Текст книги "Нелюди, противостояние"

Он перечитал одно из произведений Ницше. Обнаружил заваленную дверь в заброшенном крыле здания. Морщась от боли, он расчистил проход. Там он отыскал всяческий хлам. Среди которого нашлись русские книги, несколько картин и альбомы неизвестного художника. Часть этого он перетащил к себе в палату.

Летчика, пошедшего на поправку, выписали, и Людвиг коротал будни в одиночестве. Расставив картины по окнам, он листал альбом. Интересные наброски пейзажиста пестрили яркостью красок. Картины тоже были этого же мастера – идентичен стиль и направленность идей художника. Среди книг оказались работы Гоголя, Толстого и Пушкина. Причем издания начала века.

Людвига изумило то, что комсомол, одна из идеализированных организаций советской России, так отнесся к искусству. Даже к тем, кто им был признан. Было что обсудить со своей новой знакомой медсестрой Гелей. Она показалась Людвигу далеко не глупой и разносторонне развитой. Медперсонал был размещен в деревне и частично на территории госпиталя.

Геля слушала классику, обучалась несколько лет в консерватории и удивляла некоторыми познаниями в литературе. Людвиг ожидал ее прихода на смену и выполнения ее обещания – принести патефон и подборку пластинок. Вечер обещал быть нескучным.

В ожиданиях он ответил на письма, которые пришли в расположение части. Их привез Фридрих днем раньше. Штурман пробыл у Людвига до позднего вечера. Фридрих был удовлетворен посещением командира. С его слов, в части ходили противоречивые слухи. Поговаривали даже, что Людвиг не вернется, уже разжалован за неисполнение приказа и по выздоровлении будет отправлен в Берлин, где его ожидает трибунал…

Людвиг с улыбкой выслушал подчиненного и успокоил его, прогнозируя свое скорое возвращение. Фридрих привез для него также и угощение. Кусочки обжаренного мяса с овощным рагу. Наслаждение, полученное от вкуса блюда, было запредельное. Людвиг попросил не забывать его, делая акцент на том, что пища в госпитале ужасная. Фридрих услышал его и пообещал передать просьбу Вальтеру.

Они слушали музыку. Геля была худощава, с бледным лицом, светлыми волосами и на редкость красивыми синими глазами. От черной точки зрачка расходились по окружности многолучевые «звезды». Эта тонкая натура краснела под взглядами Людвига. И почему-то прятала руки.

Людвига удивлял этот факт. Ему казалось, что Геля что-то знает о нем. Но он отталкивал от себя эти мысли, развивая ход светской беседы.

Геле нравился Людвиг. Это было видно из того, как она возмущалась, когда за ней приходили другие медсестры. И, раздав лекарства, сделав перевязки и уколы, она бежала к нему. Запыхавшись, сидела напротив Людвига и внимала все, что он говорил. Она витала в облаках от его слов. А он использовал все свое красноречие и обаяние, для того чтобы она не спускалась с небес.

Она прижималась к нему пылко и неумело. Целовала несмело его губы, но наслаждаясь от каждого прикосновения.

Людвиг не мог не проводить ее до места проживания, когда ночная смена Гели закончилась. Утро. Сумерки. Вьюга, хоть слегка и затихла, но все равно выла. Причудливые наносы снега создала метель. Снег проникал под одежду, и Геля жалась к Людвигу, греясь. Щеки девушки раскраснелись на морозе, он смотрел на них, добавляя этим ее лицу еще больше краски.

Судьба Гели была предрешена уже тогда, когда она ждала Людвига возле заброшенной части бывшего поместья. Находящийся на лечении солдат или офицер не может покидать надолго палаты госпиталя. А уж тем более провожать одну из сестер. Но Людвиг был благороден и не мог позволить девушке одной возвращаться домой в темноте, на оккупированной территории.

Тревогу забили во время утреннего обхода. На смену пришли сестры, заявив, что Геля не вернулась с работы. Удивленное лицо Людвига в комплексе с переживаниями за свою новую подругу сняли с него какие-либо подозрения. Тем более, что одна из сестер, разговаривая с Гелей, проводила подругу до угла здания госпиталя, а через десять минут видела идущего в свою палату Людвига.

Вердикт был однозначным: партизаны, эти русские бандиты…

– Может, объяснишь, Кочубей? – голос минера завис на высоких тонах.

– Может, и объясню, но не сейчас… – Ильич смотрел в смеющиеся глаза Портного. – Ты отпусти ее, да пройти нам дай, там и поговорим.

– Лишнее это, Застава, лишнее. – Старый уголовник еще сильнее ткнул заточку в шею дрожащей женщины, та вскрикнула. – Тихо, тихо! Зачем пожаловали?

– У нас задание, – проговорил минер.

– И у этого тоже? – оскалившись, Портной кивнул в сторону Ильича.

– А у него в первую очередь. – Толик двинулся вперед. – И мы взорвем здесь все, с тобой или без, а если понадобится, то и вместе с собой тоже!

– Вы пистолетики-то свои уберите, а то у меня тоже нервы ни к черту. – Портной пятился в глубину помещения, в котором проявлялись силуэты станков и оборудования. – Тогда, может, и поговорим…

– Кто еще здесь есть? – голос Ильича предательски дрогнул.

– Были, Застава, были, – дернул лицом в ухмылке Портной, грамотно прячась за женщину. – Взглядами мы с ними не сошлись. В вопросах гастрономии…

Женщина заревела. Портной цыкнул на нее и ушел вместе с ней в дверной проем.

Глаза членов группы Ильича были прикованы к ленте конвейера. На ней лежали ряды снарядов со странным «оперением». Никто из них таких не видел. Минер присвистнул.

– А вы говорите, заряда не хватит. – Исаев трогал металл снарядов.

– Ничего более странного не видел, – проговорил минер, – хотя я вроде как всего повидал.

Конвейер уходил вдаль. И там были видны ящики с готовой продукцией цеха.

– Посмотрите там все, пора начинать подготовку к взрыву! – Ильич стиснул зубы. – А я поговорю со старым знакомым…

Портной сидел на мешках с ветошью и улыбался, глядя на Ильича.

– Ну что, Застава, чужую рубашку на себя накинул? – Он еще крепче обнял за талию женщину, сидевшую у него на коленях. – Не жмет в плечах-то?

– Да нет. Как по мне сшита. – Ильич сел напротив. – А ты как здесь?

– А я? А я, после того как мы с тобой расстались полюбовно, к заохе своей рванул, нашел ее, все как полагается… – Портной закурил. – Только дочки при ней никакой не было…

Женщина заплакала, и только теперь Ильич смог обратить на нее внимание. Была она немолода, худа, с выцветшими глазами и шрамом через всю щеку. Хотя какая должна была быть женщина у Портного?

– … За ней надо было ехать в деревню за пятьдесят километров, к бабке ее. – Портной смачно сплюнул в ящик с песком. – Там все горело… Сказали, на станции видели, как они садились в поезд. Мы туда. Ты же понимаешь, меня уже остановить никак было. – Он дернул женщину, прижав к себе еще ближе. – А поезд тот далеко от станции не ушел. Под авианалет попал. – Портной выкинул окурок в ящик с песком. – Не поезд там был – каша! Истребки их красные начали клевать, вот они и разгрузились, где смогли… Живых два десятка. Среди них ни бабки, ни девки! Вот такие пироги, Застава.

– Здесь как оказался? – Ильич посмотрел на всхлипывающую женщину.

– Это мы уже за цацками моими рванули закуркованными. – Портной оскалился, словно поднял банк в карточной игре. – Жить-то надо было как-то продолжать. По дороге и наш эшелон попал под налет, только повезло нам больше, знаешь же – я тоже фартовый! Пока искали, как дальше двигаться, здесь в кольцо и залезли. В бункер этот чудом попали – люди добрые приютили…

– А где люди-то эти добрые сами? – Ильич заметил, как Портной ослабил хватку женщины и снизил внимание за ним.

– Да устали они, не выдержали. – Он опять усмехнулся, прижимая к себе всхлипнувшую женщину. – Мы уж недели три тут обитаем, слабенькие они оказались, не для замкнутого пространства, не мотало их по тюрьмам. Да и постного я не люблю, ты же знаешь! – Он наклонился к женщине: – Да, Маруся?

Женщина снова зарыдала, а Ильич стиснул зубы.

– Ну а ты как, нагулял аппетит? – Портной издевался, глядя прямо в глаза Ильича. – Своим-то, смотри, как уши законопатил, имя себе новое придумал, наверное, и о подвигах фронтовых рассказывал. – Портной захохотал. – Представь, Марусь…

Выстрелы отдали глухим эхом, забивая слух. Лицо Портного было удивленно. Он упал вместе с женщиной на бетонный пол.

Ильич быстро подбежал к ним.

– Что ж ты, сука, сделал, – прохрипел Портной, пуская кровавую слюну со рта. – Не фарт в натуре, бля… – И затих.

Женщина откатилась от Портного и пинала его ногами, пытаясь как можно дальше отодвинуться от него.

– Тварь, тварь!

– Тихо, тихо… – Ильич осматривал ее, одновременно успокаивая.

Ей повезло: пуля прошила мягкие ткани плеча. Ильич затыкал рану ее же платком.

– Где люди?

– Они там, он… он, – она заикалась в тряске, в шоке не ощущая боли, – он засаливал их! – Она подняла на него расширенные глаза.

– Ты ела?

Она смогла только кивнуть.

– Никому не говори об этом. – Он встряхнул ее, причиняя боль. – Слышишь, никому! Просто забудь!

Она смотрела на Ильича безумными глазами, не моргая, и только кивала.

Прибежал Исаев, затем минер. Помогли усадить женщину. Она приходила в себя.

– Что было? – Минер бросил взгляд на Ильича.

– Да дернулся как-то неудачно он…

– Ну и к лучшему, – раздался голос Исаева.

– Надо торопиться. – Ильич закусил покрытый гематомой кулак.

– Мне нужен еще час и еще человек. – Минер держал в руке провода. – У них здесь автономная подстанция, это ускорит дело.

– Там тоже. Со стороны другого выхода слышны были скобления… – голос Маруси все еще дрожал. – Он ждал немцев и говорил, что все равно, кому открывать… Только там не открыть было, только снаружи, видимо… А отсюда мы и зашли. Бомбили жутко несколько дней. Он и убил-то их из-за того, что они открыть дверь ему не дали. Когда вышел, сказал, что завал большой, ему одному не разгрести будет. Убил их всех во сне, за один раз!

– Вот мразь… – Исаев выругался. – А давно там скоблились?

– Дня три назад.

– Может, из-за погоды не работают? – Ильич сплюнул. – А сколько человек он…?

– Семь. – Она заревела.

«Перешагнул через себя Портной. Больше троих… Вот и наказание не заставило себя ждать».

– Всё! Занимаемся закладкой!

Особого труда процесс подготовки не представлял. В цеху взрыва опасных веществ была масса. Работали молча. Только однажды минер спросил Ильича:

– Откуда знал его, Кочубей?

– Да вместе ехали в поезде, когда я в отпуск был по ранению отправлен.

– А почему «Застава»? – поинтересовался пограничник Исаев.

– Так в карты играли, весело было, а он всем клички раздавал… Я перед этим историю рассказал им, как у товарища на заставе до войны рыбу удили. А во время игры нас еще и двое Иванов было, так он меня Заставой называл, а второго Кочегаром. – Ильич закашлялся. – Весело было. Правда, он мне еще тогда не понравился…

Людвиг проснулся от мощного грохота среди ночи. Дрожали стекла. Большое зарево в районе города осветило небо. Как-то странно утихла непогода. Он стоял у окна, видя свое отражение в темноте.

Не было слышно ни серии взрывов, ни артподготовки. Одинокий мощный взрыв. Который встряхнул даже здание госпиталя.

Через час, стуча в дверь, вошел Фридрих.

– Мой командир, вас вызывают в штаб, это срочно!

– Что случилось?

– Диверсия в районе наших поисков. – Фридрих подавал одежду Людвигу. – Подземные цеха… Воронка длиной метров сто. Погибли солдаты.

– А я уже чем могу быть там полезен?

– Это приказ Леманна – некому возглавить операцию по поиску диверсантов. Унтерштурмфюрер Бауэр погиб при взрыве. – Фридрих собирал вещи Людвига. – Да и вас тут тоже не особо хотят видеть. Как-то быстро согласились…

– Картины тоже. – Людвиг улыбнулся, завязывая шарф. – Быстро я им надоел.

Их провожал дежурящий врач, который извлекал пулю из ноги Людвига.

– Доктор, я уже готов танцевать! Благодарю вас.

– Все во имя победы! – Пожилой мужчина протер снятые очки. – И подумайте о смене профессии в мирное время, оберштурмфюрер, иногда бывает лучше, когда мечта остается несбыточной, тем более, такая, как ваша.

– Мне кажется, уже слишком поздно делать переоценку ценностей, – усмехнулся Людвиг, не поворачиваясь к оставшемуся за спиной врачу, – мой спаситель…

– Бог с нами, – услышал он в ответ едва различимое.

Ночные поиски ничего не дали. Прочесали все прилежащие к заводу районы. Никого.

Утром Людвиг, сидя в башне танка, осматривал окрестности в бинокль.

– Это однозначно взрыв изнутри. Что с оцеплением, Фридрих?

– Кто был на постах, их уже не спросить, мой командир, а кто был во внешнем кольце, те в один голос твердят, что не останавливали патрулирование ни на минуту. – Фридрих сдерживал собак, рвущих поводки. – Хотя была такая погода…

– Погода… Как она странно затихла перед самим взрывом? Как будто знала о предстоящем. – Людвиг не отрывал глаз от бинокля. Закончив обзор, постучал по башне танка корпусом оптического прибора и крикнул в люк: – Давай в штаб! Фридрих, позаботьтесь об обеде, я голоден.

– Да, мой командир!

Людвигу было проще признать, что взрыв был произведен изнутри, чем ловить призрачных диверсантов. Да и смысл их поимки? Цеха уничтожены. Месть? Которая никого не удовлетворит. Разве что чьи-то амбиции. Но не амбиции Людвига – их характер несколько иной.

Он так и доложил Леманну, связавшись с ним в штабе:

– Следов подхода к заводу не обнаружено. Если они и были, то их замело метелью. Неизвестно, в каком секторе искать, господин штурмбанфюрер.

– Это уже не моя забота, оберштурмфюрер! Сворачивайтесь. – Голос в трубке тянулся, как жевательная резинка. Людвиг понял, что говорящий принял свое особое лекарство и, вероятнее всего, переборщил. – Что у вас там опять в госпитале произошло?

– Абсолютно ничего. – Людвиг покосился на штабного офицера, не скрывающего интерес к разговору. – А! Там пропала медсестра – скорее всего, партизаны…

– Послушайте, Людвиг, надеюсь, вы понимаете, что мои возможности не безграничны, – голос в трубке спал до шепота, и казалось, что он доносится из преисподней. – Когда-нибудь их не хватит, просто не хватит!

– Да, господин штурмбанфюрер, я беру ситуацию под свой личный контроль!

– Хайль…

Людвига умиляло то, как «штабные крысы» прятали свои ненавистные взгляды, когда он приходил. Он улыбался, глядя на бледнеющие лица и при этом рассматривая их как потенциальных жертв. Он даже выстроил для себя порядок, в котором они частично попали бы к нему на стол – в его меню. Он оценивал такие критерии, как цвет кожи, упитанность и, само собой, чистоплотность. Он мысленно представлял, кому из них подошли бы те или иные травы, специи, совмещая в представлении их вкусовую тональность. Он доверял своему опыту…

– Ты что, Кочубей, с ума сошел? – Горлов схватил Ильича за плечо и прижал к стене.

Внизу медленно шла цепью рота СС. В башне Tiger офицер, осматривающий окрестности цепким взглядом, заметив что-то, прикладывал к глазам бинокль.

Ильич издал звук, схожий с завыванием волка. Он повернулся к Горлову, и тот невольно ослабил хватку, отпуская плечо командира. Последний закусил зубами свою посиневшую руку, и из-под зубов проступила кровь. Горлов осекся в попытке сказать что-то, увидев глаза Ильича. Он увидел взгляд голодного дикого зверя.

Они не дождались Толика. Скорее всего, его завалило при взрыве. Разрушения от взрыва не подтвердили предположения минера – земля просела только на заводской части подземных цехов. Хотя конвейер уходил далеко от промышленной зоны. Толщина слоя земли или расположение складирования изготовленных снарядов стали причиной – неизвестно. Но это отвело от группы Ильича эсэсовцев, ведущих поиск подрывников.

Исаев и Горлов были рады успешному исходу операции. Маруся, замершая тенью в углу разрушенного дома, избавившаяся от плена Портного, улыбалась, кутаясь в найденное в подвале пальто. Только Ильич был недоволен. Он приходил не за этим. Его цель была иного характера. Месть. Он не мог покинуть город, ставший не только по определению мертвым, он умер для него вместе с закрытием глаз Катеньки.

Он видел недочеловека, убившего ее. Он мог броситься вниз, пусть ценою своей жизни, мог заставить замолчать биться сердце своего врага. Но ему было мало этого.

Подвергать риску группу, выполнившую задание и реабилитировавшую свое бездействие во время войны, он не имел права. Эта женщина, Маруся. Его шаг к утолению мести привел бы их всех к пыткам и мучительной смерти в итоге.

Необходимо ждать. Ждать и жить… Чтобы…

Им пришлось прождать до ночи. Но еще с вечера немцы потеряли интерес к поискам, оставив основную часть территории «в руках» патрулей.

Ночью пошел снег. Он опускался с неба большими хлопьями, создавая из разрушенного войной города сказку. Если бы только не отдаленные звуки артиллерийских канонад и рев пролетающих самолетов. Погода напомнила Ильичу каток, на льду которого он кружился с Катенькой в один из первых дней их знакомства. Он попытался снова погасить эмоциональный порыв, пришедший с воспоминаниями, прикусив собственную руку, но апатия, навалившаяся на плечи, заставила безвольно опустить руку.

Ильич замыкал цепочку группы, возвращающейся с задания. Падающие хлопья снега. Сугробы. Поле. Лес. Затаившаяся от войны деревенька.

Встреча была радостной. Их уже даже не ждали. Узнав о выполнении важного задания, о котором даже не предполагали оставшиеся бойцы отряда, вполголоса крикнули троекратное «Ура!» и потребовали от Ильича создания более мощной боевой единицы для борьбы с фашистами в их тылу.

Ильич, устало улыбаясь, провалился в сон. Отдых. Восстановление сил.

Шел конец зимы сорок третьего. Немецкие войска завязли на территории Советского государства. Они отползали назад, оставляя после себя хаос и разрушения. Проигранные баталии. Проиграна битва под Сталинградом. Разорвано кольцо блокады Ленинграда.

Людвиг несколько устал от войны. Он насытился ее бесконечным постоянством. Да, она списывала те вещи, которые в мирное время ему не простил бы никто. Никто и никогда не закрыл бы глаза на его пристрастия. Никакая власть, никакой политический строй не освободил бы его от ответственности. И Людвиг это понимал и принимал войну, как одну из своих подруг, угощающих его сладостями во время чаепития. Он сжился с ней. И не представлял, что будет, если она закончится и он останется жив. С одной стороны, утомительная мука, с другой – неопределенность. Он «качался на качелях», выполняя бесчеловечные приказы, утоляя при этом свои пристрастия недочеловека.

Его работа не изменилась. Команда осталась прежней. Они словно охранялись демоном. Несколько легких ранений и все. Их батальон был расформирован, и они были прикомандированы к одной из элитных частей СС. Но и здесь на них смотрели с неменьшим презрением.

Группа по-прежнему участвовала в зачистках, казнях мирных жителей, поисках партизан, набирающих силу в лесах и совершающих свои диверсионные операции, так подрывающие силы немецкой военной машины.

С отходом войск группа Людвига продолжала заниматься кровавыми «театральными сценами». Снова переодевания. Только теперь, после оставления немецкими войсками позиций появлялись «бойцы Красной армии» и совершались бесчинства над выжившими в оккупации мирными жителями.

Группа Людвига оставляла за собой кровавый след. Варварские налеты на вышедших навстречу к «своим» уставших от фашистских зверств людей.

За Людвигом охотились. За него, живого или мертвого, была объявлена награда командованием Красной армии. За его акции насилия он был приговорен заочно к смерти. Были перехвачены и уничтожены несколько групп партизан, которые двигались с целью казнить этого палача. Командование Красной армии забрасывало в тыл неоднократно разведгруппы конкретно за головой Людвига.

Йохан писал ему:

«…Я слышал о твоих подвигах. Ты взрослеешь и развиваешься в борьбе за чистоту арийской расы. Я же просиживаю штаны возле этих печей… Меня никогда не оставит этот запах, запах тления человеческих тел. Не поверишь, даже в отпуске, вдали от камер, на родине я ощущаю этот стойкий запах. Он чудится мне во всем: в ароматах цветов, в шелковом белье девушек, вплоть до блюд, которые приносит милая официантка в летнем кафе на набережной… Мне не избавиться от этого наваждения… уже никогда…»

Это было последнее письмо, пришедшее от его друга. Вскоре он узнал, что тот покончил жизнь самоубийством.

– Бедный Йохан… – Людвиг бросил письмо в печку. – Ты всегда морщился при виде крови… Что там, Фридрих?

– Вальтер приготовил мясо в горшочках в винном соусе.

– Отлично, я как раз проголодался! – Людвиг забыл тут же про самоубийство Йохана, он так же сотлел в его памяти, как листок письма в печи. – Передай, чтобы меньше клал гвоздики, мне больше по вкусу розмарин!

– Да, мой господин. – Фридрих гремел чайником на кухне. – Вы слышали, за вас дают орден Красного знамени? Это очень высокая награда у русских.

– Да, мой друг, – Людвиг пригубил шнапса, – и я подозреваю, что ты когда-нибудь ее получишь за меня… – Он рассмеялся дико, пугая собак.

– Скорее всего, я получу пулю в спину, когда мы будем «подтирать» за отступающими. – Фридрих кинул кости собакам. – Может, командование заменит нас кем-то? Мне нужен отпуск. Я устал.

– Мы незаменимы, мой друг, – голос Людвига был ласков, он пробовал мясо, чересчур сдобренное специями. – Все те, кого присылали нам в помощь, были как немощные девки, они теряли сознание, их рвало… Это на третий-то год войны! Эта работа не для истеричек и неврастеников. А отдых? Отдых мы устроим себе сами, Фридрих, надо подумать.

– Да, мой лейтенант, подумайте.

Внезапно раздалась возня и крик. Одна из собак набросилась на Фридриха. Вторая овчарка, вцепившись в кость, рычала. Рукав кителя штурмана был разорван, оттуда торчал лоскут окровавленного нижнего белья. В правой руке подчиненного Людвиг увидел пистолет.

– Тихо, тихо, Фридрих… – Людвиг медленно поднялся.

– Она взбесилась, тварь, – сквозь зубы процедил штурман, – я ее пристрелю!

Овчарка, оскалив пасть, смотрела на ствол пистолета и рычала. Ей вторила сестра, не выпуская из пасти кость. Людвиг подошел сзади к напавшей собаке. Все внимание той было направлено на Фридриха.

– Герта, Герта, спокойно.

Собаку трясло. Как, впрочем, и Фридриха.

– Я убью эту тварь! – брызнул слюной в крике штурман.

Людвиг схватил собаку за вздыбленную холку. Она присела и, увидев глаза Людвига, заскулила. Раздалось скуление и из другого угла, в который забилась ее сестра.

Вбежал Николай – один из фольксдойче и, увидев сцену, растерялся. Фридрих, направив по инерции пистолет на него, едва не выстрелил.

– Срочный отход батальона, оберштурмфюрер!

– Переодевайтесь! – Людвиг отпускал собаку, приговаривая: – Еще одна такая ошибка, Герта, я скормлю тебя твоей сестре! Пора и вам понять смысл каннибализма, а не просто грызть человеческие кости…

Собака скулила, полаивая. Вторая, словно все понимая, закрывала морду лапами. Фридрих убрал пистолет, оправляясь от шока.

Русские штурмовики «утюжили» дорогу, по которой отходил батальон. Один из танков горел. Солдаты сбивали пламя с танкистов, катающихся по земле. Крики. Ругань. Проклятия в сторону летчиков.

Вдоль дороги вмерзшая в кювет техника: бронемашины, танки, мотоциклы. Следы разрушений – попадания снарядов или бомб. Из раскуроченной техники «лепестками» свисают тела солдат, облаченных в шинели. Трехдневные. Скованные морозом. Ужасные «цветы» войны. На лицах трупов – застывшие маски паники и страха. В открытых глазах некоторых застекленел весь ужас происходящего.

Такой же ужас в глазах мимо проходящих солдат. Осознание каждым того, что в одном из шинельных саванов могло находиться его одеревеневшее тело. Шаг. Поворот головы на застывшую «экспозицию». Сжатие зубов. Отвод глаз. Ускоренный шаг.

Показалась группа мирных жителей, «выпорхнувшая» из воронки. По замотанным фигурам не определить ни возраст, ни пол. Короткий приказ. Солдаты второпях стреляют короткими очередями.

– Отставить, унтерштурмфюрер! – раздается хрипловатый голос.

Вся колонна оборачивается на крик из застывшей на обочине BMW. Знаки различия штурмбанфюрера на распахнутой шинели. Офицер поднимает упавшую в снег фуражку.

– Этим есть кому заняться, продолжайте движение! – Фигура в черном, «складываясь», пропадает в проеме задней двери.

Автомобиль продолжает движение.

– Как поменялось всё, а? – Лицо офицера на переднем сиденье содержало в себе все оттенки бурно проведенной ночи.

– Вы находите? – Леманн, опустив голову, искал что-то в складках своего пальто.

– Мы бежим, русские наступают… – Говорящий, закуривая, смотрел в окно. – Я помню, как мы бравируя шагали по склонившей колени Европе… Блицкриг, головокружительный успех – мы под Москвой! Мы завязли, словно в болоте, в этой России, она высосала из нас всю кровь так же необратимо и фатально, как забирает топь силы тонущего. Эта страна – большое бескрайнее болото со своими ведьмами и лешими – так же смертельна и так же непроходима.

– А по мне так все одинаково, – найдя в кармане искомую вещь, поддержал диалог Леманн, потирая нос. – Всегда кто-то бежит, кто-то его догоняет – это двигатель жизненного процесса… Вам это ближе всего: годы, проведенные на службе в гестапо, дают о себе знать?

– Да, – усмехнулся собеседник, – это были славные годы.

Офицеры затихли, только ко всему привыкший водитель, притормозив, вытащил из рук штурмбанфюрера тлеющую сигарету.

Тлели и дома одной из деревень, уцелевшей во всепоглощающей войне. Небольшой отряд из десятка «красноармейцев» ворвался в деревню, наседая на пятки отступающим немцам. Они, как тараканы, расползлись по уцелевшим постройкам. Гаснущая радость на лицах жителей. Радость от появления бойцов Красной армии. Гаснущая от их вероломных действий.

Насилие. Крики. Выстрелы. Грабежи недограбленного немцами. Плач. Крики. Насилие.

Людвиг входит в один из домов, откуда доносились крики. Он застал едва слышную сцену насилия. Он видел взгляд жертвы. Глаза девочки-подростка. Расширенные от ужаса. Ее рот зажат большой волосатой рукой насильника.

– Один момент, оберштурмфюрер, и ты сможешь продолжить… – Прибалтийский фольксдойче задыхался в страсти.

Острый клинок ножа вошел точно под его лопатку. Насильник замер. Людвиг прижался губами к мясистому уху.

– Бог с нами! – он шептал это человеку, чье тело замерло над дрожащей жертвой. – Так сказал мне доктор когда-то, отговаривая меня быть мясником. Но, как видишь, мне пригодился опыт владения филейным ножом и прочими инструментами…

Но насильник уже не слышал его. Он падал назад, умирая и вбивая глубже поверхностью пола клинок в свое тело.

Людвиг достал другой нож. Распоров ватник «красноармейца», он отрезал кусок плоти верхней части руки замирающего в конвульсиях тела. Затем взглянул в глаза девочки, дрожащей в углу. Он смог улыбнуться, тихо произнести почти без акцента уже заученную за годы войны фразу:

– Не бойся… – И вышел, шагая по высохшей соломе навстречу полыхающим пожарищам.

Партизанский отряд Ильича под его руководством трепал отступающие к ним «в руки» части противника. Поезда с прибывающей в помощь отступающим техникой летели под откос.

Отряд бывшего штрафника, а теперь отряд ордена Славы Кочубея. Были периоды, когда его состав насчитывал в себе до трехсот человек. Но постоянные диверсии, стычки с фашистами, передислокация, а также нехватка продовольствия и медикаментов уносили человеческие жизни. Но народ тянулся к партизанам с одним стремлением – бить врага. Мелкие отряды примыкали к более организованному и дисциплинированному соединению, с уставом и субординацией, аналогичными действующей армии.

Командование фронтом, понимая эффективность действий партизан, слало шифровки с приказами о передислокации отряда вглубь немецкого тыла вместе с частями отступающей армии вермахта. Отряд Кочубея «отступал» вместе с немцами.

Большие переходы по лесам не проходили бесследно. Постоянные стычки с фашистами раскрывали местонахождение и маршруты передвижения отряда. Чаще всего пристанищем партизан становились болотистые леса.

Уже не осталось никого в живых в отряде из группы Ильича, кто совершал вместе с ним диверсию в подземных цехах. Во время одной из операций был тяжело ранен Горлов, вскоре он скончался в расположении отряда. Молодого, но заматеревшего пограничника Исаева Ильич личным приказом оставил в заслоне, когда каратели «дышали им в спину». Отдавая приказ, Ильич посмотрел в ясные глаза Исаева и понял, что тот понимает скрытый смысл распоряжения, его причину и «двуличие» командира.

– Я больше никому не могу доверить это, – Ильич сжал руку бойца, – только твои профессиональные качества спасут наш отряд.

Исаев оглянулся на малочисленную группу партизан, оставляемых с ним в заслоне, и улыбнулся, глядя в глаза Ильичу.

– Надеюсь, эта жертва не будет напрасной…

Ильич, отвернувшись, закусил до крови уже зажившую от прежних укусов руку.

Жертва Исаева и горстки бойцов не была напрасной – отряд оторвался от преследования. А Ильич избавился от потенциального свидетеля его вероятного разоблачения.

Судьба же старательно оберегала Ильича. Только однажды он чудом не попал в руки карателей. После очередного удачно проведенного пуска поезда с боеприпасами под откос группа, возглавляемая самим Ильичом, отходила в глубь леса, где и наткнулась на большой отряд эсэсовцев.

Поочередно попадая под огонь автоматов, гибли один за одним партизаны. Смерть здесь, казалось, была неминуема. Остался прикрывать отход один из трех живых бойцов. Ильич помогал раненому идти. Долго, до странности долго огрызался короткими очередями автомат партизана, прикрывающего отход. Но вскоре и он затих.

Лай собак сменил звуки очередей автоматического оружия.

– Брось меня, командир, я всё… – хрипел боец с простреленной шеей.

– Уйдем, не паникуй! – не веря в сказанное, Ильич осознавал и свою обреченность.

«А как же жить и убивать тварей…?»

– Со мной не дойдешь… – хрипнул боец и затих на плече Ильича.

Решение пришло мгновенно – в поле зрения попала огромная нора.

Сначала собаки трепали тело партизана, лежащего на засыпанном ветками и иголками мохнатом «ковре». Переговариваясь короткими фразами, подошли солдаты. Скуление и рык оттаскиваемых собак. Автоматная очередь прошила мертвое тело. Пинок сапогом и ругань на немецком. Отрывистые команды собакам, убегающим вслед за солдатами.

Это был август 42-го. Шёл ещё только второй год войны. Второй год жизни под чужим именем. Чужой жизни. Жизни, в которой человеческое тело рассматривается совсем в другом ракурсе. В несколько ином свете.

Проявление затихшей патологии обнаружилось внезапно. Зайдя в землянку для раненых за списком необходимых медикаментов, которые доставлялись с «большой земли» с неимоверным риском для летчиков легкой авиации, Ильич застал врача за проведением операции.