Текст книги "Не твой день для смерти"

Сразу три веселых дома находились в Рабочей зоне, на одной улице, названой Красной (вовсе не из-за пролетарского происхождения его посетителей).

Все публичные дома города принадлежали немцам – строгим педантам, помешанным на чистоте. Целая бригада врачей тщательно следила за здоровьем работниц, дабы из-за чьей-либо болезни не пришлось закрывать прибыльное заведение. Ведь здоровье трудящихся оберегалось Конституцией, и за членовредительство (здесь – в прямом смысле слова) можно было провести годы с кайлом в руках, а вовсе не с ириской во рту.

Титулованные чиновники и прочий полусвет с удовольствием посещал дома терпимости второй категории. Помимо троих таких "рабочих" мастерских амура в рабочей зоне, две находились в Приморской слободе.

Клим предпочитал тот, что находился напротив порта, недалеко от Западной Клешни. Народ там собирался самый отчаянный и веселый, к тому же барная стойка на первом этаже не позволяла скучать. Именно туда и направился Клим, дабы развеять душевную тоску и размять чресло (он знал и такое слово, но за чресло ошибочно принимал другую часть тела).

В порту было мрачно и тихо. Лишь ветер трогал снасти редких яхт, и от натянутых вант звучала тонкая музыка, как будто мечтательная жена морского властелина задумчиво играла на арфе. Большую часть порта закрывали густые тени от исполинских паровых кораблей, стеной стоявших у причала и на рейде. Глубина в заливе была достаточной, даже если бы в порт зашел корабль, груженный всем золотом мира, он не задел бы дна.

Злые языки поговаривали, что в черной бездне порта покоится больше мертвецов, чем на Мещанском кладбище. Где, как не здесь, избавляться от тел после уличной поножовщины или домашней перебранки? Искать "нужные трупы" среди подводного леса скелетов было бессмысленно.

Желанный двухэтажный дом, сколоченный из досок, узнать было просто по покраске цвета пожарного щита, легкому скрипу и музыке, вырывающейся порой из дверей, когда кто-либо входил или выходил из заведения. Скрипел же дом от старости и ветра, хотя бытовала и другая версия происхождения этих шумов.

Здесь каждого встречали радушно и многих, как и Клима, помнили по имени:

– Климентий! Сколько лет! А мы уже начали скучать! – громко и искренне произнесла бандерша Симона – пышная черноволосая люска невнятного возраста, но ярчайшего окраса.

Она не только восторженно поприветствовала, но даже бросилась в объятья гостю. Клим обнял прелестницу. Та же легко, но уверенно, почти шутя, направила его голову в свое донельзя открытое декольте. Клим, как страус, едва не спрятал свою голову между окружностей хозяйки. У Симоны были не просто груди, а произведения искусства. Одно время здесь подвизался нищий художник. Вместо платы за стол и постель с разогревом он вытатуировал на грудях бандерши полную панораму Трафальгарского сражения с одноименной картины Уильяма Стенфилда. Работа получилась настолько удачной, что, когда морские сражения изучали в школе, Симону приглашали в класс в качестве наглядного пособия. Классные дамы, блюстительницы морали, противились этому. Но мужской педагогический состав был всегда на стороне Симоны:

– При чем тут пошлость? – горячо спорили они. – Пошлость – это война, а не содержательная женская грудь.

– О, да я вижу, вы не скучаете! – журналист кивнул в сторону небольшого, но разудалого оркестра, наяривавшего что-то фантасмагорическое. Звуки музыки то и дело терялись в раскатах хохота и дополнялись деланным женским повизгиванием. Среди посетителей Клим заметил спускавшегося по широкой лестнице Таплера. Журналист "ВВ" шел неуверенно, но в обнимку с двумя девицами. Сложно было определить, то ли они повисли на шее журналиста, то ли он оперся о хрупкие плечи. Все трое были веселы и краснощеки. У каждой из девиц у одной в правой, у другой в левой руке была початая бутылка вина. Они поочередно подносили вино то к своим губам, то к пьяной роже Таплера, и он молча со счастливым достоинством отхлебывал из горла.

– А что это ты, дружище, решил покинуть ряды трудового класса? – иронично спросила Симона и поправила на шее гостя журналистский платок.

– Да, решил вот… Буду словом защищать права простых граждан, – засмущался Клим.

– Ну… Словом ты многих защитишь. А ты теперь на гособеспечении, значит? А ведь на заведения нашего рода льготы не распространяются, разве что парням без члена небольшая скидка, – хмыкнула бандерша. – Впрочем, если кто возьмется обслужить тебя в кредит, ты все же наш постоянный клиент.

– У меня есть наличные! – соврал Клим.

– О, Клим! Клим! – не скрывая восторга, к журналисту подбежала одна из Симоновых работниц в белой маскарадной полумаске, в ультра-модной шляпе-котелке и обвила шею мужчины гибкой рукой.

– Дорогая, как я по тебе скучал. Как я рад вас всех видеть, а тебя больше всех! Готова отпустить товар в долг? А если обману? Если женюсь и не приду сюда больше?

– Женатые бывают здесь чаще, чем холостяки, – вздохнула девушка.

Они поднялись на второй этаж в крошечную комнатку у лестницы. В полуоткрытое окно входил густой, но удивительно свежий запах порта, видимо, ветер на секунду поменял направление. Затем снова запахло мазутом, плесенью и сортиром. Клим закурил. Запах трубочного табака перебил нежелательные ароматы. Гость долго и бесцельно таращился в морскую пустоту, цепляясь взором за еле различимые горбатые силуэты кораблей.

Нежный поцелуй в шею привел его в чувства. Он положил трубку на подоконник и обнял девушку, на которой была легкая шелковая накидка с драконами. Ее остальная одежда легла на громоздком стуле, шляпа, как кастрюлька, нашла пристанище на комоде, в ней же белела и маска.

– Зачем ты носишь маску, Кора? Ты без нее такая красивая.

– Вот поэтому и ношу. И не пытайся понять женскую душу.

– Я и себя толком не пойму.

Она помогла Климу раздеться (вдвоем этот процесс проходил не только быстрее, но и веселее), и увлекла гостя на громадную, занимавшую большую часть комнатенки кровать. Одеяло было тяжелым, и слегка влажным.

– Ты же знаешь, зашептала, прижимаясь к Климу, девушка, я только тебя под одеяло пускаю, с тобой так хорошо спать, в смысле с п а т ь. Ты останешься до утра?

– Денег не хватит! – ухмыльнулся парень. – И нежно, а потом и не нежно, но страстно обнял портовую красавицу.

Миновал век. Или мгновенье. Клим лежал на спине, а на изгиб его левой руки приложила голову красотка. За окном на корабле пробили восемь склянок. Полночь.

– Давай вина выпьем, – спохватилась Кора, выскользнула из-под одеяла и вернулась с бутылкой портвейна и жменею восточных сладостей, завернутых в тонкие фантики.

– Что это я сегодня на все готовенькое…

Прямо на кровати устроили праздничный стол: разложили лакомства на металлическом подносе, поставили бутылку. Кора принесла апельсин и бокалы:

– А штопор не нашла. Соседка забыла вернуть.

Клим, не долго думая, продавил мушкой своего кукольного пистолета пробку немного вглубь бутылки, а затем пропихнул мизинцем до конца – пробка мягко плюхнулось на поверхность вина и закачалась бесполезным буем. Так и сидели, пили, грустили, смеялись. В центре подноса горела восковая свечка.

– Клим, я помню, ты мне однажды всю ночь читал свои стихи. А хочешь, я тоже почитаю тебе немного? Не мои, правда, подружки одной. Она студентка. Необычная девушка. Красива и в то же время умна. Редкое сочетание. Тебе бы понравилась. Ну вот, слушай:

Сквозь дремоту июльской ночи

Мне слышен шорох вдалеке,

Там заблудившийся в дороге

Ступает странник по земле…

– Красиво, – прервал Клим, обнял Кору и, шутя, поцеловал в макушку.

– А знаешь, в центре новый публичный дом строят. Там будет все по-новому, совсем по-новому.

– А я люблю все новое! – взбодрился мужчина. – Но новшества в борделе меня настораживают. Вдруг завезут вместо вас роботов – сейчас у властей какой-то бзик на технике. А объятия с механической женщиной все равно, что любовь с мясорубкой!

Климу нравилось болтать с Корой о чем угодно. По роду своей деятельности она знала почти все и обо всем. Хоть открывай у нее в комнате филиал редакции "отдел новостей".

– А ты слышал про находку века? – глаза девушки заблестели. – Как не слышал?! Где-то раскопали сортир середины XXI века. А там были обрывки газеты (туалетную бумагу еще не придумали). Кусочки разгладили, склеили и узнали, что наших предков еще до Большого взрыва волновало. Оказалось, что в ту пору человечество достигло вершины своего развития и разделилось на шесть полов! И теперь наши ученые выявляют эти различия среди нас.

– Интересно… Я бы написал об этом. А как это – шесть полов?

– Не знаю, – задумалась Кора. – Возможно, это просто шесть состояний. Например, с утра человек проснулся, почесал бороду, ага, значит, мужчина. Пока сварил себе кофе, почувствовал, что женщина, накрасил губы и побежал на работу. Пришел на работу, а он уже не женщина вовсе, а индеец…

– Послушай, разве "индеец" – это пол? Это же народ такой был, вроде. Национальность, может?

– Я не знаю точно, но мне кажется, что пол, это как люсы и кентавры.

– Вот я тебя и поймал, Кора, люсы ведь бывают и мужчины и женщины! Почти как мы!

– А вот и нет! – заспорила девушка. – Это как они договорятся. А договариваться они умеют.

– Ну, а про кентавров вообще сказка.

– Ты мне не веришь, – Кора надула губки. – Мне дедушка рассказывал. В детстве. Они точно есть!

– И не краснеешь! – рассмеялся Клим. – Да ну их всех, ты лучше спой.

Кора, словно ждала этого предложения, исчезла в темноте и вернулась с мандолиной:

– Твою любимую пиратскую балладу? Вот и хорошо. Слушай.

Голос у Коры был… Да разве можно описать голос? Клим был уверен, что именно так, в таком тембре звучала первая песня на земле, так песни пели у костров, в окопах, во дворцах, он смешивался с ветрами на коврах-самолетах и гулко звучал в отсеках сказочных космических кораблей в далекие, мифические времена. Клим слушал и, не отрываясь, смотрел на ее вдохновенное лицо. Он не смел признаться даже себе, что пришел сюда не для того, чтобы "выпустить пар", а просто послушать песню.

А Кора все пела и пела.

Она была для Клима… Нет, не подруга, как Джес, не коллега, как Анна, а, скорее, гейша. Да, как в японских сказках, женщина, перед которой можно раскрыть душу.

Клим уважал проституток. Ему казалось, что они знают тайны и глубины жизни. Но их не спрашивают об этом. Мужчина опасается женщин, которые мудрее, чем он сам. Мужчины – загримированные временем дети. Им игрушки нужны. Вот и наряжаются жрицы любви как куклы для игр повзрослевших мальчишек.

Климу казалось, что проститутки были самыми честными людьми: не воровали, не давали нереальных обещаний доверчивой толпе. Удивительно, наверное, быть падшей, но при этом оставаться на высоте. И не важно, где твой пост, – в порту, во дворце или на прозрачной остановке паробусов у объездной ялтинской дороги, где несешь трудовую вахту, лениво перелистывая сшитые из газет книжки.

Да, работа уличных женщин была слишком прямолинейна и откровенна. А кто же в наш витиеватый двадцать третий век любит прямолинейность? Может быть, поэтому Клим обходил стороной театр – искусственный мир усталых комедиантов, предпочитая живой спектакль человеческого естества.

До Коры у Клима здесь было много девушек-однодневок, но только Кора зацепила его душу. Когда он приходил в порт и узнавал, что Кора "работает", он просто выпивал кружку эля и уезжал домой. Быть однолюбом в публичном доме смешно, не правда ли? Ну, значит, такой он чудак, Клим Николаев.

Песня смолкла. Они допили вино. Спать не хотелось. В окне сквозь облака проглядывали звезды. Кора подошла к окну. Нашла недокуренную трубку Клима на подоконнике. Разыскала спички, раскурила и выпустила дым. Клим стал сзади, обнял ее, и так они стояли молча, пока табак в трубке не превратился в пепел.

– Я всегда со страхом смотрю на эти корабли, – заговорила девушка. – Иногда мне хочется убежать, спрятаться где-нибудь в трюме. Но что, если и там, на другой стороне Земли, все живут так же, как и здесь, вдруг ничего не изменится от этого побега – порты, бордели, заводы и вся эта мишура…

Клим не сразу понял, о чем говорит Кора. Наконец, слова дошли до его засыпающего сознания:

– Что значит "не изменится"? А что должно меняться? Что здесь не так, чем наш город тебе не по сердцу? Да, еще есть преступность, да, у властей не все слова сходятся с делом, и живем мы все не в алмазных замках, но в остальном-то все хорошо? Чиновники отказались от зарплат, они, как и журналисты, живут для народа, получая за труд "натурой", а работный люд может накопить денег даже на собственный дирижабль. Солдаты сохраняют мир. Ученые работают, чтобы человечество развивалось, но не шло по опасному пути самоуничтожения. Журналисты тиражируют правду, а в свободное время создают историю и литературу. И вы, славные женщины, украшаете наш мир своей любовью. Вот ты заработаешь денег, выйдешь замуж. У тебя появятся дети. Забудешь про корабли. Станешь жить счастливо и умрешь с именами внуков на устах.

Кора молчала. Замолчал и Клим. Он почувствовал, что все сказанное им звучало как оправдание своим же сомнениям, которые он панически гнал от себя.

– Кора! Ты что-то знаешь? Так скажи, не молчи! Какая должна быть жизнь?

Девушка задумалась, затем улыбнулась, схватила мандолину и запела что-то веселое, приплясывая при этом. Голая певунья не останавливалась. Она танцевала, и ее прекрасные груди мерно опускались на деку в такт движению. Клим радостно хлопал в ладоши и даже подпевал. Наконец, наплясавшись, Кора перевела дух:

– А теперь – под одеяло! Греться.

Под тяжестью ватного одеяла Кора прижалась к Климу. Он почувствовал, как быстро бьется ее сердечко. Клим поцеловал танцовщицу в лоб. Она прижалась к его груди влажным от тихих слез лицом.

Если вам доведется ночевать в порту – вы можете не устанавливать будильник на шесть утра. Порт никогда не спит. А если и вздремнет немного, то скоро встрепенется и разбудит всех гулом, визгом лебедок, ударами о железо (наверное, так нужно: долбить утром о железо), гудками паровых машин, осипшими голосами непротрезвевших гуляк и проклятиями толстомордых боцманов.

Глава 8. Правдивая статья

Клим ехал на работу по утреннем улицам, как будто по совсем другому городу. Через пыльное, полуоткрытое стекло омнибуса заглядывала светлая картина мира. Ночные повесы и прочий ночной люд отсыпались. Господа с достатком тоже предпочитали до полудня не казать нос на улицу – не принято. Причина не только в этикете. Город-государство перенаселен. К счастью, смертность значительно превышала рождаемость, но в Симфидоре все равно было тесно. Если бы все жители мегаполиса вышли на улицы одновременно, они бы и застыли в неожиданных объятьях друг друга. Оттого не только заводы работали по сменам, но и остальные учреждения, да и народ весь тоже жил по сменам: жители одного дома могли никогда не пересекаться с обитателями другого, живущими по другому графику. Разве что на всеобъединяющем пожаре или при землетрясении. Сменная жизни совпадала с кастовым делением города, тоже негласным, но всеми соблюдаемым.

Крестьяне всегда оставались крестьянами, и мало кто из рабочих пробивался в касту управленцев. Военные тоже блюли свой круг избранный, да и полицейские, похоже, рождались со свистками в зубах. По своим профессиональным цехам вели строго регламентированную жизнь поэты, парикмахеры, художники, актеры и проститутки. И только журналисты, словно нитка с иголкой, проходили через все эти лоскутки, чтобы попытаться сшить воедино многослойный ковер городской жизни.

Клим по улице Газетной через Рыночную площадь, никуда не сворачивая, ехал в редакцию. Вышел на Тюремной, за квартал до работы.

Вот он на месте. И два живых изваяния "голиафа", украшающие фасад. Огромные шары Моргенштернов поблескивали утренней росой на брусчатке рядом с великанами. Клим уже знал: несмотря на то, что редакция работала до восемнадцати ноль-ноль, работники типографии трудились круглосуточно, посменно. Газеты и свежие булочки должны быть на столе у симфидорцев с самого утра. Ночью проходила смена мутантов (нечто похожее на разведение мостов). Клим этого не видел – рассказывали.

Как ни странно, никто в редакции не стал донимать новичка подробными расспросами о том, как "съездилось в командировку". Все занимались своими делами. И Климу это понравилось. Командировочный столкнулся в коридоре с Ивом, но главред лишь спросил:

– Все нормально?

– Все хорошо.

– Ну, молодец. Иди, иди, отписывайся. Сильно не растягивай, постарайся до обеда сдать.

Климу нравился этот деловой ритм, он терпеть не мог расхаживания с чашечкой кофе по коридорам, как проводят жизнь особи в некоторых конторах, куда он обращался за справками.

Уже с середины недели рьяный пыл понедельника начинал спадать, но начать неделю обязательно нужно с бодрого высокого старта. Еще в коридоре Клим услышал стрекотание печатной машинки Анны. Он открыл дверь и помахал ей рукой. Анна, не переставая печатать, на мгновенье оторвалась от листа, улыбнулась и вновь наклонила голову. В зубах у нее был зажат длинный мундштук, на кончике которого дымилась сигаретка. Пепел падал между рычажками клавиш.

Клим зашел в свой кабинет, открыл жалюзи. Солнечный свет неохотно заструился по пыльной комнате. В правый ящик стола отправился перламутровый револьвер, а чистый, но не белоснежный, лист бумаги застыл в ожидании в каретке печатной машинки. Журналист сплел пальцы замком и вытянул руки ладонями вперед. Пальцы приятно захрустели. Этот хруст был как выстрел стартового пистолета. За работу!

Он тут же написал подсказанную старушкой рубрику "Письмо позвало в дорогу". Еще работая на заводе, в короткие минуты перерыва, он читал газеты и, когда видел подобные рубрики, сразу представлял отважного журналиста, бросившего уют родного дома и скачущего на взмыленном мустанге по далекой окраине страны, чтобы примчаться раньше пожарных и врачей, вынуть из огня, сделать искусственное дыхание страстной красотке, спасти, освежить поцелуями, а потом там же, на еще теплом пепелище, написать статью в газету.

Клим перешел к заголовку. Его он придумал по пути. Он понимал, что заголовок должен быть ярким, информативным, интригующим и выражать суть написанного. Пальцы Клима медленно застучали по клавишам: "Истинное время" расправилось с чудовищем, нападавшим на поселок". Ниже, чтобы не забыть, он дописал "Клим НИКОЛАЕВ".

Журналист задумался. Достал трубку, набил табаком. Закурил. Климу было страшно стыдно. И страшно и стыдно. Сейчас он будет врать. Врать себе, Иву, Анне, своим коллегам и читателям. Врать по-крупному. Наверное, первый раз в жизни. Но, в конце концов, дело сделано, прецедент исчерпан. И это правда.

Почти у самого моря расположено живописное село Волнорезово. Отдыхать в этих краях когда-то, до появления морского змия, было одно удовольствие – широкий песчаный пляж, спокойное море. Пейзажи тоже не подкачали: гора Утюг, уходящая носом в море, разрезающая мощное течение и загораживающая берег от свирепых волн. Когда-то Волнорезово жило курортниками. Когда их не стало, местные жители перестали вести жизнь паразитов и наживаться на отдыхающих, а занялись исконным трудом, как и их пращуры-крестьяне.

Оказалось, что в этих краях произрастает сладкий синий лук – изысканный деликатес гурманов. Волнорезово – одно из двух мест в стране, где сохранились так называемые коричневые сланцевые, или шиферные, почвы. И только на этих почвах растет тот самый удивительный лук, который в сказках ел Буратино, если вы знаете эту историю.

Вдова героя Третьей мировой Феодора Тимофеевна – одна из тех, кто живет только за счет продажи амариллисовых. Скромной пенсии пожилой женщине хватает, но она хлопочет, чтобы помочь далеко обитающим дочерям. Да и без работы, по ее словам, она бы и дня не прожила. Вот лук-спаситель и не дает ей расслабиться, как минимум, полгода. Полгода, пока из рассады не вырастет «взрослый лук». Полгода ежедневного пропалывания, полива родниковой водой. А если растения поразила «мучнистая роса», вообще беда. Приходится опрыскивать, сводить на нет грибка-паразита. Весь полугодовой труд окажется напрасным, если ударит внезапная жара, начнется засуха. Или наоборот, не успеешь вовремя собрать – припустят дожди.

В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату ввалился… Падлович с мешками, саквояжем, клеткой и свертками:

– Уф, еле нашел!

– Падлыч?! – Клим привстал от изумления. – А как тебя мутанты пропустили?

– Мутанты, что на корабле ванты. Для меня-моряка из десятка неробкого, мутанты и ванты всегда побоку!

Журналист не мог скрыть своего удивления:

– Ну, Падлович…

Клим вышел из-за стола, взял вещи, клетку поставил на стол.

– А это я тебе пирожок испек, – продолжил удивлять люс, разворачивая сверток. – С ежевикой!

Пирожком люс назвал большой круглый пирог с ягодами и решетчатой плетенкой из теста. Похожий на творение Тимофеевны.

Падлыч природным чутьем улавливал, когда можно "повиснуть на уши", а когда лучше сразу уйти. Сейчас был второй случай. Слуга кивнул, картинно сделал шаг в сторону и изобразил что-то похожее на реверанс. Закрыл дверь и исчез. Запахло печеным тестом. Захотелось чаю.

Клим взглянул на настенные часы. Времени до сдачи материала было предостаточно. И журналист отправился в соседний кабинет.

Ани за столом не было. Клим едва не закрыл дверь, чтобы уйти, как заметил, что девушка хлопочет у чайника-паровоза.

– Помочь? А то я как раз собрался…

– Спасибо, уже заработало. Чай будешь?

– Чай, буду чай, – по-старинному загнул Клим. – Я сейчас.

Вернулся с голубиной клеткой и пирогом:

– Cпасибо за птицу, а это вот… Ну, мне принесли.

Чайник зашипел, загудел, словно позвал в дорогу.

– Это кто принес, тот гоблин, что тебя недавно искал? Он кто, твой дядя?

Клим покраснел.

– Это мой… слуга.

– Шустро. Сам на испытательном сроке, а уже слугой обзавелся. Наложниц еще не заимел? А пирог вкусный…

– Да, скорее, он мной обзавелся. Мне Таплер говорил, что журналист имеет право на слугу, чтобы ничто не отвлекало его от основной работы.

– От основной работы? От бухла что ли? Где ты уже с этим алкашом пересекся? Ему уж точно слуга нужен! Бутылки открывать!

– Мне он показался весьма умным собеседником.

– А я и не говорила, что Таплер – дурак.

– А этот "гоблин", люс… Ну, так вышло. Он мне помог, спас, по сути. Не пропадать же ему на улице.

– Конечно, конечно. Хотя мог бы и не люса в дом притащить.

– Как раз это он меня в дом притащил. Ну ладно. А у тебя разве нет слуги?

– Ну как же нет… Можно мне еще кусочек? – Анроба. Мулатка. Не баба – ураган! Матерится покрепче, чем я. Но готовит изумительно. Надо сказать ей, чтобы тоже пирог испекла. Угощу. А чистюля какая… Все дома перемыла-перетерла. Однажды возвращаюсь с работы, а она мой домашний пулемет перебирает. Я, конечно, запретила ей это делать. У меня же должно быть свое хобби. У тебя есть хобби?

Клим едва не выпалил "стихи", но осекся:

– Нет пока. А какие слуги у других журналистов?

– Да что, я разве знаю всех? Ну, у Керопа есть какой-то ниндзя. Как его… Хиро. У Ирмы даже не слуга, а дворецкий! Декстер.

– Столько разных национальностей… Специально так выбирали?

– Клим, не говори никогда слово "национальность", если на рудники не хочешь. Забыл, что в нашей стране одна национальность – трудовой народ. Ну и мы, слуги этого народа. Но вовсе не те слуги, кто нам прислуживает.

– А у Илиодора Веговича есть слуга? – не унимался Клим.

Анна начала нервничать. Закурила, вставила в длинный мундштук новую сигарету.

– Есть, конечно, есть. Железная женщина. И звать ее… Э… Е/умк 45-2!

– Эстонка что ли?

– Опять ты за свое! Она – робот. Думаешь, нормальная ужилась бы с этим тираном? Вначале эту "умку" в редакции установили, на секретарском месте. Робот дорогой, новейший, может печатать и под диктовку и с листа, – просто уникум. Но один недостаток. Чаю не подаст, здравия не пожелает. Вот и нашел Ив вместо робота пани Ирэну. Хотя мне кажется, что она тоже робот, но устаревшей модели. А "умку" Ив забрал домой, начитывает ей свои тексты, а та знай себе печатает. Он сам рассказывал, что любит при этом ходить по квартире в трусах и майке и не хотел бы смущать своим видом живую прислугу.

Дверь открылась. На пороге стоял Ив.

– Вот ты где, – обратился он к Климу. – Статья готова?

– Я только чай зашел выпить…

– Потом, потом, ребята, и выпьем и закусим, поторопитесь со сдачей материала!

С тяжелым чувством вернулся Клим в свой кабинет. Не лежала душа к брехливой статье. Нет, как и каждому, ему в жизни приходилось не раз лукавить (не от слова ли "лук"?), недоговаривать, хитрить, но врать письменно и многотиражно… Однако на моральные терзания времени уже не было. Он вернулся к тексту, перечитал последние предложения.

«Весь полугодовой труд окажется напрасным, если ударит внезапная жара, начнется засуха. Или наоборот, не успеешь вовремя собрать – припустят дожди…».

Махнул рукой и продолжил стучать по клавишам, не останавливаясь:

"Последние годы урожай был отличный, дожди шли в меру, да мелкий паразит не домогался. Но тут другая напасть. Повадился кто-то по ночам лук вытаптывать, что твой Конек-Горбунок из старой легенды!

Тимофеевна заборы возводила – все без толку. Ночью в окно глядела, но злодеев так и не увидела. Да и что сделала бы слабая женщина, если бы и застала у себя в огороде непрошеных гостей?

Для местной власти проблемы вдовы малосущественны – нет у них в штате ночных луковых охранников. Тогда Феодора Тимофеевна обратилась к тем, кто реально может помочь, кто никогда и никому не отказывает в помощи. Она написала письмо с мольбой о спасении и отправила в редакцию «Истинного времени».

И вот поезд мчит журналиста к нужной станции. Наконец-то корреспондент «ИВ» на месте.

Жилище Тимофеевны построено недалеко от моря, почти на краю пляжа, у высокой скалы. Между скалой и домиком размещен огородик, на нем и рос небезызвестный, многострадальный лук. Хорошо здесь, вдохнув свежего воздуха, забыть обо всем.

Но я прибыл не на пляж, не на отдых. Даже не смыв дорожную пыль, приступил к делу. Соорудил наблюдательный пост, проверил оружие, подготовил фотоаппарат (чтобы зафиксировать вора). Три дня и две ночи пришлось провести в дозоре. Было не легко. Но журналисты «Истинного времени» трудностей не боятся! И вот на третью ночь произошло нечто… Ближе к полуночи смолкли ночные птицы, затаили дыхание цикады, и в лунном свете я увидел, как забурлило, запенилось море и на берег вылез гигантский морской змей. Чудище, увязая лапами в песке, зловеще потрясывая плавниками-крыльями, направлялось к огороду Тимофеевны. Мгновенье, и ограда была сломана. Чудовище сразу же начало жрать лук. Видимо, маловато витаминов на морских глубинах!

Я сделал предупредительный выстрел в глаз монстру. Покосившись, зверь осмотрелся. Тогда, чтобы схватка не проходила на луковом поле, я выбежал на пляж:

– Ну, что ты теперь скажешь, чудо-юдо морское?

Змей повернул морду и дыхнул на меня луком. Я был сбит с ног больше слезоточивым запахом, чем силой дыхания, но вскоре поднялся и, вытирая слезы, швырнул в морского визитера световую гранату. Морская туша была взбешена вспышкой и двинулась в атаку. Я пытался сфотографировать гиганта, но тварь ударом хвоста выбила фотоаппарат. Камера упала, пленка выпала на песок и засветилась. Тогда я взял вторую, боевую, гранату и швырнул в пасть страшилищу. Взрыв оказался сильным, но не смертельным. Змей долго еще плевался костями, – видимо, остатками своего скелета, – а затем с очень грустным видом скрылся в акватории. Что-то мне подсказывает, что он больше никогда не пожелает полакомиться лучком! Уж лучше страдать от авитаминоза, чем от…".

Клим написал еще заключительный абзац, в котором были вывод и мораль. Потом перечитал все и последний абзац вычеркнул.

Глава 9. Наука убивать

Ив равнодушно просмотрел текст.

– Змей, говоришь?..

– Змей.

– Ну-ну. Пойдет. Кое-что подправлю….

– А что не так?

– По мелочам. Например, "дыхание цикад". Неужели у волнорезовских цикад были легкие, которыми они дышали?

– Конечно! (Врать так врать.) У них были не только легкие, но и… (Клим шепнул Иву на ухо). И подвел черту:

– Мутанты, сами понимаете!

– Чего только не встретишь на белом свете, – покорно и как-то грустно произнес главред. – Обедать идешь?

– Обедать? Я уже перебил аппетит пирогом…

– Да не мнись. Собирайся, ведь ты не побывал еще на кухне нашей демократии. – Ив улыбнулся. – Вперед, за мной!

Они и еще несколько сотрудников редакции спускались по ступенькам на первый этаж. Журналисты весело переговаривались и посмеивались. Клим почему-то думал, что смеются над ним, и чувствовал себя неловко. Главред подбадривающее похлопал новичка по плечу, словно почувствовал эту неловкую скованность стажера.

На первом этаже манила запахами столовая. Гордость издательства. Она не была похожа ни на одно из "пищевых" заведений, в которых довелось побывать Климу. Армейский пищеблок выглядел иначе: ряд длинных столов, за каждым сидят по десять человек. На край стола ставится котелок с едой для всех. Из окошка на раздаче выглядывает жирная харя узкоглазого солдата. Интересно, почему все армейские повара экзотической внешности?

На заводе вообще столовых нет: каждый ест, что принес. В кабаках и пивных еда выполняет второстепенную роль – закуски. Есть в городе столовки для студентов и бедноты. В них Клим и захаживал. На ресторан, понятно, денег хватало крайне редко.

– Ну, как тебе? – Ив вернул Клима из мира воспоминаний.

– Еще непонятно…

– Скоро поймешь!

Действительно, новичку с первого раза разобраться, что к чему в столовке, полностью металлической, похожей на машинное отделение корабля, было непросто. В окошке на раздаче никого не было, потому что не было никакого окошка. Вместо стен металлические шкафы. Но даже через них просачивались характерные запахи столовской еды.

– Бери тарелку и остальное.

Клим взял большую квадратную металлическую тарелку и вилку.

– Вот в эту горизонтальную щель ее вставляй, выбирай название еды и опускай рычажок. Но не жадничай, а то на послеобеденный сон потянет.

Только сейчас Клим понял, что голоден, как… Рычажок у надписи "картофель" плавно опустился в его руках. Еще антрекот. Даже два: двойное движение рукояткой. Салат…

– Крабовый возьми, – шепнул на ухо Ив. – Ты же любишь крабов? Ты же спец по разделке крабов?

Клим, почуяв неладное, покраснел.

– Ну что, все взял? – переспросил Ив. – Пошли столик искать.

Обед Климу пошел не впрок. Он часто давился, запивал компотом (напитки и десерты были на другой стене) и все ждал, когда Ив снова затронет крабовую тему. Неужели он что-то знает? Но откуда?