Текст книги "Киллер с пропеллером на мотороллере"

– Девушка, это не вам гудят? – сказал кто-то рядом.

Мне и в голову не приходило, что автомобильные гудки приткнувшегося к тротуару «жигуленка» могут относиться к моей скромной персоне. Я присмотрелась: Свиблов! Свиблов приглашающе помахивал мне рукой из машины – сюда, мол, сюда!

– Что такое, Сережа?

– Садись!

Я подчинилась, и он резко рванул с места.

– Что случилось?

– Что случилось… – гримасничая, повторил он, и тут только я поняла, что оперуполномоченный мертвецки пьян.

– Сережа, остановите, я лучше выйду. Вы не в состоянии вести машину.

– Ах, это я не в состоянии… – передразнил меня Свиблов. – Сиди, где сидишь!

Он еле-еле ворочал языком, хотя руль держал относительно твердо.

– Мы что, перешли на «ты»?

– Перешли, перешли… на вот, смотри! – Опер выдернул из дверного кармашка конверт и бросил его мне на колени. – Совсем свеженькие, сегодняшние. Что скажешь?

Что я могла сказать? Еще одна девушка, еще одна жертва. Еще один вываленный наружу язык, выпученные безумные глаза, распухшее лицо, грудь в отметинах синяков, глубокие царапины на спине… Маньяк жил и здравствовал, невзирая на все мои дурацкие заклинания. Жил и мучил, здравствовал и убивал.

– Куда ты везешь меня?

– К тебе домой, куда же еще…

Снаружи мелькали облупленные фасады домов на набережной Фонтанки. Город как-то вдруг потемнел и насупился. Мы ехали и молчали. Вот тебе, девушка, и Прага…

– Что теперь будет?

– С кем, с тобой? – он пожал плечами. – Мне-то откуда знать? Не я решаю.

– А кто решает?

– Кто-кто… полковник.

– Сережа, я честно старалась.

– Старалась она… – снова передразнил опер. – Полковник говорит, что тут одно из двух. Либо ты не можешь – тогда ты на хрен нам не нужна. Либо ты не хочешь – тогда ты тоже на хрен нам не нужна. Получается, что, как ни посмотри…

– …я на хрен вам не нужна! – закончила я. – Ну, так это же здорово. Разойдемся, как в море корабли…

– Ты что, совсем дура? – Свиблов крутанул руль, и «жигуленок» с визгом взлетел на Египетский мост. – В этой флотилии корабли не расходятся. В этой флотилии корабли тонут. Усекла?

Он повернул на Крюков и резко затормозил возле моей подворотни.

– Отпусти меня, Сережа, – сказала я. – Ты ничего не решаешь, да? Тогда просто передай своему полковнику…

Свиблов повернул ко мне свои рыбьи глаза. Сейчас, под градусом, они совсем побелели и казались в полумраке салона бельмами. На меня смотрел какой-то слепой разъяренный судак.

– Слушай сюда, Романова. У тебя есть еще ровно две недели. Да и то потому лишь, что я за тебя просил, чуть ли не в ногах у него валялся… – Он скорчил жалостливую гримасу и плаксиво изобразил свое заступничество: – Ну дайте ей еще время, ну пожалуйста, она девка хорошая… Короче, две недели. А потом пеняй на себя. Потом разговор будет другой. Выходи.

Я вышла. «Жигуленок» рванулся от тротуара, свернул на Садовую и пропал из виду. Просто поразительно, как быстро всё может обрушиться. Еще полчаса тому назад я строила планы на будущее, на Прагу, на Сатека. И вот – не осталось ни будущего, ни Сатека – только фотографии задушенной девушки с пятнистой от щипков грудью и спиной, исцарапанной когтями чудовища. Только неприятное ноющее чувство угрозы, только растерянность, только страх – страх и полнейшая неизвестность впереди.

Что это значит: потом разговор будет другой? Какой другой? Неужели этот седой полковник думает, что я намеренно уклоняюсь от выполнения задачи? Но зачем мне уклоняться? Какой тут может быть расчет? Да я готова на всё, лишь бы поймать этого гада! На всё! Тогда к чему эти угрозы? Возможно, он думает, что я подошла к делу недостаточно серьезно? Что нужно надавить на меня еще сильней, а если не выйдет – давить дальше, снова и снова, пока не получится. И если при этом инструмент сломается, то тоже не беда: как сказал Сережа, «на хрена ты нам такая нужна…».

Наверно, так.

Я поднялась в квартиру, надела ошейник на Бимулю и вышла с ней во двор, на нашу заветную скамейку. Собака безошибочно почувствовала мое состояние: побегала совсем немножко и уселась рядом, привалившись ко мне теплым боком и деликатно глядя в сторону. Весь ее вид словно говорил:

– Ну, что с тобой? Давай, рассказывай…

– Знаешь, Бимуля, – сказала я, закуривая сигаретку, – если уж быть до конца честной, то в чем-то полковник прав. Давай разберемся: что я такого сделала для успеха дела? Изображала идиотский ритуал перед фотками, как глупая старшеклассница, начитавшаяся брошюрок про колдунов вуду? Для полноты картины не хватало только потыкать иголкой в тряпичную куклу. И это все? По-твоему, это серьезный подход?

Бима мельком взглянула на меня, шевельнула хвостом и отвернулась.

– Вижу, и ты так думаешь, – кивнула я. – В самом деле: я ведь там в жизни не была, в этой Сосновке. Казалось бы, съезди, осмотрись на месте, авось что-нибудь почувствуешь, что-нибудь разнюхаешь…

Собака с сомнением фыркнула.

– Ладно, – согласилась я, – по части разнюхивания мне с тобой не сравниться. Но почувствовать-то я могла!

– Что? – ответил мне вопросом презрительный собачий взгляд. – Что ты там могла почувствовать? Что вы, люди, вообще умеете чувствовать?..

Это была чистая правда. Чистая, но обидная.

– Знаешь что, сука-собака? – сказала я. – А чего бы тебе не съездить туда со мной, если ты такая умная? Поехали и посмотрим, чего ты стоишь. Что, слабо? Ну конечно, понимаю! Намного легче дрыхнуть весь день на коврике, пока твоя хозяйка загибается в поисках выхода из безвыходного положения!

Бима снова фыркнула, соскочила со скамейки и уверенно направилась к мусорным бакам. Она бежала легкой танцующей походкой, немного бочком, левое плечо вперед, и высоко задранный хвост торчал вверх, как отставленный средний палец, самым красноречивым образом свидетельствуя о том, что эта сучка думает обо мне и моих проблемах.

4

В субботу мы отправились в Сосновку – Бима и я. Путешествовать с собакой в городском транспорте хлопотно даже в выходной. Автобусы, троллейбусы и метро заранее выписывают тебе волчий билет – и поди объясни, что никакая это не волчица, а самая обыкновенная дворняга, добрейшее существо, которое кусает только кобелей, да и то не кусает, а покусывает с целью стимуляции близкого знакомства. Остаются трамваи – на задней площадке и непременно в наморднике. Последнее особенно мучительно для моей свободолюбивой псины, которая и ошейник-то переносит лишь постольку-поскольку. В общем, к тому моменту, когда мы наконец сошли на Тихорецком, Бимуля изображала из себя лоскутную тряпку, скроенную из всех великомучениц, какие только известны многовековой истории. Я подвела ее к входу в парк, присела на корточки и сняла намордник. Бима немедленно лизнула меня в нос и пустила слезу для пущего эффекта. На собачьем языке это означало, что, во-первых, она меня никогда не простит, что, во-вторых, она меня уже простила и что, в-третьих, она вот-вот отдаст концы и завещает похоронить себя прямо здесь, вон под той симпатичной березкой.

– Бимуля, кончай разыгрывать страдалицу, – сказала я, глядя в печальные карие глаза. – Подумаешь, на двух трамваях проехалась. Некоторые здесь это каждый день проделывают, причем в час пик. А что до намордника, то это тоже не диво дивное. Это ведь только кажется, что люди без намордников ходят. Если присмотреться, то на каждом из нас намордник, и даже не один. В общем, хватит плакать, давай радоваться. Ты только глянь, какие тут просторы. Вот сейчас спущу тебя с поводка, гуляй – не хочу!

Гулять Бима хотела: немедленно улизнула в кусты и нагнала меня уже на аллее, вприпрыжку, весело помахивая хвостом и призывно припадая на передние лапы – воплощенное счастье бытия и коловращения жизни. Вот бы и мне научиться так же быстро забывать текущие неприятности…

Мы добирались в общей сложности не меньше двух часов, так что было уже около полудня. Погода стояла замечательная: начало августа, почти чистое небо, солнышко, легкая необременительная жара. Учитывая обстоятельства, я не ожидала увидеть в парке так много народа, но, по-видимому, люди предпочитали не верить слухам – или эти слухи не дошли до них вовсе. По аллеям прогуливались мамаши с колясками, носились наперегонки дети. Здесь же крутили педали велосипедисты, сосредоточенно наматывали километры потные бегуны, в то время как другие граждане, уже сбегав куда надо, расслаблялись под кустиком, поправляя здоровье бормотухой.

Необычным выглядело только большое количество милиционеров и дружинников: они стояли на каждом перекрестке аллей, прогуливались по дорожкам; казалось, не было ни одного участка, который не просматривался бы как минимум одной парой внимательных глаз. Тут и там желтели сквозь зелень бока патрульных «уазиков». Остаться незамеченным в этой мелкоячеистой цепи мог разве что невидимка. Но даже если предположить, что неизвестный маньяк невидим, этого никак нельзя было сказать о его жертвах – обычных девчонках и молодых женщинах от пятнадцати до тридцати пяти лет. Кроме того, он ведь не убивал их сразу, а истязал достаточно долго, причем в ряде случаев нападения происходили буквально здесь, в этих вот аллеях, в это самое время, рядом с этими вот гуляющими мамашами, пыхтящими бегунами и культурно отдыхающими алкашами… Да возможно ли подобное в принципе?

Мы с Бимулей обогнули два небольших пруда рядом с Тихорецким и двинулись в глубь парка. Я шла по наитию, куда глаза глядят, и успокаивала себя мыслью, что заблудиться в этом зажатом между четырьмя проспектами лесу попросту невозможно. Слева должен быть Светлановский, прямо – Мориса Тореза…

– Куда-нибудь выйдем так или иначе, правда, Бимуля?

Собака согласно вильнула хвостом. В этом районе Сосновки людей было заметно меньше, и я сразу ощутила неуютное чувство тревоги. Какой же это парк, в самом-то деле? Справа и слева от аллеи высился настоящий лес – высокие стройные сосны, густой березняк, чаща… Мимо, шурша шинами, промчался велосипедист, свернул в боковую аллею и исчез. Я огляделась и вдруг осознала, что мы с Бимой остались одни – совсем одни, если не считать непрошеного спутника – страха. Собаченция, видимо, почувствовав мое состояние, уже не отходила далеко, жалась к ногам, вопросительно поглядывала на меня. Когда собаки смотрят вот так, снизу вверх, у них какой-то удивительно беззащитный, униженно-оскорбленный вид. Поэтому я присела, чтобы быть наравне со своим доктором Ватсоном. Бима благодарно моргнула и облизнулась.

– Что скажешь, Бимуля? – поинтересовалась я. – Молчишь, а? Ну, и кто ты после этого? Мы ведь как договаривались: ты вынюхиваешь, я исполняю. Значит, давай, вынюхивай!

Бима отступила на шаг и тщательно отряхнулась, начиная с ушей и кончая кончиком хвоста. Это означало, что собака пребывает в состоянии серьезного недоумения. Она явно не понимала, чего я от нее хочу. Честно говоря, я и сама-то имела весьма смутное представление о том, что мы здесь делаем. Бима вдруг насторожила уши и заворчала. Собака смотрела поверх моего плеча на что-то, находившееся прямо у меня за спиной, смотрела и тихо-тихо рычала, как будто в горле у нее включился маленький электромоторчик. Я похолодела от страха. Нужно было бы обернуться, но я смертельно боялась это сделать.

– Что там такое, Бимуля? – спросила я одними губами. – Это человек?

Собака, понятное дело, молчала, но я уже знала ответ. Это, конечно, был Он, убийца. Ведь ради этого я и пришла сюда – чтобы встретить Его. Не почувствовать, не осмотреться – встретить. И надо ли удивляться тому, что вот в эту самую минуту Он стоит у меня за спиной, этот поганый оборотень-невидимка во всеоружии своих клыков и когтей, стоит и готовится к прыжку.

«Встань, дура! – скомандовала себе я. – Встань и обернись! Ну, давай… на счет три: раз… два…»

– Три-и-и! – завопила я и прыгнула вперед.

Наверно, для пользы дела было бы очень кстати, чтобы это движение напоминало прыжок пантеры или, на худой конец, рыси. Но получилось что-то очень похожее на скачок лягушки – с корточек в противоположную канаву. Я прыгнула, упала на бок и обернулась.

Сзади не было никого – то есть вообще никого, если не считать этого поганца страха, который сотворил со мной такую издевательскую шутку. Лишь высокие сосны, и березняк, и нутро леса, светлое у дорожки и темнеющее там, в глубине.

– Бима, ну ты и сука! – с чувством воскликнула я. – Нельзя же так пугать хозяйку! Что ты там узрела – белку? Птицу?

Но Бимуля уже, как ни в чем не бывало, вынюхивала что-то у края аллеи. Тоже мне, помощница, нечего сказать… С таким доктором Ватсоном Шерлок Холмс сразу окочурился бы от раннего инсульта. Не успела я успокоиться, как из боковой аллеи вышел человек и быстро направился в нашу сторону. Мент! Видит бог, еще никогда в жизни я так не радовалась появлению милиционера – пожилого дядьки с густыми усами и добрым лицом.

– Это вы кричали, девушка? – спросил он еще издали.

– Ага, товарищ сержант, – виновато кивнула я. – С собакой играла.

– А, ну если с собакой… – Мент снял фуражку и вытер ладонью вспотевшую лысину. – Жарко сегодня.

– Очень! – с чувством подтвердила я. – Очень жарко! А вы что, тут дежурите?

Сержант вздохнул:

– Приказ есть приказ, дочка. Выполняем охрану мест отдыха трудящихся. Вот так-то… – Он водрузил на место фуражку и покосился на Биму. – А на собаку надо бы намордник. Как положено по закону.

– У меня всё с собой – и намордник, и поводок. – Я показала милиционеру упомянутые предметы. – Как к трудящимся выйдем, так сразу и надену. Обещаю. Пока-то ведь тут все равно никого, правда?

Мент с сомнением покрутил головой:

– Никого-то никого, да вот, понимаешь ли… – Было видно, что ему очень хочется сказать мне намного больше, но приказ не позволяет. – Все равно, дочка, ты тут это… осторожней ходи, ладно? И лучше бы не одна, а с подружками. А еще лучше с парнем. Парень-то есть?

– Есть, но не здесь, – с сожалением ответила я.

Из глубины аллеи нарисовался давешний велосипедист и проскочил мимо. Мент неодобрительно посмотрел ему вслед:

– Во как гоняют… Ладно, если все в порядке, то продолжайте отдыхать… – Он повернулся уходить. – Но если что, дочка, то мы тут, недалече. У памятника летчикам. Просто крикни, мы услышим. Если что.

– Если что, крикну, – улыбнулась я. – Спасибо, товарищ сержант.

Милиционер поправил усы и неторопливо пошел назад к боковой аллее. Я смотрела ему вслед и вспоминала слова Свиблова о том, что сюда согнали едва ли не все наличные силы. Даже таких вот пожилых усачей. Этот мент смотрелся так уютно, по-домашнему, что моего страха как не бывало. Я позвала собаку, которая, почувствовав перемену хозяйкиного настроения, уже не жалась к ногам, а отважно шастала по окрестным зарослям – ни дать ни взять доктор Ватсон.

– Пойдем, Бимуля! На сегодня закончено. Угрызения совести подавлены если не навсегда, то надолго.

Мы вернулись на Тихорецкий проспект и сели в трамвай «двадцатку». Домой, домой! Есть предел всякому сумасшествию. Должна ли я испытывать чувство вины от невозможности совершить волшебство?! С таким же успехом Свиблов и полковник могли бы потребовать достать луну с неба. Ну не выходит у меня, не выходит – хоть на части режьте…

Вечером позвонил Сатек.

– Милый, хорошие новости, – сказала я. – Теперь можно перезваниваться по-прежнему. Необходимость экономить на поездку временно отпала.

– Покрылся проект? – спросил он.

– Накрылся, – грустно поправила я. – Не беда, придумаем что-нибудь другое…

Но что? Что я могла придумать? Что поделаешь, когда ничего не поделаешь?

Следующая неделя, в отличие от предыдущих, пролетела стремительно – я и вздохнуть не успела. Еще в субботу мы с Бимулей вынюхивали неведомо что в Сосновке, и вот уже пятница. Срок, отведенный мне полковником, истекал через пять суток, в среду. В конце дня, когда мы с Зиночкой собирали сумки, подошел Троепольский.

– Дамы, имею честь пригласить вас на пир во время чумы по случаю дачного постановления. Будут только свои, самые близкие, хотя и не самые зачумленные. В должности чумного председателя – завлаб Грачев.

– О чем вы, Троепольский? – осведомилась Зиночка. – Какая чума и какое постановление? Неужели отныне запрещены эпидемии? Если так, то это просто замечательно! Теперь осталось принять постановление о запрете несправедливости, и тогда уже точно наступит всеобщее счастье.

Троепольский горько покачал головой:

– Все шутите, Зиночка? Ну конечно. Далеки от вас, босяков, страдания мировой буржуазии и ее отечественных прихвостней в лице дачного сектора.

– Дачного сектора? – переспросила я.

– Дачное постановление, Сашенька… – сказал Троепольский. – Ты-то, понятное дело, не обратила внимания, потому как бездачная. А вот меня оно очень даже касается. Там, представь себе, площадь ограничена двадцатью пятью метрами, не считая веранды, которая не больше десяти, а высота потолка…

– Коллега, не утомляйте дам цифрами, – посоветовала Зиночка. – Рабочее время закончилось, так что давайте ближе к делу. Вы упоминали какое-то приглашение…

– Ну да, – оживился Троепольский. – Пока у меня не отняли дедовскую дачу, где общая площадь одних веранд приближается к шестидесяти метрам, а потолки…

– Троепольский! – протестующе взвыла Зиночка.

– Ладно, ладно. В общем, приезжайте ко мне завтра часам к двенадцати. Сбацаем шашлычки, посидим как люди напоследок. Везите только выпивку, закусь на мне…

«Дедовская дача», доставшаяся Троепольскому в наследство от сановитого родственника, дипломата довоенных времен, находилась в Репино и действительно занимала площадь, сравнимую по величине с небольшим пионерлагерем. В огромной гостиной висели по стенам старые фотографии в рамках.

– Это все дед, – пояснил нам хозяин. – Вот он с Литвиновым… с Ворошиловым… А вот – с самим Сталиным и его трубкой. А это – узнаете? Нет? Ну что вы, ребята, это ведь Черчилль! Правда, без сигары.

Дед-дипломат был удивительно похож на нашего Троепольского – такой же низенький, бородатый, с круглым лицом и циничными глазками неисправимого ловеласа. Казалось, он вот-вот скажет прямо с фотографии: «Кончайте мандражировать, чуваки. Ка-Гэ-Было, так и будет…»

Шашлыки пришлось жарить на открытой веранде, потому что накрапывало.

– Скоро грибы пойдут, – грустно сказал Троепольский, указывая вилкой в глубь своего необъятного имения. – У меня там грибница под сосенками. Каждую осень белые, два ведра минимум.

– Ох, раскулачат тебя, брат, – без какого-либо оттенка сожаления отозвался Грачев. – Отнять не отнимут, но уплотнят, это точно. Давай-ка выпьем за мировую революцию!

Все быстро напились, перестали замечать дождь и разбрелись по участку. В город тоже возвращались порознь, уже в темноте. Мы с Димушкой едва успели на последнюю электричку. Вагон был пуст: лето, поздний субботний вечер. Мы молчали, уставившись в темное окно и думая каждый о своем. В Белоострове вошел пассажир – судя по нетвердым шагам, пьяный. Он бухнулся на скамью где-то у нас за спиной, поерзал-поерзал и затих. В таких случаях лучше избегать зрительного контакта, но черт меня дернул обернуться: в десяти метрах от нас сидел оперуполномоченный Управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области старший лейтенант Сергей Владимирович Свиблов. Он дремал, но по той же чертовой прихоти приоткрыл свои рыбьи глаза точно в тот же самый момент – как будто специально, чтобы встретиться взглядом со мной. Конечно, я тут же отвернулась, но было уже поздно.

Свиблов встал и двинулся к нам, цепляясь по пути за алюминиевые петли на спинках сидений. Эти десять метров дались ему нелегко: электричка неслась на большой скорости, вагоны мотало из стороны в сторону, да и заплетающиеся по пьяни ноги делу не помогали. Наконец опер добрался до цели. Он почти упал на противоположное сиденье, снял с плеча лямку туго набитой сумки и облегченно перевел дух.

– Фу-у-у… и чего это в жизни всё так… э-э… нетвердо…

Мы с Димушкой молчали, не отводя глаз от окна. Свиблов хмыкнул разок-другой и вдруг рассмеялся высоким дребезжащим смехом. Он и в самом деле лыка не вязал.

– Девушка, а девушка… вам не кажется, что мы где-то встречались? – Опер погрозил мне согнутым пальцем. – Нехорошо. Нехорошо это – не узнавать старых знакомых…

Я неохотно оторвала взгляд от оконного стекла и посмотрела на «старого знакомого». Картина была, прямо скажем, малопрезентабельная: бледное лицо, оловянные глаза, горько скривившийся рот…

– Да что ж вы так напились, Сережа? Как вы теперь до дому доберетесь?

Свиблов снова рассмеялся.

– Почему напился… Это даже интересно, что подобный вопрос задаете именно вы, Александра Родионовна. Именно вы! Потому что кому же еще и спрашивать, как не вам? Это ж сам бог велел!.. Ох!.. – Он вдруг вскинул указательный палец к губам и замотал головой. – Тс-с… тс-с… Молчу, молчу… Что это я, в самом деле, бога поминаю перед нечистой силой? Вы ведь у нас нечистая сила, не так ли?

– Перестаньте паясничать.

– А скажите… – Опер сделал безуспешную попытку наклониться поближе. – Да что это так мотает? Безобразие… Скажите, Александра Родионовна, что будет, если вас перекрестить? А? Испаритесь? С резким запахом серы? Давайте попробуем…

Он воздел правую руку и осенил меня троекратным крестным знамением.

– Сережа, – вздохнула я, – вам прямая дорога в вытрезвитель.

– О! Не испарилась! – удивленно констатировал Свиблов. – А может, вы никакая не ведьма? Может, вы просто мошенница? Я и Константину Викентьевичу говорю: оставьте ее в покое, Константин Викентьевич, она просто мошенница…

Я покосилась на Димушку, который усиленно смотрел в сторону и пока, слава богу, не вмешивался.

– Довольно, Сережа, я вас очень прошу… Ну, выпили, с кем не случается. Но шуметь-то зачем?

– И выпил! – гордо подтвердил опер. – Не отрицаю! Может, у меня причина имеется, вы об этом не думали? Юбилей, если можно так выразиться. Двадцать пять! Это, конечно, еще не сто и даже не пятьдесят, но тоже серьезная… э-э… веха. Двадцать пять!

– Двадцать пять чего… – начала было я и осеклась.

Наверно, они нашли очередную жертву, двадцать пятую по счету! Так вот почему он так надрался… Бедный парень. Не хотела бы я оказаться на его месте…

– А! Поняла! – почти торжествующе воскликнул Свиблов. – Поняла, о чем я! Ну, а как же… вы ведь, Александра Родионовна тоже, как-никак, отношение имеете. Юбилей, круглая дата… Знаете что? Давайте прямо сейчас и отметим… – Он дернул молнию на сумке. – Мне тут… это… как раз набор выдали. Хе-хе… хороший наборчик, не всем такие дают…

– Сережа, не надо, – взмолилась я.

Но он уже выкладывал на лавку продукты – действительно, весьма дефицитные.

– Вот… и вот… смотрите, какая консерва… вку-усная. Горбуша. Икорка красная, икорка черная. Баклажанной, как в кино, нету, хе-хе… зато вот колбаска. Сервелат. Балычок… любите балычок? Ну и, конечно, коньяк… какой же юбилей без коньяка?

Я бросила взгляд в окно: электричка подлетала к Удельной. Теперь из станций оставалась только Ланская, а там уже и вокзал… скорее бы! Вот ведь какой прилипчивый опер, черт бы его побрал! Самое неприятное, что все это происходило перед коллегой по работе…

Двери в дальнем конце вагона разъехались. Вошли двое в черной железнодорожной форме – по-видимому, контролеры. За ними следовали два мента в сдвинутых на затылок фуражках.

– Приготовили билетики! – прокричал один из контролеров, быстро проходя мимо нас к противоположным дверям.

Мы с Димушкой стали копаться в карманах в поисках билетов.

– Так-так… – произнес чей-то голос. – Празднуете, стало быть? С такой-то закусью чего ж не попраздновать…

Я наконец нащупала билетик и подняла голову. Контролеры и менты тесной кучкой стояли в проходе и удивленно разглядывали груду дефицитных продуктов, которая высилась на скамье рядом со Свибловым.

– Вот билет, – сказала я.

– А это мой, – протянул свою картонку Димушка.

Контролер мельком глянул, щелкнул компостером и выжидающе взглянул на Свиблова.

– Ваш билетик, гражданин.

– Какой я тебе гражданин? – фыркнул опер и махнул рукой. – Давай, давай, двигай!

– Что-о?! Двигай?! – радостно переспросил один из ментов, высокий угловатый парень с далеко выдающимся вперед кадыком.

Он отодвинул в сторону контролеров и встал в проходе, широко расставив ноги. Второй мент тоже подобрался поближе.

– Паа-прашу документики!

Димушка достал паспорт. Когда кадыкастый наклонился, чтобы взять документ, я почувствовала сильный запах сивухи. Похоже, пьяными были тут все действующие лица – и менты, и контролеры, и мы с Димушкой, и особенно Свиблов. Мент раскрыл документ, сверил фотографию с оригиналом и перевел взгляд на меня.

– Беровин, значит… почти Боровин. А вы, девушка?

Я пожала плечами.

– У меня с собой нет. Не думала, что понадобится.

– Не думали? – Мент покачал кадыком. – Нарушаете, распивая в общественном месте, а документа не носите?

– Мы не распиваем, товарищ старший сержант, – вступился за меня Димушка. – Мы к этому гражданину вообще никакого отношения не имеем. Едем с дачи, из Репино. А он сел в Белоострове. Совершенно чужой человек.

Кадыкастый снова повернулся ко мне:

– Это так? Чужой?

– Чужой, – подтвердила я после секундной заминки.

Свиблов молчал, обиженно глядя на меня с противоположной скамейки, и я почувствовала что-то вроде угрызений совести, как будто бросила в беде человека – пусть и рыбьеглазого опера, но все же знакомого. Что, конечно, было полнейшей ерундой: я точно знала, что стоит ему только достать свою красную книжечку, как вся ментура немедленно выстроится по стойке смирно. Если кто тут и имел основания беспокоиться, так это мы с Димушкой, но уж никак не оперуполномоченный КГБ по Ленинграду и Ленинградской области.

– Глянь-ка, чего тут только нет… – изумленно проговорил второй, белобрысый мент, присаживаясь на краешек сиденья и осторожно трогая сервелат. – Ё-моё… живут же люди… А это чего? Ик-ра зер-нистая ло-со-севая…

Он читал по складам, жмуря глаза с белесыми ресницами и причмокивая губами, будто смакуя произносимые слова. Электричка замедляла ход, втягиваясь в паутину железнодорожных путей перед Финляндским вокзалом.

– А ну, положь взад! – прикрикнул на белобрысого Свиблов и полез в боковой карман своей модной светлой куртки. – На вот, гляди!

Опер сунул под нос кадыкастому свое удостоверение.

– Доволен? А теперь брысь отсюда! Пошли вон!

Красная книжечка и впрямь произвела впечатление, но не совсем то, на какое рассчитывал Свиблов. Высокий мент продолжал стоять в проходе, без всякого подобострастия наблюдая, как оперуполномоченный складывает в сумку свой набор невиданного «дефицита». Его белобрысый товарищ и контролеры тоже провожали каждую консервную банку завороженными взглядами. Поезд подошел к платформе и остановился.

– Слава, а Слава… – Один из контролеров осторожно тронул кадыкастого мента за локоть. – А с этими что делать? Отпустить? Билеты вроде в порядке…

– Отпусти, – процедил мент, не отрывая взгляда от Свиблова. – Пусть жидуют отседа.

– Ну, ты скажешь, Славик… жидуют… – Контролер ухмыльнулся и повернулся к нам с Димушкой. – Эй вы, чего сидите? Не слышали? Дуйте отседова, пока милиция не передумала!

Мы вышли на пустынную платформу и молча зашагали к вокзалу.

– Саша, подождите, – сказал Димушка, когда мы уже вошли в здание. – Давайте сядем. Вон и скамейка.

– Что случилось?

– Сядем, сядем…

Мы сели на каменную скамью.

– Что такое, Дима?

Димушка улыбнулся неловкой вымученной улыбкой.

– Вы не подумайте, Саша, я никому не скажу. Можете на меня положиться. Вообще никому, клянусь.

– Не скажете? – переспросила я в полном изумлении. – Не скажете что?

– Ну, как это что… – Он понизил голос до шепота. – Что вы сотрудничаете… с ними… с Конторой.

– Боже, вы об этом… – Я наконец поняла, что он имеет в виду. – Поверьте, Дима, это не так. Нет никакого сотрудничества, нет и не было. Они просто просили… черт!.. это трудно объяснить…

– И не надо объяснять! – замахал руками Димушка. – Никто и не просит объяснять. Знаете, как говорится: меньше знаешь – крепче спишь. Но вам все-таки надо как-то поосторожней. Я ведь его сразу узнал.

– Узнали? Кого?

– Ну, этого вашего Сережу… – Димушка заговорщицки подмигнул. – Это ведь он приходил тогда в отделение, так? Нет-нет, не отвечайте, мне и так все понятно. Меня тогда из «обезьянника» сразу после вас дернули, так что я, можно сказать, непосредственно присутствовал.

– Присутствовали? При чем?

– При том, как он зашел в кабинет вместе с начальником отделения…

Димушка состроил начальственную мину и выдал целое представление в лицах:

– Костин, Романова у вас?

– У меня, товарищ капитан.

– Немедленно ко мне!

– Романову?

– Тебя!

– А этого куда?

– Ты что, Костин, совсем с глузду съехал? Этого назад, в обезьянник!..

Разыграв эту сценку, Димушка уставился на меня в ожидании ответа. Но что я могла ему ответить? Как объяснишь необъяснимое? Я вдруг ощутила жуткую усталость – усталость, смешанную с тревогой. Еще не хватало прослыть на работе сексотом, стукачом, второй Верой Палной… Нужно было как-то выходить из положения. Но как?

– Дима, в вас определенно зарыт театральный талант, – сказала я. – Что дальше?

– Дальше? – удивился он. – А дальше нас отпустили. Я как-то не сразу понял, не сразу связал… Сами посудите: чтобы так быстро примчались и чтобы потом так быстро отпустили, нужно быть довольно важной персоной. А вы ведь совсем не похожи на важную персону.

– Знаете, почему не похожа? Потому что я и в самом деле не важная персона. Димушка, я вас очень прошу…

Он снова замахал руками:

– Саша, ни слова больше! Ни слова! Я ведь уже вам пообещал, даже поклялся: могила! Никто не узнает! Никто!

– Господи-боже-мой… – только и осталось пробормотать мне.

Я была на сто процентов уверена, что Димушка так или иначе разнесет весть о «важной персоне» если не через месяц, то через два. Но как я могла этому воспрепятствовать? Да никак. Разве что отправить его на тот свет… Что? Я просто похолодела от этой мысли – даже не от самой мысли, а от того, что она в принципе могла прийти мне в голову.

– Но сегодня… сегодня мне все стало ясно… – бормотал у меня над ухом мой бедный коллега, даже примерно не подозревающий о том, какая страшная опасность может исходить от существа, сидящего рядом с ним на одной скамейке. – Сегодня, когда я увидел этого человека из Конторы… Вы думаете, я смотрел в окно? Нет! Я смотрел на его отражение, смотрел не отрываясь. Он был сильно пьян, говорил всякие глупости, обвинял вас, называл ведьмой и мошенницей, но это всё неспроста. Это всё от страха, Сашенька. Он вас смертельно боится. Чтобы человек из Конторы так боялся – у нас и сегодня, – должны быть действительно серьезные причины. Вы не просто важная персона, Саша, вы очень важная персона!

«Хватит, – подумала я, – это уже слишком».