на самом деле, какой крест несет матушка, какой она должна быть. Он-то знал, когда предостерегал меня, и знал не только по книгам. А я даже и не задумывалась о той огромной разнице, которая существует между женой священника и мирянина. Теперь-то я знаю, что заключается она не в привилегиях, а в обязанностях: как вести себя с людьми, как деток воспитывать. Слова апостола Павла «жена – слава мужа» относятся ко всем женщинам, но в первую очередь к женам священников.

Своим родителям Федюша меня представил еще постом. Но до этого ему предстояло сообщить им о своем желании.

«Я так волновался перед тем, как сказать им, что встретил девушку, на которой хотел бы жениться, – вспоминал Федя. – Мама и папа все время меня спрашивали:

– Феденька, ну ты нашел девушку?

– Ищу.

А они мне: вот у того батюшки дочка хорошая, у другого.

– Знаю, они хорошие девушки, ничего плохого не могу сказать о них, но не лежит мое сердце к ним.

Приехал после занятий пообедать, чтобы потом вечером служить с Патриархом, и за обедом рассказываю, как идут занятия, что сейчас собираюсь на службу со Святейшим, а сам все думаю, как же мне сказать маме с папой? Второе кончаю, чай выпил, уже надо уходить, а я все никак не могу начать. Встаем, уже поблагодарили Господа, и тут я говорю:

– Папа, мама. Вы меня все спрашивали, ищу ли я невесту, я нашел ее. Привезу вам ее показать.

Мама:

– Ах! Уже даже и показать везешь? А кто она, откуда?

– Из Белоруссии.

– Из Белор-у-уссии? А сколько ей лет?

– Восемнадцать.

– Ой, ребенок, совсем ребенок! А как зовут?

– Галя зовут.

– Ну, очень хорошо. А когда ты ее привезешь?

– Когда скажете…»

Договорились они на какой-то день, и Федюша меня привез. Я ужасно волновалась. Федюша говорит:

– Ты не бойся, я все время буду с тобой. У нас мама такая любопытная, она будет тебе вопросы задавать, но ты не волнуйся, я за тебя на все отвечу. Я тебя не оставлю ни на шаг. Я буду держать тебя за руку. Ты не бойся.

И вот привез меня Федюша, заходим в дом, мамочка нас встречает, мы с ней поздоровались, поцеловались. Тут же стали накрывать на стол, сели обедать. Начались обыкновенные вопросы: откуда, какая семья. Мама Федюши, Наталия Николаевна, все расспрашивала, а я подробно ей рассказывала. Контакт у нас с ней сразу возник, и волнение моментально улетучилось. После обеда я мыла с ней посуду, и мы все говорили, говорили.

Федюша мне потом рассказывал:

– Ты мамочке моей очень понравилась. Она сказала: «Такие руки, как у Галочки, все смогут сделать».

Я посмотрела на них – руки как руки. Какие же они должны быть?

А он мне:

– У тебя же маникюра нет, колец не носишь. А потом, ты пришла, стала помогать стол накрывать, посуду мыла, и мама сразу заметила, что ты труда не боишься.

– А, вот в чем дело.

Потом назначили день свадьбы. Мама с папой говорят:

– Мы решили, что вас, молодых, мучить? Если вы любите друг друга, чего вам ждать какого-то лета? Прямо после Пасхи и отпразднуем свадьбу.

Нам с Федюшей настолько было хорошо вместе, что мы даже и о свадьбе не думали, но, конечно, с радостью согласились. Назначили дату, стали готовиться. Они мне все купили: и материал на платье, и туфли. Я только фату из Белоруссии привезла. Очень красивая была фата, многие потом у меня ее просили «напрокат», так она у кого-то и осталась.

Как начались приготовления к свадьбе, с работы я уволилась, и мы поехали с Федей в Белоруссию. А дома у меня готовился «последний штурм». Я написала родителям, что собираюсь замуж, что жених мой – будущий священник, и батюшка меня благословляет на брак. Сестры мои, как узнали об этом, все восстали. Мама мне писала: «Раз тебя батюшка благословляет и муж у тебя будущий священник, то я тебя благословляю, и отец благословляет. А на сестер не смотри».

К нашему приезду они все съехались, чтобы взять меня в оборот и разрушить наши планы. В то время в их представлении будущий священник был не человеком, а, наверное, каким-то чудовищем. Забегая вперед, скажу, что теперь все мои восемь сестер – люди церковные. Одна из них сама матушка, другая монахиня, но Вера, в постриге Валерия, никогда и не была на их стороне.

Когда мы с Федюшей приехали и они увидели его, рот у них закрылся, а потом расплылся в улыбке, и выражение лица уже не менялось. Он так им всем понравился, что они только и говорили: «Ой, Хведенька, ох, Федечка, да який же ты умница, да какой же ты! А ты так смеешься, а ты так шутишь, а с тобой так легко и хорошо! Ох, Галина, да якая ж ты шчастлива! Ох, як добре, шо ты пошла туда!»

Венчали нас в храме святых мучеников Адриана и Наталии

Собрались они расстроить нашу свадьбу, но в один момент все стало по-другому. С первых же мгновений знакомства Федюша покорил их своей простотой. Он мог держаться очень просто с любым человеком, будь то генерал, простой человек или президент, ему это было безразлично. Не то чтобы он себя держал как-то особенно достойно – нет. Он был одинаков со всеми. Людей поражала чистота его сердца, поэтому они к нему тянулись. Он мог поговорить, пошутить, посмеяться и какие-то серьезные вопросы обсуждать. Уж если мои сестры так изменились, что о других тогда говорить. После нашего приезда они перестали мамочку мучить за то, что мы с Верой не пошли путем, который они для нас выбирали.

Мы вернулись в Москву; вскоре кончился Великий пост, а за ним и Пасха. Прошла Светлая седмица, и в храме Адриана и Наталии, где настоятелем был папочка Федюши, отец Владимир, нас обвенчали. Таинство Венчания совершал он с двумя диаконами – отцом Николаем Важновым и отцом Сергием, братом Федюши, будущим епископом Новосибирским и Бердским.

Поженились мы с Федюшей, свадьбу отпраздновали, а на следующее утро ему нужно было ехать в семинарию на экзамен. В 5.30 утра он встал и поехал в лавру. Приходит на экзамен, вытягивает билет и читает вопрос – христианский брак! Весь класс просто в голос захохотал. Преподаватель спрашивает: «В чем дело?» «Да, – отвечают, – у него только вчера свадьба была». Сдал на «отлично».

Ни в какое свадебное путешествие мы не ездили. У Любы стали жить, Федюшиной сестры. Люба была уже матушкой, женой иерея Николая Важнова, но детей у них еще не было, и жили они вдвоем в четырехкомнатной квартире у метро Планерная. Я стала присматриваться к их жизни: как вести хозяйство, как готовить пищу по-городскому, как готовить супы, второе, котлеты. У нас в деревне по бедности все было просто: хлеб, молоко да картошка. Удивляло меня, как это Люба знает, что нужно вечером приготовить, а что можно уже завтра. Все это было для меня загадкой, и Любушка меня всему научала. Постоянно я ощущала на себе ее любовь и внимание, с каким она относилась ко мне. Теперь я удивляюсь, как она все успевала, ведь в то время она пела в храме «Всех скорбящих Радосте» на Ордынке и училась на регента в семинарии.

Как же мне хорошо жилось на Планерной! До сих пор я вспоминаю чувство узнавания другой, счастливой жизни. При встрече: доброе утро – поцелуют друг друга. Спокойной ночи – поцелуют друг друга. Ни ругани, ни ссор, ни криков. Как они рады друг другу, как обсуждают все вопросы вместе, у них нет ничего отдельного. Как беспокоятся друг за друга, переживают, молятся. Все это было для меня таким контрастом по сравнению с тем, что я до сих пор наблюдала в семьях моих сестер.

Конечно, в жизни не может быть все гладко, даже не должно, мне кажется, быть какой-то стерильности в жизни. Только в испытаниях и закаляется любовь сильнейшая.

Вскоре после свадьбы полетел Федюша с Патриархом в Америку, а я на эти две недели поехала в Белоруссию. Но мне неинтересно там было. Как будто не мои стены. Жила эти две недели в Белоруссии, а сердцем и умом была в Москве.

Это была первая Федина поездка, когда я его ждала. Потом я ждала его всю нашу жизнь, все восемнадцать лет, часто вспоминая нашу первую разлуку.

Вернулись мы в Москву в один и тот же день. Я появилась дома раньше, и он мне звонит: «Галочка, приезжай ко мне в Патриархию на Кропоткинскую». Ой, да конечно! Федюшечку сейчас увижу, не видела две недели! Не пошла – полетела как на крыльях.

Приехала в Патриархию, мы расцеловались, довольные, счастливые, и он тут говорит:

– Ну, пойдем, Патриарх тебя ждет.

Я даже дар речи потеряла: меня ждет сам Патриарх!