Текст книги "Жизнь ни за что. Книга вторая"

26 сентября – 27 сентября.

Если считать день приезда за трудовой, то для народа мы в этот день ничего не совершили. На завод не попали, на судно не попали. Успели отдать капитану верительные документы. Но времени у него не было, чтобы заняться немедленно. За то, когда покинув завод и корабль, мы с ходу устроились в гостиницу «Челюскин», что расположена в первом доме по улице Ленина и наискосок от гостиницы «Золотой Рог», и уютно расположились за столом с напитками и яствами Приморья, Вася сказал:

– А везёт же нам. И мы уже на материке. А это значит, что можно поговорить о доме, о семье.

– Тогда рассказывай. Мне говорить не о чем.

– А твоя девушка, которой ты посылаешь телеграммы?

– Что я могу сказать, дорогой Вася! О чём думает, и как поступает женшина, с которой я провёл месяц и с которой в разлуке второй месяц. И она не гимназистка восторженно влюблённая из девятнадцатого века. А женщина, прожившая свои лучшие полтора десятка лет во второй половине двадцатого века, пусть даже в Советском Союзе, где ещё не нашла поддержки сексуальная революция. И любви уже ни у неё, ни у меня не будет, а будут «сексуальное влечение и мелкий или крупный расчёт». Так сказала мне в двадцать два года одна милая женщина, предлагавшая свою любовь навсегда. И могу подтвердить, что оба названных элемента во мне присутствуют. Она сексуально привлекательна. А расчёт в том, что если до сорока у меня семьи не получится, то и мысли об этом выкину навсегда.

– А знаешь, – сказал Василий, наполняя бокал. – Сейчас сходим на переговорный пункт и купим на ночь талоны на телефонный разговор. И узнаем, ждёт тебя твоя Лена или забыла. И я своей напомню, что жду, не дождусь возвращения.

Ночью нас соединили из гостиничного номера с Горьким с двумя номерами по очереди. Я, предполагая, что Лены нет дома, дал номер её матери. Она действительно была там в гостях и сказала, что не забыла и ждёт. Но попросила точный день возвращения обозначить телеграммой.

И двадцать шестое, и двадцать седьмое сентября были для нас первыми настоящими выходными за всю командировку. Проснулись поздно, довольные, умиротворённые мягкой широкой постелью, чистым сухим бельём, и телефонным разговором. Побрились, почистились и снова поехали в пивной бар на вторую речку. Снова очередь. «Не по нашему это», – буркнул Василий, привыкший получать пиво в Горьком без очереди. «Терпи!» – также недовольно откликнулся я. Но очередь скользнула быстро. Сегодня уже не жадничали. Взяли минимальный набор, облагородились и позавтракали.

За выходные посетили музеи морского, военно-морского и рыболовецкого флота, музей природы им. Арсеньева, подводную лодку на суше. А за всё пребывание в городе выпили и всё вино, которое не досталось нам на Камчатке, и съели всю причитавшуюся нам рыбу. Икра путешественникам не причиталась. Её, как и во всей России, здесь также достают. Голова распухла от впечатлений, и равнодушно взирают глаза на экзотику. Восприятие более полное будет позднее, когда по энциклопедическому справочнику можно будет сравнить Владивосток с Сан Франциско, с которым во всём соревнуются патриоты города. Когда много событий и впечатлений – время раздвигается. Нам обоим кажется, что прошло огромное время со дня отъезда. Если раньше какой-нибудь путешественник (пусть А.П.Чехов) тратил на путешествие на Сахалин год с лишним и писал длиннейшие путевые заметки, то для того у него было время и какие-то деньги, чтобы этот год существовать. Мы же за считанные дни намотали два десятка тысяч километров, поменяли неоднократно часовые пояса, климат и территорию. И в сознание, а ещё больше в подсознание вошло столько информации, что переваривать придётся годы.

Нагулявшись по городу, мы отдыхали по режиму «адмиральского» часа. А когда улица Ленинская озарялась огнями фонарей, мы выползали из под одеял и выходили на простор. От нашей гостиницы в полкилометре по бульвару находилась водная станция ТОФ, и за ней центральная гостиница «Владивосток», выходящая окнами на залив и западный берег острова Русский. От гостиницы по пути к вокзалам стояла гостиница ТОФ. В следующий заезд пришлось изучить все тропиночки ко всем гостиницам. Но в гостинице ТОФ пожить так и не пришлось.

Времени, несмотря на выходные. дни, нам для познания всё же было отведено не много. Призывно светилась надпись « Ресторан «Золотой Рог». «Зайдём!?» – посмотрели мы друг на друга. «Попозднее», – сказали глаза. Про «Золотой Рог» ходит юморная незлобливая байка, что когда-то в большом зале ресторана на потолке была нарисована стая летящих лебелей. И когда человек опрокидывал рюмку с зельем, то непременно видел этих лебедей. И для морских офицеров, для которых посещение этого ресторана было ритуальным, знак, когда лебеди начинали махать крыльями при взгляде на них, был знаком окончания выпивки. Когда мы с Василём посетили это заведение, никаких лебедей на потолке уже не было. Офицеров оставили напиваться бесконтрольно.

Девушек на улице Ленинской было достаточно. И хотя иностранные корабли в порт Владивосток не заходили, девушкам вполне хватало советских моряков. Мы с Василием к морякам не относились ни по форме, ни по содержанию карманов, ни по внутреннему состоянию. Но было приятно потолкаться в праздничной толпе, украшенной бескозырками с развевающимися ленточками. А вокруг города названия: Кедровая падь, Тигровая падь, Волочаевск, Уссурийск. И кажется, что Дерсу Узала6565
  Дерсу Узала – герой романов Вл. Арсеньева «В дебрях уссурийского края», «Дерсу Узала»..


[Закрыть] с берданкой пробирается по узким улочкам на сопках города.

28 сентября.

Расстояния между трамвайными остановками в городе, как и между городами на крайнем востоке. И лучше переехать, чем не доехать и вкалывать пешком. И на Дальзаводе вдоль стенки ходит рейсовый заводской автобус, потому что на путь от ЦКБ до сухого дока, где стояла «Чажма», пешем надо потратить час.

Когда мы зашли за проходную завода, то перед нами предстала многокилометровая причальная стенка, заставленная кораблями вплотную друг к другу и кормой к стенке. Каких кораблей только не было, включая подводные лодки. Когда придётся кому-либо рассказывать о корабельных кладбищах, я вспомню этот заводской пирс и, убрав из рассказа людей и, прибавив ржавчины, нарисую точную картину. Для колорита замечу, что некоторые моряки срочной службы так никогда и не видели моря, простояв весь срок в заводе. Наше судно представляло собой грохочущую, сверкающую огнями десятков сварочных агрегатов и развороченную, как после бомбёжки, посудину в 15000 тонн водоизмещением. Совершенно не представлялось, что эта развалюха когда-нибудь поплывёт. Элегантный лейтенант на КПП у кормы в парадной форме с кортиком, брезгливо морщился от разномастной толпы рабочих, сновавших мимо него. Нас сегодня приняли, как положено, и мы начали своё обычное уже дело знакомства, осмотра, измерений. Работа шла быстро, мы повторялись с небольшими отклонениями.

Вечером по пути в гостиницу прошли по магазинам универсальным и прочим. Торговля здесь имеет пристрастие к зеркалам. Все свободные стены в магазинах заделаны зеркалами. Есть даже ресторан «Зеркальный». В самих магазинах товары стандартные, не считая рыбных. Правда, деликатесы типа свежекопченых рыб не всегда на месте, и зачастую в очередь. Предупреждённые, мы постояли часок и приобрели для гостинцев по паре одурманивающе пахнущих кижучей. Рыба дешёвая: солёная горбуша 1,6 рубля, свежая кета 2,5 рубля, копчёный кижуч – 3 рубля, банка лосося в собственном соку 90 коп. Время было эпохи развитого социализма, и при зарплате в четыреста рублей жить было можно. В магазинах полуфабрикатов в изобилии моллюски, кальмары, палтус горячего и холодного копчения, чавыча семужного засола, янтарная, что называется, пальчики оближешь. На закуску в гостиницу взяли две копчёных селёдки. По вежливой просьбе продавщица выбрала рыбины с икрой.

«Толкучка» в городе запрещена властями. Пиво в банках только в магазинах «Альбатрос», и то редко. Икру и крабов в банках офицеры с наших кораблей берут за спирт на рефрижераторах, когда те возвращаются в порт.

29 сентября.

Ночью с Японского моря дул ветер. Свист стоял такой, что пришлось закрыть двойные форточки и прижать уши. К утру погода успокоилась, но стало прохладно. Правда осень здесь только начинается. Листва ещё не падает, и было тепло до сегодняшнего утра. Работы нам осталось немного. Все материалы по размещению и энергоснабжению были собраны. Оставалось установить контакт с Приморским центральным конструкторским бюро морского флота СССР, и выяснить там настроение. И запланировать будущее сотрудничество, которое было не за горами. Серийные заводы наращивали обороты по производству аппаратуры, страна ждала новой техники. Пора была навестить и кассы аэрофлота. Хоть и хреновая это организация, но за паровоз бухгалтерия не оплачивала. А Вася сказал, что ему что-то по дому взгрустнулось.

1 октября.

Действительно – ностальгия. Делать ничего не хочется. Новые лица, новые знакомства, разговоры. И всё вяло, неэнергично, как будто и интереса большого нет. Конечно, мы собрали такой материал, о котором даже не мечтали. Установили личный контакт с командованием соединения и командирами всех кораблей, с руководством ЦКБ и ведущими специалистами всех наших кораблей, получив добро на содействие в изменении и согласовании документации на корабли. Со всеми получили прямую телефонно-телетайпную связь и позывные ВЧ связи. С заместителем командира соединения по измерениям капитаном 1 ранга Владимиром Литвиновым общались больше всего. Через год он посетил наш институт и был у меня домашним гостем. А с Василием в те же дни мы семьями приветствовали его в ресторане «Москва», где провели чудесный вечер с этим высокообразованным элегантным морским офицером.

Зам. начальника ПримЦКБ и руководитель проектов нашей эскадры Юрий Усенко, обаятельный и понимающий технически и политически. Он делал проект реставрации мемориального крейсера «Аврора», от чего отказались маститые ленинградцы. От крейсера 17-го года к реставрации не оставалось ничего, сказал Усенко мне в приватной беседе позже, когда познакомились поближе.

Откровенно сказать, мы устали. И зная, что ещё надо бы уточнить некоторые детали, делали это медленно, лениво перебираясь по разрушенным ремонтом переборкам корабля, и также лениво слушали байки о ревущих сороковых широтах, через которые пробиралась оставшаяся на плаву эскадра «наших» уже кораблей. Мысль бродила у самолётных кресел, на которых нам предстояло улететь.

Вечером в Аэрофлоте подали заявку на билеты до Москвы, и на бронь из Москвы до г. Горького.

2 октября.

Сегодня распрощались с ПримЦКБ и этим закончили деловую часть командировки. На организме усталость, опустошённость и одновременно облегчение. Но чтобы сказать, что всё уже сделано удачно, надо сойти с трапа самолёта в Горьковском аэропорту. Завтра день отдыха и сборов. Послезавтра день у нас будет длиннее на семь часов. Край восточного солнца откроется навстречу дню, а мы с Василием надеемся быть в это время под покровом европейской ночи.

4 октября.

Борт самолёта ИЛ-:62. Мерно гудит вентиляция, заглушая рокот двигателей, которые где-то там, сзади. Высота 10000 метров, скорость 1000км/час. Земля закрыта облаками. Очень жаль. Полёт дневной в не движущемся времени. В 17 часов по хабаровскому времени вылетели из Хабаровска, в 17 часов по московскому времени будем в Москве. И так можно лететь до самого лондонского мередиана или до 180-го градуса, и только там время щелчком перейдёт на сутки вперёд или назад. Этот эффект движения и стоячего времени даёт нам возможность завершить полёт днём. У нас интересное совпадение. Мы сидим на тех же местах, что и при полёте в Хабаровск. И самолёт ведёт первооткрыватель трассы. Пустячок, а приятно. Мы относим это к доброму знамению.

На столиках перед нами стоят прекрасные Владивостокские хризантемы величиной в чайное блюдце. Цветы свежие, сочные, полные жизненной силы и чарующей красоты. Мы их купили перед самой посадкой в экспресс. Стюардессы постанывают от восторга и зависти, но налили нам воду в бутылки, чтобы цветам было лучше. Цветы от меня предназначались Елене, хотя и не было уверенности, что она встретит меня, и наша дружба продолжится. Голос в телефонной трубке не искрился восторгом от предстоящей встречи.

Последние часы полёта проходят в погоне за солнцем. Дают сводку о погоде в Москве – там выпал снег. Ну и что. Время. Путешествие наше заканчивается. Путь проложен. Знакомство с дальними краями могло бы быть шире и глубже, если б не была так интенсивна генеральная линия нашего задания. Отчего наступила усталость и желание возвратиться. Но я бы хотел, чтоб случились другие дни, когда освобождённый от срочных дел и забот, мог бы отдаться поискам радостей в свободном путешествии по этим чарующим местам, не испорченным ещё до конца взрывом цивилизации. И получить радость от общения с первозданной природой.

Так уж получилось что в последующие годы вплоть до контрзаварушки 90-х годов, Сугробин многократно посещал Владивосток, Петропавловск, г. Ключи под Ключевской сопкой, уходил в далёкие южные широты Тихого океана из бухты Авача и бухты Золотой Рог. Наша океанографическая экспедиция использовалась как открытый полигон для испытаний баллистических ракет в акваториях Тихого океана, которые контролировала разработанная нашим институтом аппаратура. Прошли годы. Нет Советского Союза. Не ходят в океаны корабли тихоокеанской океанографической экспедиции. Старые сгнили, нового красавца двадцатипятитысячника «Маршала Неделина», стоившего Союзу миллиарды, продали на металлолом. Последний действующий «Маршал Крылов» стоит печально в бухте Крашенинникова, фактически ожидая участи своего собрата «Маршала Недлина», потому что Россия уже не Великая держава, а так себе…

Сугробин из аэропорта «Домодедово» несколько раз набирал номер телефона в квартире Лены, но телефон молчал. Он набрал тёщу. Трубку подняла сестра Лены и сказала, что рада его возвращению. «Самолёт прибудет к полночи», – повторил Леонид. «Да, да! Я поняла, найду Лену и передам. Мы все рады будем видеть Вас. Лена, когда Вы звонили из Владивостока, была усталой. Но она очень Вас ждёт. Только и разговору в доме».

– Нас возможно немного ждут, – сказал Леонид Василию. – Цветы у нас свежи. Мы с тобой, свежи. Так что тебе под крылышко супруги, мне на разговоры о любви.

– Вы взрослые и шутить вам нет времени. Если масло в головах не высохло, всё сойдётся, – ответил Василий.

Сугробин в темноте перепутал дом. И когда позвонил в квартиру Елены, время пробило час ночи.

– Наконец-то, – сказала Лена, открыв дверь, но не пропуская Леонида. – А то ждёшь в ночи, разные мысли в голову проползают.

– Это тебе, – протянул Леонид цветы. – Хризантемы из Владивостока. Возможно, помнишь, у Аксёнова были «Апельсины из Марокко», которые попали на Дальний восток. У меня намного романтичней – хризантемы с Дальнего востока. Белые цветы всегда были знаком надежды.

– Какие чудесные, – наконец-то улыбка озарила лицо Лены. Всю минуту разговора в дверях она была бесстрастной. – Так наша надежда не пропала в волнах океана? Дай я тебя поцелую за такой подарок. Снимай плащ и проходи. Я поставлю цветы и приготовлю кофе.

Едва Лена ступила на крымскую землю, как Сугробин отодвинулся от неё в туманную даль вместе с её намерениями не отпустить, не потерять. Она не умела планировать свои поступки далее нескольких дней. И полтора месяца разлуки с «женихом», как она уже стала называть Сугробина, казались ей космическим расстоянием, не меньшим, чем до звезды Альфа Центавра. А раз так, то зачем думать и беспокоится. Вернётся и всё обозначится. Второй администратор, симпатичный татарин её лет начал оказывать ей внимание, как только скрылся перрон с провожавшим Сугробиным.

– Так вот какой твой герой из-за которого ты всех наших чураешься, – сказал он, присаживаясь на диван в купе напротив Лены. То ли поэт, то ли священник, но видный образец. Волос, правда, у него становится меньше, чем при рождении. Но главное не в этом.

Лена действительно ни с кем в театре близко не дружила и никаких, даже шуточных ухаживаний не принимала. Но то работа. А сейчас командировка. «Сугробин тоже поедет в командировку», – подумала она. – И значит, мы будем в равных условиях». То, что Камчатка не курортный Крым она и не думала.

– Главное не в этом, – улыбнулась она коллеге. – И волос у него на мой век хватит.

– Тогда за приятную поездку и удачные гастроли, – сказал администратор, доставая бутылку «Бенедектина». – Люблю этот ликёр. И крепкий, и пить приятно.

Феодосия закружила блеском бархатного курортного сезона, уютом и дружелюбностью окружающих людей. Одноместный номер в гостинице, картинная галерея Айвазовского, музей Грина, блеск театра, наполненного беспечной курортной публикой и морскими офицерами. В день приезда она уже была в редакции городской газеты, познакомилась с отделом культуры, и сдала материал с информацией о гастролях. Молодой руководитель отдела связал её с флотской газетой и редакцией дивизионной многотиражки, где она также проинформировала моряков через заметки в их газетах. Сверкающая горным загаром, Лена обращала на себя внимание мужчин и женщин. На представлениях она летала по театру в бальных платьях, всегда была мила и приветлива со всеми. Билетёры и гардеробщицы написали ей целое послание, восхищаясь ей как феей, спустившейся с облаков. И вскоре Лена в любом месте появлялась только в сопровождении одного или двух моложавых капитанов первого ранга или, в крайнем случае, с молодыми капитанами третьего ранга или местными репортёрами. В гостинице её не переставал баловать всё увеличивающимся вниманием администратор, живший на одном этаже. Она была счастлива. У неё была взрослая дочь, и был жених. Она чувствовала себя замужней женщиной, и была радостна, что её любили все, а она принадлежала только одному, далёкому. Но так продолжалось короткие дни. Очень трудно принадлежать неосязаемому существу, когда вокруг все любят друг друга. Курорт на то и курорт, чтобы тело здоровело, а любовь искрилась и пенилась. И Сугробина с осязаемой болью на сердце она вспоминала только при получении телеграмм, подтверждавших его существование. И тогда ей становилось на время неуютно. Ведь тогда только началась последняя четверть ХХ века. И сексуальная революция ещё только предполагалась в России, как одно из ударных направлений в холодной войне. На обложках глянцевых советских женских журналов не разъясняли ещё, сколько требуется для здоровья женщины дней сексуального общения в неделю, месяц, год и не подбадривали женщину. А в соответствии с рекомендациями журналов ХХ1 века, женатых российских мужчин нельзя отправлять в командировки более чем на неделю. И то в менструальный период жены. Или между строк пробивалась мысль, что в закон о семье и браке следует добавить статью, по которой супружеская неверность причиной для развода не является.

Копчёный кижуч наполнил комнату одурманивающим запахом чревоугодия. Лена, кроме этого кижуча, не притронулась ни к чему остальному, что выставил на стол Сугробин из дальневосточных деликатесов, и была немногословна. Вернувшись с гастролей, она получила от сестры толстый конверт с Иссык-кульскими фотографиями, которые напомнили ей, что счастливые дни она провела на песках высокогорного озера, где строился гранитный фундамент её всей остающейся жизни, а не в безмятежной, и не стоящей памяти, весёлости Феодосии. И первый раз задумалась над выполнением клятвы супруги, которую должна будет дать перед алтарём. А сможет ли она? Телефонный звонок из Владивостока усилил напряжённость в её мыслях, и она ждала возвращения Леонида с нервозностью и недовольством. Ей не хотелось быть виноватой даже перед самой собой. Ведь никаких клятв не было. Был только разговор о намерениях, а она уже морально ущемлена в своей свободе. И ей это не нравилось. И потому так долго стоял Сугробин в её дверях.

– Так ещё разок за возвращение к надеждам, – сказал Леонид, поднимая бокал. – Надежда не должна умирать. Если она умрёт, то и человека больше нет. И Тихий океан сохранил её. А сохранило ли надежду Чёрное море? В тебе сейчас нет той радости, которая была у вагона поезда, и когда ты с восторгом говорила о нашей встрече после возвращения.

– Знаешь, милый, какими долгими были эти месяцы. Только фотографии и напомнили мне, какой ты. И я просто привыкаю к тебе. К твоему голосу, к твоему лицу. Я никак не предполагала, что так могу отвыкнуть.

– Давай выпьем, – ответил ей Леонид. – Я с детства помню одну песню. В ней дочка пишет отцу на фронт: «Здравствуй, папочка, – пишет Алочка. – Мама стала тебя забывать. С лейтенантами, да майорами по ночам стала часто гулять».6666
  Послевоенные так называемые жалостные песни, исполнявшиеся на вокзалах, пригородных поездах и везде, где можно, собирателями милостыней. «Я был батальонный разведчик. А он писаришка штабной. Я был за Росию ответчик, а он спал с моею женой»., пелось в другой песне. (Прим. автора)


[Закрыть]

– Не хами, Сугробин. Я тебе ещё не жена и не мать твоих детей. Я просто привыкаю.

– Тогда давай так. Ты на меня посмотрела, вспомнила. И вспоминай дальше обо всём нашем. А я вызову такси и уеду домой. А то твою Алочку ещё разбудим. А ей в школу.

Лена кивнула.

Через день Лена позвонила Сугробину.

– Здравствуй, дорогой. Я всё вспомнила. Собирай необходимые вещички и приезжай. Будешь жить у меня.

Сугробин был понятливый, и представлял совсем не простое совместное существование. Но Лена ему нравилась. «То, что не можешь решить разумом, глубоко прослушай своим сердцем. Только сердце всегда знает истину», – мелькнули в голове строки прочитанного когда-то текста из библейских времён.

– Хорошо! – сказал он.