Текст книги "Жизнь ни за что. Книга вторая"

Корабли продолжают готовить к выходу в океан. Как всегда, звучат команды по радио. За иллюминатором туман. Едва видны леера. Темнеет бушлат вахтенного. На юте бьют склянки, предупреждают столкновения. Нам надо было прибыть в штаб оформить последние бумаги, но никто не передвигается в такую погоду. Все сидят. До 12-ти наговорились со старшим офицером по измерениям, а после вкусного обеда, туман и туманная изморось свалили меня в постель. Я задёрнул богдыхановскую занавесочку в ёлочку и провалился в небытиё. Наваждение навалилось на меня и я не понимал где сон, где быль, где небыль…

– Леонид Иванович, поедем в город, катер подают, – послышался голос Василия.

– Зачем!? – недовольно отрываясь от подушки, осведомился я.

– Развеемся…

Развеемся, так развеемся. И туман немного развеялся, но тучи всё равно висели прямо над клотиком. Мы подняли воротники и спустились по адмиральскому трапу в баркас, который, попыхивая сизым дымком с выпуклого борта, ловко лавируя между волнами, пошлёпал к далёкому пирсу Петропавловска. Это была военно-морская оказия. В штаб флота везли какие-то срочные бумаги. Делать, конечно же, в городе было нечего. Это не южные города с пальмами и тавернами, а осенний, холодный и склизкий крайний восток Советского Союза рядом с алеутами, с военными заставами и пьяными рыбаками в неуютных ресторанах.

Но катер прибыл на морвокзал. Мы выпрыгнули на пирс, обогнули серую громаду морского вокзала, до того неуютного, что внутрь заходить никогда не хотелось. Обойдя вокзал, поднялись вверх на главную улицу, где светились окна магазинов и как-то кипела жизнь. Со скучающим видом побродили по гастроному, дошли до филармонии и повернули обратно. Напротив универмага остановились под мокрым деревом и закурили, увёртываясь от редких крупных капель, которые набирали силу медленно, но падали с веток уже тяжеленные. Делать было нечего. В неуютный ресторан заходить не хотелось. Можно было возвращаться. «Погуляли и ладно», – сказал друг Вася. «Пожалуй, погуляли», – подтвердил я. Мимо нас прошла молодая женщина в плаще, закрытая капюшоном. Лица я не рассмотрел, фигура даже закрытая плащом вырисовывалась изящной. Прошла и ушла. Мало ли фигур? Мы курили и молчали. Снова послышались шаги. Возвращалась женщина в плаще. Я посмотрел на неё, глаза наши встретились на мгновенье. Глаза блеснули и скрылись за капюшоном.

– Рыбачка Соня, – толкнул меня Роман.

– В порядке рыбачка, – ответил я. – Может, догоним и спросим, как здесь живут такие хорошенькие.

Но догонять не пришлось. Рыбачка возвратилась, остановилась напротив, внимательно рассмотрела, повернулась и кивком позвала за собой. Не успев ни о чём подумать, мы пошли за ней следом. «Рыбачка» шла не оглядываясь. Мы прошли порт, поднялись в гору по узкой улочке, застроенной хибарами, повернули несколько раз в темноте и оказались перед приземистым одноэтажным домиком, вырастающим прямо из под горы. Женщина поднялась на крылечко, и тихонько постучала. Шторка на ближнем окне чуть раздвинулась, и через мгновенье дверь бесшумно открылась. За дверью было темно и не души. Женщина протянула руку мне (я стоял ближе), я протянул руку Василию, и мы прошли куда-то в темноте медленно, но уверенно. Рука, державшая мою руку, несколько ободряюще сжала мои пальцы, потом оставила мою руку и пропала. Некоторое время мы, не разговаривая, стояли в темноте. Потом с трёх сторон вспыхнул неяркий отражённый свет, и мы с Василием увидали друг друга. «Рыбачки» не было, и никого не было, кроме нас.

– Пожалуй, это приключение нам ни к чему… – протянул Вася, оглядывая комнату.

– Согласен, – подтвердил я. – У тебя же дети.

Мы были в круглом помещении без окон и дверей. На полу лежал толстый мягкий ковёр, стены были завешаны яркими шелковыми тканями, напоминавшие что-то о Японии, если верить виденным кинофильмам. Шелка подсвечивались изнутри. Но сколько я не пытался разглядеть дверь, через которую мы попали в комнату, ничего не обнаружил. Посредине комнаты стоял низенький столик, на нём маленькие фарфоровые чашки с тонкими, почти прозрачными стенками. А около столика на ковре лежало несколько подушек. Было тепло.

– Очень может быть, что ни к чему, – ответил я Василию. – Но не бежать же! И куда? Лучше примем всё на свой счёт и сядем за стол.

Мы скинули обувь и плащи у стены, прошли к столу и опустились на подушки. Я достал сигарету и закурил. Раздался мягкий чистый звон, как будто рассыпались серебряные колокольчики. Стена раздвинулась, и в комнату вошёл пожилой японец в халате, с реденькой бородой на подбородке, и наголо стриженой головой. Японец поклонился. Мы встали и тоже поклонились. Все эти штучки мы видели в кино, и в невоспитанности нас не обвинишь.

– Что будем пить, – спросил японец на чистейшем русском языке.– Чай или сакэ?

– И чай тоже, – грубовато ответил Вася, которому эта история явно не нравилась. – А икра и балык у вас есть?

Японец кивнул и хлопнул в ладоши. Снова зазвенели колокольчики, и в комнате появилась прекрасная рыбачка с подносом в руках, на котором стоял чайник, графинчик с сакэ и рюмками, красная икра в вазоне и какие-то ещё неизвестные пряности, мгновенно заполнившие комнату своим ароматом упоительной свежести. Сама рыбачка была в розовом кимоно, расцвеченном ветками цветущей сакуры, Чёрные длинные волосы падали ей на плечи. Красивые чёрные блестящие глаза, и правильные черты европейского лица никак не выдавали её за японку.

– Моя дочь Татьяна, – представил её японец. – Её мать была русской.

Таня поставила поднос на стол, опустилась рядом на подушки, и стала разливать по чашкам чай.

– Она у меня большая чудачка, – продолжал японец, разливая сакэ. – Вот вы удивились, почему вы здесь, и почему вас приветливо встречают. Определённо вы подумали, что вас завлекают во что-то сомнительное. А она мне сказала, что увидала на улице двух грустных одиноких не местных мужчин, которым не очень уютно в этом далёком от их дома городе, и она решила оторвать их от забот, и неясных тревожных мыслей.

Таня раскладывала угощения. Мы почему-то поверили этому внятному, и одновременно непонятному объяснению, оттаяли, заулыбались, но на всякий случай я вывернул пустой карман, показывая, что денег у нас нет. Японец махнул рукой. Мы выпили сакэ и раз, и два…«Никакое это не сакэ, – отметил я про себя. – А обыкновенная водка». Чай был хорош, и очень хороша была эта необыкновенная полукровка. Ей было не больше 20—23 лет. Она молчала, и только улыбка озаряла её лицо, как первые лучи солнца озаряли заснеженную вершину Авачи. Мы выпили чай и попросили кофе. Таня принесла кофе и курительные трубки с длинными мундштуками. Улыбаясь, она зажгла их и передала каждому. Я затянулся сладким дымом и откинулся на подушки. Звучала тихая музыка из восточных мелодий. Звуки гавайской гитары расплёскивались и замирали. С одной стороны полукруг стены куда-то исчез. Улыбающаяся и молчаливая Таня подала нам новые трубки. Я оглянулся на Василия. Но он, кажется, не видел меня и смотрел туда, куда исчезла стена. Я снова затянулся сладким дымом и снова оглянулся на Васю. Но не увидел его, и оглянулся вокруг. Не было Тани, не было японца. Женский голос на незнакомом языке пел песню, сжимающую сердце необыкновенной грустью, а там, где была стена, появились лёгкие как дым, танцовщицы в персидских костюмах, извивающиеся в таком невероятном восточном танце, каких я не видывал ни в одном кино. Меня обволакивало чувство глубокой тоски и необычайной нежности.

– Таня, – позвал я.

– Я здесь, – отвечала она голосом певицы, но её не было.

– Дай руку. Присядь рядом.

Я чувствовал пожатие её руки, как при проходе по тёмному коридору перед этим, слышал её дыхание, но не видел её. А восточные красавицы танцевали и уже кружились в воздухе. Нежные руки поднимали меня и увлекали в неведомое.

Я не знаю, где был Василий. Только ранним утром в полумраке, когда я очнулся и увидел, что он сидит рядом со мной на скамеечке в привокзальном скверике. И увидел, что между нами лежала плоская бутылочка с сакэ и бутерброды с икрой, завёрнутые в бумагу, украшенную веткой сакуры.

– Наваждение какое-то. Или сон? Это мы купили или получили в подарок, – спросил я Василия.

– Ничего не знаю, и не рассказывай ничего, – ответил Василий. – Всё равно не поверю, и буду говорить, что ничего не было. А мы с тобой безмятежно вздремнули на скамеечке. А это добро прикупили и забыли.

– Конечно всё так, как сказал. У тебя дети, – откликнулся я. – И что может сказать нам на эти сказки полковник КГБ Латышев!? Давай тогда выпьем за здоровье всех и на катер, ближе к дому.

Выпить так уж выпить. У меня в глазах снова затуманилось. Снова пропал Василий. Мелькнула танцующая японка под звуки незнакомой музыки и исчезла, сменившись на блеск некрупной волны, плеснувшей в иллюминатор катера и круглую голову нерпы нерпы, резвящейся за бортом и исчезающей в тумане.

В иллюминатор каюты едва пробивался туманный свет уходящего дня. По радио ко второму обеду прозвучала приказ «команде руки мыть».

– Команде руки мыть! —кричал почти прямо в ухо Василий.

– Какие руки, – пробормотал я и открыл глаза. Через иллюминатор в каюту полз сырой туман. С юта доносились звуки склянок.

– Никакого просвета, – сказал Вася, – поужинаем и до завтра. И тебе, кстати, японка не снилась.

Я посмотрел на Василия и покачал головой. Я всё помнил, но ничего не понимал. Разума хватило на то, чтобы промолчать, так как было непонятно, как одинаковый сон мог присниться двоим. Но Василий ещё долго был задумчив и хмыкал неопределённо.

23 сентября. Владивосток.

Вот уж действительно ждём у моря погоды. Утро тихое, но снова ничего не видно. Так снова и прожили несколько часов, а потом появилось солнце и над Камчаткой засияло голубое, бесконечно глубокое небо. На ПСК6161
  ПСК – поисково – спасательный катер.


[Закрыть] мы обошли все корабли соединения, собрали подписи и рекомендации и высадились на пирс, когда камчатское время склонялось к вечеру. Вещички у нас были собраны и, пожав руку вахтенному офицеру, мы пошли на автобус. В аэропорту было очень весело, потому что самолёты не летали уже три дня. Билеты у нас куплены не были.

– На вулкан пойдём, – сказал Вася.

– Или японку какую—нибудь поищем, – сорвалось у меня с языка.

Василий посмотрел на меня внимательно. Но ответил равнодушно.

– Что за блажь у тебя. Какие здесь японки? Здесь даже корейцев нет. Пойдём позвоним нашему вулканологу Валерию.

Но вулканолог Валера, как ответила его жена по телефону, не дождался нашего звонка. И уже три дня, как сидел на вулкане, и не мог узнать, что мы хотим к нему. Надумали съездить в город. Был вечер, а городской хлебозавод сломался два дня назад. В магазинах ни крошки хлеба, одни сухарики.

– Надо на материк, – снова бросил идею Василий.

– Надо, – сказал я и пошёл на телеграф. «Вылетаю на материк…»

24 сентября.

Вылетаю, так вылетаю. И вылетел. Несмотря ни на что! Несмотря, что три дня самолёты не вылетали, и что у нас не было на руках билетов. В три часа ночи мы с Васей сидели в самолёте ТУ-154, переносившем нас в Хабаровск. А ещё спустя десять часов уже ТУ-104 опустил нас на бетонку аэропорта Владивостока. В туман и дождь. После посадки нашего самолёта аэропорт закрылся. «ВЛАДЕЙ ВОСТОКОМ!» – прочитали мы на стеклянном корпусе аэровокзала, а может так показалось.

Автоэкспресс долго мчал нас между краснеющих осенним золотом сопок. Сорок первый градус северной широты – это широта Крыма, а четыре – пять градуса к югу, и уже Япония. Всё вот так просто. Справа от шоссе Амурский залив, за которым ещё наша земля, а чуть подальше – Корея.

Автобус мчит. Здесь, как и в Петропавловске, отсчет ведётся километрами: 10-й, 20-й и. т. д. Но вот на невысоком перевале появилась колонна с парусником. Рядом ресторан « Заимка» – усадьба средневекового русского боярина с картинки из учебников истории, обнесённая сплошным забором из заострённых вверху брёвен подтоварника, за которым виднелся деревянный терем из круглого строевого леса с узкими окнами. Начался Владивосток. Улица Столетия города, остановка «Вторая речка», «Первая речка», центр. Первое русское поселений на берегах будущего города было основано в 1860 году. Статус города Владивосток получил в 1880 году.

Владивосток – большой культурный и промышленный центр Приморья. В городе дальневосточное отделение РАН, университет, высшее военно-морское училище, театры. Аборигены пытаются сравнивать его с Сан-Франциско. Ни Сугробин, ни Суматохин не были в Сан-Фрациско, и во Владивостоке были ещё несколько часов, поэтому сравнивать они ничего не могли. Отметили. что это город также как и Петропавловск, город одной улицы – Ленинской. Она начинается от Амурского залива и простирается на все километры вдоль залива «Золотой Рог» до самого остроконечного окончания залива. На этой улице находятся гостиницы «Челюскин» и Золотой РОГ», театр юного зрителя и краевой драматический, цирк, областной универмаг, горком и обком КПСС. Вузы, музеи, высотник городской власти, штаб ТОФ, и даже градообразующее предприятие «ДАЛЬЗАВОД» вместе с Приморским ЦКБ морского флота являются частью этой улицы. На этой улице стоят все памятники и обелиски, включая и весьма примечательно – впечатляющий памятник партизанам, освободившим Приморье от всякой импортной теребени. Частью улицы фактически являются железнодорожный и морской вокзалы, стоящие рядом на угловом ответлении. Напротив здания железнодорожного вокзала, построенного императорской администрацией, стоит памятник Ленину с его очень патриотическими словами, подтверждающими твёрдые намерения большевиков сохранять и приумножать унаследованные территории, как законно нажитое добро.

Бухта «Золотой Рог» наполнена кораблями: у морвокзала белоснежные круизные и просто пассажирские лайнеры, у штаба ТОФ боевые сторожевики и эсминцы, За ним причальная стенка «Дальзавода» и ремонтируемые суда военные и гражданские. Противоположный берег залива начинается старинным маяком на мысе Голдобин, за которым сплошная причальная стенка торгового порта, заполненного кораблями всех пароходств СССР. И даже на берегу у памятника партизанам стоит судно. Это подводная лодка времён Великой отечественной. Каюта капитана в два квадратных метра. Для матросов сон и еда по очереди. Лодка пришла во Владивосток в 1942 году своим ходом с Северного флота для защиты наших грузовозов, которых японцы топили по причине и без причин. На Ленинской улице есть памятник погибшим пароходам. Как служили тогда моряки? На корабль ставили одну – две пушчонки на открытой палубе и отправляли без охраны в полную неизвестность. Рейсы до Петропавловска – Камчатского длились по два – три месяца, когда суда прокрадывались по прибрежным водам Охотского моря. Подводных лодок в дальний путь было отправлено две. Дошла одна. Другая затерялась в волнах мирового океана без известий о себе.

Береговая линия города изрезана неимоверно, И с какой высокой точки не глянешь окрест – вокруг море, бухты и корабли; море корабли и бухты. Морской город! И нет других слов.

Все жители города моряки, рыбаки или жены и дети моряков, рыбаков. И самые сухопутные всё равно моряки и рыбаки. И когда в прибрежные воды города приходят косяки селёдки, весь город бросает работу и все, кто может и не может, на всех плавсредствах выходят на водную акваторию на лов этой сельди. Прекрасная тихоокеанская сельдь хватается в это время за голый омеднённый крючок. И удачливый рыболов за один день обеспечивает себя рыбой до следующего сезона.

«Владивосток – город нашенский», – написано на памятнике В.И.Ленину. И я согласен, что этот город русский и должен остаться русским.

Сколько раз Сугробину довелось посетить этот полюбившийся ему город, он не помнит. В некоторые годы не по одному разу. Но очень точно помнит, что впервые я ступил на его землю в сентябре вместе с Василием Суматохиным, Стояла прекрасная приморская осень. Деревья зеленели густой листвой, ярко светило горячее солнце, сверкал ровной поверхностью воды голубой Амурский залив, за которым в дымке просматривались невысокие сопки мыса Песчаного, уходящие ближе к Китаю и Корее. Всё сопутствовало путешественникам в тот раз. Самолёт из Хабаровска вылетел по расписанию, автобус из аэропорта промчал полсотни километров без задержки, гостиница «Челюскин» в лице приятного администратора женского пола возраста до 40 лет приняла без выпендрёжа. И они к 18 часам по местному времени были не просто приезжими, а гостями этого, ставшего с первых минут приятным, города И любовались с крутой набережной на Амурский залив, по которому скользили под белыми парусами две яхты.

Вокзал Владивостока является последней станцией транссибирской железнодорожной магистрали протяжённостью в 9288 километров. Строительство великой дороги начал император Александр Ш и закончил Николай 11. И этой дорогой Дальний Восток навсегда был привязан к России. Сугробин за всё пребывание так и не собрался сфотографироваться у столба с цифрой последнего километра и очень жалел.. Так же жалел, что не проплыл на теплоходе «Советский Союз» до Петропавловска—Камчатского (или наоборот) вдоль Курильских островов. Но он посетил город Находку, а остров Русский не только посетил, а почти освоил. И был. Владивосток всегда для него приятен, близок по духу и настроению. Но таким он был при социализме. Он был «закрытым» пограничным городом. Случайных людей, в дополнение к местным жителям и военным, не пропускали. И город был свободен от китайцев, корейцев, цыган, лиц кавказской национальности и других неблагонадёжных. Ему немного лет от рождения. Даже сейчас ещё нет 150-ти. Шоссе от аэропорта, бегущее вдоль Амурского залива, украшено остановками с названиями многочисленных здравниц. Город на широте Крыма и полтора – два с половиной месяца с июля до октября представляет самый настоящий морской курорт. Тёплая, густо солёная, морская вода купание превращает в удовольствие несказанное, т.к. тело не тонет, и не приходится затрачивать силы для удержания на поверхности. Можно покачиваться часами и заполнять тело здоровьем. Когда здравницы кончаются, шоссе плавно переходит в улицу 100-летия города до залива «Золотой рог». Залив неспроста назван «рогом» Он, достаточно широкий у пролива «Восточный Босфор»6262
  Восточный Босфор – пролив, разделяюший материк с островом Русским.


[Закрыть], тянется вглубь суши, изгибаясь не круто и сужаясь до острия к концу как бычий рог. И это километров на десять. И самое интересное, до самого конца не теряет глубину. К концу залива суда, стоящие на заводе, и суда торгового порта почти касаются друг друга носами (сами понимаете, что к причальной стенке они швартуются кормой). В городе есть гостиница «Золотой рог» и ресторан того же имени. В гостинице Сугробин иногда жил, в ресторане обедал. На острие рога на первых метрах твёрдой земли стоит памятник адмиралу Макарову.

За заливом «Золотой рог» в городе находится другой залив «Диомид», забитый целиком кораблями рыболовецкого флота. И за ним весьма примечательный залив «Патрокл» Там гнездятся, в основном, военные. Напротив «Патрокла» уже на выходе из пролива «Восточный Босфор» в Японское море стоит высокая скала, скорее небольшой остров неровной площадью не более двух гектаров, точно посредине пролива. В Патрокле стоял перед выходом «Чумикан» несколько дней, и все участники экспедиции не раз рассматривали остров. И все сравнения сводились к сходству скалы с островом, на котором под Марселем был знаменитый замок ИФ, прославленный романом А. Дюма «Граф Монте-кристо». На острове было полуразрушенное двухэтажное здание, толь казарма, толь тюрьма. Поговаривали, что была тюрьма. Но содержание её обходилась дорого, и её закрыли. Что-то было, что-то не было! Берега Владивостока так изрезаны, что водной кромки городской морской черты хватило бы по погонным километрам померяться с Крымом.

Город необычен, красив, не похож ни на что виданное ранее. И в хаосе перемежающегося эпохального градостроения проглядывается неповторимая привлекательность. С мыса Песчаного на другом берегу залива город, очень возможно, походит на Сан – Франциско. А когда с высоты телевизионной сопки бросишь взгляд мимо жилых и производственных кварталов на бухты города, усыпанные кораблями до острова Русского, на мгновение теряешь ощущение реальности. Тут тебе и Грин, и Стивенсон, и Жюль Верн. И все детские сны совершенно сухопутного мальчика.

Город Владивосток в конце 70-х и начале 80-х годов двадцатого столетия был, на удивление приезжающим западникам, городом относительного благополучия. В том благополучие, о котором немногие знали в центре страны, задушенной борьбой партийной элиты за имидж, совместимый с западным миром по внешним признакам, и отгороженным от несовместимости с чужим миром высокими заборами у шоссе, по которому проезжали высокие делегации. Князь Потёмкин-Таврический навсегда вошёл в легенды российского государства за строительство процветающих поселений по пути инспектирующей императрицы.6363
  Некоторые исследователи считают, что князь Потёмкин был выше таких спектаклей.


[Закрыть] Во Владивостоке потешные деревни и заборы не возводились. Здесь в ласковые погодные месяцы тёплое солнце, бархатное море, праздничные моряки на всех бульварах гуляющие с яркими девушками. В магазинах мясо и мясные продукты, изобилие рыбных деликатесов, среди которых и всевозможные моллюски, о которых даже образованный интеллигентный обыватель средней России и её обеих столиц слыхом не слыхивал. А читая Хемингуэя, только непонятно всхлипывал, пытаясь отделить слипшиеся маринованные рыжики друг от друга уже после того, как опрокинул свои сто граммов в рот. И можно спросить того, кто, возможно, скользнёт по этим строчкам равнодушным взглядом и ухмыльнётся. «А ел ли ты свежие гребешки, только чуть смоченные мягким уксусом? А ел ли ты варёного трёхкилограммового дальневосточного краба со всеми его полутораметровыми клешнями? А ел ли ты только что пойманного кальмара, который был мгновенно очищен и брошен на минутку в раскалённое сливочное масло? И скажу всем – а ничего вы, граждане не видели, и ничем вы, граждане, не можете удивить. Потому что путешествовали только на бумажных корабликах».6464
  «Я ступила на корабль, а кораблик, оказался из газеты вчерашней». Роберт Рождественский..


[Закрыть]

К сожалению для наших путешественников, во Владивостоке был дефицит пива. Они были любителями пива, и его отсутствие могло испортить самое благоприятное впечатление. Но недостаток пива город использовал мастерски. На 2-ой речке был построен великолепный пивной зал. Одновременно он вмещал человек двести. Это на сидячих местах за большими столами на 8 человек каждый. Каждый спускавшийся в полуподвал посетитель должен был на входе оплатить за две кружки пива и порцию закуски. Проведя день, следующий за приездом, в штабе ВМФ и в приморском ЦКБ, мы к 4-м часам дня так выдохлись, что едва шевелили «жабрами», чтобы пропустиь свежий глоток воздуха.

– А не поехать ли нам в пивбар, о чём советовали…», – сказал Василий, и Сугробин только и кивнул на это. Но Владивосток это вам не Сочи и не Ялта, где пивные зазывают. Строгая очередь из полсотни человек вилась далеко от подвального спуска. Онивстали. Слава богу – через полчаса уже были у кассы. Куплен стандарт. Официантов нет. Барная стойка. На предъявленный чек наливают два литровых графина пива и выдают две огромных тарелки с закуской к пиву. И только устроившись за столом и отхлебнув, они окинули взглядом всё богатство на тарелках. Здесь были кусочки селёдки, ломтики кеты, дольки скумбрии, полоски кальмара, дольки крабовых клешней заполненных крабовым мясом и ещё чего-то, и ещё. Поймёт ли обыватель России от Смоленска до Свердловска, а что же это такое? Ему это никогда и не приснится.

А когда Леонид с Василием уезжали в аэропорт и заскочили на маленький рынок у вокзала, где продавали только осенние цветы, они были очарованы великолепными хризантемами в шапку величиной. Погода в последний день резко изменилась, примчался циклон, похолодало. Не раздумывая, они купили эти роскошные цветы.. Через 20-ть часов Сугробин вручал эти цветы Елене.