Текст книги "Киллер с пропеллером на мотороллере"

– Состав соответствует списочному. Двадцать шесть сотрудников, двое на больничном, один в декрете.

– Одна… – робко поправил кто-то.

– Вам, товарищ, слова не давали, – оборвала его профкомовская тетя и покосилась на Из-района. Тот кивнул, и тетя снова повернулась к Вере Палне. – Значит, в декрете двое?

– Нет, один, – стояла на своем секретарша. – Один сотрудник согласно списочному составу. Вот, пожалуйста: Сергеева Валентина.

Вера Пална ткнула пальчиком в лист бумаги. Димушка подавил страдальческий вздох, а Из-района улыбнулся вполне человеческой улыбкой и шевельнул пальцем. Движение было едва заметным, но профкомовская уловила и, видимо, безошибочно истолковала этот знак.

– Есть предложение заслушать характеристику по качеству производственных показателей, – проговорила она, оборотившись к завлабу Грачеву.

Грачев, сидевший в первом ряду, встал и принялся излагать характеристику производственных показателей нашего Димушки. Из речи завлаба выходило, что если прогрессивное человечество пока еще живо, то исключительно благодаря неустанным усилиям Дмитрия Григорьевича Беровина. Зал одобрительными кивками подтверждал слова руководителя.

– Под конец скажу, что все мы люди, а людям свойственно ошибаться, – Грачев жалобно скривил пергаментно-желтое лицо. – Дмитрий Григорьевич ошибся, и ошибся сильно. Но он полностью признал свою вину и понес тяжелое наказание по административной линии. Предлагаю ограничиться выговором с предупреждением.

Все посмотрели на тройку. Степаныч сидел с абсолютно непроницаемым лицом. Его неподвижный, устремленный поверх голов взгляд заставлял предположить, что пролетарская совесть нашего коллектива ни в коем случае не намерена высказываться по пустякам. Профкомовская женщина искоса следила за реакцией товарища Из-района. Последний лучезарно улыбался. Пауза затягивалась. Наконец профкомовская не выдержала.

– Послушать руководителя среднего звена, так речь идет об ангеле во плоти, – язвительно проговорила она. – Непонятно только, как такие выдающиеся качества привели гражданина Беровина на скамью подсудимых!

Троепольский поднял руку.

– Можно я скажу? На правах, так сказать, коллеги по работе. Известно, что наши недостатки – продолжение наших достоинств. Именно этим можно объяснить проступок Дмитрия Григорьевича. Он отметил командировку, но, насколько я понимаю, рабочие встречи с владимирскими коллегами должны были начаться только вечером. Все тут знают, что Дмитрий Григорьевич – большой любитель и знаток древней русской культуры. Это, конечно, его достоинство как культурного человека. Да, я согласен, что это достоинство перешло в недостаток, ибо проявило себя в рабочее время, что, конечно, непростительно. Но, как неопровержимо свидетельствуют наши владимирские коллеги, Дмитрий Григорьевич постарался искупить содеянное ударной работой во все остальные дни командировки. Учитывая это, я всемерно поддерживаю предложение заведующего лабораторией и лично беру товарища Беровина на поруки.

– На поруки! – возмущенно фыркнула профкомовская, но тут же осеклась, увидев шевельнувшийся палец товарища Из-района.

– А что, на поруки – это мысль, – негромко сказал Из-района. – Как ваша фамилия, товарищ?

– Троепольский.

– Троепольский. Так вот, товарищ Троепольский, ваше предложение означает именно поруку. То есть в случае повторения подобных инцидентов наказаны будете непосредственно вы. А также весь коллектив, я так понимаю? – Из-района повернулся Степанычу. – Так, Василий Степанович?

Степаныч молчал, не отводя взгляда от неведомой точки на линии слияния потолка и дальней стены.

– Василий Степанович? – не отставал председатель. – Вы меня слышали?

Степаныч разжал крепко стиснутые челюсти и веско отчеканил:

– Я поддерживаю в связи со следованием.

В комнате наступила тишина: все были крайне впечатлены многозначностью этого заявления, а товарищ Из-района даже причмокнул.

– Умеет, черт! – восхищенно выдохнула рядом со мной Зиночка. – Вот что значит опыт…

– Ладно, – сказал Из-района, – давайте закругляться. Мы ведь зачем здесь собрались, товарищи? Кто-то, может быть, думает, что цель этого собрания – осудить товарища Беровина. Но это не так. Цель этого собрания – предупредить вас всех. Потому что дальше так продолжаться не может. И я искренне рассчитываю, что вы меня хорошо услышали. Товарищ Беровин наказан, и наказан сильно. Но в случае повторения подобных нарушений дисциплины мы будем вынуждены принять еще более крутые меры. В рабочее время надо работать – только и всего. Просто, не правда ли? И те, кто нарушает это простое и понятное правило, будут увольняться. С соответствующими записями в трудовой книжке.

Он взглянул на профкомовскую тетю.

– А вам, Татьяна Валерьяновна, на будущее: проводить собрания в рабочее время непозволительно. Хотите что-то донести до сотрудников – нет вопросов: соберите их после работы. Понятно?

Татьяна Валерьяновна сглотнула и закивала. Товарищ Из-района встал. Суд закончился.

– Так что писать в решении? – влезла недоумевающая Вера Пална.

– Вы же слышали: выговор… – бросил на ходу Из-района. – И про поруку не забудьте. Про поруку!

Как же… попробуй забудь про такое. Мы молча принялись расставлять по местам столы и стулья.

– Не знаю, как кого, но меня поражает легкость, с которой рабочее помещение превращается в зал суда и обратно, – пошутил Троепольский.

Димушка сидел с подавленным видом и даже не предлагал сыграть в шахматы.

– Веселей глядите, коллега, – подбодрила его Зиночка. – Все могло закончиться намного хуже. И вообще – последний выговор был даже не вам, а нашей профкомовской даме… как ее… Татьяне Валерьяновне. Не зря она так быстро ретировалась.

– Наверно, пьет сейчас валерьянку! – подхватил Троепольский. – Что ты, Димушка, в самом деле… выше нос! Зиночка права: как говорил Штирлиц, запоминается всегда последнее.

Димушка уныло покивал головой.

– Легко вам говорить… Выговор-то черт с ним. А вот прогрессивка… премии… тринадцатая зарплата… А мы с Катей думали диван-кровать купить. «Наташу»…

– Подумаешь, беда! – не унимался Троепольский. – Полежишь пока на Кате, Наташа всегда успеется. Какие наши годы?! Эй, Димушка! Знаешь что? Мы тут в комнате, как взявшие на поруки, берем социалистическое обязательство бесплатно поить тебя до конца пятилетки!

– Эй, эй! Обязательства должны быть реалистическими, – возразил кто-то из дальнего угла. – Хватит ему и до конца года.

– Пусть будет до конца! Единогласно! – Троепольский подмигнул и добавил шепотом: – А там посмотрим… Ну, чувак, улыбнись!

Димушка слабо улыбнулся.

– Ну, слава богу, черту и святым угодникам! – Троепольский подхватил портфель. – Начинаем прямо сейчас! Айда в гастроном! Вместе! Сам выберешь, что тебе по вкусу…

– Подождите, мальчики, – сказала Зиночка, сильно понизив голос. – Мне тут с утра позвонили. К половине двенадцатого должны выбросить сосиски. Дают всего кило в одни руки, а мне чем больше, тем лучше. Если вы все равно туда идете, то, может… Если, конечно, вам не трудно. Сашенька, а вам не надо?

Зиночка, интеллигентная, со вкусом одетая женщина, была в лаборатории старшей по возрасту – ей оставалось совсем немного до пенсии. Судя по объему авосек и пакетов, которые я помогала ей грузить в трамвай в конце каждого рабочего дня, Зиночка обеспечивала продуктами довольно большую семью. За годы службы в Мариинском проезде она выстроила себе в окрестных магазинах настоящую агентурную систему, которая регулярно поддерживалась подарками к праздникам, взаимными услугами, а то и просто хорошим отношением.

И вот теперь: нужны ли мне сосиски… А почему бы и нет? Это был мой первый рабочий день, начало длинного этапа взрослой жизни – этапа, который когда-нибудь завершится вот таким же обликом интеллигентной, со вкусом одетой старшей научной сотрудницы с морщинистым лицом и крашеными волосами, матери детей и бабушки внуков, обвешанной гроздьями сумок, авосек и пакетов. От Сашеньки до Зиночки – какие-то жалкие тридцать лет, оглянуться не успеешь. Так что давай, Саша, впрягайся с первого дня. Скоро старшая подруга и предшественница уйдет на пенсию – надо успеть перенять знакомства, адреса и явки. Сейчас из гастронома звонят ей – через годик-другой будут звонить тебе. «Алло, Александра Родионовна? Сосиски завезли, в полдвенадцатого выкинут. Кило в одни руки, так что приведите подмогу…»

Боже, какая тоска… какая во всем этом тоска-тощища! Господи!

Мы вышли из полуподвала вчетвером: Зиночка, я и Троепольский с пока еще унылым Димушкой. В гастрономе пришлось разделиться на две очереди: портвейн «Акстафа» в винном давали тоже по одной бутылке в руки. Минут через сорок мы вывалились из магазина – изрядно помятые и растрепанные, зато с четырьмя бомбами винища и четырьмя килограммами сосисок в целлофане. Троепольский сиял, как набор медалей на винной этикетке.

– Я горжусь нами, коллеги! Портвейн высшего качества! Димушка, ты хоть понимаешь, чем тебя взяли на поруки? Бормотухой высшего качества и сосисками в целлофане!

– Сосиски не отдам, – твердо сказала Зиночка. – Сосиски детям. А мы и печеньем закусим, не впервой.

– Фу, Зиночка… – начал было Троепольский, но тут же осекся.

Мы и моргнуть не успели, как были окружены группой людей с красными повязками на рукавах.

– Ваши документы, граждане.

Димушка смертельно побледнел и покачнулся.

– Вы что, пьяны, гражданин? – сказал один из подошедших к нам парней, подхватывая Димушку под локоть.

– Я… я… – лепетал тот. – Я… нет…

– Точно, пьян в драбадан, – констатировал другой дружинник, в кроличьей шапке-ушанке. – Лыка не вяжет. А еще интеллигент.

– Да что вы, ребята, – с фальшивой улыбкой произнес Троепольский. – Мы с утра ни капли. Димушка, дыхни! Нехорошо стало человеку, вот и все. Душно в магазине, давка, вот и сморило. Мы пойдем, а?

– Конечно, пойдете, – ухмыльнулся мужик в кроличьей шапке. – По этапу. Дзынь-дзынь. Шаг влево, шаг вправо – конвой стреляет без предупреждения. Документы давайте.

– Мужчина, документы у нас на работе, – с достоинством ответила за всех Зиночка. – У меня в сумочке, у него вот… в ящике стола. И зачем вам документы? Вы в чем-то нас подозреваете?

– Да, в ящике стола! – подтвердил Троепольский, перекладывая из руки в руку тяжелый портфель, отчего тот предательски звякнул портвейном высшего качества.

– Чего ж так – в ящике оставил? – поинтересовался первый парень. – В портфеле не поместились? А ты в следующий раз на бутылку меньше бери. Значит, нет документов. Придется пройти в отделение.

– Но это форменное безобразие! – возмутилась Зиночка. – За что вы нас задерживаете? Мы ничего не нарушали.

Мужик в кроличьей шапке крепко взял ее за рукав.

– Не нарушали, говоришь? Документы на работе, говоришь? А сама ты почему не на работе? По гастрономам шастаете, портвешок закупаете? А время-то рабочее, оплаченное государством… Что молчите? А? Кто-нибудь еще хочет выступить, на безобразия пожаловаться? А? Не слышу…

Мы молчали, подавленные внезапной напастью, свалившейся на нас неизвестно откуда и неведомо за что. Зиночка смотрела изумленно: по-моему, она ждала, что это нелепое представление вот-вот кончится, что окружившие нас люди рассмеются, снимут красные повязки и всё обернется шуткой – дурацкой, обидной, но шуткой. Сегодня же Первое апреля, День дурака, праздник розыгрышей. Не может быть, чтобы такая из ряда вон выходящая чушь происходила всерьез. Но нас и в самом деле волокли в ближайший милицейский участок!

Лицо несчастного Димушки выражало отчаяние и безысходную покорность судьбе. Он уже проходил подобное приключение во время командировки во Владимир, но, видимо, и представить себе не мог, что это может повториться дома, в окрестностях родного, исхоженного вдоль и поперек Таврического сада. Даже обычно словоохотливому Троепольскому было нечего сказать. А я так и просто не знала, что подумать. Ничего себе первый рабочий день, начало самостоятельной жизни! Товарищеский суд в качестве пролога, следующий акт – ментовка… Это ж какой тогда будет развязка?! Расстрел? Изгнание?

Я вдруг вспомнила рассказ Троепольского – адресованные Димушке слова начальника отдела кадров: «Будь вы менее ценным сотрудником, вас уволили бы немедленно…» Значит, меня теперь уволят – ведь я всего лишь молодой специалист, ни стажа, ни заслуг? Наверно, это будет самая короткая рабочая карьера в истории. Смех, да и только. Еще и торт в «Метрополе» купила, дура. А впрочем, почему дура? Наоборот, очень кстати: всего один торт и на поступление, и на первую получку, и на все последующие поводы, включая дни рождения, повышения и отвальную в связи с выходом на пенсию. Еще ни одному сотруднику в мире не удавалось отделаться так дешево…

Наша торжественная процессия двигалась по улице Красной Конницы – слава богу, пешком, хотя в соответствии с названием пленников могли бы и привязать к хвостам лошадей Конармии Буденного. Встречные, пока еще свободные прохожие, провожали нас осуждающими взглядами: как же, преступников ведут! Какая-то бабушка с кошелкой остановилась, спросила:

– Кого поймали-то, ребяты?

– Тунеядцев! – гордо отвечал дружинник в кроличьей шапке. – Интеллигенты паршивые. Их народ кормит-поит-учит, а они, вишь, на шее сидят, кровососы. Бездельники.

– Ну и верно! – закивала бабка. – Сталина на них нету. При Сталине-то, небось, не бездельничали…

– Давай-давай, шагай! – прикрикнул дружинник, подталкивая Троепольского в спину. – Ишь ты… еле идет. Как по лабазам шастать, так шустрые, а как отвечать, то ноги заплетаются.

– А ты его в шею, в шею! – посоветовала вслед добрая бабушка. – Когда в шею, они сразу понимают…

– Сколько злобы… – пробормотала идущая рядом Зиночка. – Откуда? За что?

И в самом деле – чему они так радовались, эти люди в красных повязках, эти прохожие? Еще минуту назад мы были точно такими же, как они: шли рядом с ними по тому же тротуару, стояли нос в спину в той же очереди в том же гастрономе, плечом к плечу в том же трамвае… Почему же они с такой легкостью перевели нас в категорию врагов, чью беду нужно праздновать, как свою победу? Что мы им сделали плохого? Наступили на ногу в очереди? Отхватили лишнее кило сосисок в целлофане? Заняли свободное место в трамвайном вагоне? За что?

В участке нас завели в «обезьянник» – помещение со скамьями, привинченными к полу вдоль трех его стен; четвертую занимало большое зарешеченное окно. В комнате уже находились десятка полтора женщин и мужчин.

– О! Тунеядцев привели! – приветствовал нас ханыжного вида мужичок, устроившийся в углу. – Садитесь, господа хорошие, к народу поближе. Закурить не найдется?

– Куда садиться-то? – растерянно проговорил Троепольский, оглядывая «обезьянник».

Все сидячие места действительно были заняты, причем мужичок сидел с удобствами, взгромоздив на скамью ноги в черных потрепанных ботах. Вопрос тунеядца доставил ему немало удовольствия.

– А на пол чего не сесть? Садись на пол, милок, не брезгуй. А что наплевано, так то ж народ наплевал. Народом не брезгуют… Так что там с куревом?

Мы вчетвером сбились в кучку возле решетки.

– Черт знает что… – тихо проговорила Зиночка. – Нужно срочно позвонить… кому-нибудь.

– Кому? – печально усмехнулся Димушка.

– Ну, не знаю… Грачеву.

– И что мы ему скажем? – спросил Димушка. – Что нас час спустя после товарищеского суда задержали за тунеядство? С сосисками и четырьмя бомбами бормотени?

– «Акстафа» – не бормотень, – запротестовал Троепольский. – Портвейн высшего…

– Заткнись… без тебя тошно… – перебил его Димушка и стал раскачиваться, зажав голову в ладонях. – Боже, как это не вовремя, как не вовремя…

Теперь он действительно стал ужасно похож на еврея – и неважно, сколько при этом на нем было навешено крестов. Зиночка осторожно тронула Димушку за плечо:

– Ну что уж вы так убиваетесь, Дима? Что нам за это могут сделать? Максимум – запишут прогул. Неприятно, но переживем. А скорее всего, просто выпустят без каких-либо последствий. Разберутся и выпустят. Ведь мы ни в чем не виноваты…

– Давайте так… – возбужденно зашептал Троепольский. – Давайте договоримся. Нужно говорить одно и то же, чтоб без путаницы. Нас командировали…

– Какое «командировали»… – простонал Димушка. – Не городи чепухи. У тебя есть командировочное предписание в винный отдел?

– Ладно, не командировали. Скажем: послали. Рабочий коллектив послал нас…

– Эх, сказал бы я, куда нас послал и, главное, пошлет рабочий коллектив, – злобно прошипел Димушка. – Сказал бы, но при женщинах не могу…

Троепольский нетерпеливо фыркнул:

– Слушай, не цепляйся к словам. Главное – говорить одно и то же, чтоб не заподозрили.

– Заподозрили? – испугалась Зиночка. – В чем нас могут заподозрить?

– Да в том-то и дело, что ни в чем! – Троепольский зачем-то оглянулся на мужичка в ботах. – Скажем так: сегодня у нашего рабочего коллектива праздник. Приход новой сотрудницы. Вот она, Сашенька, налицо. Скажем дальше: профсоюзный комитет лаборатории командиро… послал… черт, Димушка, ты меня совсем запугал!.. а, вот: поручил! Поручил! Поручил нам обеспечить материальную базу. Для праздника по окончании рабочего дня. Причем закупка продуктов производилась в счет законного обеденного перерыва. Вот и все. Запомнили?

– А что, звучит логично, – поддержала его Зиночка. – Умница Троепольский.

Димушка снова испустил приглушенный стон.

– Вы что, еще ничего не поняли? – Он обвел нас взглядом, полным отчаяния и боли. – Ничего-ничегошеньки? Мы все пропали. Все четверо. Меня уволят с гарантией – после владимирской истории, протоколов, санкций и судов это совершенно неизбежно. А поскольку нас поймали сразу после суда, то припишут еще и особый цинизм. А особый цинизм – это уже пахнет антисоветчиной. Да-да, Троепольский, антисоветчиной! И вас притянут ко мне как к рецидивисту. Без меня вас бы еще могли пожалеть, со мной – никогда. Со мной – это уже групповуха, организованная преступность. Они там любят раскрывать организации. Вот мы вчетвером и организация. Банда «Черная кошка»…

– Ну, ты напридумывал, – неуверенно проговорил Троепольский и смолк.

Молчала и Зиночка.

– Теперь дошло? – Димушка крутанул головой. – Вижу, дошло. Вот к этому и готовьтесь. К увольнению, к волчьей записи в трудовой книжке. Зиночка, сколько вам осталось до пенсии?

– Два года.

– Не страшно. А вот тебе… – Он перевел взгляд на Троепольского. – Прости, чувак. Подвел я тебя с этой командировкой…

– Так что с куревом, интеллигенты? – крикнул сзади мужичок в ботах. – Давайте лучше сейчас скурим. В камере один хрен отнимут. Жалко, пропадет.

– Ну что вы мелете, в какой камере? – упрекнула его Зиночка. – Нас скоро выпустят.

– Хе-хе… выпустят… – захихикал мужичок. – На кирпичный заводик тебя выпустят, барыня, территорию убирать. Пятнадцать суточек, как одна копеечка. Я уж таких знаешь сколько навидался?

К решетке подошел мент с блокнотом и авторучкой.

– Кто тут новенькие тунеядцы? Вы, что ли? Давайте оформляться… – Он ткнул концом авторучки в сторону Троепольского. – Ты, с портфелем, выходи. Посмотрим, что там у тебя звякает.

Троепольский вернулся спустя четверть часа. Глаза его блуждали, лицо пошло красными пятнами.

– Что такое?

– Обыскали… – тихо выдавил он. – Как зека какого-нибудь. Все из карманов забрали. И портфель… портфель тоже… Сказали – на пятнадцать суток оформлять будут. Новый порядок.

– Я ж говорил! – торжествующе заметил мужичок в ботах. – Хоть курево-то оставили? Курево тебе по закону положено. Надо скурить, слышь, интеллигент. Отнимут ведь в камере, жалко.

Меня повели третьей, после Зиночки. В маленькой комнате сидел за столом усталый молодой лейтенант.

– Фиу, фиу… – присвистнул он, не поднимая головы.

Я оторопела: они что тут, по-птичьи объясняются?

– Как вы сказали?

– Фио, – повторил он, занеся ручку над разграфленным листом протокола. – Фамилия, имя, отчество.

– Ах, это…

Я послушно ответила на вопросы. Затем лейтенант отложил ручку и посмотрел на меня.

– Совсем молоденькая, а туда же.

– Куда же? – жалобно спросила я. – У меня сегодня первый рабочий день. Я торт в «Метрополе» купила.

– Торт с собой? – оживился мент.

– Нет, в лаборатории, в холодильнике.

– Жаль, – сказал он. – Съели бы здесь. А теперь пропадет. Зачерствеет за полмесяца.

– Какие полмесяца?

Лейтенант сочувственно вздохнул:

– Новый порядок, подруга. Тунеядцев оформляем на пятнашку. Извини. Приказ начальства… – Он ткнул ручкой в потолок и неодобрительно покрутил головой. – Ладно, давай, выкладывай. Что там у тебя в карманах.

Я стала выворачивать карманы. Происходящее было настолько нелепо и неправдоподобно, что мне даже показалось, будто перед столом лейтенанта стоит какая-то другая Саша Романова. Она стоит и выворачивает карманы, а я смотрю со стороны и недоверчиво цокаю языком: быть, мол, такого не может. Вот она достает кошелек, перчатки, платочек, несколько медных монет, записную книжку… Записную книжку!

– Товарищ лейтенант, позвольте мне позвонить. Ну пожалуйста, очень прошу. У меня ж дома с ума сойдут, пожалуйста…

Я канючила так, что чуть и впрямь не заплакала. Лейтенант снова вздохнул и подвинул ко мне телефон.

– Ладно, давай, только быстро. Три минуты.

Номер оперуполномоченного Сергея Свиблова был записан где и положено, на букве «С».

– Ты что, домашний телефон на память не знаешь?

– Это мамин, рабочий. Недавно сменился… – успокоила я лейтенанта.

Только бы он был на месте… только бы он был на месте…

– Алло.

– Сережа? Это Саша Романова, – выпалила я. – Я звоню из отделения милиции, и мне нужна ваша помощь. Срочно.

– Где именно? – спросил он после секундной задержки.

– На улице Красной Конницы.

– Буду через четверть часа, – сказал Свиблов и разъединился.

Я осторожно положила трубку на рычаг.

– Спасибо, товарищ лейтенант. Видите, даже трех минут не понадобилось…

Мой рыбьеглазый опер прибыл в отделение даже немного раньше, чем обещал. Он сунул под нос дежурному свою красную книжечку и, едва скользнув взглядом по решетке «обезьянника», проследовал прямиком в кабинет начальника. А еще три минуты спустя туда же привели меня. В большой комнате рядом с большим столом стоял навытяжку капитан милиции; чуть дальше, возле окна, виновато переминался усталый лейтенант. Сидел только Сережа, зато сидел основательно, со вкусом, положив ногу на ногу и покачивая знакомым ботинком. Увидев меня, он тоже поднялся со стула.

– Я ее забираю. Где протокол?

Лейтенант протянул Свиблову листок, который Сережа немедленно скомкал и сунул в карман.

– Пойдемте, Романова.

– Сергей Владимирович, – сказала я, – можно вас на минуточку?

Мы отошли в угол комнаты.

– Сережа, со мной еще трое.

Он вытаращил на меня свои судачьи глаза.

– Какие трое? Вы что, все отделение намерены отсюда вытащить?

– Сережа, так не пойдет, – прошептала я по возможности твердо. – Эти трое тоже из лаборатории. Нас взяли вместе. Вы понимаете, как это будет выглядеть, если выпустят только меня? По-моему, ваш же начальник особо просил соблюдать секретность. Или я ошибаюсь?

Свиблов подумал и повернулся к ментам.

– Придется выпустить и остальных.

– Всех? – с готовностью вскинулся капитан. – Сколько их там, Костин?

– Девятнадцать, – отозвался лейтенант.

В его устремленном на меня взгляде уже не было прежнего сочувствия. Скорее брезгливость.

– Девятнадцать ни к чему, – с царственным великодушием ответил Сережа. – Хватит тех троих, которые были с нею. Романова, фамилии.

– Смирнова, Троепольский, Беровин.

– Вот их, – подтвердил Свиблов.

– И протоколы, – напомнила я.

– Протоколы принесете мне. Всё, Романова?

– Всё. Я пойду назад в камеру?

Сережа кивнул.

– Верните ее пока в камеру. Выпустите всех четверых через десять минут после моего ухода. Скажете, что на первый раз милиция ограничивается предупреждением. Исполняйте.

Нас отпустили полчаса спустя. Причина задержки обнаружилась позже, когда стали открывать бутылки «портвейна высшего качества»: в одной из них, вскрытой и потом на скорую руку закупоренной, оказалась вода. Зато четыре кило Зиночкиных сосисок в целлофане остались нетронутыми – как и наши четыре научно-производственные карьеры.