Текст книги "Нелюди, противостояние"

– Я бы с удовольствием представил тебе ее, – ответил Людвиг, глядя на захмелевших коллег Йохана, – но она осталась в Берлине, я лишь храню в себе частички ее… образа…

– В своем сердце?

– Почти, мой друг, почти… – И Людвиг, выпив очередную порцию шнапса, взглянул с интересом на прислугу – заключенная с кротким видом меняла тарелки.

Йохан перехватил его взгляд и вскочил. Его захмелевшие глаза оказались рядом с Людвигом. И шепот, «слюнявый» шепот:

– У меня здесь есть Барбара, ты должен увидеть ее, мне необходимо твое мнение…

– Я растерял способность объективно оценивать.

– Пошли немедленно! – Йохан дернул его за руку.

– Куда, куда? – раздалось за спиной. – Может, наш гость поделится рассказами о фронте?

Пьяные лица трех служащих лагеря вожделенно смотрели на Людвига.

– Мне нечем хвастаться. Я не считаю, что совершал что-то героическое. – Людвиг смотрел в пустоту. – Я исполняю приказ командования, как и мы все. Моя миссия секретна, идентична вашей, но есть лишь небольшое различие: там стреляют и могут убить в любую секунду; в вашей работе опасность не угрожает палачам. То есть она однобока…

Йохан, дергая, утащил его из помещения.

– Оставь их, они обыкновенные свиньи.

Он провел его в темную комнату. Щелчок. Слабый электрический свет.

– Барбара!

Навстречу поднялась фигура. Девушка была коротко острижена. Но даже в блеклом свете лампы было видно ее болезненное состояние.

– Это мой друг Людвиг, побудь с ним!

Оставшись наедине, Людвиг подошел к ней. Он разглядел ее одежду – такой своеобразный наряд, сшитый из лагерной робы, декольтированное серое платье с открытыми руками.

В глазах покорное раболепие и невыносимое желание смерти.

Нет. Подобное не вдохновляло Людвига. Он развернулся и вышел. Он даже не зашел попрощаться с Йоханом. Он покидал конвейер смерти, выходя на относительно свежий воздух.

– Он слишком заносчив – твой друг, Йохан! – раздалось в прокуренной атмосфере застолья.

– И от него так и смердит смертью, – рассмеялся ротенфюрер, курящий одну сигарету за одной. – Он явно моется мылом нашего производства…

– Заткнитесь, Дитрих! – проворчал один из присутствующих. – Не вам рассуждать о смерти, сидя на стуле, сделанном из костей евреев, и зачитывающемуся «Майн Кампф», облаченной в человеческую кожу. Налейте лучше! У меня есть тост.

Ильич очнулся в палате. Тело едва слушалось. Общая слабость. Во рту сухость.

– Сестра, – мужской голос резал слух. – Иди, твой очухался!

Повернув голову, Ильич увидел человека на койке, читающего газету. Тот, поймав взгляд, подмигнул Ильичу.

– Ночами тут с тобой сидела, скулила. Баба, одним словом.

В палату вбежала пухленькая женщина лет тридцати и с разбегу бросилась к кровати больного.

– Ваня! Ну наконец-то очнулся! – Она принялась целовать его. – Родненький…

Читающий газету закашлялся и, с трудом вставая, посмеиваясь вышел из палаты. Ильич проводил его взглядом вплоть до закрытия двери. Когда он стал Ваней, он не помнил, но опережать события не стал. Он лишь четко помнил, как шел убивать Портного.

– Молчи, миленький, крови много потерял, тебе силы беречь надо… – Она снова принялась целовать лицо Ильича. – Силы…

Ильич, почувствовав тошноту, потерял сознание.

Очнулся он снова, когда было темно. Он уже мог пошевелить руками, но это все, что он смог. Сосед по палате спал. Это был единственный источник информации. Он попробовал пошевелить ногами и, ощутив боль, вскрикнул. Сосед перевернулся на другой бок.

Вбежала та же сестра. Дала попить вонючей жидкости и посмотрела повязки на ногах.

– Ты хоть помнишь что-нибудь? – шепотом спросила она.

– А что было?

– Ты Ваня Кочубей, приехал с фронта ко мне, в отпуск, жених мой… – Она гладила его лицо влажной ладошкой.

Ильич заподозрил невменяемость обслуживающего персонала больницы.

– … А тебя избили и ограбили на станции, порезали всего.

– Не помню.

– Вспомнишь. Доктор сказал, такое возможно, судя по травме на голове, – она тараторила шепотом, а Ильич боялся пропустить хоть слово. – Я Варя, ну помнишь, какие ты письма мне писал?

– С трудом… Станция какая?

– Орловка.

Она что-то еще говорила, а Ильич, напрягая память, вспомнил этот небольшой городок с развилкой железнодорожных веток. Расстояние было довольно большое от станции, где он пробрался в товарняк. Он снова проваливался в темноту, борясь с ней, мысленно повторяя: «Варя, Орловка…»

– Ну что, лейтенант, как самочувствие? – Врач во время обхода похлопал его по ноге, Ильич сморщился от боли. – Ну-ну, воин… Ни пули не берут, ни финки бандитские! А, Варя? Каков красавец!

Сестра стояла, подперев стену и застенчиво улыбалась. Врач, поправив очки, рассмеялся.

– Дождалась наконец… Ну выздоравливай, герой! – Он направился к выходу из палаты.

Ильич молча переводил взгляд с врача на сестру. Ему казалось, что он в клинике для душевнобольных и вся эта сценка разыграна их местным театральным кружком. Но для чего?

– Что там на фронте? – спросил Ильич соседа по палате.

– Отступаем, – угрюмо ответил тот. – С кровопролитными боями оставили города.

Ильич сжал зубы. Бои шли в его районе. На подступах к родному городку. Смогут ли эвакуироваться его жена и дочь?

– Пора и мне поближе к линии фронта! – проговорил он.

– Лежи! Туда всегда успеешь, – из-за газеты проговорил сосед. – Судя по всему, война затянется надолго.

– А ты как здесь?

– Пневмония, месяц мучаюсь. Черт дернул подхватить!

Вбежала Варя с лекарствами.

– Что за выражения? Недостойные красноармейцев.

Она застряла возле Ильича. Сосед покинул палату.

Варя была милая. Пухленькая, с голубыми глазами и белыми упрямыми кудряшками. Но Ильич не знал, как вести себя с ней. Ему все еще казалось, что она невменяема. И врач еще этот…

– Ты, правильно, больше молчи, – прошептала ему на ухо сестра, – запоминай больше!

Ильич, насколько мог, отпрянул от женщины в белом халате.

– Ты обними меня, а я все расскажу… – Она поправила выбившийся локон и, поцеловав его в щеку, зашептала быстро: – Я тебя сразу узнала. Я тогда в комиссии была, когда по лагерям с проверкой ездили. Увидев в тебе то, о чем всегда мечтала, подумала: мне бы такого! – От нее пахло хозяйственным мылом и еще чем-то сладким. – А тут на выходных вызов на станцию – ножевые ранения. Увидела – сразу узнала! Пока водитель с вечно закипающим двигателем возился, я приняла тебя от охраны поезда. Это они тебя нашли, все записала. – Она вздохнула. – Вспомнила про побег из лагерей. Пока ехала, все переписала. А здесь уже «театр» и дело случая – мой-то тоже поехал ко мне три недели назад, да так и не доехал почему-то. А гематома на голове – прости, это я. Так правдоподобнее. Понимаешь?

– Ты соображаешь, что с тобой может быть? – Ильич все еще не осознавал, что это происходит именно с ним.

– А мне все равно! Бабы – дуры, надо мной тут все смеялись, думали, вру им, а он… не приехал. – Она гладила его заросшую щеку. – А теперь герой при мне. Все, мне бежать!

– Фронт-то хоть какой?

– Брянский! – крикнула она от двери.

«Прав был Портной – фарт меня не отпускает. Даже как-то не по себе от подобного везения… Ну эта… актриса! А если сейчас заявится ее лейтенант?»

Людвиг возвращался в расположение части с двухдневным опозданием. Он знал: неразбериха на железнодорожных путях от действий партизан оправдает его задержку. Эшелон, следовавший днем раньше в нужном ему направлении, был пущен под откос красными «бандитами». В нем мог находиться и он.

Да и мало кого в части интересовало передвижение этого палача. Он командовал самостоятельной боевой группой, от которой помощи ноль, только неудобства с ворохом проблем. Хотя командование постоянно и говорило о важности задачи этого подразделения и о его заслугах. Их рассматривали в батальоне как могильщиков, и о них ходили разные истории.

Людвиг уже начинал ненавидеть эту русскую землю. Морозы крепчали, он ненавидел сам холод. С одной стороны, были плюсы – брошенные труппы не успевали разлагаться и не было мерзкой вони. Но создавался дискомфорт в быту. Что отражалось на работе его людей, а значит, и на нем. Огромным плюсом было сохранение плоти, так необходимой для Людвига.

Но требования для его группы были прежними.

И все-таки он думал об Эльзе. Теперь он сожалел, что удовлетворил обе свои страсти. Точнее, вторую – свою индивидуальную, звериную и необузданную. Откуда-то из глубины пришла мысль, беспокоящая его разум: Эльза нравилась ему как человек. Кроткая, местами наивная. Ей можно было бы привить свои взгляды, пристрастия. Постепенно. Теперь же он не будет получать от нее писем и владеть информацией о происходящем в Берлине.

«Какая ошибка…»

Не нужно было принимать столь поспешных решений из-за страха быть разоблаченным. Мать вряд ли бы даже намекнула Эльзе о происходящем с Людвигом. Она до конца верила, что сможет облагоразумить сына. Хоть и слабо.

Людвиг вздыхая вошел в дом, где скучали его подчиненные. Карты. Шнапс. Дым сигарет. Унылый звук губной гармошки. Полное отсутствие радости на лицах подчеркивало отношение людей к нему. Возращение чудовища – так можно было охарактеризовать их встречу. Заскулили даже собаки.

«Ничего, милые девочки, придется и вам вкусить сладость моего бытия…»

– Что у нас нового, Фридрих?

– Нового ничего. Несколько карательных операций в составе батальона. – Фридрих, докладывая, отводил глаза. – Основные части второй день топчутся на месте, русские вцепились в городок, их не выбить – нет подхода с флангов. Поэтому мы без работы. Завтра артподготовка, расчет в основном на нее. Как прошло, оберштурмфюрер?

– Спасибо за вопрос, Фридрих. – Людвиг был удивлен, но понял, что у подчиненных тоже есть матери, хоть за время своей работы они слышали не раз обратное в свой адрес от своих жертв. – В целом неплохо, неплохо…

Он снова вспомнил аромат сандала и мяты. Так пахла Эльза. Память выдала картинку контура ее тела, лежащего в сером коконе в «погребальной яме» сарая, окончательно омрачив настроение.

– Ничего-ничего, – задумчиво произнес он. – Городок возьмут, и у нас появится много работы. Сейчас всем отдыхать.

Какими методами Варя повлияла на главврача, а через него на представителя власти городка, он не знал, но ему выдали справку о выздоровлении и временный документ, позволяющий ему беспрепятственно вернуться в расположение части, где служил лейтенант Иван Кочубей.

Ильич, постепенно выздоравливая, играл до конца роль влюбленного. Он вместе с Варей упрашивал главврача покинуть здание больницы в те дни, когда сестра отсыпалась после дежурств.

– Что я не человек что ли? – посмеивался врач. – Только с соблюдением всех процедур!

Они ковыляли с ней под ручку в ее светлую хатенку. Налицо вздохи и завистливые взгляды коллег сестер из-за критической нехватки мужской части населения в регионе.

Между ними ничего не было и не могло быть. Варя и не питала никаких иллюзий, узнав о семье Ильича. Она просто вжилась в свою роль.

Ильич с улучшением здоровья стал все чаще повторять свой девиз:

«Жить и убивать тварей…»

Иногда, забывшись, говорил это вслух, чем изрядно пугал Варю.

Из фронтовых сводок он знал, что немцы ведут боевые действия в районе его города. И он понимал, что раздробленные части Красной армии, не успевающие формировать единую линию обороны, обречены. А с ними и его город.

Но Ильич не оставлял мысли о возвращении и поиске семьи, даже если город будет оккупирован. Теплилась где-то глубоко надежда, что семья эвакуировалась в Подмосковье, где жили родители Кати. Но как военный он понимал, что руки немецкой военщины тянутся именно к сердцу страны. И видел безопасность своей семьи только возле себя. Но и это его твердое мнение разрушалось под натиском обстоятельств: какой может быть безопасность возле беглого «висельника» – врага народа? Только отправив семью к своим родственникам в Приуралье, он будет спокоен. И только тогда он сможет выполнять им самим выстроенные жизненные планы.

Сердце Ильича заныло под утро. Оно никогда не беспокоило его как часть организма. Он понял: произошло что-то ужасное.

Это был день отправки его на фронт. Провожала вся больница. Кто-то – как человеческое счастье, зародившееся у них на глазах. Кто-то – хороня свою ненависть к этому чужому человеческому счастью. Плакали почти все. Кроме врача, который улыбался, и соседа по палате, который просто сказал ему наедине:

– Будь осторожен, лейтенант! Не каждый найдет в тебе нестыковки с твоей личиной, время военное, не до этого… – Он кинул на койку Ильича пару коробок папирос и пачку чая. – Но в особом отделе быстро все поймут, держись от них подальше… Вижу я, у тебя своя война.

– А ты?

– А я отлежусь и к своим рвану!

– А где они – твои-то? – Ильич нервничал, ему не нравилось осведомленность, хоть и мнимая, соседа по палате.

– А мои – они повсюду, повсюду, лейтенант… – Он сделал акцент на звании Ильича и погрузился в чтение, дав понять, что разговор окончен.

Только сев в теплый вагон эшелона, Ильич успокоился. Оставив за дверью вагона страхи быть разоблаченным и горячие слезы Вари, смазанные по щеке, он выстроил пошаговую цепочку своих действий.

Все силы стягивались к фронтам. Мобилизованные части. Отпускники после ранений. Техника. Продовольствие. Все для фронта, все для победы. Все текло ручьями к незаживающим ранам страны. Туда же двигался подрасстрельный пограничник, беглый и скрывающийся под чужим именем. Даже во сне твердивший фразу:

«Жить и убивать тварей…»

Но солдаты, едущие на фронт с одной целью, не обращали внимания на подобные высказывания. Услышанное ими соответствовало духу тяжелого военного времени. Это даже поднимало их эмоционально.

Людвиг еще не был очевидцем такого артобстрела. Говорят, Брест артиллерия «утюжила» беспощадно, снаряды рвались на территории крепости больше пятидесяти в секунду. Но это было начло блицкрига. Здесь же стратегически не важный участок буквально поливали огнем.

Он, ежась от мороза, рассматривал в бинокль остовы каменных зданий. Лишь одна треть городка была не разрушена. Но осажденные не сдавались. Две вчерашние попытки взять город захлебнулись.

Населенный пункт с тридцатью тысячами жителей не сдавался. Ощетинившийся заграждениями и противотанковыми ежами, жил и давал отпор. Танки вязли на подходах к нему, пехота, замерзая, вжималась в снег.

Обороняющихся поддерживала ураганом налетающая авиация русских.

– Что же там такое? – бубнил под нос Людвиг. – А, Фридрих, каково твое мнение?

– Может, русским надоело отступать и у них приказ? Не знаю, господин оберштурмфюрер. – Фридрих возился с собаками возле колес бронемашины.

– Надо быть солдатом, Фридрих, раз уж ты на войне, – посмеивался Людвиг. – Война – это, в первую очередь, стратегия с чередой тактических хитростей и ловушек. Мы только исполняем приказы, а штабные генералы руководят этой игрой… Что там с обедом?

– Готовится. Но повар сказал, что припасы на исходе. Особые припасы.

– То-то и оно, то-то и оно, мой друг… Почему русские сдавали этот участок фронта почти без боев, а здесь вцепились, словно это центр их Земли славянской… А?

– Не знаю, – Фридрих закурил, выдыхая дым в чихающие морды собак. – Я уже говорил…

– Абсурд, мой друг, абсурд. – Людвиг не отрывался от бинокля. – Здесь что-то важное для противника, очень важное. Даже у нас приказ не уничтожать все население без разбора, а искать определенных людей. И мне что-то как-то не по себе возле этого места, – проговорил едва слышно Людвиг. – Словно смерть моя здесь зарыта. Или ее предтечи…

Его бормотание поглотил гул остановившегося возле них танка. Из Panther вылез по пояс офицер в черной форме СС.

– Оберштурмфюрер, у меня пакет лично для вас!

Офицер танковой бригады СС, «мертвая голова», разъезжал по участку фронта, как на автомобиле в расположении гарнизона в мирное время.

– Прочтите предписание при мне, остальное содержимое пакета остается у вас, – услышал мелодичный голос Людвиг.

– Прочел! – выкрикнул он.

– Хайль Гитлер! – Блестящий шлем танкиста скрылся под крышкой люка, и танк, дернувшись, рванул вперед.

– Хайль… – пробубнил Людвиг. – Опять никакого вдохновения для поэзии…

– Что там, мой оберштурмфюрер?

– Отсеивание, Фридрих, отсеивание, как противоположность естественному отбору… – Он кинул десяток фотографий подчиненному. – Запомни эти лица и покажи остальным, с этих людей не должно упасть ни одного волоска! Я же тебе говорил, что тут что-то не так.

Еще двое суток длилась осада строптивого городка. Артиллерия захлебывалась. Танки вели обстрел территории. Подключена была авиация с бомбардировщиками.

Наступившая тишина резала слух. Первыми в город вошли штурмовые бригады. Вскоре потянулись остальные части.

Город тлел в прямом смысле этого слова. Отсутствовал огонь, только тление. Обороняющиеся ушли, оставив вермахту развалины промышленных зданий и цехов.

Собрали тех, кто не успел уйти из сжимающегося вокруг города кольца. Кто, боясь попасть под обстрел, оставался прятаться в подвалах зданий.

Набралось около полутора тысяч. Все были собраны под открытым небом на центральной площади. Оцепление. Горящие бочки. Группы солдат доставляли спрятавшихся и пойманных местных жителей.

Появился гауптштурмфюрер СС Ланге и отзывал Людвига в сторону.

– Ситуация такая: ищем людей с фотографий. – Голос его был прокурен, и он скрипел как несмазанная деталь механизма. – Вашим людям все знать необязательно, Краузе. Под заводским разрушениями три этажа цехов, оборудование не вывезено и не взорвано, есть вероятность затопления. Но источник сообщает, что русские тянули до самой последней минуты. Минеры уже работают, не найти вход в подземные цеха. – Ланге впервые взглянул в глаза Людвига. – Это очень важно! На фото те, кто может знать, где расположены дополнительные входы в подземелья. Все, выполняйте!

– А если… – Людвиг встретился с могильной пустотой глаз гауптштурмфюрера. – А если мы не найдем никого?

– Значит, кто-то из здесь собранных должен знать, где найти разыскиваемых. – Он поправил шарф. – Я наслышан о ваших методах, проявите смекалку, Краузе!

– Пытки?

– Любые методы, любые. Мне нужны эти люди!

Как ни странно, очень быстро нашлись трое из разыскиваемого десятка. Главный инженер одного из цехов и два работника конструкторского бюро при одном из заводов.

Людвиг устал и поэтому поручил остальное своим людям. Пленных под двойным оцеплением поместили в чудом уцелевшем клубе.

Но не усталость была причиной потери интереса к остальному процессу поиска. Людвиг увидел женщину. Сотрудница КБ была похожа на дикую амазонку. Было в ней что-то такое притягательное и вызывающее выброс адреналина. Она не была еврейкой, в первую очередь, но и на славянку была похожа относительно. Смуглая, с карими глазами и с не скрываемой даже нелепой одеждой гибкостью. Такая черная пантера, не вписывающаяся в просторы русской зимы. Власть и благородство в движениях.

Суетливое любопытство Людвига не скрылось как от самой пленницы, так и от его подчиненных. Последние уже с определенностью смотрели на молодую женщину.

– Это секретная информация, – спокойно отвечала на вопросы Людвига «амазонка». – А мы, как низший состав конструкторского бюро, спускались через верхние цеха.

Людвигу не нравилось присутствие переводчика, и ему приходилось корректировать вопросы, которые роились в его голове.

– Мне кажется, вы намеренно занижаете свою роль в работе бюро и завода.

Пока он ждал перевод ответа женщины, он лично налил ей чай с коньяком и угостил конфетами. Девушка без какого-либо намека на смущение приняла угощение. Даже в этом Людвиг отметил какое-то дикое превосходство.

– Скажу больше: о запасных выходах знали не все охранники объекта. – Она погрела руки о кружку с чаем. – Сверхсекретность, знаете ли.

Людвиг улыбнулся и потер озябшие руки.

– У вас же здесь дочь, не правда ли, Катерина?

Лишь секундное замешательство на лице женщины.

– Потерялась при обстреле… – Она взглянула в глаза Людвига. – Но она была бы бесполезна как инструмент манипуляций. Я не могу знать больше, чем мне положено.

– Посмотрим, посмотрим…

Людвиг уже планировал, каким образом сохранит себе этот лучик света во фронтовой рутине, как появился Ланге.

– Что у вас, Краузе?

– Мы работаем.

– Результаты?

– Я думаю, они будут к утру.

– Долго оберштурмфюрер, долго… – Ланге нахмурил и без того густые брови. – Не заставляйте в вас разочаровываться!

– Что нам делать с остальными?

– Ликвидация. Если цеха не достанутся нам в целости и сохранности. Полная ликвидация…

– Это важно? – Даже Людвиг неожиданно поежился от услышанного.

– Принципиально.

Всю ночь Людвиг работал в подвалах с двумя остальными инженерами. Для него тоже было принципиально важным, чтобы они заговорили. Тем самым он хотел оградить от пыток дикую «амазонку».

Перед глазами стояла ее пульсирующая вена на шее. Смуглая кожа и постоянно поправляемая вьющаяся прядь волос.

Не выдержал пыток инженер: он начал рисовать план эвакуации из бюро, который видел всего лишь раз.

Но было поздно – обнаруженные входы были затоплены и покрыты коркой толстого льда.

Катерина довольно стойко выслушала сообщение о том, что все остальные будут казнены. Она ничем не выдала наличие дочери среди пленных. Сильная женщина.

Людвиг не скрывал своего восторга перед пленницей, он ел изысканные блюда, глядя на утратившую свою необузданность гостью, смиренно сидевшую напротив и не притронувшуюся ни к одному из блюд.

Людвиг ощущал, что сегодняшний день отразится на нем в будущем. Он не знал, каким образом, но знал, что что-то грядущее приближается к нему, что-то, что заберет его силу, его маниакальную страсть.

Ильич приближался к линии фронта. С каждой станцией он видел результаты войны. Раненые, искалеченные. Паника в глазах беженцев и застывшая обреченность на лицах местных жителей. Скопление войск и техники.

Паниковал и бывший пограничник. По выписке врача он должен вернуться в ту воинскую часть, где воевал человек, чье имя он себе присвоил. Подобное возвращение было смерти подобно.

Часть лейтенанта Кочубея находилась дальше вдоль линии фронта от места, к которому стремился Ильич. Из беспорядочно поступающих сводок становилось ясно, что его родной городок занял противник.

Ильич вышел на одной из станций и, отпив изрядно спирта, вступил в драку с военным патрулем. За что и был арестован.

Арест и находящиеся при нем бумаги не являлись «панацеей» в его случае. Несмотря на хаос, вызванный войной и масштабными отступлениями, все еще существовала армейская связь и запросы.

На третьи сутки к Ильичу пришел гость из особого отдела. Ильич читал письма Кочубея Варе и приблизительно знал, что тот из себя представлял. Главное – не переиграть…

Особист бросил сигареты на стол и письмо. Ильич увидел в этом полный провал начала его театральной карьеры.

– Ты охренел, лейтенант! Боевой офицер – пьянка, дебош, поножовщина… – В зубах капитана невероятно быстро тлела папироса. – Да тебя по закону военного времени расстрелять надо за разложение морального духа! Все беды из-за баб…

– Тебе! – он толкнул письмо к Ильичу.

Ильич неслушающимися руками развернул письмо. Почерк был незнаком, но слова в середине письма восстановили картинку понимания.

…Родненькой мой, не переживай, тот, к кому ты ревновал, так и не приехал и не приедет никогда, что-то страшное с ним случилось в дороге… Некрасиво так говорить, но сама судьба все сделала для нас с тобой, поэтому ты должен верить мне и беречь себя ради нас и нашей встречи.

Целую, твоя Варя.

– Сейчас, лейтенант, каждый человек на счету. – Особист выплюнул сжеванный кусок мундштука папиросы. – Что там человек – винтовка, патрон… А ты ведешь себя так из-за бабы!

Ильич, опустив голову, многозначительно молчал.

– Короче, так: звания ты лишен, за преступное поведение и несоблюдение субординации направляешься в штрафной батальон, там… – Капитан взглянул в окно и потянулся на носках. – Там искупишь кровью, глядишь и к бабе своей героем приедешь… Конвойный!

«Да, есть еще бабы в русских селениях…»

Ильич, вдохнув очередную порцию воздуха свободы, забрался в кузов, где уже сидели два воина без знаков различия на шинелях.

По мере приближения к фронту усиливались звуки от разрывов снарядов и стрелкового оружия. Канонады не затихали. Дважды они попали под обстрел немецких истребителей, летчики которых расстреливали дорогу, передвигающуюся по ней технику и людей. Бесконечные колонны беженцев двигались навстречу.

Ильич, участвовавший только в боевых задержаниях на границе, был несколько растерян. Он понимал, что короткий опыт Кочубея, сражающегося на передовой, гораздо выше, чем его собственный. Ему необходимо было соответствовать.

Но рассказы попутчиков о заградительных отрядах давали представление о том, что оперативного простора на поле боя у него будет мало и тактика его ведения однозначна. Впереди смерть, и шаг назад – тоже смерть.

Просторы, прилегающие к его родным местам, были варварски уничтожены авиаударами бомбардировщиков. Даже километры земли, уходящие вдаль от линии фронта, становились полем боя со своими смертями и разрушениями.

Мысль, что произошло что-то страшное с семьей, не отпускала его. Он чувствовал это. Но вера в обратное слабыми импульсами теплилась в нем. Он надеялся, что они успели выбраться из города.

«Погибли? Нет, кто угодно, только не они!»

Странным образом представлялся Ильичу враг. Нет, не в лице представителей верхушки третьего рейха и генералов, командующих войсками вермахта. Не однородной черной массой, подобно чуме поражающей его родную землю. Это был отдельно взятый образ человека со своими привычками, пристрастиями, повадками хищного, но осторожного и хитрого зверя.

Ильич шел к этому врагу навстречу, шел и жил, чтобы убивать…

«Варя, Варя, Варечка… Откуда же тебе стало известно о точном невозвращении лейтенанта Кочубея в часть? Неужели… Неужели все-таки он приехал к тебе, и ты…?!»

Мысли Ильича путались с видениями, пока он дремал, трясясь на кочках в кузове грузовика.

Только участившиеся команды «Воздух!» возвращали его в реальность. И снова дорога, и снова команды. Звуки фронта слились в один непрерывный гул.

Ну и в итоге простая фраза: «Поступаете в распоряжение сержанта…» отправила Ильича на страшную беспощадную бойню. Где героем стать было невозможно, можно было только искупить кровью… Но чаще – смертью.

Смерть, которая обнимала его так же, как Ольга, дочь Архипа, и шла с ним рядом уже долгое время. Обнимала, кутала своим белым саваном, но не забирала к себе навсегда. Она, словно ангел-хранитель, как бы абсурдно это ни звучало, охраняла его от самой же себя. Словно лелеяла его, как младенца.

Почему?

Ильич не мог ответить на этот вопрос. Как не мог ответить и на вопрос разведчика, которого Ильич перетащил на себе ночью через брод реки:

– Почему?… – Глаза одетого в маскировочный костюм парнишки остекленели, когда жизнь покинула его.

Перед этим, оценивая свое состояние критически, разведчик прошептал Ильичу цель группы. Ее первостепенную задачу.

Переходили линию фронта тремя группами. Одна, основная, – полковая разведка. И две отвлекающие. У последних шансы выжить были равны нулю. Впереди пулеметы. Сзади стволы своих.

– Вот, Кочубей, прослыл счастливчиком, – с ехидством говорил капитан штрафников, – и здесь удача улыбнулась! Поведешь группу. С заданием справишься – дело на пересмотр. Сам комполка за тебя слово маял.

– Так тут же смерть верная…

– Помнишь: «кровью искупить поступок свой, дабы не опозорить имя мое, имена породивших меня и имена их прародителей…»? – И он рассмеялся в лицо Ильича.

– Сука! Ты болен, капитан…

– Давай, Кочубей! Доложишь по возвращении об исполнении.

Не помог и минометный обстрел, отводящий внимание от переходящих линию фронта. Четверо из его группы полегли на втором подъеме. Крупнокалиберный пулемет, как куклы, раскидал тела штрафников возле воронок. Один из них повис на колючей проволоке ограждения. Ильич вжался в яму воронки и наблюдал, как в метре от него трепал повисшее тело немецкий пулеметчик. Изрядно продырявив безжизненную «куклу», к этому месту потеряли интерес. Несколько раз возвращался луч прожектора, но это было ожидаемо.

Затихли выстрелы и в точках перехода двух остальных групп.

Обратно Ильичу дороги не было. Там «стенка»… Он пополз вдоль ограждения в сторону остальных групп, замирая каждый раз при звуке, издаваемом консервными банками, висящими на колючке.

Участок с мертвыми телами второй группы он преодолел через час. Такие же штрафники, как и он. Он не остановился, даже услышав стон. Ильич полз к месту перехода последней группы. Очевидным было то, что разведчики шли в самый безопасный участок. Вдоль реки – лесополоса.

Из разведчиков до второй линии добрались двое. Тело одного из них было безжизненно. Второй хрипел. Пуля пробила легкое. Его участь была тоже определена. Пока он приходил в себя, Ильич говорил с ним. Тащил его к реке. Там, со слов разведчика, был брод. Они преодолели его.

Разведчик умер под утро. В предрассветном полумраке Ильич столкнул его тело в воду.

Людвиг скучал. Их часть забуксовала снова. Русские морозы сковывали армию. С непривычки многие болели, имели место фатальные исходы заболеваний. Пока не пришло утепленное обмундирование, приходилось пить шнапс и трофейный спирт.

Техника, не рассчитанная на подобные холода, выходила из строя. Замена масла и некоторых составляющих занимала время.

Оберштурмфюрер СС сидел возле печки со странным названием «буржуйка» и перечитывал исторические факты. Русская зима пугала.

– А ты знаешь, Фридрих, почему Наполеон в свое время не смог завоевать Россию? – Людвиг слышал бубнеж пишущего домой подчиненного. – Хотя они дошли до Москвы, оккупация которой длилась месяц…

– Наполеон? Кто это? – пробормотал Фридрих. – Кажется, австрийский полководец конца прошлого столетия… Нет, мой командир, мне об этом ничего не известно!

– Да, мой друг, твои познания в истории не дают шансов нашим предкам. – Людвиг отбросил в сторону книжку и прислушался к гулу самолетов. – Кажется, русские…

– Что, господин оберштурмфюрер?

– Я говорю: твоими бы устами да историю переписывать, вот бы жизнь веселая была…

Послышался шум. Вбежали собаки, мешаясь под ногами чертыхающегося Хельмута.

– Ну что там?

– Вас вызывают в штаб, я видел взвод охраны Ланге.

– Черт возьми, я так и знал, что кто-то появится, не зря у меня ломило локоть все утро – верный индикатор.

Хельмут крутился у печки, отогреваясь.

– Холодно?

– Мой лейтенант, выстывает всё, я боюсь мочиться на улице…

Не спасала овечья шкура офицерской дубленки. Мороз проникал в каждую щель, оставленную неприкрытой. Выпитый перед выходом шнапс не грел. Сгибаясь и обходя фигуры солдат в окопах, Людвиг пробрался в штаб.