Текст книги "Нелюди, противостояние"

– Странно, не правда ли? – Врач, снявший повязку, смотрел на застывшего над столом Ильича.

– Что именно? – Ильич, выйдя из транса, обратил внимание на то, как смотрит на него ассистентка врача, и понял, что что-то не так.

– Характер раны, не находите? – Смывая кровь с рук и не дожидаясь ответа, врач повернулся к Ильичу. – Пуля пробила плоть голеностопа, самой голени и по странной траектории обойдя колено, засела в мягких тканях бедра. Не практиковали?

– Нет. – Ильич с трудом оторвал взгляд от перебинтовываемой конечности и проглотил сгусток образовавшейся слюны. – С чего вы…?

– Такое пристальное внимание и интерес. – Доктор помог сестре, гремя инструментами. – Вот я и подумал…

– Нет, ну что вы… – Ильич шагнул во мрак землянки, скрываясь от фонаря дополнительного освещения оперируемых. – Я за списком.

– Анна, передайте список!

Ильич выбежал из землянки, сбивая на ходу удивленных партизан, углубился в лес. Там он просидел до полуночи, воя, как раненый зверь, в прокушенный до крови кулак. Он вернулся в отряд со взошедшей в небо луной. Он был решителен и тверд внешне и внутренне.

Но твердость его прошла во время одной из стычек с карателями, преследовавших отряд Кочубея. Ильич с группой сдерживали натиск противника, давая тем самым обозной части отряда возможность переправиться через реку. Ведя огонь, периферийным зрением он увидел, как рядом с ним медсестра затыкает тампоном рану на руке бойца.

– Потерпи, потерпи… – сестра приговаривала по инерции.

– Да это всего царапина! – бравировал раненый, умудряясь вести огонь из немецкого автомата одной рукой. – Да, командир?

Ильич смотрел на обильно кровоточащую рану и думал о чем-то своем. Он пришел в себя, увидев лицо подчиненного, шевелящее губами.

– Я говорю, обоз прошел, и мы можем отходить! – Заглушая выстрелы, орал молодой парнишка.

– Да-да, отходим. Помоги сестре!

Тогда стремительный отрыв от карателей и почти десятичасовой переход не дали разуму Ильича помутнеть от переизбытка эмоций.

Это случилось позже, когда в командирскую землянку вбежала Маруся – женщина Портного. В ее глазах застыл страх. Слезы текли по ее лицу, а она с ненавистью стирала их женским платком.

– Я не могу… – Маруся мотала головой из стороны в сторону. – Я так больше не могу!

Ильич понял все, наливая в стакан воды. Маруся была приставлена в помощь медперсоналу отряда, с чем, по слухам, неплохо справлялась.

– Тихо, тихо… – Ильич прижал искаженное ужасом лицо женщины у своей груди. – Это моя ошибка.

– Я не могу видеть… кровь и раны… – раздавалось сквозь слезы. – Я вижу его (Портного) с ножом, и у меня возникают странные чувства… Я так не могу.

– Спокойно, – голос Ильича по-отечески убаюкивал, – я переведу тебя на… – Он осекся, понимая, что кухня не самое подходящее место для нее, в этот момент застыла и Маруся, осознавая ошибку недосказанного Ильичом. – На стирку, хорошо?

– Да… – И она снова заревела.

Ильич в ту ночь просидел в километре от отряда, впившись в свою плоть. «Молча воя». Он завывал, внутренне глядя в чистое осеннее небо.

Все это он вспоминал ежедневно и старался избегать ситуаций, хоть как-то касающихся вида крови. Хотя в условиях постоянного ведения боевых действий это практически невозможно.

Вспоминал он это и лежа в логове зверя, лаз в который был укрыт ветками и мертвым бойцом отряда, который в прямом смысле слова прикрыл Ильича своим телом. Он пролежал там до ночи.

Ильич слышал, как тело бойца дергали звери. Как грызлись из-за него. Он выполз позже, хватая свежий воздух глубокими вдохами, лежа рядом с истерзанным телом. Затем, сжимая зубы, заталкивал тело в логово, в котором прятался сам. Заваливал лаз, бормоча слова благодарности, вгоняя в почву острые на сломах куски деревьев, предназначенные для острастки диких зверей.

Это был болотистый лес. Как выяснилось, уходящий в непроходимое болото. Ильич метался среди деревьев, постоянно выходя к водной глади болот. Болезненный озноб и голод вымотали его. Он потерял даже то место, как он вошел в этот заколдованный для него круг. Только в начале этих бесполезных метаний он вышел к месту прохода, идя по отстреленным гильзам и мертвым телам. Но послышавшаяся немецкая речь и лай собак отогнали от выхода из «лабиринта». Полная потеря ориентации и, как следствие, частичная деморализация. Ильич сидел на пне сломленного старостью дерева и говорил сам с собой.

Он говорил и с Катенькой, обещая ей отомстить. С Лялькой, лица которой уже не мог вспомнить. Говорил со своим вторым я, которое требовало утоления «жажды». Голода. Дикого, необузданного, нечеловеческого голода.

Группа из трех молодых волков наткнулась в лесу на человека, поедающего плоть себе подобного существа. Они смотрели, тяжело дыша и присев на задние лапы, на эту дикую сцену. Один из волков, подлаивая, взвыл, опустив морду к земле. Человек повернулся к хищникам. Он смотрел на них, со рта текала кровь. Противостояние «зверей» длилось недолго – человек дернулся, сверкая глазами, в сторону волков и те поспешили убраться.

Вторая полуличность Ильича шептала ему о том, что боец дважды спас его: прикрыв телом и накормив своей же плотью. Иначе быть не могло, ведь ему необходимо было «жить, чтобы убивать тварей…». Ильич не должен был себя ни в чем винить.

Его нашли одичавшим и блуждающим по лесу партизаны, двигающиеся на слияние со ставшим уже легендарным отрядом Кочубея. Только по прибытии в место назначения партизаны узнали, кого обнаружили во время перехода.

Это все осталось в прошлом. Теперь, после прорывов на третьем круге войны, с целым перечнем успехов Красной армии почти на всех фронтах, отряд Кочубея уходил от фронта вглубь тыла немецкой армии.

Ильича это устраивало. Ведь только здесь он мог найти своего кровного врага, мысль о мести за смерть Катеньки не покидала его. И только здесь он был вдали от разоблачения. Он понимал, что война могла вместе с гибелью людей уничтожить его существование как бывшего майора погранвойск и политического заключенного, тем самым усиливая существующую фигуру – командира отряда Кочубея. Пусть бывший штрафник, но искупивший кровью…

Он не раз отказывался пересечь линию фронта для получения наград, заслуженных в боях, мотивируя отказы непереносимостью перелетов после сильной контузии и загруженностью делами в тылу врага. Чем только поднимал свой статус.

За голову Кочубея немецкое командование назначило награду. Тысячи рейхсмарок за живого или мертвого и безбедное проживание в великой Германии. Неслучайно. Процент удачно проведенных операций относительно остальных партизанских отрядов, действующих в тот момент в тылу врага, удивлял командование Западного фронта. Возникало и недоверие к докладам о проведенной работе. Но армейская разведка подтверждала сведения о боевых успехах отряда Кочубея.

Ильич, как дикий зверь, рвал обнаглевших стервятников, покушавшихся на его территорию. Аллегорией того времени могла также стать защита берлоги русским медведем от нападений стай пришлых волков.

Но двигала Ильичом все же месть. Месть, не ослабевающая и не стирающаяся из памяти вместе с образами его близких. Катенька, Ляля… Дочь через командование искали в Польских лагерях смерти. Но эти попытки были тщетны. Это усиливало чувство неудовлетворенности Ильича.

Людвиг нервничал. Состояние невроза с последующей апатией к жизни стало посещать его все чаще и чаще. Причина – отступление армии. Отсюда пугающие мысли о своей незащищенности.

Война своей кровавой паутиной прикрывала массу преступлений, как мелких, так и глобальных, списывая все на свое имя – война. И бесчеловечные деяния Людвига вписывались в эту концепцию. Но война может закончиться, неважно, чьей победой. Кончится война, кончится все и для него. А ведь еще столько неизведанного как в анатомии человека, так и в искусстве приготовления блюд. Поиск тонких нитей сочетаний вкусовых качеств… Можно стать гением. Ну и, наконец, возможность найти себе подобных. Прогрессировать. Эволюционировать.

Часть ему подобных окружала Людвига. Но это был «отработанный материал». Их дальнейшее существование было предопределено. Банальность – они слишком много знали.

Эмоциональной встряской для Людвига стал внезапный визит. Георг. Он вернул его в детство. К пирожным, Мадлен, ее нежным рукам. К Эльзе, страдающей пылкой любовью, и его (Людвига) страданиям, вызванным безвременным уходом подруги.

– У вас гость, оберштурмфюрер. – Фридрих встретил командира на крыльце, где они остановились на постой.

– Кто он? – Людвиг снимал верхнюю одежду, потирая озябшие руки.

– Связист. Представился старым другом.

Он узнал его со спины, несмотря на уравнивающие всех форму, стрижку и прочее. Поворот головы.

– Георг, дружище, наконец-то и ты решил помочь Германии! – Лицо Людвига выражало неподдельную радость.

Его друг тоже улыбнулся, поднимаясь навстречу. Объятия. Оценивающие друг друга взгляды сидящих по разные стороны стола.

– Куда же без меня? Вижу, не справляетесь…

Глаза Георга не лгали вместе с ним – он пришел убивать. Но самого убийства было мало – он хотел выговориться. Людвиг улыбнулся появившемуся отрезку времени – неминуемый разговор.

– Отобедаешь со мной? Чем бог послал… Фридрих!

– Я сыт… – В глазах Георга тенью промелькнул ужас.

Людвиг улыбнулся, понимая чувства старого друга.

– Как дома?

– Они ушли друг за другом. – Георг смотрел на него из-под бровей. – Сначала отец…

– Мне жаль. – Людвиг поправлял приборы, неровно выложенные штурманом. – Особенно твою маму. Что у нас, Фридрих?

– Филейная часть с чечевицей в горчичном соусе.

– Неси!

Георг с ужасом в глазах смотрел на ритуал приема пищи Людвигом. Он попросил выпить. Людвиг сам плеснул ему шнапса, понимая состояние друга. Небольшая доза алкоголя помогла Георгу, и он заговорил тоном зачитывающего приговор.

– Я все узнал про твоего отца…

– Вот как!? – Людвиг резал мясо на мелкие кусочки.

– Да. Несмотря на закрытие резонансного на тот момент дела. – Георг смотрел на то, как Людвиг пережевывал мясо. – И я думаю, ты знаешь, что тогда произошло!?

– Несомненно! Ведь ты говоришь сейчас о моей семье. – Он приподнял на вилке кусочек мяса, сдобренный соусом. – Попробуешь?

– Нет! – Георг содрогнулся. – Ты всегда знал, что тогда произошло!

– Да, Георг, да… Я повторюсь: ты говоришь о моей семье! – Людвиг налил и себе выпить. – Я знаю все, что тогда произошло, но с удовольствием выслушаю то, что знаешь ты.

– Он убил ее тогда и съел – твою сестру, маленькую Герду, которую ты так любил! – Голос Георга сорвался, заглушая музыку Вагнера. – Ты знал это?

Людвиг с интересом посмотрел на него и пожал плечами.

– Скажу тебе больше: я видел все это своими глазами, глядя на эту сцену из темного угла подвального помещения…

– И ты молчал об этом!? – Георг перешел на крик, выпивая свой шнапс. – Все это время…

– Я любил их обоих, – спокойно сказал Людвиг. – Это была моя семья. Я собаку назвал в честь сестры – не мог без нее.

– Так значит, и Мадлен? Ты говорил о ее руках, ты!.. Она любила тебя! – Георг вскочил, закрывая свет от лампы, погружая Людвига в темноту. – И Эльза! Все они…

Он внезапно замер и, ловя воздух ртом, сел на свое место. Людвиг, поднимаясь, сделал останавливающий знак рукой Фридриху, стоящему за спиной Георга и готовому к действиям.

– Это удар, Георг, это удар! – Людвиг находился рядом с издающим хрип другом. – Но ты можешь слышать меня. Да, это я! Я съел гениальные руки твоей сестры, обгладывая каждую фалангу ее пальцев! Все так восхищались ими, игрой ее рук… Я не мог не попробовать их! Скажу тебе еще больше, – Людвиг говорил прямо в ухо Георга, словно боялся, что информация растеряется «по дороге», – я не в восторге от них! Безвкусица… Раздутые восхищающие всех качества.

Тело Георга задергалось, появились зрачки глаз, до этого закатившиеся под веки. Людвиг, отстранившись, попал в фокус зрения друга.

– А что касается моей сестры: я жалею, что тогда не смог попробовать ее плоти, ведь я любил ее! – Людвиг прибавил тональности в голосе. – Вкус ее мяса прибавил бы «прочности» моей памяти, а также и любви к ней…

В уголке рта Георга появилась пена, тело задергалось в конвульсиях. Людвиг слегка поморщился и заговорил быстрее:

– Я сложу кости кистей твоих рук там же, где лежат останки рук Мадлен, – Людвиг протянул руку к Фридриху за топором мясника. – Вы сможете, как в детстве, держать друг друга за руки и обсуждать меня! – Топор взлетел вверх и, опустившись, высек струю крови, окропившей лицо Георга. – И передай привет Мадлен, она фальшивила во втором акте «обручения»…

Топор опустился, отсекая еще одну кисть от руки Георга, уже затихающего на полу. Фридрих отвернулся от ужасной сцены.

– Нет… – произнес Людвиг, вытирая руки от крови.

«Нет» значило – это не то, что он ожидал. Не Георг…

Пугающее его грядущее уже второй год не давало ему покоя. Оно было нематериальным, неосязаемым. Какая-то темная масса в образе дикого зверя приходила к нему в ночных кошмарах, рвала его, его плоть. Возможно, это было побочным эффектом его работы. Но это внушало страх.

Увидев Георга, Людвиг решил, что его личная смерть, вызванная местью друга за сестру, и есть эта темная, пугающая материя. Но нет. Животный страх не прошел, наоборот – усилился.

– Избавьтесь от тела, – Людвиг завернул кисти рук Георга в красный шелковый шарф.

– Да, мой командир.

Пропажа связиста, видимо еще и оставившего какие-то записки, вызвала появление жандармов в расположении части. Вызов на допрос. Конкретные поиски тела. Переполох усилился налетом самолетов противника. Арест.

Как всегда, Людвига спас его благодетель. Леманн. Он находился в штабе дивизии, куда и доставили Людвига. Выслушав жандармов, штурмбанфюрер забрал Людвига под свою ответственность.

– Вы с ума сошли, Людвиг! – Лицо Леманна было осунувшимся, а расширенный зрачок говорил о состоянии ломки. – Я и так застрял здесь, без дела, без медикаментов… Вы еще тут. Не видите, что вокруг происходит? Можно и поумерить свой пыл!

– Это было вызвано необходимостью, господин штурмбанфюрер. – Людвиг разглядывал зрачки командира. – И неизбежность, если бы не я, то…

– Хватит! – Леманн устало махнул рукой. – Полетите со мной.

– Куда?

– Ближе к дому, отдохнете чуть-чуть, посмотрите на других людей, – Леманн сел, широко расставив ноги, разглядывая свои сапоги, – это, в конце концов, может быть интересным и для вас.

– Что именно? – Людвиг несколько насторожился, принимая во внимание все свои деяния и доставление хлопот собеседнику этими поступками.

– Общество Врил. Слышали когда-нибудь? – Леманн поднял глаза на Людвига. – У него глубокие корни…

– Так, кое-что. – Людвиг вздохнул свободнее.

Только с третьей попытки отряд Кочубея выполнил срочное задание Центра. Готовящееся масштабное наступление требовало точных сведений. Первые две группы, уходившие за языками, не возвращались. И это были лучшие люди Ильича, потеря их ослабляла отряд. Он терял бойцов, обладающих важным опытом диверсионной работы. Обучение проходило в условиях проведения операций, во время которых большинство из новичков погибало. Поэтому опытные бойцы были на вес золота.

Осложняла выполнение поставленной задачи утечка информации. Несмотря на секретность, в условиях отряда невозможно было скрыть готовящуюся операцию. С каждым выявлением предателя отряд срочно передислоцировался. А Центр заваливал шифровками с требованиями выполнения задания.

Третья группа для всего отряда шла принимать самолет с Большой земли. С новым приказом и человеком, который возглавит группу для проведения задания. На самом деле, бойцы шли за языком. Они притащили его. И вернувшись без потерь.

Один из командиров танковой бригады, входящей в состав элитной дивизии. Лицо пленного было разбито. Он требовал достойного обращения по правилам международной конвенции. Это даже не вызвало улыбок на лице командования отряда.

Немецкий офицер не долго сопротивлялся и под угрозой расстрела заговорил. Информация совпадала с другими источниками, но что-то настораживало самого Ильича. Поведение пленного или сами данные о скоплении сил противника? Что-то неразумное он нашел в расположении групп немецких войск. Нелогичное с точки зрения тактики ведения боя. С учетом того, что немецкая разведка тоже работала. И работала неплохо.

Ильич завис над картой, глядя на сделанные им же отметки. Он что-то бормотал, попивая большими глотками крепкий чай. Не складывалась у него картинка проведения противником предстоящего боя. На карте вырисовывалось группирование немецких войск для прорыва, но не в важном стратегически месте линии фронта.

Ильич поделился своими выводами с Центром. На что получил несколько шокирующий ответ. Командование фронтом рекомендовало командиру отряда заниматься выполнением приказов, а не строить предположения. Языка было приказано перевести через линию фронта, при неудачной попытке – расстрелять.

Ильич взял на себя ответственность и расстрелял немца в расположении отряда. Он не хотел терять бойцов, опытных бойцов. А их потеря при переходе линии фронта очевидна. Были и другие факторы, подтолкнувшие Ильича к подобному решению.

– Вы знаете, у вас странный блеск глаз. – Завершая свою вторую и окончательную «исповедь», пленный посмотрел на Ильича. – Я видел такой только однажды…

Ильич и переводчик, удивленно переглянувшись, молча «потребовали» объяснений.

– Такой дикий звериный блеск, он проявляется в точках границ света с темнотой… Я не знаю, как объяснить это точно. – Пленный опустил голову, словно найдясь, продолжил: – В момент, когда человек из освещенного места попадает во тьму или полумрак…

Немец, благодарно кивнув за стакан воды, ждал, пока переводчик переведет его слова Ильичу.

– Я видел это в глазах одного офицера, с которым возвращался из отпуска еще в начале войны. Он ехал из Берлина. Молодой перспективный офицер СС. – Пленный взглянул в глаза Ильича, пристально наблюдавшего за ним. Затем посмотрел на переводчика, который и сам смотрел с интересом на своего командира. – Он рассказывал о своей девушке, с которой провел какое-то время в Берлине. Именно с подобным звериным блеском в глазах он рассказывал о ней, о ее внешности, губах и прочих достоинствах. Я знаю этот блеск. Я работал с дикими зверьми до войны, преимущественно с хищниками. Я знаю, что это такое…

– Ну и что?

Ильичу ужасно захотелось закусить плоть своей руки, впиться в нее зубами, чтобы погасить всплеск эмоций, разгул которых он начал ощущать внутренне. Он боковым зрением заметил, как затряслась кружка чая в руке переводчика – двадцатипятилетнего парня. Затем загремела ложка в этой же кружке. Это и вывело пленного из оцепенения, в которое погрузили его воспоминания.

– Существенно ничего… – Пленный взглянул в глаза Ильича, и словно увидев в них свою смерть, медленно проговорил: – Этот офицер… Я слышал о нем: он занимается грязной работой. Но это не страшно: война сама по себе – грязная работа. Он людоед. Он ест себе подобных.

Кружка выпала из рук переводчика.

Допрос затянулся.

Ильич выбежал из землянки. Он снова бежал, на ходу расстегивая воротник и плотно сжав свои зубы на мякоти своего кулака. Измотавшись бегом, он упал. Молотил кулаками землю, оставляя следы на снегу кровоточащей рукой.

Пленный рассказал о местонахождении кровного врага Ильича. Подробно о слухах, которые ходят о команде оберштурмфюрера. Приказ о неразглашении переводчику. В глазах которого поселился страх. Пленный не отвел взгляда от глаз Ильича, когда тот лично расстреливал его.

Вернувшись в отряд, он передал командование отрядом заместителю. Мотивируя сомнением о достоверности полученной информации, он отправился… за подтверждением. Один. Без сопровождения. Высшая степень секретности. Заместитель подчинился.

В очередной раз Ильич шел по бескрайним лесным просторам. Он видел цель – она четко прорисовывалась перед ним. Мысленно он инсталлировал проникновение на территорию части, где находится его враг. Его решительность зашкаливала, придавая ему сил, нечеловеческих сил. Он шел с одной лишь целью. Он ясно видел перед собой финал. Финал, к которому он так долго и тернисто шел.

Погода ухудшалась: сначала пошел мелкий снег и снизилась видимость, затем завыла вьюга, и метель уже мела вовсю, полосуя «режущим» снегом по лицу Ильича. Но он видел в этом только плюсы. Все успешно проведенные им операции сопровождались непогодой. Словно сама природа своей дикостью стихийно поддерживала действия Ильича.

Лесная дорога, заметаемая с каждым порывом ветра, превращалась в лесную просеку. Встреча кого-либо в этой части пути сводилась к нулю.

Вечер. Усталость. Затихающие порывы ветра. Деревня. Десяток хат. Он знал о ней все, видел ее на карте, да и был здесь в 42-ом летом, во время очередного перехода. Зима изменила облик деревни. Война выжгла часть домов. Налицо отсутствие немцев. Запах топления печки донесся с порывом ветра. Покосившаяся крыша хаты. Слабый свет в окне. Стук. Скрип двери.

Сморщенное лицо старухи. Полное безразличие глаз в свете керосиновой лампы. Она ушла внутрь, оставив открытой дверь вместо приглашения. Старая и сухая, как сама смерть. Полумрак хаты лишь подчеркивает это. Кивок головы в сторону стола.

Картошка «в мундире», ложка квашеной капусты. Стопка мутной жидкости. Хлеб Ильича. Благодарность в тусклых глазах. Они ели молча. Попытки к диалогу остались неуслышанными.

Она худой рукой указала ему на деревянную скамью и ушла. Ильич провалился в сон. Его разбудил толчок. Осмотревшись в полумраке, он не обнаружил никого. Встав, он заглянул за ширму. Старуха лежала с открытыми глазами. Он потормошил ее. Та была мертва.

Быстро одевшись, он вышел во двор. Едва не столкнувшись с немцами. Луч фонаря шарил по двору, «собирая» в себе кружащийся снег. Немецкая ругань, связанная со столкновениями с препятствиями, заглушила шум от передвижений Ильича. Он ушел и, быстро сориентировавшись на окраине деревни, продолжил путь в непогоде. Ветер дул ему в спину, помогая идти.

Ильич был поражен масштабом фальсификации. Непогода затихла, открывая ему панораму театрального действия. «Режиссер» был профессионалом своего дела.

На станции кипела работа. В тупиках стояли составы с накрытой брезентом техникой. Все готовились к разгрузке. Человек двести солдат суетились повсюду. Были и гражданские, видимо, из местных жителей.

Осознание происходящего пришло с услышанной русской речью. Нет, конечно, в рядах СС была масса предателей из русскоязычных национальностей. Но сам текст…

– Вам же было сказано, свиньи, перетаскивайте с места на место! – Один из солдат в полевой немецкой форме кричал группе людей, одетых так же, но не имеющих оружия и знаков различия. – Ни минуты простоя на месте!

«Солдаты» принялись перетаскивать ящики от одного вагона к другому.

«Мартышкин труд. Массовка!»

Никто не обратил внимания на Ильича. И он смелее пошел к станции.

– А ты куда прешь? – услышал он, понимая, что обращаются к нему. – Помоги им с ящиками…

Ильич направился к ближайшей группе «грузчиков».

– Да не туда! – Вновь крик. Смех. И уже гораздо тише: – У вас там все партизаны что ли такие идиоты?

Ильич посмотрел на говорящего. Тот продолжал смеяться, глядя за спину Ильича. Пот тёк по спине, заставляя дрожать все тело. Ильич развернулся.

Группа немцев во главе с офицером и с собаками, рвущими поводки, стояла метрах в двадцати. Они скалили зубы, становясь похожими на своих собак. Псины лаяли на Ильича. Немцы, улыбаясь, заговорили между собой. Складывалось впечатление в общей картинке, что это лают солдаты. Путей к отступлению не было. Рука потянулась к оружию. Автоматы были направлены на него.

– Не глупи, комиссар!

«Грузчики», остановившись, глазели на сцену с Ильичом. Раздалась очередь. Пули взрыхлили снег рядом с ногами Ильича.

– Оружие на землю! – взмахнул перчаткой офицер.

Ильич кинул ТТ в снег.

– Неплохой русский, – крикнул он.

– Да-да, не плёхой! – И офицер снова засмеялся вместе с солдатами.

Людвиг возвращался на фронт. Перелет прошел успешно. Водитель группенфюрера забрал их с аэродрома. Втроем они возвращались в расположение дивизии.

– Мерзкий русский холод, – оценил погоду группенфюрер. – Никак не могу привыкнуть, особенно возвращаясь из дома.

– Ну что вы, Генрих, – Леманн, находясь в легкой эйфории, курил, – нам надо привыкать к этим погодным условиям, земли уже давно поделены и распределены между офицерами, между офицерами, преданными Фюреру и Гиммлеру, в первую очередь.

– Вы находите это приемлемым? – группенфюрер был удивлен.

– Вполне… – Леманн подмигнул Людвигу, кутавшемуся в плед.

– Вы еще верите в победу?

– Как ни во что другое! – Леманн был искренне удивлен. – Вы же слышали сами о нескольких видах нового поколения оружия!? Новые разработки – это как технические достижения, так и, соответственно, победы на полях сражений.

– Дай бог, дай бог, – апатия так и читалась в голосе группенфюрера. – Только оружие не будет стрелять само по себе. Вы разве не слышали, что из учебных центров собираются отзывать инструкторов для формирования и полной комплектации элитных дивизий? Кто будет обучать курсантов? Это утопия.

– Вы невозможный скептик и, как говорят, еще со времен общества Туле! – И Леманн повернулся к Людвигу. – Ну а вам, оберштурмфюрер, понравился замок Гиммлера?

– Очень не дурно, очень… – Людвиг улыбнулся воспоминаниям.

– Вы нашли там что-то для себя? – Глаза штурмбанфюрера закрывались, а голос по-кошачьи тянулся.

Группенфюрер, повернувшись и увидев состояние Леманна, покачал седой головой.

На самом деле, поездка понравилась Людвигу. Он попал в таинственное общество, в которое входили люди из верхушки нацисткой партии. Геринг, Гиммлер, ожидался приезд самого фюрера. Но в последний момент визит Гитлера сорвался.

Людвиг стал очевидцем нескольких ритуалов общества, один из которых проводился самим верховным жрецом – Гиммлером. Сама атмосфера в зале замка и ритуал сковывали гипнотическим трансом, эйфория после происходящего еще долго не отпускала Людвига.

Таинство и смысл общества заключались в получении сверхэнергии, которая открывала недосягаемое обычному человеку. Несомненно, она вела к всесилию к всемогуществу и единовластию самой чистой расы.

Людвиг с неким скепсисом отнесся к происходящему, несмотря на свое состояние и сочетание пропагандируемой идеологии третьего рейха с основными концепциями основателей общества. Он знал, что такое гипноз. Массовый гипноз. И какую роль он играл в восхождении к власти Адольфа Гитлера.

Происходящие ритуальные сцены показались ему театральными постановками. Если бы только не жертвоприношение. Энергия Врил, как оказалось, содержится максимально именно в детских организмах. Теперь ему стала понятна любовь некоторых лидеров нацисткой партии к детям.

Людвиг с дрожью, схожей с экстатическим состоянием во время секса, наблюдал приготовление жертвоприношения и сам процесс. Он был голоден. Невыносимо голоден. Утоление именно этого голода в обществе офицеров высшего ранга было невозможным.

– Там, в бочке возле складского помещения! – Ничуть не удивляясь, один из помощников верховного жреца указал в сторону нахождения останков от жертвоприношения.

Ему разрешили даже использовать кухню. Верхом удивления стала беседа с Гиммлером. Он появился во время трапезы Людвига. На нем была алая мантия.

– Как вам у нас, оберштурмфюрер? – Он не дождался ответа, глядя на блюдо Людвига, украшенное овощами и зеленью. – Я много слышал о вас.

– Мне понравилось… – искренне проговорил Людвиг, поперхнувшись.

– Не отвлекайтесь и не смущайтесь. – Гиммлер похлопал Людвига по плечу. – Я могу?

– Вполне… Угощайтесь!

Гиммлер аккуратно приподнял вилкой один из кусочков мяса.

– Соус? – спросил он Людвига, глядя на него сквозь очки.

– Здесь. – Людвиг указал на глиняный горшочек. – И листик черемши. Рекомендую!

Рейхсфюрер воспользовался рекомендациями. Он, глядя в глаза Людвига, сначала несмело пережевывал мясо, а затем, войдя во вкус, съел всё.

– Интересные ноты и сочетания… – Гиммлер кивнул Людвигу. – Наслаждайтесь!

– Хайль Гитлер!

Рейхсфюрер обернулся возле двери, сверкнув очками в свете свечей, проговорил задумчиво:

– А в этом что-то есть, может, не вся энергия выходит из тела жертвы во время ритуала и… это необходимо как продолжение…?

Людвиг ничего не успел сказать. Гиммлер скрылся за дубовой дверью.

Когда они покидали замок, рейхсфюрер, прощаясь с гостями, пожимая руки, обронил фразу, предназначенную для Людвига и понятую только им обоим, вызвав удивление на лицах офицеров вышей касты.

– В этом определенно что-то есть, Людвиг… Определенно.

Фридрих с командой встретил их авто с эскортом по дороге, задолго до развилки. У группенфюрера и Леманна было какое-то особое распоряжение, и их дороги с Людвигом расходились.

– Как отдохнули, мой командир? – Фридрих свесился с броневика.

– Отлично, мой друг, отлично. – Людвиг трепал Герду за холку. – Родной воздух лечит лучше любого лекарства…

– Вы аккуратнее там, Людвиг! – Леманн курил, вдыхая вперемешку с табаком свежий воздух. – Гиммлер при всех отметил вас, а это немногим понравилось…

– Я вас понял, господин штурмбанфюрер.

– Завидую вам, – Леманн махнул сигаретой в сторону команды Людвига, – вы уже среди своих. А мне еще неделю терпеть общество этой старой черепахи. Да, лекарство мне поможет…

– Звучит как «да поможет мне бог!»?

– Отчасти это так и есть, оберштурмфюрер.

Они рассмеялись, пожимая друг другу руки. Что-то защемило в груди Людвига, ему показалось, что они больше уже не встретятся. Он отмахнулся от мрачной мысли.

– …Поймали главаря банды партизан, – рассказывал новости Фридрих, едва разъехались с кортежем командования. – Ну тот отряд, что всем тут трепал нервы. Он сам угодил в ловушку, сам пришел… Один.

Его слова прервал мощный гул самолетов. Два звена русских атаковали транспорт на дороге. Людвиг от взрывной волны, встряхнувшей впереди идущий грузовик, ударился головой о металл броневика.

Он пришел в себя, когда лицо Фридриха, шевелящее губами в крике, стало производить звук.

– …Там все в клочья, ни тел, ничего! Только расплавленный металл. – Фридрих тряс Людвига за ворот плаща. – Ничего!

Несколько точных попаданий во время авианалета разорвало на куски машину группенфюрера. Людвиг опустил шумящую голову и потряс ею.

– Вам повезло, командир…

Они прибыли в расположение. Людвиг, находясь в постшоковом состоянии, не сразу понял, почему он ощущает чувство тревоги. Как будто он приближался к чему-то ужасному и неминуемому. Это чувство очень часто приходило к нему в последнее время. Даже тогда, когда не выдержало сердце Георга, это чувство не было так обострено.