Текст книги "Нелюди, противостояние"

За определенное жалование и должность в будущем перебежчик готов был привести немцев на место дислокации группы диверсантов. Это запасной лагерь партизан.

Маловероятным казалось и то, что в районе, где расположено столько частей вермахта, партизаны решатся на такую операцию. Но Ланге развеял сомнения Людвига, указав на несколько дерзких диверсий партизан в тылу, вблизи размещения целых дивизий немецкой армии.

Здесь Людвиг вынужден был согласиться. Он до полуночи разрабатывал план операции нейтрализации группы диверсантов. Штаб он покинул измотанным. Быстро уснул.

Но наутро появились новые вводные. Людвиг оставался на работах на территории завода. А партизанами займется штурмовая часть 29 гренадерской дивизии СС. Которая была сформирована в основном из… русских. Специализация части узка – она занимается именно подобной работой. Славянский менталитет штурмовиков сводит шансы партизан к нулю.

Людвиг был не против подобного, но вводные в то утро поступали стремительно. Людвиг отправлялся вместе с Ланге на аэродром и, вероятнее всего, в Берлин. Поездка, в понимании Людвига, не сулила ничего хорошего. Так же как и улыбка гауптштурмфюрера, когда они садились в машину. Так же как и его портфель из крокодильей кожи, лежащий на переднем сиденье.

Ильич выстрелил в голову пленного. Кровь брызнула на березу.

«Издохнув, он древо замарал…»

Они не могли его оставлять в живых. Тем более сейчас.

Эсесовцы обложили их двойным полукольцом, отрезав от реки, и прижимали к болоту. Тонкий лед трещал под ногами уходящих в глубь болот партизан. Приходилось держать дистанцию. Лай собак и четкие команды уже были отчетливо слышны.

Провалившись и мгновенно уйдя под воду, погибла одна из медсестер. Никто не успел даже оказать какую-либо помощь. Лишь панический страх застыл в глазах большей части оставшихся в живых.

Ильич замыкал цепочку. Вместе с бойцом своей группы они разбросали гранаты, взрыв которых ломал лед, делая болото непроходимым. Вряд ли немцы рискнут перейти топи вброд. Не каждый местный сунулся бы сюда. Но мороз крепчал, а с ним и хрупкий лёд болот.

Они вжались в островки земли, когда раздались автоматные очереди. Пули сбивали ветки вокруг их дрожащих тел. На этом все закончилось. Кроме сорвавшейся с поводка и добежавшей до партизан овчарки. Два выстрела остановили этот порыв.

Медленно, ползком они уходили вглубь. Раздалось несколько хлопков и последующий свист.

– Мины!

Три взрыва разметали почву вокруг. Один из них пробил лед и облил всех водой.

– Бегом! – Ильич не узнал свой голос.

Люди поднялись и побежали. Еще свист и взрывы. Крики.

– Не останавливаться!

Пулемет уже не доставал. Минные разрывы остались позади. Из двух десятков партизан добрались до безопасного места одиннадцать человек. Они смотрели на Ильича как на их спасение и ждали распоряжений.

– Дальше не пойдут, если только найдут такой же отрезок, напичканный кочками. – Он сам отмахнулся от этой мысли. – Вряд ли! Ночуем здесь. Двое в наблюдение, через два часа смена.

Все трое из его группы были живы, и Ильич видел в этом положительные задатки к успеху в операции. Мысленно он уже распределил роли в команде. Бойцы займутся цехами; приблизительно известна схема входов в подземелье – они нашли в одной из деревень бывшего строителя цехов. Необходимо проникнуть туда. Возможно, под землей есть кто-то, и эти люди помогут в проведении операции.

Судя по рассказу пленного немца, один из входов в подземные цеха вот-вот будет освобожден от завалов. Это будет полный провал и невыполнение приказа.

Сам Ильич займется оберштурмфюрером. Его всего трясло только от одной мысли о предстоящей встрече. Он знал, что она состоится. Он знал, что он сделает со своим врагом. Никто не остановит его. И ничто.

«Жить и убивать тварей…»

Ильич напрягал слух, стоя на посту. Луна бледным светом проявляла корявые деревья болотистой местности. Воздух звенел от мороза. Мысли циклически возвращались к одной теме.

Его поступок вернулся к нему бумерангом. Поедание человеческой плоти отразилось на нем, точнее, на его Катеньке. Он не выдержит, если что-то подобное произошло с Лялей. Скорбь по потере жены рвала мозг. Месть, в противовес, выравнивала качание эмоционального маятника.

Он отказался от пищи в пользу легко раненых и двух женщин. Только отдых. Шепча одну и ту же фразу, он провалился в сон.

Людвиг, сидя на заднем сиденье Мерседеса, разглядывал профиль гауптштурмфюрера. Его волевой подбородок и слишком развитые надбровные дуги. Его образующиеся на щеках ямочки притягивали взгляд. Он видел все чаще и чаще появляющуюся улыбку на лице Ланге. Людвиг предполагал ее происхождение. Предположение породил внезапный вызов Людвига в Берлин.

Он все чаще и чаще поглядывал на портфель гауптштурмфюрера. Там и именно там лежат все ответы на его вопросы.

– Осторожнее, Рихард! – Ланге схватился за ручку в момент одного из заносов.

Это вызвало улыбку на лице Людвига. Они выезжали из города, точнее, из развалин на его окраине. Замелькали столбы труб сожженных деревянных построек.

– У меня новое назначение, господин гауптштурмфюрер? – Людвиг не выдержал угнетающей тишины.

– Возможно, Краузе, возможно…

– Еще не известно куда?

Улыбающееся лицо Ланге повернулось к Людвигу. Глаза его алчно блестели.

– Я же не решаю такие вопросы, вам это известно, оберштурмфюрер. – Он отвернулся снова, указывая шоферу на помеху на обочине. – Но я полагаю, куда-то, где нужна ваша хватка и гиперактивность.

Настроение гауптштурмфюрера говорило само за себя. И Людвиг понял, что в комплексе с бумагами, лежащими в портфеле, он становится разменной монетой в борьбе за власть, происходящей в верхушке СС. Ланге был оппонентом протеже Людвига. И их противостояние длилось уже не первый год. Теперь же Ланге вез в Берлин колоду «козырных тузов», одним из которых являлся и Людвиг.

Он предпочел молчать, лихорадочно размышляя о перспективах его появления в Берлине. Если удар Ланге дотянется до его протектора, то наружу могут полезть и дела криминального характера. Когда «машина» наберет ход, остановить все вряд ли будет возможность. Знать бы, в каком положении сейчас его благодетель. Сможет ли он выдержать удар или нет?

Впереди замаячило скопление техники и солдат. Автомобиль Ланге уперся в мотоцикл сопровождения.

– В чем дело, фельдфебель?

– Партизаны, гауптштурмфюрер. – Щербатое лицо фельдфебеля заглянуло в салон автомобиля. – Малочисленный отряд прорывался сквозь село неподалеку. Был короткий бой.

– Ну и?

– Пока ничего не ясно. Идет зачистка. Я бы не рекомендовал вам…

– Оградите меня от своих рекомендаций. – Ланге закипел, как на раскаленных углях. – Я опаздываю на самолет, и меня ждут в Берлине!

– Но господин…

– Пропустите нас немедленно! – И Ланге жестом руки в открытое окно приказал сопровождающим двигаться.

Мимо мелькали стоящие грузовики и бронетехника. Солдаты и офицеры удивленно разглядывали смельчаков.

– Они хотят запугать нас кучкой лесных бандитов, нас – офицеров СС, да, Краузе!?

– Да, господин гауптштурмфюрер, это сродни оскорблению!

– Именно! Повнимательнее, Рихард!

Лесные бандиты не заставили себя ждать. Сначала врезался во всполох огня впереди идущий мотоцикл. Затем пули прошили лобовое стекло, ранив смертельно водителя. Автомобиль ткнулся в сугроб. Людвиг больно ударился головой о стойку. Четко услышал, как сзади заработал пулемет. Это замыкающий мотоцикл охраны принял бой.

– Слева, Краузе! – Ланге, открыв дверь, выстрелил в сторону атакующих и вынырнул наружу.

Людвиг вывалился из машины вслед за ним и осмотрелся. Пулеметчик заднего мотоцикла поливал огнем снежный холм. Его водитель стрелял короткими очередями из положения лежа. Тела солдат первого мотоцикла перемешались с исковерканным железом.

– Сколько их? – Ланге суетился и тратил патроны впустую.

– Человек пять-семь, судя по стрельбе. – Людвиг вытянул автомат шофера и монотонно вел огонь по разбросанным огневым точкам. – Берегите патроны. Скоро наш пулемет захлебнется.

– Я поражаюсь вашему хладнокровию, Краузе! – Ланге менял обойму своего Вальтера.

– А я вашему необдуманному поступку! – Людвиг снова обратил внимание на ямочки на щеках гауптштурмфюрера.

– Которому из них? – Ланге прижал к себе свой портфель.

– Вы знаете, о чем я…

Вспыхнул бензин, вытекший из пробитого бака автомобиля. Уткнулся в коляску лицом пулеметчик. Его напарник сполз в кювет и вел огонь оттуда. Жар, идущий от машины, отгонял офицеров от их укрытия.

Гауптштурмфюрер выругался. А Людвиг, достав пистолет, выстрелил ему в область сердца. Глаза Ланге остекленели с удивленным выражением. Людвиг осмотрелся. Мотоциклисту было не до него.

Людвиг быстрыми движениями забросил портфель командира в машину. Его охватило пламя. Достав нож, отрезал кусок щеки Ланге и, завернув в платок, сунул в карман. Привстав на колени, прижал окровавленную щеку трупа к плавящемуся металлу. Отползая в кювет под градом пуль, он почувствовал сильный и обжигающий удар по ноге.

– Я пустой! – услышал он крик солдата сопровождения.

– Готовься к смерти, солдат! – крикнул Людвиг, стреляя из автомата по приближающимся к ним черным точкам. – Она не так уж и страшна, когда ее видишь каждый день…

Раскат грома от пушечного выстрела сотряс воздух. Ворох земли взметнулся возле атакующих. Картинка поменялась – партизаны быстро отступали обратно к холму.

– Да-а-а! – раздалось из кювета.

По дороге в их сторону спускались два Tigers. Их пушки «лаяли», словно злые собаки. В сторону партизан бежала группа солдат.

Людвиг, морщась от боли и улыбаясь обнаруженной кровоточащей ране, замер на дне кювета.

– Проход есть, и мы обязаны его найти! – Ильич смотрел в глаза оставшихся в живых. – Пока есть силы… Иначе мы не протянем и пяти дней в этих условиях.

Он оглядел бойцов своей группы. Те поняли его без слов. Операция назначена на послезавтра. Кроме четверых из присутствующих, о ней не знал никто. Кто знал по эту сторону линии фронта, вероятнее всего, мертвы. Он назначил тройки для поиска тропы, в каждой был боец его группы. Его уровень доверия к партизанам, чей отряд намеренно не участвовал в боях, был низок. А время покажет.

Плутания групп по болотам и поиски прохода не приносили результата. Поисковики везде натыкались на большие площади воды, где лед был еще недостаточно крепок, как в начале болот. Люди возвращались ни с чем.

Ильич ломал голову над возможностью перехода. Его потоки конструкторских мыслей упирались в тупик, ломающий созданные им идеи. Он монотонно опрашивал вернувшихся, не веря в успех их поисков.

Следующим днем он сам отправился в составе группы из трех человек. Предложение поступило, как ни странно, от женщины. Они стояли возле стометрового водного пространства. В него упирался клин лесного массива с противоположной стороны. Этот участок болота был огражден от остальных, более обширных, цепочками кочек и островов, непригодных для перехода.

– Плот, – сказала медсестра, охватив водоем взглядом своих печальных и чуть раскосых глаз. – Простой, банальный плот…

– Это же не ледокол, – усмехнулся бывший учитель, проверяющий на прочность корку на водной глади.

– Если лед тонок, значит, мы его сами должны колоть перед плотом…

Ильич заглянул в глубину ее глаз, но в фокус их так и не попал. Ответом было лишь безразличие, достигшее предела.

День ушел на подготовку плота. Работали с энтузиазмом, несмотря на простуду некоторых партизан.

– Только бы это был не остров. – Ильич смотрел на более густой участок леса за участком болота. – Тогда может быть все напрасно. А ведь нужно еще жить и… – Он расстрелял лед у берега из ППШ.

Пули линией прошили ледяную корку. Один из бойцов ударил по этому месту длинной увесистой палкой. Лед рассыпался на «шоколадные дольки» и плавал на воде.

Раздалось едва слышное «Ура!» Спустили плот. Не рискуя, втроем, поэтапно ломая лед, продвигались к противоположному берегу. Только метров за двадцать до конца водоема лед оказался прочным и не ломался. Использовали гранату. Взрыв эхом, подняв птиц, разнеся по округе. Лед был сломан.

Ильич, выйдя на твердую поверхность, углубился в редкий лес. Убедившись, что под его ногами действительно земля, а не плавающий остров, он отдал приказ переправляться остальным. Люди оживились. Да и сам Ильич почувствовал эмоциональный подъем – наконец-то он приблизится к цели, чувство мести не затихало ни на секунду, наоборот, оно воспламенялось, все больше и больше разгораясь.

Цепочка людей двигалась сквозь сгущающийся лес. Отдельные замерзшие болотные ямы, позволяющие идти по их льду, остались позади. Движение по лесу напомнило ему недавний побег и тайгу. Передвижение в смешанной группе со сбежавшими зеками.

На одном из привалов ему обрабатывали плохо заживающую рану, оставшуюся после контузии во время его первой встречи с партизанами. Руки сестры быстрыми движениями, вызывая жжение в районе верхней части лба, накладывали повязку с вонючей мазью. Бледная кожа руки, показавшаяся из манжета рукава, притянула взгляд. Ильич сглотнул слюну, и осознание пришедшей внезапно мысли шокировало его. Он нервно встал, оттолкнув при этом сестру, закончившую перевязку.

На внезапный уход Ильича никто не обратил внимания. Он стоял возле сломленной сосны и тяжело дышал, до конца не веря, что это его мозг породил подобную мысль. Может, отказ от пищи, вызвав голод, сотворил подобное?

Но мысль «о вкусе мяса этой женщины, скрывающегося под почти прозрачной кожей!» не могла родиться в его голове. В голове человека, считающего себя адекватным и не страдающим расстройством рассудка.

Ему захотелось закричать и закричать на весь лес во всеуслышание, чтобы услышали его сотоварищи, чтобы услышал весь мир, Портной, где-то загрязняющий атмосферу своим существованием, офицер СС, убивший его Катеньку, сама Катя, находящаяся на небесах или где-то там, в запредельном. Он хотел, закричав, сообщить всем, что он не такой, что он нормальный, настоящий…

Но крик так и умер в порыве, не вырвавшись наружу. Вместо этого Ильич закусил запястье своей руки до боли, до крови и не отпускал, пока горячие слезы не полились из его глаз. Он ощутил солоноватый привкус во рту.

– Кочубей! Кочубей! – раздалось сзади.

Ильич не сразу понял, что это обращаются к нему. Он повернулся. Перед ним стоял Толик – минер его группы.

– Что с тобой? – минер заметил слезы на лице Ильича.

– Война, Толик. – Он поспешно вытер слезы с лица. – Это все война…

Толик был удивлен, уловив нотки оправдания в голосе Ильича.

– Нам нужно идти, скоро стемнеет…

– Ты прав! – Ильич собрался, надевая шапку, намокшую от вытертых слез. – Ты прав, Толик, поднимай людей, нам нужно жить и убивать тварей…

Они вновь шли плотной цепочкой, молча, каждый со своими мыслями в голове. Со своими воспоминаниями. Только впереди всех идущий Ильич при малейшем «отголоске» из его памяти вновь впивался зубами в уже потемневшую от укусов руку.

Остановившись на ночевку, Ильич первым отправился на пост наблюдения. Взобравшись на ветку дерева, он смотрел на небо, на белеющие точками звезды и блеклую луну. Ему казалось, что всем в этом мире известно, что он из себя представляет. О его отклонении знают небо и луна со звездами. Он в очередной раз закусил свою руку.

Людвиг сидел перед врачом, ковыряющимся в его ноге. Он терпел подергивающую боль, прорывающуюся сквозь действие обезболивающего препарата и наблюдал за извлечением пули.

– Такое впечатление, что вам нравится это! – усмехнулся кривой улыбкой врач.

– Что, терпеть боль? – Людвиг кинул взгляд на немолодую сестру-ассистентку, подставившую миску, в которую звучно шлепнулся кусок свинца.

– Ну, боль как таковая здесь притуплена лекарством, – врач приступил к зашиванию раны, – я говорю о самом процессе. Не хотели быть доктором в детстве?

– Не припоминаю такого. – Людвиг наблюдал за геометрической правильностью стежков накладываемого ему шва. – Я в детстве хотел стать мясником. Помните голод, наступивший после Версальского договора? Я стоял как-то после школы в лавке мясника и смотрел, как он разделывает говяжью тушу, как кидает на весы куски для состоятельных покупателей. Я тогда не мог даже представить вкуса говядины из-за временного упадка нашей семьи; я просто смотрел на мясо, на отсекаемые ножом филейные куски и глотал слюну, глядя на текущую кровь… Просто подсознательно понимая, что это пища, еда…

Доктор, сделав очередной стежок, замерев с иглой и взглянув на сестру, слегка наморщил лоб.

– И что было потом?

– Потом? – Людвиг пожал плечами, тоже взглянув на сестру. – Потом я шел домой, где мама меня кормила противной похлебкой на основе нескольких видов зерна и невкусным хлебом со слишком соленым маслом…

– В те годы многие голодали, – вздохнув, продолжил работу доктор. – Это было тяжелое время и мы пережили его…

– Да, доктор. Но я все равно хотел стать мясником. Тем более, гены, – Людвиг усмехнулся, – отец. Он знал толк в филейных частях и вырезке.

– Он тоже был мясником?

– Отчасти. Так что, доктор, мы по разные стороны… – Людвиг усмехнулся недопониманию медперсонала. – Я хотел стать разрушителем живых существ, чем, в принципе, на войне и занимаюсь, а вы… Вы собираете и сшиваете, лечите созданное мною и такими же, как я.

– Потерпите, я заканчиваю. – Врач усмехнулся словам Людвига. – Война! Она собрала воедино представителей всех профессий. Все мы солдаты великой Германии.

– Хайль Гитлер, – пробормотал Людвиг, сильно хромая, покидая операционную.

Госпиталь был расположен в бывшем именье русского помещика. Здание пестрило обшарпанной роскошью. Сбитые фамильные гербы. Колонны. Разбросанная символика и литература советской пропаганды, видимо, оставшаяся после последнего хозяина здания. Комитет комсомола.

Людвиг, выпросив обезболивающего, бродил по зданию госпиталя. Слоняющиеся неуклюжие тени – раненые – к вечеру разбрелись по палатам. На своих дежурных постах дремали медсестры. Шаркая раненой ногой, Людвиг забрел в помещение кухни. Никого. Чистая посуда. Тепло, исходящее от растопленных печей.

Он кинул дров в светящуюся кусочками углей золу. Пламя заиграло. Людвиг, греясь, с любовью наблюдал за пляшущими языками пламени. Ощутив жар, идущий от поверхности печки, он поднялся, морщась от боли.

Услышавший со стороны человек счел бы его невменяемым, тем более, увидев, чем Людвиг занимается. Но кухня была пуста, и госпиталь спал, заполняя атмосферу лишь стонами раненых.

– Никогда! Слышите, Ланге, никогда я не разделял ваших мнений и правильности приказов, – Людвиг отбивал кусок мяса, лежащий на разделочной доске. – Ямочки, образующиеся на ваших мужланских щеках, раздражали меня, но до поры до времени… До поры до времени!

Он кинул кусок мяса на раскаленную сковороду.

– Только соль, перец, – бормотал Людвиг, – а вы больше и не достойны ничего, никаких изысканностей, только соль, перец…

Спустя полчаса Людвиг жевал не совсем прожаренное мясо, удовлетворенно кивая головой.

– Несколько странно, – выходя из кухни, произнес он. – Такая фамилия, титул барона! Кровь чистого ария… – Людвиг сплюнул остатки, собравшиеся во рту после трапезы. – На самом деле, все жестко и обыкновенно, как в глубинке русских селений.

На следующий день у него был посетитель. Леманн. Людвиг, скучая, перелистывал одно из произведений Гётте. Штурмбанфюрер устало ввалился в палату. На его черном кожаном пальто, подбитом мехом, таял, блестя каплями, снег.

– Хайль! Не вставайте, – опередил порыв Людвига Леманн. – Что за погода!? Метет метель, завывая волком, в двух метрах ничего не видно… – Он сел на стул, широко расставив ноги, обутые в блестящие сапоги. – Ну рассказывайте, что у вас произошло?

– Ничего особенного: нас атаковали партизаны, как вы уже знаете. – Людвиг пожал плечами. – Гауптштурмфюрер Ланге, не особо прислушиваясь к предостережениям патруля, приказал ехать на аэродром. Вот собственно и все.

Леманн снял белоснежный шарф и верхнюю одежду. Огляделся, рассматривая палату.

– А у вас неплохо. Тепло, по крайне мере. Как нога?

– Терпимо.

– Я вообще не понимаю, как вы оказались в машине, Людвиг?

– Приказ…

– Мне только известно, что по прибытии Ланге в Берлин должны были произойти какие-то изменения, – Леманн усмехнулся, показывая невероятно острые клыки. – Что он мог тут нарыть?

– С ним был портфель…

– Да, и где он? – Тень тревоги пробежала по лицу собеседника Людвига.

– Он сгорел.

– Каким образом?

– Наша машина… – Людвиг поморщился от боли в ноге. – Она воспламенилась от попадания пуль русских.

Леманн, щуря свои светло-зеленые глаза, посмотрел на Людвига.

– И вы не знали, что было в портфеле?

– Даже не имел малейшего представления.

Леманн улыбнулся какой-то мысли.

– Ну что ж, может, это и к лучшему? – Он снова пристально взглянул в глаза Людвига.

– Однозначно. – Людвиг многозначительно взглянул на Леманна.

– К лучшему, к лучшему, – повторил штурмбанфюрер несколько раз, глядя в пустоту. – И пора выздоравливать, Краузе, вас ждут подземные цеха, хоть их и замело снегом, что усложнило поиски, но приказов никто не отменял.

– Я и сам себе места не нахожу… – понял Людвиг нескрываемую радость Леманна. – Пара дней – и я в строю.

– Отлично, отлично. – Командир поднялся, собирая одежду. – А мне еще надо переговорить с врачом, как он вам, кстати?

– Вполне коммуникабелен, – Людвиг слегка ухмыльнулся. – С ним можно договориться.

– Тогда все. Хайль Гитлер!

– Хайль… – Улыбка застыла на лице Людвига.

Леманн суетясь скрылся за дверью. Людвиг понимал его суету. Это для многих не было секретом – Леманн был морфинистом, за что и был «сослан» на восточный фронт. Он исполнял роль курьера особых личных распоряжений верхушки СС из ставки напрямую на фронт, в любую из его точек. В его распоряжении была группа солдат, прошедших особую подготовку. Поговаривали, что он передвигался от одной медицинской точки к другой.

Но он был симпатичен Людвигу своим неординарным подъемом по карьерной лестнице. А также тем, что, несмотря на его пристрастия, он все еще в действующей армии, а не в тюремной больнице, как пророчили его конец многие. Ну и еще потому, что у Людвига была своя патология и Леманн тоже знал о ней наверняка, но все равно всячески помогал подопечному. И, как оказалось, не напрасно – штурмбанфюрер понял, что произошло на дороге во время стычки с партизанами, он-то знал об отношениях Ланге и Людвига. И что было в портфеле гауптштурмфюрера, он тоже догадывался.

Группа партизан с единогласно признанным командиром Ильичом вышла к одной из глухих деревень, жители которой видели немцев только однажды. Отряд отдыхал.

Метель мела уже сутки. Настроение Ильича улучшилось, когда он узнал, что город в двадцати километрах от этого глухого поселения. Его цель в одном ночном переходе. И есть проводник, кто дойдет с группой заброшенными тропами.

Месть отодвинула на второй план его психическое расстройство, которое появилось у него из-за эмоционального всплеска, связанного с открытием в себе патологии.

Бойцы его группы не находили в нем изменений, их лица были серьезны на последнем сборе перед операцией. Остальным было известно, что группа идет в разведку.

Город встретил их занесенными останками зданий. Сердце Ильича защемило. Он даже не думал о поиске родного дома. Он знал, что от него остался вот такой же каменный «скелет» с горой обломков внутри и снаружи. Сейчас это все облагородил снег.

Непогода загнала фашистов в боле-менее уцелевшие здания южной части города. На остальных окраинах и в центре ютились спрятавшиеся в подвалах от непогоды часовые. По городу передвигалось несколько единиц техники, патрулирующей территорию. Все внимание было приковано к заводской части города. Точнее, к ее останкам. Там в трехкольцевом оцеплении постоянно перемещались патрули с собаками. Периодически в небо взлетали осветительные ракеты. Малоэффективные в подобных погодных условиях.

Удачным оказалось то, что один из эвакуационных выходов с территории подземных цехов находился в подвале жилого дома примерно в километре от заводских зданий. Вероятнее всего, он был завален, как и все остальное. Но у группы Ильича появились шансы, так как работы эсэсовцев из-за метели замедлились.

Прижимаясь к останкам зданий, перебежками они пробирались к необходимому району. Ильич даже помнил эту некогда населенную часть города возле парка с прудом и кинотеатром через дорогу. Теперь он едва узнал его, сжав плотно зубы, прошептал:

– Жить и убивать тварей…

Метель перерастала в буран. Видимость спадала до нулевой. Снег царапал лицо. Забивал ноздри и глаза. Группа чудом не попала в руки патруля. Выкрашенный в белый цвет танк с сидящими на броне пехотинцами в белых маскхалатах выплыл из метели. Из-за воя которой партизаны даже не услышали звук работающего двигателя.

Группа Ильича бросилась в обломки возле стены одного из домов. Они молча наблюдали, как патруль проехал мимо и снова утонул в метели в пяти метрах от них.

Под утро они были на месте. Подвалы нужного им дома были завалены лишь частично. Они смогли протиснуться под потолком одного из входов. Ильич знал расположение секций, его дом был идентичен с этим.

Подвальный хлам перемешан с пылью и осколками камня. Свет фонаря выхватывает из темноты следы присутствия людей, видимо, прячущихся здесь от бомбежки.

Группа Ильича проходит дальше и упирается в завал. Понимая друг друга с полуслова, они начинают разгребать смесь из битого кирпича, пыли и ломаных кусков предметов человеческого быта. На глаза попадались осколки кухонных принадлежностей, детские игрушки… Увидев разорванную куклу, Ильич ощутил тяжесть в сердце, и он закусил свою привыкшую к боли руку.

«Жить и убивать тварей…»

Разбирать завал было тяжело и физически – поднимающаяся пыль попадала в глаза, пробиралась под повязанные на лицо тряпки, приходилось делать частые передышки. Дежурили поочередно, хотя за них на посту «стояла» непогода. Снаружи метель мела всё сильней и сильней.

После десятичасового разбора завала, протиснувшись к проходу в сектора, уперлись в еще один завал. Небольшой отдых. Снова разбор. Пыль. Камни. Пожитки. Попались даже скрюченные человеческие тела. Трупы были заморожены и изуродованы взрывами и завалами. Члены группы дрожащими руками складировали тела. Никто не смог сдержать слез при виде трупика четырех-пятилетнего мальчика.

Вскоре они добрались до необходимого дверного проема. Толстая металлическая дверь с маркировкой и крутящимися засовами утопала в бетоне. Пыль улеглась на пол. И четыре человека, так стремящиеся к этой двери, застыли перед ней, словно это был портал в иной мир.

Замки не поддались. Дверь заперта изнутри. Попытки достучаться до кого-либо ни к чему не привели. Им отвечал лишь глухой гул.

– Даже если там кто-то есть, их первая мысль будет, что это пришли немцы. – Толик осматривал стык металла и бетона. – А в таком случае наше попадание внутрь обречено. Если только…

– Нам хватит заряда? – Ильич вытер налипшую пыль с лица.

– Хватит, но не останется на уничтожение самих цехов. – Минер оглянулся на остальных членов группы. – Да и привлечем внимание к себе, несмотря на непогоду.

– Ну да… Это не выход. – Ильич сплюнул попавшую в рот пыль. – Какие есть предложения?

– Я знаю азбуку Морзе, – вышел вперед молодой пограничник Исаев, – я могу отстучать что-то в дверь, возможно, там тоже есть кто-то с подобными знаниями…

– А ты не счел бы это за провокацию, находясь в их положении? – Толик осматривал мощные петли двери.

– Я лишь предлагаю вариант, а действовать так или нет, – это решать всем. – Исаев несколько недолюбливал минера, тот отвечал взаимностью. Ильич уже замечал это и ранее. – А взрывать дверь – это риск обнаружить себя и отдать фашистам вход в подземелье. Неразумно.

– Какие еще есть разумные предложения? – Ильич бросил взгляд на Горлова, четвертого члена группы, тот пожал плечами.

– Я могу маленьким и более щадящим зарядом взорвать петли, и, если внутренний засов односторонний, мы можем попытаться вытащить дверь наружу. – Минер нахмурился и обвел взглядом всех. – Но это пятьдесят на пятьдесят. В случае положительного результата мы сохраним основную часть взрывчатки. Я также полагаю, что внутри есть горюче-смазочные материалы, что упростит выполнение задачи.

– Хорошо. – Ильич, подойдя к двери, прислонил к ней ухо. – А пока Исаев отстучит им пару сообщений, а потом уже ты займешься зарядами. Мы с Горловым в наблюдение.

Стоя в проеме подвала, Ильич наслаждался свежим воздухом. Порывы ветра задували внутрь, наполняя вход снежной пылью. Видимость не улучшилась. Самые оптимальные погодные условия для успешного выполнения задания и даже для отхода после проведения операции.

Раздались едва слышные слабые стуки с разными промежутками. Ильич улыбнулся – крутящаяся снежная карусель снаружи делает эти звуки неслышимыми.

Прошел час. Появился минер.

– Его попытки бесполезны. – Толик сделал несколько глубоких вздохов. – Мне нужно часа два, чтобы закрепить заряды. Я начинаю?

Ильич кивнул.

Не прошло и часа, как появился все тот же минер.

– Мы слышали стук с той стороны, пока я ковырял стену. Там кто-то есть!

– Давай к Горлову, он в тридцати метрах справа. Пусть займет мою позицию и сам к нам, быстро!

Исаев прислонился ухом к металлу двери.

– Это точно?

– Да. И они, судя по всему, не понимают азбуку. Я пытался еще раз, но они просто стучат в ответ, стук очень слабый, но это, возможно, из-за толщины металла.

– Пробуй еще!

Исаев отстучал символы азбуки, и они с запыхавшимся минером, не дыша, прислонились к холодному металлу двери. Сквозь стуки сердец раздались слабые звуки. Последний звук удара был более сильным. Словно поставленная точка.

Две пары глаз взглянули на Исаева. Тот пожал плечами.

– Бред какой-то…

– Может, ты не ту азбуку знаешь? – начал минер.

– Тихо!

Ильич, а затем и остальные отпрянули от двери. Раздались звуки открывающегося механизма замков. Все трое взяли оружие наизготовку.

Дверь отошла и появилась щель, из которой в полумрак подвала пробился луч света. Исаев по сигналу медленно открывал дверь, остальные направили стволы оружия в проем.

– Тише, тише, – раздалось оттуда.

Дверь полностью открылась. Перед ним стояли двое. Мужчина и женщина. Лезвие ножа, находившегося в мужской руке, было приставлено к горлу женщины.

– Нет… – произнес непроизвольно Ильич.

– Да, Застава, да…

Перед ним стоял Портной.

Ильич ощутил на себе удивленные взгляды глаз Исаева и минера.

Людвиг слонялся без дела по больнице. Он скучал. Главный врач не выписывал его, мотивируя отказ не совсем быстрым заживанием раны. Отчитывал раненого за слишком большие нагрузки на ногу.

Людвиг играл в карты на интерес с ранеными и флиртовал с молодыми медсестрами. Но и это не спасало. Он умирал от скуки и от внезапно навалившегося на него голода, голодания по его особой пище…