Текст книги "Жизнь ни за что. Книга вторая"

В жаркий июньский полдень Рустайлин, Суматохин, Воскобойников и капитан второго ранга из военной приёмки их предприятия сидели на лавочке на горе Митридата и курили. Вчера состоялось заключительное заседание МВК, подписавшей заключение о испытаниях прибора с рекомендацией к серийному изготовлению. Хранимая для этого случая пятилитровая канистра спирта была выпита творческим коллективом разработчиков, комиссионеров и испытателей всех сторон. Утром каждый приводил себя в порядок по возможностям. Боевая четвёрка оказалась на горе Митридат.

– Митридат1313
  Митридат У1 Евпатор, царь Понта, подчинивший себе всё северное причерноморье. Был побеждён римлянами и, не желая сдаться, покончил с собой.


[Закрыть] был отважный воин с характером. Ему не грозила смерть, если бы он сдался на милость победителей. Но он предпочёл смерть и убил себя сам. И навсегда вошёл в историю, как герой. Не сделай он этого и едва ли бы мы, спустя два тысячелетия, вспоминали о нём. – Симпатичная молодая керчанка звонким голосом рассказывала группе курортников, любителей истории, к которым на центральной площади присоединились горьковчане, не знавшие как выветриться. – А ведь Митридат был молод. Ему было всего тридцать один год.

– Васильевич, а ты ровесник Митридату, – сказал Емельяныч. – И тоже в историю входишь. Без пяти минут лауреат премии Ленинского комсомола. С тебя причитается. Особенно Максу. Правда, Макс.

– Отстали бы вы от меня с этой премией. Лучше бы любовались красивой девушкой. Вся светится под солнцем и голос такой звонкий. Познакомиться бы с ней неплохо.

– Вот сексуальный маньяк, – засмеялся Емельяныч. —Жена есть, любовница уже родила, а он за керчанкой приударить желает. Правильно мы его из списка изъяли.

– А девушка действительно хороша, – вздохнул кап.2. Он зачем-то одел мундир и потел.

– Всё. Пора в пивную, – подвёл итог Суматохин. – Раз разговоры повернули на баб, отвлечь народ можно только пивом с креветками. Народ вниз пошёл, к автобусу. Отставать не следует.

В пивной на набережной они приняли по две кружки и пощёлкали креветками.

– Работы кончились. Завтра автобус с аппаратурой и механиками домой отправим. И нам пора подумать об отъезде, – сказал Емельяныч, раздирая толстый хвост крупной креветки.

– Рано ещё. Денька три на пляже покувыркаемся и поедем.

– Я не предлагаю лететь немедленно, – сказал Емельяныч. – Предлагаю сейчас сгонять в аэропорт, узнать расписание, а может и билеты прикупить. А вот и такси остановилось. Емельянович легко снялся с места и через мгновение махал рукой остальным, – всё путём, поехали.

Такси остановилось в стороне от входа в аэровокзал, но перед выпендрёжной кафешкой, откуда лилась тихая музыка, и веяло прохладой. Макс, вышедший первым, нырнул в кафе и торжественно шёл к остальным.

– Там сурожский портвейн стаканами и бутылками. Сколько можно спирт глотать. Вчерашнее дело надо облагородить.

Скольким количеством портвейна они себя облагораживали, никто не помнил. Никакого расписания они не посмотрели и билеты не заказали. В часть их привёз Макс, оказавшийся твёрже остальных. Не забыл прихватить он и «Сурожского». И уже заполночь проснулся и прихлёбывал из бутылки, откинувшись на спинку кровати. Близился рассвет, быстрый на юге, как и вечер. Засопел и зашевелился Емельяныч, открывая глаза и удивлённо оглядывая комнату.

– И давно мы дома? – спросил он.

Макса понесло.

– А как из Иванова (первое, что пришло ему в голову) прилетели, так сразу в часть, домой.

– Какое ещё Иваново?

– А ты что, не помнишь. Сам настоял: «Летим в Иваново и всё». «Зачем в Иваново?» «Надо!». Вот втроём и полетели. Моряк отказался. А ты погулял в аэропорту Иванова, подумал и сказал: «Летим обратно. Ошибся». Хорошо, что рейс обратно сразу шёл. Сели в самолёт и обратно в Керчь.

Георгий Емельянович задумался. Приподнялся Суматохин, молчавший во время разговора. Макс подмигнул ему и приложил к губам палец: «Молчи!»

– Дай-ка бутылку, – попросил Емельянович. Отпил большой глоток и засмеялся.

– А в Иваново-то зачем? Никогда там не был и дела никакого не имел.

– Наверное, потому, что Иваново город невест, а Керчь город моряков. Моряки поднадоели. И потянуло к невестам, – очень серьёзным рассудительным тоном сказал Суматохин.

Емельяныч отпил вина и снова рассмеялся.

– Ну и ладно. Все дома, все целы. Ни перед кем оправдываться не надо. Да и у нас полная победа. Леониду Ивановичу в Москву надо с утра телеграмму дать, порадовать.

Ребята так и не сказали ему, что был импровизированный розыгрыш. И никакие самолёты из Керчи в Иваново не летали. Но Емельянович не раз ещё хмыкал и предупреждал при случае своих сотрудников, чтобы в «Иваново» не летали.

В таких командировках, какая была у Сугробина, можно любому человеку было жить по-разному. И жили по-разному. В пиковые моменты на заводе собиралось до восьми человек разработчиков одновременно для решения вопросов своей узкой специализации в комплексе. Было шумно. Три гостевые комнаты при ЖЭКе гудели от перенапряжения. Напряжения на работе хватало. Приходили поздно, жарили московское дешёвое мясо и заедали им «наркомовские» граммы. спирта. По утрам в выходные долго спали и медленно жили. Любители – картёжники расписывали пульку и сидели целыми выходными днями в сигаретном дыму под лёгким кайфом. В соседнем гастрономе продавался шестидесятиградусный пуэрто – риканский ром. Напиток крепкий, очень приятный на вкус и по цене водки. Макс, чтобы не напивались, установил правило, чтобы наливали по ниточке тем, кто объявит «восьмерную» игру и выше. Сугробин вернулся из театра в один из воскресных вечеров и застал громкий хохот игроков и болельщиков. Коля Мартынов, инженер из лаборатории СВК1414
  Система внутриприборного контроля.


[Закрыть], держал карты рубашками к себе и заказывал «восьмерную».

Сотрудники. прибывали и убывали. Леонид был практически постоянно. Полушутливые предположения Суматохина о том, что он найдёт москвичку и останется в Москве, были безосновательны. Он не ставил себе такой задачи, потому что внутри его жила ростовчанка. Но «Ростов на Дону. До востребования» и телефон завкафедрой были единственными ниточками, связывающей его с миром любви и страстей. Ниточки были тонкими. Она уже два года училась в аспирантуре в Ростовском университете и работала лаборантом на кафедре.

– Быть научным работником для женщины самое то, – сказала она.– Через три – четыре года сделаю кандидатскую и возьму тебя к себе. Не пропадай.

Он не пропал. Но Нина оставалась «девушкой без адреса».

– Как у нас Азовское море? – позвонил Сугробин, оформив отпуск на начало июля. – Я могу поехать к тебе прямо из Москвы.

– Всё хорошо. Я тебе дам телеграмму, когда тебе подъехать, чтобы мы сразу поехали на море.

И подала. « Милый Лёня! Я пропадаю без тебя, но ничего не могу поделать со своими желаниями. Дали на кафедру две туристические путёвки в Югославию. Я так давно хочу побывать за рубежом. Не устояла. Прости. У нас всё впереди».

– Твою мать! – только и сказал Леонид и скомкал в кулаке листок телеграммы.

– Не бери в голову, – сказал ему Сергей Лагутин, которому он пожаловался на судьбу. Сейчас пойдём в профком и дадим тебе путёвку под Москву. Наши профсоюзы созвонятся с вашими профсоюзами, и они договорятся, как компенсировать путёвки. Отдохнёшь, и всё рассосётся.

Сугробин был зол. Здравница была переполнена очаровательными москвичками.

Желание Сугробина быть в Большом театре исполнилось. Он получал билеты на все спектакли, которые хотел увидеть. Ю. П. Любимов в театре на Таганке ставил «Пугачёва» по поэме С. Есенина с Вл. Высоцким. Сугробин отметился и там и увидел «живого» Высоцкого, становившимся неофициальным кумиром всего народа. «Покажите мне этого человека…», -хрипел Высоцкий, вырываясь из удерживающих рук. А императрица игриво касалась пальчиками выпуклостей на мужских рейтузах, проходя мимо строя бравых императорских гвардейцев. «Быть или не быть?», – тем же хриплым голосом допрашивал Высоцкий ошалелую публику, изображая Гамлета таким, каким представлял его Сугробин. Не пропускал Леонид и другие театры и концерты, музеи и стадионы. В кинотеатре «Иллюзион», располагавшимся в сталинской высотке на Москве – реке у впадения Яузы, просмотрел многие иностранные фильмы, не пропущенные в нашу страну. В зале сидел переводчик с микрофоном и переводил синхронно. И даже прокатился с Суматохиным на ««американских» горках, только что появившихся в ЦПКО им. Горького, для чего пришлось отстоять длинную очередь. Центр города в пределах Садового кольца стал хорошо знаком и наглый таксист не мог увезти его в другом направлении от заказанного адреса. С навестившим его Чириковым они выпивали в сквере напротив кинотеатра «Ударник». Ухоженный элитный сквер вдоль рукава Москвы реки, казалось, не допускал вольностей. Но на дорожке у постриженных кустов стоял чисто одетый человек и большим пальцем показывал за скамейку. «Он же нам на стакан показывает» – воскликнул Владимир. На ветке действительно сверкал чистый вымытый стакан. Они разлили и выпили, оставив человеку чуток в бутылке. С Максом Леониду нравилось заезжать в бар при ресторане «Арбат». Там подавали виски «Длинный Джон» и они сидели часок – другой у стойки, повторяя по пятьдесят граммов. С Лагутиным пару раз ездил на дачу с ночёвкой. И познакомился с десятками москвичей, работавшими на заводе, которые все были приветливые, всегда выражавшие желание помочь, искренне вникнуть в заданный вопрос. И огромный город, вызывавший некоторые опасения в провинциале своим величием и «швейцарским»1515
  Высокомерие швейцара в элитном месте к малоимущему посетителю


[Закрыть] презрением, стал понятнее, ближе и теплее.

«Жаркое лето, играя, дней пронесло хоровод. В речке сверкал, погибая, таял полуночный лёд»1616
  Строчки из стихотворения автора..


[Закрыть]. Прошли весна, лето и заканчивалась осень московских дней Сугробина. Он не писал и не звонил в Ростов. Он давно знал предназначенную ему жизненную линию. Но ему хотелось верить, и он верил в короткие отрезки счастливых дней. Иногда встречался с братом Валентином Ивановичем. Он защитил докторскую диссертацию и был приглашён в Москву главным инженером Главка. Всё лето Валентин Иванович жил в гостиницах в ожидании квартиры.

– Ищи москвичку, – не удержался и Валентин Иванович от стандартной фразы. – Я хоть и приглашал тебя в Нижний, но жизнь идёт, и предназначено мне жить в Москве. В Горьком один останешься.

– За меня решает провидение, – ответил ему Леонид. – Иногда приходит мысль, что надо было остаться в Бурмундии. Потому что где-то в неведомом подсознании колышется беспокойное чувство, что человек счастлив в жизни только в единении с природой. Забрать туда родителей надо было и быть счастливым. Знаешь, какие они старенькими стали. Хорошо, что Татьяна вернулась. Но она одинокая женщина и ей тяжело.

Брат молчал. Он ведь был старшим братом и главным ответственным за стариков.

Прибор Сугробина прошёл натурные испытания на керченском полигоне. Завод в октябре выпустил установочную партию, а в декабре ЦК ВЛКСМ утвердил премию шестерым разработчикам. Удалов по возрасту не стал лауреатом, и ему была наградой грамота ЦК комсомола. В декабре уходящего года на предприятии для концентрации творческих сил на создания нового поколения специальной измерительной аппаратуры по траекторной отработке специальных летательных аппаратов было создано дополнительное подразделение. Подчинили его заместителю главного конструктора. Дополнительным заместителем был назначен Рустайлин Георгий Емельянович. И в конструкторском отделе была проведена реорганизация. Отдел разделили на два отдела. Сугробин получил нового начальника и должность начальника бригады с номинальным окладом в 240 рублей. И получил в разработку комплект приёмо-передающей аппаратуры для комплекса. Вместе с премиями заработок вышел за триста рублей. Спустя десять лет заработок Сугробина немного приблизился к сумме, которую он зарабатывал, служа преподавателем в диких степях забайкалья.

На заводе освоение прибора в сжатые сроки отметили небольшим банкетом, на котором Сугробина наградили букетом белых крупных хризантем. Прибор выпускался до падения советского строя и Сугробин ещё не один год выезжал на завод для решения возникающих вопросов. И всегда встречал дружеское, приветливое отношение к себе.

Нина Турчинская ждала на новый год Сугробина. Летом им не удалось встретиться из—за загранпоездки Нины. По возвращению она неоднократно назначала себе сроки на поездку в Москву. И всё никак не получалось, а может, не хватало собственного наплыва желаний и былой безрассудности. Той самой, с которой она полетела в казахстанские степи к единственному обозначенному милому Сугробину, который кинул ей телеграмму со словами любви. Также как и те несколько дней в горьковской гостинице, когда ей всё казалось легко и просто, А вернувшись в Ростов вдруг осознала, что они после своих ранее наделанных ошибок оба ещё совсем никто. Она начинающая аспирантка, а Леонид рядовой инженер И никто из них не может полностью отдать себя другому. Даже материально помочь толком не может. Правильнее всего им надо было собраться с духом, объединиться и уехать на чистое место. Туда, где бы они были нужны, где бы у них был свой дом. И начать жизнь сначала. Но как на это оказалось трудно решиться. Она почувствовала перспективу в университете. Он нашёл настоящий интерес в новой работе. Она любит свой южный край, а он свой север. И как всё сложить и не повторять ошибок!? Он приехал на Октябрьские праздники на свидание к ней, любимый и желанный. А она отказалась встретить с ним Новый год и познакомить с родителями. Пригласила в отпуск на море и уехала за границу. Кто выдержит такое!? И Сугробин не писал и не звонил. Она понимала его. И понимала себя. И думала, что время всё поставит на места. И время поставило. В загранку её пригласил молодой доктор наук, начавший оказывать ей знаки внимания с первого дня появления её на кафедре. И он был всё время рядом, а Сугробин далеко. И он был доктор наук и руководитель её кандидатской темы. И был всего на пять лет старше Сугробина. Нина решила не проходить мимо доктора наук. И пригласить Сугробина на новый год. Она знала, что любит Сугробина и уйдёт от него в любви.

Сугробин, не видевший Нину более года, летел с двойным чувством. Он рассчитывал на худшее. Но он любил Нину и надеялся на лучшее.

– Как прелестно! – сказал Леонид. – Так ты всё ещё любишь меня. А я, грешным делом, задумываться начал. А теперь не думаю. Я прилетел на пять дней и никуда из твоего уголка не пойду. Сейчас идём по магазинам, покупаем еду, вино, отключаем звонок и закрываем двери. Идёт! И я уже начальник бригады и наполовину могу содержать тебя. И это отметим.

– Идёт, мой лейтенант!

– Это наша последняя встреча, мой лейтенант, – сказала Нина в ответ на слова Сугробина, что ему пора укладывать портфель.

– У меня появлялось такое чувство, – ответил Леонид.

– Я люблю тебя, и не хотела, чтобы наша любовь оборвалась недоговорками и непонятными обидами. О, господи! Какая я была счастливая, когда ты был лейтенантом, а я девчонкой на распутье, – слёзы брызнули из её глаз. Сугробин наклонился и прижал девушку к себе. – А сейчас мне двадцать семь и я совсем, совсем никто. Даже с университетским дипломом на право преподавания истории в школе. И такие трудности с защитой диссертации у историков. У нас с тобой не хватило решительности бросить всё старое и начать всё заново в далёких краях. А сейчас я решилась расстаться с тобой ради успеха. Ещё неизвестного успеха.

– Даже если я единственный и неповторимый.

– Да. Ты единственный, ты талантливый, ты неповторимый. Я понимаю, что ты не пошёл обивать пороги редакций и стать полубродягой среди таких же не признанных будущих знаменитостей из-за меня. Ты вернулся в инженеры. Но здесь мне ждать твоих успехов нет времени. Пусть твоё сегодняшнее положение и соответствует положению среднего человека в нашей стране, я нуждаюсь в большем успехе. Я тебе говорю это, глядя в твои глаза, не скрываясь.

Слёзы высохли на глазах, и Нина поднялась, не отпуская Леонида из рук.

– Я люблю тебя и прощаюсь с тобой. Едва ли у тебя появится желание увидеть меня, чужую жену по расчёту.

– Когда любовникам по тридцать, никто из них не знает, о ком думают они, находясь в объятиях друг друга. Мне хотелось верить, что ты думала обо мне.

– Я всегда думаю о тебе.

– Бедный профессор… Спасибо, милая, тебе за жестокую правду и смелость. Ты меня ударила своими словами как ножом, в самое сердце. Считай, что ты убила меня. Но тебе и ответ держать за убийство. Прощай!

– Я с тобой в аэропорт.

– Зачем?

– Хочу до конца выпить свою мерзость.

В аэропорту он зарегистрировал билет. Объявили посадку. Сугробин отошёл к цветочнице и купил две алых гвоздики.

– Ты, несмотря ни на что, хочешь оставить меня с цветами? – удивлённо спросила Нина, протягивая руку к цветам.

– Нет! Я кладу их на могилу нашей любви, – ответил Леонид и положил цветы на пол у внешней стены вокзала. Прощай!

Сугробин сидел в самолёте и смотрел в иллюминатор на исчезающие за облаками ростовские поля и посёлки. Нина плакала в своей комнатке от душевной боли последний раз. Сугробину пришли из глубины памяти строчки Оскара Уайльда из «Баллады Редингской тюрьмы» об убийце любимой женщины:

 
«Любимых убивают все,
Но не кричат о том.
Издёвкой, лестью, злом, добром,
Бесстыдством и стыдом.
Трус – поцелуем похитрей.
Смельчак – простым ножом.
Любимых убивают все.
За радость, за позор.
За слишком сильную любовь,
За равнодушный взор.
Все убивают, но не всем
Выносят приговор».
 

Спасибо, тебе, Нина! Ты отбросила жалость и ложь и ударила наотмашь. Не уподобилась тем женщинам, которые отдаются каждому по расчёту, и уверяют того единственного, к которому их действительно влечёт чувство, что он только один у них, один на всём белом свете. А ты, Нина, хорошая девочка, правдивая. Но, ударив меня, ты убила любовь в себе, и она кончилась этим прощанием в Новый год. Остались сексуальные потребности. И чему ты будешь учить своих детей. И ещё подумал Сугробин, что СССР встал на опасную тропу разрушения, если любовь начала меняться на расчёт.

– Так-то, Зверев! И ушла моя последняя Любовь. Больше я ничего не жду и не имею мыслей о единственной женщине навсегда.

Леонид и Володя сидели в доме у Зверева и добивали встречу Нового года. Жена у Володи с детьми гостила у матери. Сугробин приехал к нему прямо из аэропорта.

– Такую встречу мы с тобой отметим по студенчески, – сказал Володя, обнимая Сугробина. – Пойдём в магазин, купим пельмени, селёдку, водочку. Сварим пельмешки с картофелем, вспомним юные года. Выпьем и закусим. И только после второй Леонид начал рассказывать о Нине всё по порядку, о чём своим друзьям никогда не говорил.

– Знаешь? Чтобы сказать слово умное по такому поводу, надо ещё выпить, – сказал Володя и разлил водку. – Как говорят в Польше – «За здравье пань!» И чтобы не случалось с нами, без женщин жить нельзя на свете. Нет! Выпьем, и не держи долгую обиду. Ведь Всевышний создал Еву для Адама, а не наоборот. И женщины будут развлекать мужчин, воспитывать детей. А мужчины будут вкалывать, и строить социализм, коммунизм, империализм или просто свой удобный уголок. И так устроен мир, чтобы не говорили об эмансипации. И эмансипаторы круто лукавят, особенно, наши, социалистические. Они не хотят платить мужчинам достойную зарплату, на которую мужчины бы содержали семью. И заставили женщин вкалывать на самых тяжёлых работах, к примеру, путевыми рабочими, где прекрасный пол таскает рельсы и ворочает шпалы. Что остаётся от женщин после такой работы? И прекрасные в двадцать лет девушки, заставлявшие своей внешностью писать юношей стихи, к тридцати становятся ломовыми лошадьми человеческой породы, вместо того, чтобы украшать мужа и детей своим красивым и радостным существованием. Однако, заговорился. За здравье пань!

Ребята стукнулись бокалами и выпили.

– Ты прав во всём, Володя, что сказал. И всё-таки многие женщины горды и смелы, потому что думают, что у них на спине ангельские крылышки. А на самом деле, на спине у них только застёжка бюстгальтера.

– А…, – протянул Володя и взял гитару.

 
На лекцию ты вошла.
И сразу меня пленила.
И понял тогда, что раз навсегда
Ты сердце моё разбила
Всё косы твои, да бантики.
Да прядь золотых волос.
На кофте витые кантики.
И милый курносый нос. (студенческая песня)
 

– Давай диссертацией будем заниматься, – сказал Володя, отложив гитару. – Тебя не было, когда директор собирал актив по поводу установления предприятию статуса НИИ. Так он прямо так и заявил: «Я сделал всё, чтобы коллектив стал научным. Так что работайте, обучайтесь, остепеняйтесь. И дорога перед вами откроется широко». Я уже записался на курсы по философии и языку.

– Большому кораблю…, – сказал Леонид. – А я, не имея семейных забот, пойду на вечерний юридический. Очень становиться трудно иногда без юридических знаний. Штатные юристы и адвокаты, получая зарплату от государства, отстаивают права государства, а не права граждан и попросту, если не лгут, то уклоняются от правды закона. Мне байку наш заместитель секретаря парткома Удалов рассказал. Приходит Некто в адвокатскую контору. «Скажите, – говорит, – имею ли я право…» Имеете, – не дослушав вопрос, отвечает адвокат. «А могу ли я тогда…, – спрашивает Некто. «Нет! Не можете», – отвечает адвокат, снова не дожидаясь вопроса.

В отделе автоматизации и механизации завода из близких Леониду людей остались только начальник отдела Юрий Дмитриевич, начальник КБ и Валя Аркадьева. И когда Сугробин вошёл, на него посмотрели без интереса.

– Давненько не появлялся, – поприветствовал его Юрий Дмитриевич, подавая руку – Слышал от кого-то, что растёшь вверх как на дрожжах.

– Какие там дрожжи. Просто встал на полагающееся место по опыту и умению. Но работой доволен. И мысли и чувства мои в согласии. И если б не снимал квартиру, то и денег бы хватало.

К столу подошли начальник КБ и Валентина.

– Заприбеднялся, – сказал начальник КБ. – Мы ведь остались на прежних ставках. У Валентины как было сто тридцать, так и осталось. ОТиЗ жмёт и не думает, что сук под собой рубит. Хотя всем до той бабки «Фени». Замёрзло что-то в нашей жизни. И чтобы хоть немного заработать, на БАМ1717
  БАМ – – байкало амурская железнодорожная магистраль, построенная параллельно существующей транссибирской магистрали от Тайшета до Комсмольска на Амуре и далее до Советской гавани.. Строительство главной ветки от Усть Кута до Комсомольска длилось с 1972 по 1984 год. Самый большой в России Северо – Муйский тоннель был сдан в эксплуатацию только в 2003 году. Строительство унесло из казны всю выручку от продажи нефти и газа и оказалось совершенно экономически не нужным. С точки зрения военной безопасности также при ядерном конфликте БАМ будет разрушена.


[Закрыть] надо ехать.

– Не прибедняюсь, но за квартиру плачу много. Валюшу, правда, прокормил бы, будь она моей. Но не соглашалась раньше, не соглашается и сейчас. Думай, Валя, думай. Я третий год, как свободный.

– Чего сейчас думать, – улыбнулась Аркадьева. – Думать надо было, когда ты только появился. Пойдём, кофе, как обычно, угощу.

Они присели в уголок, закрытый кульманом. Валя включила чайник, присела и улыбнулась ласково.

– Не складывается житуха-то? Вот то-то и оно! Думаешь, любовь, а оказывается сексуальное влечение. Вот ушла бы я за тобой и сбой какой… И куда деваться. А так хорошо ли, сложно ли, а семья существует, и уже не думаешь о любви.

Вода закипела. Валя поставила чашки и налила кофе. Сугробин сделал глоток ароматного напитка и смотрел на Валю. Она ободряюще улыбалась.

Милая ты моя, – подумал Сугробин. – Милые вы наши женщины шестидесятых. Добрые, любящие, любимые, верные своим избранным мужчинам. Живущие в непрестанных заботах о детях, о достатке в семье и забывающие о своих женских слабостях и радующиеся тем небольшим радостям, которые выпадают в случае, когда мужчина попадается заботливый и понимающий. А если не так, то продолжают поддерживать покой и радость детей, выращивая детей такими же добрыми, честными, способными любить не только папу с мамой, но и свою Родину. И если на их жизненной дороге вдруг встречался человек, который и нравился, и к которому их притягивало никем ещё необъяснимое чувство, влекущее двоих именно друг к другу, а не к другим. То старались они это чувство заглушить, опять же сберегая покой людей, с которыми они связали свою жизнь. И если бы им рассказали, что спустя два десятка лет на почти божеский уклад страны в отношениях людей к семье и друг другу будет выплеснуто море разрушительной пены насмешек, презрения к самым светлым человеческим чувствам и призывающим жить одним мгновеньем, они бы не поверили. Они бы, наши женщины шестидесятых, отвергли кино и теле экранных див, рассказывающих с экрана о безморальной жизни. И со смаком рассуждающих на всю страну о том, что лучше: целую неделю жить с одним мужчиной или менять двоих через день, или брать каждый день нового. Люди шестидесятых, кроме партийных лживых моралистов, не были ханжами, но и бесовскими распутниками не были. Партия брала на себя все грехи поколения, провозгласив лозунг, что «партия за всё в ответе». И разложила, подготовила почву для разгула всех античеловеческих чувств и деяний к девяностым годам. Предатели, фарисеи и просто сволочи отдали страну на растерзание, а вас на позор и на стыд, потому что заполонили ваши внучки бордели всего мира.

Конечно, проститутки под разными названиями были всегда и везде. Но когда женская составляющая страны состоит из блядей и проституток на все восемьдесят процентов, это уже такой перебор, что вянуть нечему. Женщины шестидесятых были скромны в своих сексуальных воплощениях и страстные бесконечно, когда верили в любовь. Они были настоящими женщинами и любили их мужчины по настоящему.

И пусть воздастся по заслугам тем, кто привёл страну к последней черте!

– Пей кофе и не смотри на меня так, – сказала Валя. – Всё равно ничего из меня не высмотришь.

– Отчего так строго? Скоро наши свидания на заводе закончатся. Директор и производство уже переехало в новые корпуса. И только телефоном можно будет увидаться.

– Ладно, иди, – сказала Валя. – Я позвоню.