Текст книги "Туманные аллеи"

– Прекрати.

– Да ладно тебе. Налей вина лучше. Я видела, ты привез.

– Хоть режь, не налью.

– Да? Тогда я сама.

Настя достала из пакета бутылку, метнулась в дом, вернулась, на ходу ловко ввинчивая штопор, уверенным сильным движением вытащила пробку, налила половину стакана.

– Я из ее бутылок тоже отливаю. И ей меньше достанется, и мне хорошо.

– Нравится пить?

– Нормально, да. Курить пробовала, траву, в смысле, не пошло, не мое. И все остальное. Крепкие напитки тоже пила – виски, текилу. Тоже не то. А вино нравится. Слегка так растаскивает. Но чтобы приятно было, не больше. Значит, не алкоголичка.

– И то хорошо, – сказал Антон и налил себе. Ему не хотелось пить, но он решил из наблюдателя превратиться в соучастника, что ему парадоксальным образом казалось позволительнее в этой ситуации.

– Вот так и живем, – Настя будто подвела черту. – Друг друга обожаем и поэтому вечно друг другом недовольны. Бабка хочет, чтобы Ленка практичная была, нашла хорошую работу, денежную, чтобы суп варила и прибиралась. И никаких стихов. Она их не понимает. Она Диккенса читает с утра до вечера. Тридцать томов, с первого до последнего. Заканчивает – и заново. А Ленка хочет, чтобы бабка тоже хотя бы готовила, долго, что ли, тот же суп сварить? И убирала, как все бабушки делают. А я чтобы… Не знаю, – пожала плечами Настя. – Чего от меня хотят, неизвестно. Да ничего, я и так им готовлю, я постели застилаю. Они бы дерьмом тут заросли без меня. И год на одни пятерки закончила. Во всем отличница, ё.

– А эсэмэски без запятых пишешь.

– У нас все так пишут, привыкла. Иначе скажут – выделываешься. Ты не представляешь, какая тоска – общаться с этими придурками в классе…

Настя замолчала.

Антону было грустно. На самом деле, думал он, все это оттого, что – три женщины без мужика. Это ненормально. Бабушке нужен дедушка, женщине муж, ребенку отец. Все катастрофически просто, но сплошь и рядом недостижимо.

Настя, допив вино, плеснула еще немного, взяла стакан, покачивала в руке, глядя, как переливается красная жидкость, сказала задумчиво:

– Может, мне испортиться?

– Не глупи.

– Нет, серьезно. Наркота не катит, по мужчинам, что ли, пойти? Ровесники не вариант, я никому не нравлюсь. А если кто в возрасте, я для них интересный кусочек, ведь да? Невинная девушка. Вообще-то два раза были варианты. Я могла бы. То есть чисто технически лишиться девственности. Но это и ручкой от зубной щетки можно. Я хочу первый раз с тем, кого люблю. С тобой, например.

Антон не поперхнулся, не закашлялся и не смутился. Он понял, что ожидал чего-то в этом духе. Пожалуй, все, что говорила Настя, именно к этому и вело.

– Спасибо, конечно… – сказал он.

– Испугался? – засмеялась Настя.

– Нет. Чего не может быть, того не боятся.

– Прямо совсем не может быть? Я тебе так отвратительна?

– Настя, послушай, – начал рассуждать Антон. – Не надо ничего придумывать. Ты не красавица, не модель, но ты очень симпатичная девочка. Я вижу твои задатки, ты разовьешься и будешь сводить всех с ума.

– Мне тоже так кажется, – с неожиданной убежденностью сказала Настя. – В крайнем случае, есть пластическая хирургия. И с кожей как-то можно решить. Но чтобы развиться, мне лучше все-таки быстрее стать женщиной. Помог бы, Антон, я тебе памятник при жизни поставлю.

– Нет. Не хочу быть ручкой от зубной щетки.

– Дурачок, я же тебя люблю! Не как ручку!

– А я тебя не люблю.

– Ну и что? Я и не требую. Я просто прошу от тебя помощи. Когда кому-то операцию делают, разве надо, чтобы хирург любил?

– Это разные вещи.

– Да, извини, – согласилась Настя. – Сейчас по-другому объясню. – Она потерла лоб. – Черт, не надо было пить. Я же это сто раз говорила. Репетировала. Короче, как-то так: я тебя люблю и мечтаю, чтобы ты меня сделал женщиной. Ты имеешь шанс сбыть мою мечту. Исполнить. Реализовать. Или как? Неважно. Типа благотворительность. И я это так и приму. Никаких потом претензий, никаких – ага, трахнул, все, теперь люби! Могу расписку написать. Антон, ты оцени, я ведь могла бы шантажировать.

– Неужели?

– Легко! Вроде того, не трахнешь – отравлюсь и повешусь.

– Уже испугался.

– Нет? У одноклассницы моей сосед тоже не испугался. А она с балкона прыгнула. И записку оставила. Его в полицию таскали, а отец этой девочки его теперь караулит каждый вечер и грозится убить.

– За то…

– Да за то, что не трахнул его дочь!

– Не за это. За то, что не нашел способа ее отговорить.

Антон сам не заметил, как налил себе второй стакан. С удивлением увидел, что и он уже почти пуст. А в голове слегка туманится. И мысль коротко возникла: почему бы и нет, в конце концов? Но тут же исчезла, зло вякнув, как пнутая ногой дрянная кошка, нагадившая в углу.

Он сосредоточился, ища умные и точные слова, но Настя опять заговорила.

– Я знаю, почему ты не хочешь. Если ты это сделаешь, у тебя не будет шансов с Ленкой.

На самом деле Антон об этом даже не думал, слишком Настя его ошарашила. И обрадовался подсказке:

– Да, и это тоже. Я никогда не скрывал, как к ней отношусь. Поэтому, если я с тобой…

– Ленка правильно говорит, ты нудный, – оборвала Настя. – И так уже все ясно, нет, обязательно все договорить, точку поставить. Все, эндинг стейшен, приехали. Твое здоровье.

Они стукнулись стаканами, и в этот момент, как нарочно, вышла Елена.

– Это что тут происходит? – спросила она.

– Выпиваем, разговариваем, а ты спи дальше! – ответила с вызовом Настя, и Антон с удовлетворением отметил, что сказано было чисто пубертатно, с подлинной подростковой нахальностью. Значит, не такая уж Настя и взрослая, и к тому, что она наговорила, не следует относиться слишком серьезно. Обычные невротические шараханья переходного возраста.

– Я сейчас посплю кому-то! – выкрикнула Елена, выхватила из руки Насти стакан, поводила им перед собой, будто ища, куда вылить, но не нашла. И выпила.

– Настя совсем немного, – успокоительно сказал ей Антон. – А ты в самом деле поспала бы еще.

– Выспалась, хватит.

Елена села за стол, начала брать все, что попадалось под руку, и есть. Молча.

Молчали и Антон с Настей, словно боялись спугнуть аппетит, полезный в ее положении.

Елена ела долго – и ветчину, и хлеб, и сыр, и помидоры, и огурцы.

Потом сказала Антону:

– Налей даме.

– А надо ли?

– Надо. Немного.

Антон налил четверть стакана. Елена посмотрела на стакан, на Антона. Усмехнулась. Он понял, добавил.

Настя встала, сказав Елене:

– Твоя очередь. У меня не получилось.

– Ты о чем?

– Сама знаешь. Я спать.

Настя поцеловала Елену в щеку и ушла в дом.

– Такая мудрая, что даже страшно, – сказала Елена. – Ты зачем приехал?

– Она позвала. Что с тобой?

– Отхожу от творческого запоя с помощью запоя обыкновенного.

– Настя сказала. Новая книга?

– Да. Позвонила в издательство – свое, родное. Они в полном восторге. Леночка, мы три года ждали этого счастья! Новая книга, ура, завтра же в набор, тираж десять тысяч! Поверил?

– А что, не так?

– Нет. Кисло сказали: хорошо. И все. Дождик пошел. Хорошо. Дождик перестал. Хорошо. Увидимся после рекламы. Хорошо. Кадомцева новый сборник накатала. Хорошо. Антон, я никому не нужна. Завтра помру – десять человек за гробом пойдут. И послезавтра забудут. Да неважно. Я вот раньше стихи писала, когда было нестерпимо. Или нестерпимо прекрасно, или нестерпимо плохо. И становилось легче. Мне всю весну было – замечательно. Я Канцелевича из себя выдавила, как гной. Вместе со стихами. Стихи выходят гноем – не слабо сказала, да?

– Талантливо, как обычно.

– А вот не вышло на этот раз! Все высказала, черту подвела, и все равно накрыло. Будто я не из себя их выпустила, стихи эти, а в себя впустила. Еще хуже стало. Это мрак какой-то. Он ведь мелкий, тщеславный, не очень умный человек. Деляга – это да. Почему же… Нет, я знаю, в чем дело. Ему нужна домохозяйка. Вкусный ужин, уютная постель. А я – личность некстати. Да еще со стишочками. Два лидера вместе, так не бывает. Вот он и нашел эту Милу Янус.

– Она тоже не домохозяйка.

– Это почему? Потому что в телевизоре торчит? Одно другому не мешает! Поторчала – и на кухню! Я ведь не выдумываю, Антон, я его слова повторяю. Он мне знаешь что сказал? Говорит: я тебя люблю, но ты самодостаточная. Ненавижу это слово! Самодостаточная. Сама себя достала! Ты, говорит, проживешь без меня. Я тебе вообще не очень нужен. А мне нужна боевая подруга, которая будет мне в рот смотреть. Точить мою саблю и стирать портянки после похода. А?! Как выразился, сволочь?!

– Он умеет, – поддакнул Антон.

Елена, выпив, опять взялась есть. Антон ждал. Ему нравилось смотреть, когда Елена делала что-то простое. Она красиво читала свои красивые стихи, подолгу могла говорить об умных и интересных вещах, но когда просто ела, просто мыла посуду или готовила, пусть она и редко это делает, просто лежала, отдыхая, становилась по-семейному близкой, родной и понятной. Хотелось обнять и гладить по голове.

– Значит, говоришь, в ней ничего особенного? – спросила Елена, хотя Антон ничего такого не говорил.

Но он и тут поддакнул:

– Да. Модельно-телевизионный стандарт. Ноги от подмышек, губки подкачанные, голосок наивный.

– Все ясно. Играет в простушку. А я не простушка. Это напрягает. Да и он-то сам не Эйнштейн, прямо скажем. Красивый, гад, это да. Не отнимешь. Он мне только эстетически нравился. И все. Больше ничего. Чего так смотришь?

– А как?

– Жадно.

– Разве?

– Ты так меня хочешь, да?

– Давай не будем.

– Будем. Она это имела в виду, Настя? Когда сказала, что у нее не получилось? Соблазнить пыталась тоже тебя?

– Тоже – как кто?

– Как я.

– А ты соблазняешь разве?

– Конечно. И успешно. Пойдем. Сарайчик видел в углу? Маленький, как конура собачья, но топчан там отличный, я днем сплю иногда.

– Перестань.

– Чего ты?

Антон налил себе еще, выпил, но вино подействовало как отрезвляющая жидкость: все прояснилось, стало четким, в том числе и мысли.

– Сейчас я тебя обижу, – сказал он. – Скажу правду. Женщины ненавидят, когда им про них правду говорят.

– Валяй. Добей меня.

– Добиваю. Тебе просто нужна компенсация. Нужно доказательство, что тебя страшно хотят, что ты нужна.

– Фрейд твою мать, наповал! – расхохоталась Елена. – Умник тоже! Да ясен пень, что нужна компенсация, а кому не нужна? Канцелевича вот мама не любила. То есть любила, но больше всего любила свою красоту, а потом поочередно своих трех или четырех мужей. Плоховато у нее было с материнским инстинктом, накормить забывала иногда, он мне жаловался. Прямо со слезами, представляешь? Вот тут, где ты, сидел и плакал, выпивший, естественно. Ну вот, он теперь и мстит всем женщинам. Так и будет влюблять в себя, а потом бросать. Начал с меня, потом будет эта Анус, потом еще кто-то. Да, Антон, компенсация. Тебя это унижает? Какие мы все непростые! Да возьми ты меня легко, весело, Антон, почему нет? Красивая женщина, ты с ума по ней сходишь, а она хочет немного тепла, что тут унизительного?

– Сама же меня презирать будешь.

– С чего бы? Не сантехнику спьяну предложила, лучшему другу! Так, подожди.

Пошла в дом, вернулась с толстым ватным одеялом в руках, бодро сказала, как о чем-то решенном:

– Они спят, все нормально, можем тут.

– Лена… Ты знаешь, что Настя Ленкой тебя зовет?

– Конечно, не заговаривай зубы.

Она расстелила одеяло на полу, подсела к нему, обняла, посмотрела в глаза.

– Ты правда меня любишь?

– Давно уже.

– Тогда думай не о себе, а обо мне. Мне это нужно.

– Подлая ты. Знаешь, что сказать.

– Я поэт или нет? Умею, да.

Все получилось почти смешно – путались в одежде, уронили стул, шептались, хихикали, пытались настроиться на серьезный лад, но ничего не вышло. Елена гладила по щеке, успокаивала:

– Ты слишком долго этого ждал. Немного полежим, ты привыкнешь, все будет нормально.

– В другой раз.

Антон встал, оделся и пошел к машине.

Ехал так же быстро, как и сюда. Почему-то хотел, чтобы остановила дорожная полиция. Он начнет спорить, они будут хамить, он возмутится, завяжется драка, ему наденут наручники, отвезут в отделение, он там переночует среди бомжей и алкашей…

Но никто не остановил, только штрафы потом пришли – видеокамеры в нескольких местах зафиксировали превышение скорости.

Потом было несколько дней горячей работы, а в воскресенье он должен был вылететь на отдых к далекому и теплому синему морю.

В субботу вечером позвонила Елена.

– Привет, ты дома?

– Да.

– Один?

– Да.

– Отлично. А я уже тут, прямо у твоего подъезда. И трезвая, – добавила она со смешком.

– И что?

– Неужели кофе не напоишь?

– Ты кофе попить приехала?

– Это хамство, Антон, впусти – поговорим.

Войдя, она тут же, в прихожей, начала его целовать, говоря:

– Я знаю, что ты обо мне думаешь. То есть не знаю, но мне все равно. Ты, наверно, подумал, что я была пьяная и поэтому? Нет. Меня к тебе потащило. Очень сильно. Я все это время о тебе думала.

– Так не бывает. Сто лет знакомы – и разглядела?

– А вот да, разглядела. Ну, улыбнись, обрадуйся. Ты страшно мнительный.

– А ты нет?

И еще что-то говорили, неловко топчась, будто в странном танце, переместились в комнату. Из последующего Антон помнит только свой выкрик:

– Да пошло оно все к черту, в конце-то концов!

То ли он от чего-то начисто отрекался, то ли, наоборот, что-то без рассуждений принял.

Утром Елена спросила:

– Если я скажу, что ты лучше всех, кто у меня был, поверишь?

– Редкий мужик такому не поверит.

– Я правду говорю.

И Антон не полетел к далекому и теплому синему морю.

Отпуск провел в Кратове. Заодно нанял людей для расчистки сада и ремонта дачи. Татьяна Борисовна и Настя уехали в Москву, а Елена и Антон дни и ночи проводили в уже готовой комнате, слыша, как в остальных стучат, пилят, сверлят, как совсем рядом переговариваются рабочие, свободно при этом матерясь, забыв, что хозяева неподалеку.

Через пару недель Антон убедился в невероятном – Елена в него влюбилась. Не мог понять, как это произошло, но – произошло.

– Кружил возле меня, гад, выжидал, хоть бы чем-то дал знать, какой ты! – говорила она. А однажды вдруг заплакала, и плакала долго, уткнувшись лицом в подушку, стискивая ее руками. Он терпеливо ждал, молчал, она повернулась и, вытирая глаза, сказала:

– Даже не спросит, чего реву. Железный мужчина.

– А чего ревешь?

– От счастья, наверно.

В середине августа приехали Татьяна Борисовна и Настя. Восторгались, как все быстро и хорошо сделано.

Настя сказала Антону:

– Ты не бойся, я приставать не буду. Все прошло вообще. Я же не извращенка, чтобы на жениха матери покушаться.

– А я уже жених?

– А ты еще не понял?

И в самом деле, в октябре Антон и Елена поженились.

И жили долго и счастливо и умерли в один день, хотелось бы после этого сказать, но еще рано, прошел только год. Пока все нормально.

Юля

Вот вы в меня влюбились, а я будто сама в себя влюбилась, не нарадуюсь на себя…

И. Бунин. «Таня»

Эта история началась очень давно, осенью девяносто первого года.

В стране все менялось и ломалось, а в жизни Глеба Дорофеева ничего особенного не происходило. Как устроил его отец, бывший работник бывшего обкома бывшей КПСС, в областное управление народного образования, облоно сокращенно, так он там и работал, дослужившись к тридцати годам до старшего инспектора. Не женился, потому что хотел это сделать по любви, а не по возрасту, социальному долгу или по случаю. Жил у родителей – и привык, и удобно: мама всегда накормит, постирает, рубашки выгладит. К переменам относился скептически, иронично комментируя то, что бурно лилось из газет и телевизора. Облоновские дамы слушали его одобрительно, они были страшно напуганы слухами, будто всю систему образования реформируют под корень, упразднив контролирующие и надзирающие органы, следовательно, и отделы образования. Школам – самоуправление, учителям – полная свобода. Говорят, якобы каждый по своему усмотрению будет составлять программы, отменят поурочные планы, аттестации, а заодно аннулируют систему всеобуча, то есть, если раньше тащили к среднему образованию, общему или профессиональному, всех, невзирая на способности и желание, теперь будет так: хочешь – учись, не хочешь – иди на все четыре стороны.

– Они доиграются! – злорадно пророчили дамы. – Вот получат через десять лет тупое население, спохватятся, да поздно будет!

На самом деле Глеб был бы рад, если б лишился работы и вынужден был что-то искать. Его бывшие одноклассники, сокурсники и друзья – все шевелились, пускались в авантюры, что-то пробовали, а он слишком свыкся со своим распорядком, инспекциями, отчетами и вечерним чтением книг, новых и разрешенных, неведомых раньше, – и все тревожат, все будоражат, хочется что-то сделать, но непонятно что.

В начале октября, чтобы встряхнуться, он взял на себя инспекционную командировку в школы дальнего степного района, на границе с Казахстаном.

Решил лететь туда самолетом, ему по должности была доступна такая привилегия, простые разъездные инспекторы добирались поездом или тряслись в автобусах.

В аэропорту почувствовал себя путешественником, элегантным и богатым, самолет местной авиалинии был похож на личный – маленький, красивый, аккуратный, вмещал всего полтора десятка пассажиров. Подумалось, что все еще впереди, будет, будет он летать роскошными авиалайнерами в дальние страны, увидит моря, острова, города, сельвы и пампасы, горы и долины.

Самолет летел плавно, на небольшой высоте. День был ясный, все хорошо видно, и все казалось лучше, чем вблизи, – игрушечные дома поселков и деревень, яркое лоскутное одеяло полей, разноцветные рощицы, вот темно-зеленая сосновая, а вот ярко-желтая березовая, асфальтовые дороги тянулись гладкими, тускло-серебряными полосками. Глеб много уже поездил и знал, что внизу, на земле, все не так. И дороги в ямах и ухабах, и дома в деревнях и поселках часто ветхие и неказистые, а если появляется что-то новое, построят пару домов или коровник, остальное на их фоне кажется еще более неприглядным, подержанным, требующим или обновления, или сноса.

Но воздух окружающего неба был чист и хрустален, и настроение Глеба было чистым, хрустальным, не хотелось думать о плохом.

Вот вернусь и уволюсь, подумал он. Все, хватит.

Удивил аэродром – не асфальтовый, а травяной. И аэропорта нет, только домик на краю летного поля. Там его встретила заведующая районо, полная женщина, улыбающаяся, озабоченная, вытирающая лицо платком.

– Жара-то какая! Прям лето! – сказала она говорком колхозницы-доярки.

И начала извиняться: единственная машина районо сломана, а других не достать.

– Раньше и райком навстречу шел, и райисполком, если чего надо. А теперь райком накрылся естественным образом. Если так пойдет, то и райисполком туда же провалится. И чего будет, не знаете?

– Не знаю.

– Вот не надо было этот пуч устраивать! – посоветовала в прошлое заведующая, имея в виду августовскую беспомощную попытку переворота. – Они теперь разозлились и все, что не раскурочили, докурочат! Чтобы никто не рыпнулся уже!

Глеб не поддержал разговор, жалко было растерять хрустальный настрой, который еще оставался в нем.

– Так что, я не знаю, вам или подождать, пока мы тут чего найдем, – продолжала хлопотливо рассуждать заведующая, – или на рейсовом автобусе. Вы каким маршрутом поедете? Обычно с Калиновки начинают, там образцовая школа у нас, потом в «Двадцать лет Октября», потом в Красноармейское, в Жерновку. И тому подобное.

– Да, так и сделаю.

– Вы не беспокойтесь, я с вами поеду, там все устроим, как надо. Глядишь, и машину где раздобудем. В Калиновке той же директор совхоза человек отзывчивый.

– Не надо. Я один поеду.

– Как это? Почему?

– Потому что у вас своя работа, а у меня своя. Мне сопровождения не нужно.

Заведующая обиделась:

– Не доверяете? Или хотите там без меня найти чего-то не то?

– Такой задачи не ставлю.

– Ясно. Перестройка, гласность и эт самое. Демократизация?

– Точно.

Недовольная заведующая проводила его к автобусной станции, и вскоре Глеб ехал в «пазике», то бишь автобусе Павловского завода, трудяге сельских просторов, сначала по асфальту, сплошь в дырках и заплатках, потом по грейдеру, хрустящему под колесами гравием, а потом по грунтовой, пыльной, но довольно ровной дороге. Кругом была степь и широкие плавные холмы. Автобус тихо и долго катился под уклон – водитель отключал двигатель, экономя бензин, а потом, натужно гудя, поднимался, и опять катился, и опять поднимался.

Показалась Калиновка – длинное село, состоящее из одной улицы, ведущей от пруда, обсаженного деревьями, куда-то вдаль, в голую степь.

Скучно тут жить, подумал Глеб, но подумал отстраненно, не сопереживая. Ему даже нравилось, что напоследок он видит такую глушь. Будет потом, в старости, рассказывать детям и внукам о своей унылой трудовой молодости, гордясь, что сумел все изменить.

Директор школы, пожилой прихрамывающий человек в летнем матерчатом картузе бледно-розового цвета, встретил его вежливо и без особого интереса. Предложил для начала пообедать. Отправились в сельскую столовую, размещавшуюся в деревянном доме обычного жилого типа, только побольше, где Глебу очень понравились наваристые механизаторские щи с изрядным, не как в городских общепитовских травиловках, куском мяса, картошка, жареная на масле, а не на маргарине, котлета, тоже честная, из мяса приготовленная, а не из хлеба с добавлением измельченных жил, пахучий компот из сухофруктов, и фруктов в нем было – половина кружки, как Глеб любил с детства.

Потом нехотя пошли в школу. Тема инспекции была – ТСО, технические средства обучения, оснащенность школы наглядными пособиями, фильмоскопами, диапроекторами. А также посмотреть, как оборудованы кабинеты химии и физики.

И Глеб, и директор понимали, что инспекция нужна лишь потому, что включена в план облоно, ходили по классам и кабинетам быстро, директор показывал и рассказывал, Глеб слушал и смотрел, не задавая вопросов.

– На завтра с утра три открытых урока запланировано, химия, физика и литература, всё сами в действии увидите, – сказал директор. – Вы надолго к нам?

– Уроки посмотрю и дальше поеду.

Директор сразу подобрел.

– Жалко, гостевой дом у нас в ремонте, – сказал он. – Там хорошо, ковры везде, телевизор огромный, цветной, просто люкс-гостиница. А после ремонта будет еще лучше. Мы вас к Симуковым устроим. У них не дом, а коттедж, хозяин строил. Вот был человек! Шофером работал, но не в совхозе, а от райцентра, там спиртзавод у нас, вот он спирт и возил. Зарабатывал очень прилично, он и шофер, и экспедитор. И левый спирт, конечно, продавал, я не утверждаю, но догадываюсь. Построил коттедж двухэтажный в расчете сына женить, дочь выдать, чтобы все были при нем. А сын после армии остался где-то в Сибири, женился там. Симуков очень огорчался. И с этого все началось. Два года назад попадает он в аварию. Мало что опрокинулся, а еще загорелось что-то, а там же спирт, и сами понимаете, что случилось. Сгорел практически заживо. Но и это еще не все, – увлеченно рассказывал директор историю, которая, конечно, была известна всем в округе, а тут новый человек, новый слушатель, пусть удивится и ужаснется, как оно в жизни бывает. – Прошло полгода, и осенью жена его тонет в пруду. Была выпившая, она после мужа увлеклась этим делом, полезла, а что дальше, никто не видел. Вот была, а вот нет. Что случилось, неизвестно. Может, сердце отказало.

Рассказывая это, директор потер левую сторону груди. Наверно, и у самого с сердцем непорядок.

– И остались бабка с внучкой, Юля только что школу кончила, хорошая девочка, тихая такая. Не поступила никуда, а ведь отлично училась. Но это по нашим меркам отлично, сами же понимаете, мы хоть и образцовые, а уровень все равно не тот. Раньше деревенским льготы были, но больше колхозникам, а мы совхоз, к нам без скидок относились и относятся. Несправедливо, я считаю.

Бабушка и девушка, подумал Глеб. Девушка, будем надеяться, симпатичная. Неплохая компания на вечер.

Но до вечера было еще далеко, и как убить время, непонятно.

Он шел с директором по школьному коридору. Директор, рассказав заветную историю, умолк, не знал, о чем еще говорить. И Глеб не знал.

Вышли из школы, директор посмотрел на небо.

– Надо же, будто июль.

– Да.

– А как думаете, чем все это кончится? Я про вообще, про страну. Мы, получается, от коммунизма отказались?

– Похоже на то, – легко откликнулся Глеб.

– Жаль. Нет, по совести говоря, я не очень-то в коммунизм и верил. Но надеялся. Даже не на коммунизм, а, ну, как сказать… На улучшение. Я вот с двадцать девятого года, шестьдесят два мне в декабре. И что я замечаю? Что жизнь все время понемногу лучше. Я в войну был подростком, был при свиноферме, так я всю семью спас, у свиней корм воровал. А другие голодали. Да все голодали, мы тоже со свиного корма не разжирели. Я, честно скажу, недоумевал на советскую власть. Как это? Люди хлеб дают всему государству, мясо, овощи, все продовольствие, а сами – и жрать нечего, и носить нечего! Ладно бы в войну, все для победы, понимаю, но я вплоть до пятидесятых толком сыт не бывал и ходил в обносках. И ведь ничего – вырос, выучился, приоделся. И дом у меня, сыновья построить помогли. Я к чему? Простая человеческая логика подсказывает – если все время понемногу лучше, то когда-то будет совсем хорошо, правильно? А как оно называется – коммунизм, не коммунизм – неважно. И люди лучше бы стали, потому что бытие определяет сознание, а если бытие улучшается, то и сознание тоже, верно?

– Конечно.

– Вот. А как теперь?

– Тоже будет лучше. Но не сразу.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой директор.

Постояли, помолчали.

– Может, у вас библиотека есть? – спросил Глеб. – Я бы там почитал до вечера.

– Есть, закрыта, по выходным только. А вы вот что, у нас же в школе тоже библиотека. Я вас там размещу, а сам, извините, пойду по делам, а потом к Симуковым провожу. Хорошо?

– Конечно.

В школьной библиотеке Глеб долго осматривал полки, не зная, чего ему хочется, вынул наугад книжку с названием «Ниже моря». О Голландии. Глеб мало что знал о Голландии, взялся читать и увлекся. История, архитектура, живопись, корабли, тюльпаны, каналы. Смотрел на картинки и фотографии, представлял, как пройдет когда-нибудь этими улочками. Уютно живут, гады, черт бы их побрал. А у нас откуда взяться уюту при таких просторах?

Ему надоело сидеть на стуле за столом, как школьнику, переместился на пол, спиной к стене, вытянув ноги. Читал, читал, уронил книгу, задремал. Очнулся от прикосновения к плечу. Директор стоял над ним.

– Вот я умный тоже! – посетовал он. – Чего мы вечера-то ждали? Пошли бы сразу днем, там бы сразу и устроились, отдохнули.

– Да все нормально.

Хорошо, что дом Симуковых оказался близко, а то молчание стало бы невыносимым – оба не могли начать разговора.

Пришли, директор познакомил с бабушкой Катей и внучкой Юлей.

Девушка оказалась очень симпатичной и при этом именно такая, какой почему-то представил ее себе Глеб – среднего роста, тонкая, светловолосая, с серыми глазами. В голубом спортивном костюме с белыми полосками. А бабушка Катя была безликая, сумрачная, в цветастом байковом халате, в застиранном белом платке с неразличимыми узорами, в резиновых калошах, надетых на шерстяные носки. В просторах этого большого дома она выглядела не хозяйкой, а прислугой.

В доме многое было недоделано, недостроено – слева от входной двери кухня, она же столовая, где все готово, пол застелен линолеумом с паркетным рисунком, на стенах золотистые обои с крупными красными узорами, напоминающими царские короны, а справа холл высотой в два этажа, с огромным панорамным окном, но стены лишь оштукатурены, с потолка свисают провода, на концах замотанные изолентой, доски пола некрашеные. Обжитым выглядел лишь угол у окна, где стоял старый диван с валиками по бокам, рядом с ним сервант с хрустальными вазами и чайным сервизом, над диваном коврик старого советского пошиба, с ветвисторогим оленем, пьющим воду из голубого озерца на фоне цветущего луга и дальних белоснежных гор. Сразу понятно – бабушкино место. Лестница между этими помещениями вела на второй этаж. Лестница основательная, бетонная, такие бывают в городских типовых домах. Наверное, ушлый Симуков добыл ее на плохо охраняемой стройке или купил у сторожа за пару литров спирта. Перила на лестнице были только с одной стороны, с другой – пустота холла. Поэтому бабушка и устроилась на первом этаже – по такой лестнице в ее возрасте ходить боязно.

Директор попрощался, Юля сразу же повела Глеба наверх показывать комнату. Там был узкий коридор, в который выходило несколько дверей. Юля спит где-то здесь, подумал Глеб.

Его комната оказалась довольно уютной, хотя все в ней отдавало районной гостиницей. Покойный Симуков, надо полагать, в своих поездках не раз останавливался в номерах таких гостиниц, вот и взял их за образец. Пол покрыт коричневым немарким ковролином, бежевые обои в коричневую полоску, шкаф, небольшой стол, деревянная кровать. Вернее, из полированной ДСП.

– Нравится? – спросила Юля очень тихо, почти шепотом.

– Да, конечно. А насчет удобств?

– Внизу, под лестницей. Туалет, ванна. Только горячей воды нет, котел не успели… Поставили, а… Папины друзья обещали помочь, но как-то все…

У нее, похоже, была стойкая привычка не заканчивать предложений.

– Как же вы зимой отапливаетесь? Я вижу, у вас батареи везде, печек нет.

– Зимой в кухне живем, газом от плиты согреваемся. Камин еще в большой комнате, иногда дровами топим, но он больше для красоты, греет плохо, а дрова тоже… Пилить, колоть… Еще железную такую печку ставим, когда совсем холодно.

– Буржуйку?

– Да.

– Ясно…

Бабушка Катя накормила Глеба ужином: яичница, жаренная с луком картошка, квашеная капуста, большой кусок яблочного пирога, компот, все простое, но вкусное. Очень громко долдонил телевизор, там рассказывали о крушении самолета в Индонезии. Юля забралась с ногами на диван, читала книгу, посматривая в телевизор. Может, она тут и спит, на этом диване, думал Глеб. Но с какой стати меня это заботит?

– Что читаешь? – спросил он.

Юля ответила, Глеб не расслышал, но одобрительно кивнул – дескать, хорошая книга.

Бабушка Катя села на диван, в ногах у Юли, безучастно смотрела и слушала, даже не качая головой и не произнося: «Надо же, что делается!» – как обычно делают в таких случаях пожилые люди.

В кухне стоял книжный шкаф. Глеб подошел к нему, увидел четырехтомник Чехова, взял третий том, с поздними рассказами.

– Можно? – спросил у Юли.

– Конечно!

Глеб пошел наверх, лег, начал читать, но вскоре бросил книгу. Потихоньку наползала тоска, как всегда с ним бывало в чужих домах и гостиницах, хотя мог бы привыкнуть за годы разъездов. Нет, не привык, хотелось домой, где все уютно, привычно, нет трудностей в самых простых вещах – поесть, когда захочется, посмотреть телевизор, воспользоваться туалетом и ванной, которые не где-то на этаже или под лестницей, а рядышком.