Текст книги "Письма в Небеса обетованные. Протоиерею Николаю Агафонову, священнику и писателю, наставнику и другу"

Письмо третье
Наш современник Фёдор Достоевский

Здравствуйте, дорогой отец Николай.

Рад, что мои первые два письма дошли до Вас. Сужу так хотя бы потому, что читатель умеет разбираться в литературных жанрах.

Говорить и общаться с Вами по-прежнему для меня потребность души, и от возможности обсудить с Вами те новости, которые волнуют сегодня, не хочу отказываться.

Вспоминаю, как Вы рассказывали о своем поступлении в Московские духовные школы и как на вступительных экзаменах Блаженнейший Владимир (Сабодан), митрополит Киевский и всея Украины, в то время ректор духовной академии, спросил вас: «А что вы читаете, молодой человек?» Вы ответили кратко: «Достоевского». Заинтересовавшись, владыка стал расспрашивать, что же недавний сержант понял в прочитанном, и беседа затянулась.

После этой беседы Вас зачислили сразу на второй курс.

Эту историю Вы рассказывали с улыбкой, и она мне опять вспомнилась сегодня, когда я писал о нашем общем любимом писателе. Ведь идет «Год Достоевского», всё ближе 200-летие со дня его рождения. Спешу поделиться с Вами радостью, что вчера мой редактор из издательства сообщила, что моя книга о Достоевском будет издана к юбилею писателя, поскольку выдержала Всероссийский конкурс среди других претендентов на издание.

Но вот ведь какая незадача: перечитывая «Братьев Карамазовых» как раз недавно, я обнаружил ряд поразительных деталей, подробностей великого романа, которые прежде прошли мимо меня. Этими открытиями и хочу с Вами поделиться, поскольку книжка уже в типографии, а промолчать не могу, хочется высказаться.

Итак, вот поразительная «Легенда о Великом инквизиторе», которую сочинил Иван и рассказывает ее Алеше, когда открывает перед ним свою душу. В этом сочинении Ивана Великий инквизитор уводит в темницу Христа, Который вновь явился народу. Инквизитор объясняет Христу, что он только мешает им строить счастливое государство. Все поступки Христа Спасителя, по мнению инквизитора, неверны, ибо Он: не обратил камни в хлебы, а мог накормить всё человечество; не прыгнул со скалы, хотя Ангелы могли бы подхватить его и человечество убедилось бы в Его Божественности; отверг и третье предложение сатаны, хотя мог бы овладеть человечеством, ему подчиненным, и дать всем счастье.

Каждый из своих доводов инквизитор подробно аргументирует, доказывая Христу якобы ненужность и даже вредность Его поступков. И потому он мог бы завтра же отправить Христа на костер, и восторженные почитатели подгребали бы уголья к подножию столба, к которому был бы привязан Христос. Но он, Великий инквизитор, отпускает Его с тем, чтобы Он ушел и никогда больше не возвращался.

Вот вкратце пересказ легенды, сочиненной Иваном. По поводу этих страниц романа написано намного больше, чем сам роман. И нет нужды пересказывать доказательства великого лжеца, фактического посланника сатаны.

Но в этот раз, перечитывая бессмертные страницы, я невольно обратил внимание, настолько они современны. Насколько фактически теми же аргументами пользуются и сейчас лидеры мировой политики! В том числе и наши, их технологиями пользующиеся.

В самом деле, посмотрите. Не к тому же ли управлению народами ведет глобализация, которую и проповедует инквизитор?

Ведь он говорит об уравниловке народов, которые получат хлебы, если будут покорны. Мало того: люди сами приползут и будут просить, чтобы их приняли в сообщество, которое получит эти хлебы.

Не ту же ли идею тайны, которой будут владеть только избранные управители мира, сегодня внедряют в сознание людей сторонники тотальной цифровизации? Не из этой ли идеи, следованию ей построены новейшие реформы в образовании? Чем меньше будет знать народ про конечную цель этой цифровизации, тем для него же лучше. А не будешь покорен – не получишь хлебы, вычеркнут тебя из списка живых.

Приведу лишь один отрывок из «обвинений» инквизитора и его доводы, которые он считает несокрушимыми.

«Мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки. Правы мы были, уча и делая так, скажи? Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать?»

Посмотрим теперь, с какой откровенностью и даже некой снисходительностью объясняют нам на международных форумах известные всей стране люди, что образованность, знания должны быть только у них, и это аксиома. Многие обратили внимание на эту беспардонность как норму поведения для всех нас – для нашего же счастья.

Не это ли втолковывает Спасителю инквизитор, похожий на Кощея Бессмертного? Замечательно его изобразил Илья Глазунов, выдающийся наш художник, Царствие ему Небесное. И как прямо в точку, в самое уязвимое место нашей современной идеологии, которой якобы нет, указывает великий наш писатель-пророк Фёдор Михайлович Достоевский!

Трудно удержаться, чтобы не привести еще одно откровение инквизитора:

«И я ли скрою от тебя тайну нашу? Может быть, ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с тобою, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад, как мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию».

Понятно, в союзе с кем признается инквизитор.

Когда сегодня пишут о Достоевском как о пророке, ссылаются и цитируют «Бесов». Но почему-то не обращают внимания на пророческую суть «Братьев Карамазовых». На Великого инквизитора, который сегодня в иных одеждах пытается учить нас теми же аргументами, что он и «вразумлял» Спасителя!

Вот почему мне захотелось поделиться с Вами своими сегодняшними наблюдениями, размышлениями над страницами романа, который читан вроде бы внимательно. Но всякий раз убеждаешься, как же он оказывается вновь и вновь современен, необходим нам на пути ко Христу Спасителю, что без Него грозит гибель всему человечеству.

Кадр из фильма «Братья Карамазовы».

Режиссер И. Пырьев. Смердяков – В. Никулин, Иван – К. Лавров. 1969 г.

Еще один пронзительный эпизод хочу напомнить вам, дорогой батюшка Николай. Помните, как Иван Карамазов в последний раз приходит к Смердякову для решительного объяснения? Иван уверен, что отца, Фёдора Павловича, убил не брат Дмитрий, а лакей Смердяков. В маленькой комнатке жарко натоплено, Смердяков сидит на постели, к ней придвинут стол. Он как-то непривычно спокоен, уверен во всём, что говорит в ответ на гневные, решительные требования Ивана всё рассказать до конца. И вот Смердяков так же спокойно и уверенно отвечает, что убийца вы, Иван Фёдорович, а я лишь ваш исполнитель. Сбитый с толку, потрясенный, весь потный, Иван грозится раздавить Смердякова, а тот спокойно задирает штанину и из-под белого чулка вытаскивает пачку денег и кладет их на стол, еще раз объяснив Ивану, что убийца именно он. Смердяков уже снисходительно советует Ивану снять пальто, сесть, перестать грозиться, и называет его «прежде смелым человеком».

Замечательно сыграна эта роль Валентином Никулиным в фильме режиссера Ивана Пырьева. Сцена потрясает и самим фактом, объясняющим смысл одной из главных тем романа, и тем, как она гениально сыграна и снята в фильме.

Но еще гениальнее описана она в романе – так, что читателя охватывает ужас не только от содеянного Смердяковым, но и от совершённого идейным учителем Иваном, который совсем недавно, у еще живого отца, «за коньячком», как и названа глава третей книги романа, спокойно отвечал Фёдору Павловичу, что «Бога нет». А если Его нет, то всё дозволено.

Но вот мое открытие, прежде упущенная подробность. Смердяков, когда слышит какой-то шум и думает, что кто-то войдет в комнату, накрывает пачку денег книгой, лежащей на столе. Это «Слова подвижнические преподобного Исаака Сирина» – вот какой книгой он прикрывает на всякий случай кровавые деньги. Вот что, оказывается, читает убийца и вроде бы дурак, неуч, с черной душонкой человек, в детстве любивший душить кошек, а потом облачаться в простыни и как бы отпевать удушенных. Это был человек, происшедший из «банной мокроты», по определению лакея Григория Васильевича, который нашел его младенцем в баньке сада, где его оставила там юродивая Лизавета по прозвищу Смердящая.

Смердяков читает одно из самых сложных, по богословским толкованиям, произведений из наследия святых отцов. В «Дневнике писателя» Достоевский не однажды упоминает святого Исаака Сирина как одного из любимых им подвижников христианства четвертого века от Рождества Христова. Эта художественная деталь о многом говорит – прежде всего, о сложности души даже такого ничтожества, как Смердяков. Зовут его, между прочим, Павел Фёдорович, а фактического отца его, дворянина и шута, насмехающегося над всем и вся, Фёдором Павловичем. Опять-таки писатель подчеркивает в художественных деталях родство всех Карамазовых, столь, казалось бы, разных и далеких друг от друга по характерам и поведению, положению в обществе. Один из исследователей творчества писателя заметил, что вся семья Карамазовых – это русский крест: на вершине – Алеша, в подножии – Фёдор Павлович и Смердяков, справа – взрывной, сам себя не помнящий в буйстве Дмитрий, слева – либерал и «возвращающий билет Богу» Иван.

В молодые годы прочитав «Братьев Карамазовых», в ошеломляющей воображение развязке убийства отца, конечно же, внимание сосредоточил было на самом факте – признании Смердякова. И его превосходстве по уму и тем преступным действиям, которые и привели его к тому, что он обвинитель философствующего Ивана, который и есть подлинный убийца. А сейчас внимание мое сосредоточилось на подробности – той книге, которую читает перед своей бесславной кончиной Смердяков. Оказывается, русская душа может пройти путь от повешения котов и отпевания их до духовных высот святого Исаака Сирина. Мы можем только догадываться, что понял Смердяков из подвижнических слов святого. Но что он задумывался о прочитанном – факт, указанный нам великим тайновидцем души человеческой Фёдором Михайловичем Достоевским. Пусть Смердяков хотя бы открыл книгу на первой странице и прочел всего лишь первый абзац – и этого оказалось достаточно, чтобы он во всём признался Ивану и отдал ему кровавые деньги.

Вот как начинаются «Слова подвижнические» Исаака Сирина:

«Страх Божий есть начало добродетели. Называется же она порождением веры и посевается в сердце, когда ум устранен от мирской рассеянности, чтобы кружащиеся от парения мысли свои собрать ему в размышлении о будущем восстановлении».

Вот о чем сегодня хотелось поговорить с Вами, дорогой отец Николай.

Ваш Алексей Солоницын

Июль 2021 г.

Письмо четвертое
Продолжение

Здравствуйте, дорогой отец Николай.

Не скрою, меня обрадовало, что предыдущее письмо нашло отклик в сердце читателя. А это значит, что и Ваше чуткое сердце отозвалось. Еще бы: мы с Вами беседуем о любимом писателе не «вокруг да около», не о том, что «писано-переписано», а сосредоточиваем внимание на том, как сегодня «аукается» сказанное Достоевским, почему его называют пророком.

Протоиерей Николай Агафонов (f 2019) у престола в храме пос. Белозерки Самарской области. Фото автора. Публикуется впервые

Причем для беседы выбираем из «Братьев Карамазовых» примеры, не заезженные критикой и литературоведением, а основательно подзабытые, а то и вовсе доселе не тронутые нашими «акулами пера», которые сегодня задают тон в интернете. Не успеваешь охнуть, как вдруг появляется какое-нибудь новое имя с оглушительным числом подписчиков, и друзья уже укоряют: как же так, «такую-то» или «такого-то» ты не знаешь, у него «такой-то» и «такая-то» знаменитости уже были на канале (!) и дали пространное интервью. А ведь «такой-то», как тебе известно, серьезный, достойный человек, и он не даст согласия на интервью незначительному человеку. Вот и приходится виновато кивать головой – мол, простите, отстал от жизни.

Простите и Вы, батюшка, за длинное вступление, но я, грешный, конечно же, радуюсь, что и наш с вами разговор всё же остался на виду, не перебит говорливыми и суетливыми «блогерами», которые по любому поводу спешат «отметиться».

У нас с Вами сегодня продолжение беседы о «русской правде», про которую не удалось поговорить в предыдущем письме из-за нехватки места. Да и тема требует отдельного разговора.

Мое внимание при последнем перечитывании романа остановила глава из третьей книги под названием «Контроверза», что в переводе значит «спорный вопрос», спор о чем-то с противоположных точек зрения. Фёдор Павлович за обедом, на который пригласил Ивана, раскинувшись в креслах, слушает новость, которую принес с улицы города лакей Григорий Васильевич. Тут же прислуживает и Смердяков, как бы случайно, а на самом деле уже по желанию обязательно повидаться с Иваном и по возможности высказать свое мнение, согласное с идейными установками своего руководителя.

Кадр из фильма «Братья Карамазовы».

Режиссер И. Пырьев. Алеша – А. Мягков, Иван – К. Лавров. 1969 г.

«Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, – о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете. Об этом вот и заговорил за столом Григорий».

Тут приходит Алеша с поручением от брата Дмитрия. Фёдор Павлович рад, усаживает младшего сына за стол. «На твою тему, Алёшка!» – кричит о предмете разговора. И вдруг замечает насмешку на лице Смердякова. Удивленно спрашивает: «Ты чего?»

«– А я насчет того-с, – заговорил вдруг громко и неожиданно Смердяков, – что если этого похвального солдата подвиг был и очень велик-с, то никакого, опять-таки, по-моему, не было бы греха и в том, если б и отказаться при этой случайности от Христова, примерно, имени и от собственного Крещения своего, чтобы спасти тем самым свою жизнь для добрых дел, коими в течение лет и искупить малодушие.

– Это как же не будет греха? Врешь, за это тебя прямо в ад и там, как баранину, поджаривать станут, – подхватил Фёдор Павлович».

Но Смердяков, отвечая барину, явно издевается над стариком Григорием и ставит его в тупик иезуитскими аргументами.

«– Бульонщик! – прошептал Григорий презрительно.

– Насчет бульонщика тоже повремените-с, а, не ругаясь, рассудите сами, Григорий Васильевич. Ибо едва только я скажу мучителям: “Нет, я не христианин и истинного Бога моего проклинаю”, как тотчас же я самым высшим Божьим Судом немедленно и специально становлюсь анафема, проклят и от Церкви Святой отлучен совершенно, как бы иноязычником, так даже, что в тот же миг-с – не то что как только произнесу, а только что помыслю произнести, так что даже самой четверти секунды тут не пройдет-с, как я отлучен, – так или не так, Григорий Васильевич?»

Аргументы Смердякова приводят в восторг Фёдора Павловича. Он даже называет лакея «иезуитом прекрасным» и требует, чтобы тот поскорее делал вывод.

«– Потому в самое то время, как я Богом стану немедленно проклят-с, в самый, тот самый высший момент-с, я уже стал всё равно как бы иноязычником, и Крещение мое с меня снимается и ни во что вменяется… А коли я уж не христианин, то, значит, я и не солгал мучителям, когда они спрашивали: “Христианин я или не христианин”… Коли я уж не христианин, значит, я и не могу от Христа отрекнуться, ибо не от чего тогда мне и отрекаться будет».

Доводы Смердякова до того понравились Фёдору Павловичу, что он пообещал наградить его десятью рублями.

Вы простите, отец Николай, зачем я так подробно останавливаюсь на рассказе об этих страницах романа. Поясню. Потому что в речи Смердякова – не только оправдание предательства Христа, но даже утверждение его полезности. Мне показалось, что тут равнозначность аргументов Великого инквизитора и Смердякова. Одна и та же логика.

Но не только это остановило мое внимание. Когда я сегодня перечитывал роман, я прежде всего обратил внимание, что речь в этой главе «Братьев Карамазовых» ведется о подвиге унтер-офицера (нижний офицерский чин) Фомы Данилова, совершённом в 1875 году, во время боевых действий русской армии в Средней Азии.

Узнал я об этом, когда изучал материалы к моему роману «Самарское Знамя», посвященному подвигу земляков в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Монахинями Самарского женского Иверского монастыря было вышито Знамя, которое, по решению городских властей, было отвезено на Балканы, братьям-славянам, поднявшимся на борьбу против 500-летнего османского ига. Под этим знаменем сражались сначала добровольцы, а затем была объявлена война мучителям, которые вырезали православное население Болгарии и Сербии.

Беспримерная эта освободительная война, давшая Болгарии государственность, уникальна и подвигами, свершёнными под Самарским Знаменем, ставшим бессмертным символом единения православных народов. Именно тогда я и узнал о Фоме Данилове, земляке из уездного городка Бугуруслана Самарской губернии, и посвятил его подвигу главу в романе. Но до этого я нашел в «Дневнике писателя» Фёдора Михайловича статью в январском номере за 1877 год, посвященную этому герою. Статья произвела на меня сильное впечатление. Невольно вспомнилось о ней, когда перечитывал «Братьев Карамазовых», третью книгу, главу «Контроверза».

Поразительна современность, сила и глубина мысли великого писателя.

Судите сами.

«В народе, конечно, эта великая смерть не забудется: этот герой принял муки за Христа и есть великий русский; народ это оценит и не забудет, да и никогда он таких дел не забывает. И вот я как будто уже слышу некоторые столь известные мне голоса: “Сила-то, конечно, сила, и мы признаём это, но ведь всё же – темная, проявившаяся слишком уж, так сказать, в допотопных, оказенившихся формах, а потому – что же нам особенно-то говорить?” Есть, дескать, и другие страдальцы, и другие силы, есть и идеи безмерно высшие – идея общечеловечности например».

Не правда ли, словно про либералов наших сегодняшних написано? Не так ли и сегодня реагируют или вовсе замалчивают подвиги наших воинов – например, рядового Жени Родионова, который не снял креста, за что и был обезглавлен головорезами?

Фёдор Михайлович как будто сегодня отвечает таким «общечеловекам»:

«Но, случись подобный факт в Европе, то есть подобный факт проявления великого духа, у англичан, у французов, у немцев, и они, наверно, прокричали бы о нем на весь мир. Нет, послушайте, господа, знаете ли, как мне представляется этот темный, безвестный Туркестанского батальона солдат? Да ведь это, так сказать, – эмблема России, всей России, всей нашей народной России, подлинный образ ее, вот той самой России, в которой циники и премудрые наши отрицают теперь великий дух и всякую возможность подъема и проявления великой мысли и великого чувства».

Фома Данилов был артиллеристом. Маргеланский хан требовал, чтобы Фома обучил его воинов стрельбе из пушки. Фома возразил, что не может предать Родину и веру.

Тогда хан устроил на главной площади города показательную казнь перед толпой народа. С Фомы стали «ремнями» вырезать кожу, ожидая, что он дрогнет, не выдержит мук.

Нет, Фома не дрогнул.

Сам хан произнес, когда Фома Данилов скончался: «Батыр!»

И в толпе отозвалось: «Батыр!»

То есть – богатырь.

Вот ответ смердяковщине и аплодисментам Фёдора Павловича. Вот почему Достоевский одну из сильнейших глав романа посвящает спору о российском солдате, о котором потом напишет в «Дневнике писателя», уже в публицистике, в которой он так же велик, как и писатель-романист.

«В том-то и дело, что тут именно – как бы портрет, как бы всецелое изображение народа русского, тем-то всё это и дорого для меня, и для вас, разумеется, – заканчивает статью Фёдор Михайлович. – Именно народ наш любит точно так же правду для правды, а не для красы. И пусть он груб, и безобразен, и грешен, и неприметен, но приди его срок и начнись дело всеобщей всенародной правды, и вас изумит та степень свободы духа, которую проявит он перед гнетом материализма, страстей, денежной и имущественной похоти и даже перед страхом самой жесточайшей мученической смерти. И всё это он сделает и проявит просто, твердо, не требуя ни наград, ни похвал, собою не красуясь: “Во что верую, то и исповедую”».

Плакат к фильму «Братья Карамазовы».

Из архива автора

Здесь прибавить можно лишь только одно: радуемся, что у нас в России был и есть писатель, сумевший сказать о своем народе заповедные слова, какие не под силу сказать ни одному писателю во всём мире.

Июль 2021 г.