Текст книги "Дамы без камелий: письма публичных женщин Н.А. Добролюбову и Н.Г. Чернышевскому"

Биография Терезы Карловны Грюнвальд

«Разговорить» источники и документы и рассказать как можно более полную историю жизни Терезы Карловны Грюнвальд оказалось непросто[23]23
  В частности, я не предпринимал поисков метрических записей о рождении Грюнвальд в архивах Санкт-Петербурга. С одной стороны, такая работа чрезвычайно трудоемка, а с другой – ее результат с самого начала совершенно непредсказуем (например, легко допустить, что Грюнвальд родилась не в Петербурге).


[Закрыть]. Благодаря ее письмам к Добролюбову можно хотя бы в общих чертах восстановить фактическую канву ее биографии, а также представить себе речевую стилистику, интонацию, уровень образования этой женщины. Другим важным источником для биографической реконструкции являются дневники Добролюбова и его переписка с Чернышевским и другими близкими друзьями, которые были знакомы с Грюнвальд[24]24
  Должен признать, что реконструкция биографии Т. К. Грюнвальд оказалась для меня нетривиальной задачей. Если в биографии Добролюбова (Вдовин А. В. Добролюбов…) истории Грюнвальд и Телье были рассказаны преимущественно с точки зрения Добролюбова (по крайней мере, в перспективе его биографии), то здесь мне пришлось полностью перестроить оптику, изменить фокус, встав на их точку зрения, отрешиться от некоторых привычных представлений. В связи с этим одни и те же эпизоды в книге о Добролюбове и здесь могут оцениваться и трактоваться диаметрально противоположным образом. Сначала этот факт привел меня в замешательство, но по мере написания книги я утвердился в мысли, что это нормальная ситуация, которая и позволяет нам учитывать и познавать чужой опыт, неочевидный для нас и требующий усилий для того, чтобы быть прочувствованным.


[Закрыть].

Тереза Карловна родилась 19 февраля[25]25
  См. письмо № 22 на с. 127, в котором Грюнвальд упоминает свой день рождения.


[Закрыть] в конце 1830-х годов: точный год ее рождения установить не удалось, но из дневника Добролюбова нам известно, что в начале 1857 г. ей не было и 20 лет. Родным языком Грюнвальд был немецкий, на котором она изъяснялась гораздо свободнее и правильнее, чем на русском. Можно предположить, что вероисповедания она была лютеранского. Вероятность того, что Грюнвальд происходила из остзейских немцев Эстляндии или Лифляндии, совсем небольшая – никаких подтверждений этому ни в ее письмах, ни в архивных источниках не находится. Возможно, она происходила из петербургских немцев. Ценнейшее свидетельство о ранних годах Грюнвальд оставил Н. Г. Чернышевский: из его письма следует, что торговать собственным телом она была вынуждена в силу резкого перелома в положении ее семьи:

Он (Добролюбов) отзывался мне о ней так: она слишком простодушна; ее могут обирать всякие плутовки, и несколько раз выманивали у ней деньги. Очень возможно и вероятно, что дело в этом. Ее история (кстати) романична: до 12 лет она хорошо воспитывалась, изобильно жило ее семейство, потом стало [sic][26]26
  Сверено по подлиннику в РГАЛИ – так.


[Закрыть]. Расспрашивать ее об этом не годится – это больно ей: родные мерзко поступали с ней, – очень, очень[27]27
  Над строкой приписано мелко-мелко: «Говорить о Добролюбове с ней конечно можно». РГАЛИ. Ф. 395. Оп. 1. Ед. хр. 567. Л. 5 об.


[Закрыть]. Это я знаю не по ее только рассказам, а также и от Добролюбова, который мне никогда не лгал (письмо Е. Н. Пыпиной 9 августа 1863 г.)[28]28
  Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений: в 16 т. Т. 14. М.: Гос лит-издат, 1939–1953. С. 486. Важно добавить, что в данном случае мы имеем дело со сложным феноменом: прошлая жизнь Грюнвальд известна нам только в ее рассказе, дошедшем до нас в передаче Добролюбова и Чернышевского.


[Закрыть].

Не будет большим преувеличением предположить, что в силу каких-то обстоятельств семья Грюнвальд потерпела финансовый крах. Глухой намек Чернышевского – «родные мерзко поступали с ней» – заставляет думать о худшем сценарии: возможно, родители сами вынудили дочь идти на заработки наиболее простым, как им казалось, способом – проституцией. Однако до 12 лет, если верить старшему товарищу Добролюбова, Тереза успела получить какое-то, вероятно, домашнее образование, причем довольно неплохое. Помимо родного немецкого, она овладела русским и изъяснялась на нем вполне свободно, хотя и с незначительными грамматическими ошибками, как это видно из ее писем. Уже сам факт, что девушка умела свободно писать, т. е. владела двумя письменными языками, в самом деле говорит о том, что в ее семье понимали значение грамоты и чтения. С большой вероятностью можно утверждать, что привычка читать у Терезы могла быть сформирована еще в детстве. Занятие проституцией выбило ее из привычного быта, но после знакомства с Добролюбовым она возобновила чтение: уже в первый год их знакомства начинающий критик стал приносить ей на квартиру книги[29]29
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 568.


[Закрыть], а с конца 1859 г. в ее письмах к Добролюбову все чаще появляются просьбы прислать какие-либо русские книги и учебники («пришли мне русских книг почитать», письмо № 15). В 1860 г., сокрушаясь о том, что постепенно забывает русский, Тереза писала ему из Дерпта: «Здесь совсем не говорят по-русс[ки], и невозможно достать русс[ких] книг, я бы с удовольствием почитала K[олокол], Совр[еменник] или От[ечественные] Зап[иски]» (письмо № 25, с. 136). Не исключено, конечно, что сказано это было для того, чтобы польстить Добролюбову, от которого женщина продолжала финансово зависеть, но вряд ли подлежит сомнению тот факт, что три года в каком-то смысле совместной жизни с критиком, разговоры и общение с ним подталкивали Грюнвальд и к чтению ведущих русских «толстых» журналов того времени.

О семье Грюнвальд нам почти ничего не известно. Единственный раз она упоминает об отце в письме к Добролюбову, где рассказывает о своей тяжелой болезни, во время которой решила просить отца о помощи (письмо № 4):

Отец мне ответил только тем, что сейчас мне помощи нет, что слишком скоро нужно, я к нему посылала 2 раза. 1ый раз он сказал, что скоро будет сам или письмом ответит мне. А 2ой раз он сказал, чтобы я подождала, что ему самому много нужно (с. 101).

Трудное финансовое положение семьи не способствовало укреплению родственных связей. Поддерживала общение Грюнвальд только с двоюродной сестрой, которую, возможно, звали Ольгой Александровной (см. примеч. 49 на с. 105). Накануне отъезда в Дерпт Тереза оставила ей какие-то предметы мебели, купленные, предположительно, при финансовом участии Добролюбова (письмо № 44). В письме Чернышевскому 1863 г. (№ 48) Грюнвальд утверждала, что в Петербурге у нее есть и «тетушка», однако никаких других подтверждений этому у нас нет.

Все эти детали складываются в общую картину одиночества и оставленности: как можно предполагать, Тереза Карловна чувствовала себя в каком-то смысле сиротой в таком мегаполисе, как Петербург, и ощущение это должно было быть особенно острым до встречи с привязавшимся к ней студентом Добролюбовым (тоже, к слову сказать, сиротой). Неудивительно, что когда к 1860 г. их отношения исчерпали себя, Грюнвальд решилась уехать на поиски лучшей доли из Петербурга в Дерпт: в столице ее больше ничто не держало.

Сложно сказать, как Тереза Карловна оказалась на «квартире» у «тетки», как называли хозяек помещений, где девушки принимали клиентов. Русская литература 1860-х и медико-статистические отчеты врачей 1870-х годов описывают множество путей, приводивших девушек и женщин к необходимости оказывать сексуальные услуги. Все, что известно о жизни Терезы в 1856–1857 гг., до того, как Добролюбов помог ей выбраться из «бардака» (так в его дневнике и в просторечии того времени именовались бордели или квартиры, на которых жили и торговали собой женщины), сводится к нескольким пространным записям Добролюбова в дневнике 1857 года. В них он описывал черты характера Грюнвальд, ее внешность, особенности быта и свои к ней визиты. Публичная женщина предлагала свои услуги на частной квартире в доме купца Никитина (судя по всему, это здание, хотя и перестроенное в 1882 г., сохранилось на пересечении Садовой и набережной Крюкова канала на Покровском острове[30]30
  Современный адрес: Набережная Крюкова канала, 21/ул. Садовая, 64. Этот район назывался тогда Коломной и был сформирован в основном типовой застройкой, где селились представители средних и низших классов.


[Закрыть]), где жила вместе с Юлией и Наташей. В глазах начинающего критика Тереза предстала особой, приятной и внешностью, и характером – «с ней можно бы жить и ужиться»[31]31
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 510.


[Закрыть].

Каждый визит к Терезе стоил Добролюбову 2–3 рубля, что было немало по ценам того времени: для сравнения, поездка на извозчике обходилась ему в 45 копеек, булка (т. е. хлеб) – 6 копеек, фотография – 4 рубля[32]32
  Если с января по апрель 1857 г. он ездил к ней два-три раза в месяц, то в мае посещал ее уже каждую неделю (Ямпольский И. Бюджет Н. А. Добролюбова // Литературное наследство. Т. 25–26. М.: Жур. – газ. объединение, 1936. С. 347–352).


[Закрыть]. Цена, которую за ночь просила Грюнвальд, указывает на ее принадлежность к средней категории публичных женщин, не очень дорогих, но и не дешевых[33]33
  О стандартных ценах 1860-х – начала 1880-х годов см.: Hetherington P. L. Prostitution in Moscow and St. Petersburg, Russia // Selling Sex in the City… P. 146.


[Закрыть]. Пока Тереза принимала на частной квартире, она, возможно, относилась к разряду одиночек, т. е. «свободных» проституток, принимавших клиентов в домах свиданий, частных квартирах, а не в борделях, тем самым, возможно, уклоняясь от обязательного врачебного контроля и постановки на учет (точного статуса Грюнвальд мы не знаем)[34]34
  Лебина Н.Б, Шкаровский М. В. Проституция в Петербурге. Гл. 1; Stites R. Prostitute and Society in Pre-Revolutionary Russia // Jahrbucher für Geschichte Osteuropas. 1983. Bd. 31. Hf. 3. P. 23–24.


[Закрыть]. Визиты Добролюбова могли быть кратковременными (несколько часов), но чаще он приезжал к вечеру, чтобы остаться на ночь, и тогда мог наблюдать и нередкие стычки между обитательницами квартиры, и быстрые примирения[35]35
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 553–554.


[Закрыть]. Напившись утром кофе, Добролюбов уезжал в институт или по другим делам. В начале февраля 1857 г., когда студент в очередной раз приехал в дом Никитина и не обнаружил там Грюнвальд, он воспользовался услугами Оли, жившей на той же квартире[36]36
  Добролюбов Н. А. Дневники. М.: Всесоюз. о-во полит. каторжан и ссыль-но-поселенцев, 1931. С. 175.


[Закрыть].

Стоит отметить, что в первые полгода Добролюбов и Грюнвальд скорее всего не знали подлинных имен и фамилий друг друга: по широко распространенной традиции посетители домов терпимости представлялись вымышленными именами, равно как и женщины выдумывали себе новые, подчас более экзотические, чтобы они лучше запоминались клиентам. Считается, что Тереза представлялась Машенькой, поскольку обозначена в дневнике Добролюбова 1857 года литерой «М»[37]37
  В 1936 г. А. П. Скафтымов, сопоставив все известные сведения, убедительно доказал, что «М.» – это Т. К. Грюнвальд (Чернышевский Н. Г. Пролог / подг. текста и коммент. А. П. Скафтымова. М.; Л.: Academia, 1936. С. 504–514). Однако важно отметить, что публикаторы дневника Добролюбова и в 1931 г., и позднее в Собрании сочинений не привели никаких аргументов, почему «М» следует расшифровывать именно как «Машенька», а не как-то иначе – например, как «Mamachen» («Мамочка»), как сама Тереза именует себя в одном из немецких писем.


[Закрыть]. Сам критик упоминает в дневнике и другие примеры такой практики. Так, например, Грюнвальд принимала двух «молодых людей», ходивших к ней, «по обыкновению скрывая свое имя»[38]38
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 533.


[Закрыть]. Жившая вместе с Терезой Саша на поверку оказалась вовсе не Сашей: «Хотя она называется Александра Васильевна, но у нее тоже немецкий тип, отчасти немецкий акцент в произношении некоторых слов, и она, должно быть, немка»[39]39
  Там же. С. 554.


[Закрыть]. Женщина, с которой Добролюбов утешался после разрыва с Грюнвальд, звалась на французский манер Клеманс, хотя она тоже была немкой (см. ее письмо Добролюбову № 51), а Тереза, судя по всему, знавшая ее лично, в письмах Добролюбову именовала ее вдобавок еще и Катериной (см. с. 130).

Клиентов на квартиру, где принимали Грюнвальд, Юлия и Наташа, по свидетельству Добролюбова, ходило немало – студенты, офицеры, петербургские немцы, статские:

С некоторого времени к ней ходит больше знакомых, чем прежде. Это мне почему-то не нравится, хоть я и знаю, что мне, собственно, до нее никакого дела нет, пока я не прихожу к ней. А при мне, разумеется, она прогоняет от себя своих гостей. Она очень добра и не слишком падка на деньги. От лишнего рубля она не увеличивает своих любезностей, а остается мила по-прежнему, как обыкновенно. Со мной она внимательна до того, что замечает самую легкую мою задумчивость. Каждый раз она передо мной оправдывается в своей жизни, грустит и мечтает…[40]40
  Там же. С. 511.


[Закрыть]

Воспитанность и какое-то внутреннее благородство, очевидно, и привлекали к Грюнвальд клиентов вроде Добролюбова – молодых и прогрессивно мыслящих студентов, которые, помимо удовлетворения физиологических потребностей, всегда были не прочь поговорить и порассуждать. Будущий критик так описывал в дневнике разговоры с Терезой и другими подобными ей публичными женщинами:

И всего ужаснее в этом то, что женский инстинкт понимает свое положение, и чувство грусти, даже негодования, нередко пробуждается в них. Сколько ни встречал я до сих пор этих несчастных девушек, всегда старался я вызвать их на это чувство, и всегда мне удавалось. Искренние отношения установлялись с первой минуты, и бедная, презренная обществом девушка говорила мне иногда такие вещи, которых напрасно стал бы добиваться я от женщин образованных. Большею частью встречаешь в них горькое сознание, что иначе нельзя, что так их судьба хочет и переменить ее невозможно. Иногда же встречается что-то вроде раскаяния, заканчивающегося каким-то мучительным вопросом: что же делать?[41]41
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 510.


[Закрыть]

Однако далеко не все клиенты оказывались способными на сочувственное отношение к публичным женщинам. Разумеется, чем больше посетителей разных сословий и статусов было у женщины, тем больше был риск подвергнуться насилию. Случалось это и с Грюнвальд. Добролюбов с ее слов описал, как однажды два молодых человека, поочередно ходившие к ней, обнаружили друг друга и оказались родными братьями. Пострадавшей от этого открытия вышла Тереза: они побили ее, отчего на ногах остались синяки[42]42
  Там же. С. 533.


[Закрыть].

Образ жизни даже «свободных» бланковых публичных женщин был не только опасен, но и нестабилен. Над женщинами всегда висела угроза заболеть и войти в долги к хозяйке квартиры, еще больше запутаться. Нечто похожее произошло и в жизни Грюнвальд спустя полтора-два месяца после знакомства с Добролюбовым. Придя, как обычно, на ее квартиру в доме Никитина 2 февраля 1857 г., он не нашел там своей «М[ашеньки]». Узнав у «тетки» (т. е. хозяйки) новый адрес Терезы, Добролюбов отправился по нему на Екатерингофский проспект (сейчас пр. Римского-Корсакова) в дом Михайлова, что было совсем недалеко от Крюкова канала, не более 20–30 минут пешим ходом[43]43
  Там же. С. 557. Эта часть Екатерингофского проспекта была в то время известным местом на карте петербургской проституции. См.: Князькин И. История петербургской проституции. СПб.: Балтика, 2003. С. 424.


[Закрыть]. Здесь на одной из квартир у мадам Битнер тогда располагался «бардак» – настоящий бордель, в котором царили более строгие порядки, нежели на предыдущей квартире Терезы. Девушки должны были «идти с тем, с кем мадам прикажет»[44]44
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 557.


[Закрыть]. Добролюбов подробно описывает, как был устроен бордель и комната Грюнвальд в нем:

Вход довольно сносно устроен. Из него видна прямо зала, не очень обширная, даже довольно тесная, занятая с одной стороны огромным роялем, – а направо и налево узенькие, простенькие двери… В одной из них, налево, я увидел М[ашеньку][45]45
  Квадратные скобки здесь и далее добавлены мной. – А. В.


[Закрыть]. Она вскрикнула и просияла, увидевши меня, и тотчас бросилась мне на шею, а потом побежала в другую комнату и закричала: «Мари!.. вот, смотри, студент, о котором я тебе говорила…» – «Так ты обо мне говорила?..» <…> Мы пробыли в зале минуты две: в ней обычные в таких домах кисейные занавески на окнах, большие зеркала по стенам, мебель в чехлах, рояль, а за ним старик в сюртуке – музыкант… Я было хотел идти в следующую комнату, которая идет назад из залы, но М[ашенька] меня не пустила, сказавши, что это нельзя, и утащила в свою спальню. Спальня эта занимает аршина три квадратных; в ней стоит кровать с пологом, напротив ее комод с зеркалом, а между ними окно, и у окна единственный стул…[46]46
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 557.


[Закрыть]

Именно в этом борделе с февраля по начало июня 1857 г. жила и работала Тереза, и все это время Добролюбов ездил к ней 2–3 раза в месяц. Их взаимная привязанность постепенно росла и выражалась с обеих сторон: у него – рефлексией по поводу своих чувств к ней и перспективы их отношений; у нее – скорее всего, тягостными размышлениями о невозможности вырваться из замкнутого круга. Растущая симпатия, а возможно, и любовь Грюнвальд к Добролюбову проявилась, в частности, в страстном желании иметь у себя его фотографию[47]47
  Там же. С. 567.


[Закрыть]. Их встречи, судя по плохо сохранившимся дневниковым записям Добролюбова, были мелодраматичными:

«Здесь ты должна идти с тем, с кем мадам прикажет…». Сказавши это, я отвернулся к окну и стал разглядывать занавеску… Вдруг слышу – мне на руку падает горячая слеза, потом другая, третья… Я взглянул М[ашеньке] в лицо – она неподвижно смотрит на дверь и плачет… Этому уж я, конечно, не в состоянии противиться, хотя и знаю очень хорошо, что на эти слезы смотреть нечего, что это так только – одна минута… Я принялся утешать М[ашеньку] словами и поцелуями и наконец начал упрашивать, чтобы она не сердилась на меня, на что она отвечала мольбами ходить к ней… «А то я совсем опущусь, – говорила она каким-то сосредоточенно-грустным тоном, – пить стану…»[48]48
  Там же. С. 557.


[Закрыть]

26 мая 1857 г. Добролюбов даже оставил Грюнвальд записку со своим адресом, чтобы она могла писать ему. Это был первый момент в их отношениях, когда он пересек черту, за которой молодой человек переставал быть просто покупателем сексуальных услуг. Однако на протяжении нескольких последующих недель писем от Грюнвальд почему-то не было. Обеспокоенный этим обстоятельством, Добролюбов поспешил в дом Михайлова, но Терезы там не нашел: оказалось, что, задолжав мадам Битнер 25 рублей за квартиру, она вынужденно поступила в другой публичный дом мадам Бреварт, известный Добролюбову под именем «деревянного»[49]49
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 569.


[Закрыть]. По косвенным данным можно предполагать, что худшие условия у Бреварт и все большая взаимная привязанность привели к тому, что в середине июня 1857 г., скорее всего, произошло никак не документированное «спасение» Грюнвальд: Добролюбов оплатил за нее 25 рублей долга и снял для нее комнату: «Дошло до того, что я решился с сентября месяца жить вместе с ней и находил, что это будет превосходно. Я даже сказал ей об этом, и она согласилась с охотой…»[50]50
  Там же. С. 567.


[Закрыть]. В письме приятелю Александру Златовратскому в июне 1857-го Добролюбов намекал, что ему крайне нужны деньги, поскольку от них зависит теперь его «прочное счастие, которого достанет, может быть на несколько лет моей жизни»[51]51
  Там же. С. 278.


[Закрыть]. Первый публикатор и комментатор переписки критика Н. Г. Чернышевский не без основания полагал, что речь в этих строках идет об уплате долга Терезы. Надо сказать, что у Добролюбова перед глазами (а не только умозрительно – из книг) были аналогичные примеры спасения «падших»: его знакомый студент Евлампий Лебедев на рубеже 1856–1857 гг. спас таким образом некую Екатерину Ясунову[52]52
  Добролюбов Н. А. Дневники. С. 176.


[Закрыть]. Получив место домашнего репетитора у князя Куракина и рассчитывая на постоянную занятость с осени 1857 г. в журнале «Современник», Добролюбов, очевидно, не боялся роста расходов и необходимости теперь содержать не только себя самого, но и Терезу. Возможно, он надеялся, что она сможет зарабатывать какой-либо ручной работой, вести его хозяйство, готовить, чинить белье (позже так и вышло). Осмыслить принятое им решение «спасти» Грюнвальд Добролюбов пытался в стихах: в период с января по июль 1857 г. он написал семь стихотворений, образующих своего рода «грюнвальдский цикл», в котором нестандартно для поэзии того времени развивается тема отношений между лирическим героем и «падшей»[53]53
  См. подробнее: Вдовин А. В. Добролюбов… С. 106–110.


[Закрыть].

Хотя единичные случаи «спасения» девушек из борделей и были описаны в медико-статистических работах XIX в., а в публицистике и романах 1860-х годов спасение падших женщин стало символом демократической идеологии, возможность покинуть публичный дом в то время была крайне редкой[54]54
  См.: Очерк проституции в Петербурге. СПб., 1868. С. 74; Тарновский В. М. Проституция и аболиционизм. СПб., 1888. С. 164–165; Бентовин Б. И. Торгующие телом // Русское богатство. 1904. № 12. С. 165; Шашков С. С. Исторические судьбы женщин, детоубийство и проституция. СПб., 1872. С. 553.


[Закрыть]. Так, за 1853–1858 гг. лишь 0,62 процента проституток из домов терпимости вышли замуж, а совсем оставили «профессию» только 1,66 процента[55]55
  См.: Кузнецов М. Г. Проституция и сифилис в России: Историко-статистические исследования. СПб., 1871. С. 104.


[Закрыть]. По сведениям доктора В. М. Тарновского (1879), в среднем только одна из каждых десяти женщин, ушедших из домов терпимости и устроившихся на другую работу, осталась на новом месте, еще одна умерла, а остальные вернулись к привычному делу[56]56
  См.: Тарновский В. М. Указ. соч. С. 149.


[Закрыть]. Таким образом, спасение Терезы Добролюбовым – факт скорее экстраординарный. Если верить признаниям самой Грюнвальд и сохранившимся документам, о которых речь еще впереди, по крайней мере до 1863 г. Тереза не возвращалась к прежнему занятию. Вот как она сама оценивала свое «спасение» в письмах Добролюбову 28 марта и 18 октября 1860 г.:

Я все думаю, мой ангел, о прошлом, о беспокойстве и заботе, которые я к тебе проявляла, со времени нашего знакомства, но поверь, мой дорогой ангельчик, что я временами была очень-очень счастлива, только мое счастье и радость моя были тихими, ты не мог их замечать. Да и как могла я не быть счастлива – ты дал мне, мой дорогой Колинька, новую жизнь. Что бы я была без тебя. Ты был мне как отец, как хороший отец, когда все меня оттолкнули, ты принял меня и сделал счастливой (письмо № 26, с. 139).

Ах, Колинька! ведь это так печально, я же всю жизнь страдала, пока не узнала тебя. Но до того как с тобой познакомилась, с того времени я сделалась совершено другим человеком. Ты был моим благодетелем, моим спасителем, а сейчас, когда мне в последний раз нужна твоя помощь, именно сейчас ты мне отказываешь, тебе же легче взять в долг, чем мне (письмо № 37, с. 170).

Важно отметить, что эти письма не только написаны уже после окончательного расставания Грюнвальд с Добролюбовым, но и по-немецки – на родном языке, который позволял Терезе во всей полноте выразить волнующие ее чувства и мысли. Благодарность Николаю Александровичу – лейтмотив почти всех ее сохранившихся писем, что не исключало, однако, и других, негативных, эмоций, которым Грюнвальд тем не менее никогда не давала волю и первенство.

Поскольку в нашем распоряжении нет никаких документов о повседневности и отношениях Грюнвальд и Добролюбова в период с середины июля 1857 г. и по июнь 1858 г., можно только гадать, как прошли те одиннадцать месяцев. Однако отсутствие переписки с большой долей вероятности указывает на простое бытовое обстоятельство: они жили вместе, на одной квартире или, по крайней мере, совсем рядом друг с другом, что позволяло не пользоваться городской почтой, иначе хотя бы какие-то письма Терезы могли бы сохраниться в архиве. Возможным указанием на место проживания Грюнвальд весной 1858 г. является упоминание в ее письме двухкомнатной квартиры в одном из домов, построенных архитектором Л. В. Глама (см. письмо № 2 и комментарий к нему, с. 93). Очевидно также, что Добролюбов в тот период вел себя крайне скрытно и не афишировал свои отношения с бывшей публичной женщиной в кругу своих однокашников и коллег по «Современнику». Чернышевский позже вспоминал, что, когда Добролюбов летом 1858 г. объявил ему о своем намерении жениться на Грюнвальд, он буквально «разинул рот: ничего подобного в жизни Добролюбова я не предполагал»[57]57
  Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников. М.: Худлит, 1986. С. 146–147.


[Закрыть].

Лето 1858 г. стало переломным в жизни Грюнвальд и Добролюбова. После года напряженной работы в «Современнике» и дополнительных занятий репетиторством Добролюбов нуждался в отдыхе и около 25 июня 1858 г. отправился в Старую Руссу – тогда уже довольно известный курорт. Почему он не взял с собой Грюнвальд, остается только гадать – то ли боялся огласки их связи, то ли из-за банального недостатка средств для отдыха на двоих, то ли потому что к тому времени уже начал тяготиться их совместной жизнью. Накануне отъезда они провели вместе две недели на съемной квартире Дмитрия Долинского в Петербургской части города, что ближе к Малой Невке (возможно даже, что это был одноэтажный домик, см. примеч. 14 к письму № 2). Наверное, этот период был едва ли не самым счастливым для обоих. Дальше случилось непоправимое.

Центральным событием июля 1858 г. для Грюнвальд (да и для Добролюбова) стал аборт. Она, по понятным причинам, несколько раз возвращается к нему, под разным углом зрения, в своих письмах к Добролюбову. Приведем самое первое, наиболее развернутое описание того, как это происходило, в письме (№ 1), написанном между 16 и 20 июля 1858 г.:

Милый Количка, я очень была больна, два дни я все думала, что я помру. Я просила Доктору, чтобы он мне дал капель ты знаешь, для чего, – он говорит, зачем вы хотите так делать, а вы бы от этого были здоровы и полные, вы сами вредите себя. Так я послала за Бабушкой, она, слава Богу, помогла мне и сделала так, что уж бояться нечего, но только я очень кричала, мне было очень больно, и теперь я вся сбинтова[на]. Теперь я, слава Богу, поправляюсь, не могу только много писать (с. 91).

Фактическая сторона произошедшего не оставляет сомнений: Грюнвальд сначала просила доктора дать ей неких капель для вытравливания плода, а когда тот отказался, прибегла к помощи «бабушки» – повивальной бабки, которая за 20 рублей серебром (немалая сумма по тем временам) провела всю процедуру – вероятно, как тогда было принято, путем тугого бинтования, перетягивания живота или при помощи спиц[58]58
  Наряду с другими способами, перетягивание и тугое бинтование были широко распространены. См.: Пушкарева Н., Белова А., Мицюк Н. Указ. соч. С. 354–361.


[Закрыть]. Вопросы остаются только относительно того, от кого был этот ребенок, на какой неделе была совершено прерывание и по какой причине. Из другого письма (№ 4) Грюнвальд становится ясно, что беременность началась незадолго до отъезда Добролюбова, т. е. в середине июня, но она получила подтверждение только спустя две недели после 25 июня, т. е. около 9 июля 1858 г.:

Тогда я сходила к Шарлотт[е] Кар[ловне], т. е. просила у Софии К[арлов н]ы, чтобы она достала мне этих капель, откуда хотела. Она меня не поверила, да и я сама думала, что я уж была в таком положении. Я все думала, что так живот болит, а месячное у меня не было до твоего отъезда 6 недель, а потом еще 2 недели. Когда я получила твое сердитое письмо, тут уж я окончательно просила Софью К[арловну] сходить к Шарлотте К[арловне], и чтобы Шар[лотта] К[арловна] освидетельствовала меня. А София К[арловна] и после этого не поверила мне, а позвала другую Бабушку, и тут уж я узнала, отчего я больна (с. 98–99).

Из другого письма Терезы выясняется, что Добролюбов был осведомлен о свершившейся процедуре, по крайней мере, постфактум: Грюнвальд не скрывала от него, что именно она решилась сделать:

Тебе ведь надо более жалеть, потому что ты бы об этом бы ужасно беспо[ко]ился, а может быть, ты и этого не веришь. Ты все подробности можешь узнать от Софии К[арловны] и от Бабушки. София К[арловна] ничего не говорила Шарлотте К[арловне], она и не скажет ей, а только она хочет тебе жаловаться, что я сделала. Она думает, что ты ничего не знаешь, она говорит мне: какие же вы глупые, как бы он-то обрадовался, а вы делаете так скверно. Теперь он будет думать, что вы его не любите. Это-то и заставило мне [в]спомнить твои слова. Я и сделала и то насильно: обманула Бабушку, да, впрочем, ты узнаешь об этом сам (с. 92).

Эти строки почти не оставляют сомнений, что отцом ребенка был Добролюбов: по крайней мере, Тереза неоднократно намекала на это, да и сам Николай Александрович позже высказывался об этом в письмах к самым близким приятелям («…у нас был бы теперь ребеночек»[59]59
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. С. 384.


[Закрыть]). Почему же Тереза решила сделать аборт? Такой шаг, подсказывают ее письма, был сделан, скорее всего, под давлением со стороны Добролюбова (речь об этом еще пойдет ниже). Каких-либо высказываний самого критика на этот счет в нашем распоряжении нет, но легко предположить, что он, едва твердо вставший на ноги как журналист, не был готов содержать ребенка. Кроме того, имелась еще одна причина, которая могла заставить Добролюбова настаивать на аборте, а Терезу – ускорить его исполнение. Критик был весьма подозрителен и ревнив: в письмах он упрекал Грюнвальд, что «она занята своим кавалером» (с. 99), т. е. всерьез полагал, что после отъезда из Петербурга она быстро нашла ему замену и забеременела. Письма Грюнвальд за июль-август 1858 г., когда Добролюбова не было в столице, наполнены ответами на его придирчивые вопросы и обидные упреки. Особенное раздражение должны были вызывать у него простодушные рассказы Терезы о том, как она, якобы только недавно оправившаяся после аборта, бывает на вечерах у знакомой Софии Карловны, выезжает на какие-то «балы» и Смоленские гулянья (см. письмо № 3, с. 96). Несмотря на недоверие Добролюбова, надо признать, что описания произошедшего в письмах Грюнвальд и ее уверения в собственной верности критику звучат вполне правдоподобно, не говоря уже о том, что сообщаемые ею детали своей беременности, физиологические подробности и окружающий их эмоциональный фон представляют собой уникальный эго-документ, позволяющий нам судить о том, как женщина середины XIX в. переживала нежелательную беременность и решалась на ее прерывание. К этой проблематике мы еще вернемся ниже. Пока же необходимо сказать несколько слов о позиции Добролюбова и его точке зрения на происходящее, поскольку инициатива в дальнейших событиях принадлежала ему.

Ревность и подозрительность критика часто сменялись серьезной рефлексией, предметом которой становились поступки не только Грюнвальд, но и свои собственные. Известие об аборте и о потере ребенка вызвало у него лавину переживаний и привело к творческому всплеску – написанию трех исповедальных стихотворений конца июля – начала августа 1858 г., которые образуют как бы второй раздел в «грюнвальдском цикле», начатом еще в 1857 г., на волне первых встреч с Терезой. Наибольший интерес с точки зрения ее биографии представляет стихотворение «Ты меня полюбила так нежно», созданное 31 июля 1858 г. – в тот самый день, когда Добролюбов, надо полагать, получил в Старой Руссе отправленное 28 июля из Петербурга письмо возлюбленной с подробным описанием аборта.

Вначале героиня предстает безусловной жертвой, причем не только и не столько уродливых социальных отношений, но и своего спасителя:

 
Но не знала меня ты в то время.
Ты подумать тогда не могла,
Чтобы тот отягчил твое бремя,
В ком ты миг облегченья нашла;
 
 
Чтобы тот, кто тебя от паденья
Спас в горячих объятьях своих,
Чтоб тебя он привел к преступленью
Против чувств твоих самых святых.
 
 
Ты ошиблась, ошиблась жестоко…
Много слез ты со мной пролила,
Ты во мне ту же бездну порока,
От которой бежала, нашла.
<…>
 
 
«Отчего ж ты меня не целуешь?
Не голубишь, не нежишь меня?
Что ты бледен? О чем ты тоскуешь?
Что ты хочешь? – всё сделаю я…»
 
 
Нет, любовью твоей умоляю,
Нет, не делай, мой друг, ничего…
Я и то уж давно проклинаю
Час рожденья на свет моего…[60]60
  Там же. Т. 8. С. 68–69.


[Закрыть]
 

В этом, самом трагическом из стихотворений «грюнвальдского цикла» спасающий оказывается порочнее спасаемой. Такая трактовка идет вразрез со сценарием, освященным влиятельной литературной традицией. В знаменитом стихотворении Некрасова «Когда из мрака заблужденья…» (1847) героиня «освятилась и спаслась», войдя «хозяйкой полною» в дом лирического героя, нравственность которого не подвергается никакому сомнению. Добролюбов же в этом автобиографическом стихотворении отвергает счастливый и бесконфликтный исход отношений, описанный у Некрасова, пытаясь зафиксировать в тексте и сублимировать собственные мучительные переживания, связанные с драматическим поворотом в их с Терезой отношениях. Его стихотворение повествует о том, как героиня, ради любви к своему спасителю, пошла у него на поводу и совершила «преступление» против самых святых чувств – материнских, т. е. аборт. Размышления Добролюбова на эту тему были, судя по всему, настолько мучительны, что спровоцировали сильнейший приступ раскаяния в собственном недавнем раздражении и тех упреках, которые он бросал возлюбленной. «Несколько дней уже я хожу как помешанный… Недавно случилось одно обстоятельство, в котором я оказался таким серьезным мерзавцем, что все литературные мерзости, которые на меня возводят, ничто уже перед этим», – 1 августа писал Добролюбов близкому институтскому приятелю А. П. Златовратскому, очевидно, имея в виду то давление, которое он оказал на Терезу[61]61
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 9. С. 311.


[Закрыть]. Угрызения совести в итоге привели Добролюбова в начале августа 1858 г. к непростому решению – жениться на Грюнвальд. Сообщил он об этом только самому близкому человеку – старшему товарищу по «Современнику» Чернышевскому, который в начале августа несколько раз ездил в Новую Деревню разговаривать с Терезой Карловной (упоминания об этом см. в ее письме № 4, с. 99), после чего 11 августа 1858 г. написал Добролюбову следующее письмо:

В самом деле, трудно будет Вам жить спокойно, если Вы женитесь. Не будет, по всей вероятности, счастлива и она с Вами. <…> С другой стороны, против благоразумия восстают и собственные мои романические бредни, которыми я всегда был заражен. Всё это приводит к тому, что я совершенно не знаю, как думать и говорить относительно Вашего проекта женитьбы, если Вы сами не бросили его. Не советую ничего. Как Вы поступите, так одобрит мой нерешительный и неопытный в подобных делах ум. Об одном только мог бы я просить Вас: дайте себе время обдумать то или другое решение по возможности хладнокровно. Еще вот о чем прошу Вас: когда воротитесь сюда, прежде всего заезжайте ко мне, и мы потолкуем[62]62
  Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений. Т. 14. С. 360, 361.


[Закрыть].

Чернышевский действовал прагматично, отговаривая друга связывать свою жизнь с девушкой, которая была, по его мнению, «добрая, честная, но совершенно необразованная, не умевшая даже и держать себя хоть бы так, как умели держать себя горничные, жившие в услужении у семейств не то что светского, а хоть бы невысокого чиновничьего круга»: «…жениться на ней значило бы убить себя и ее»[63]63
  Цит. по: Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 9. С. 335. Следует отметить, что невысокое мнение Чернышевского о Грюнвальд, высказанное здесь, противоречило другим его высказываниям о женщине и имело целью оправдать решение Добролюбова разойтись с ней.


[Закрыть]. Якутский прокурор Дмитрий Иванович Меликов, общавшийся с Чернышевским в его вилюйской ссылке, припоминал еще более резкое его мнение о любви Добролюбова и Грюнвальд: «Отзываясь с большим почтением о Добролюбове во всех отношениях, Николай Гаврилович считал его глубоко несчастным человеком. Его погубила любовная связь с горничной[64]64
  Чернышевский здесь называет Грюнвальд горничной (если это только не ошибка памяти мемуариста), вероятно, чтобы сохранить высокую репутацию Добролюбова в глазах сокаторжников.


[Закрыть], женщиной ничтожной, не соответствующей Добролюбову и не любившей его. Добролюбов, несмотря на все свои обеты друзьям, не мог найти в себе настолько воли, чтобы отделаться от нее, расходился с нею и снова сходился»[65]65
  Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников: в 2 т. Т. 2. Саратов: Сарат. кн. изд-во, 1959. С. 251.


[Закрыть]. Более адекватной реальному положению дел следует, вероятно, считать более раннюю из этих двух оценок, высказанную Чернышевским еще в 1858 г. под непосредственным впечатлением от общения с Терезой; именно эту оценку он старался навязать другу и, надо полагать, вполне успешно.