Текст книги "Набег"

Глава 10

– Ничего, Рославушка! Отбились. Глядишь, еще раз с Божьей помощью отобьемся! – Монах прижимал к груди всхлипывающую девушку. Черные, обожженные пороховым жаром руки гладили длинные волнистые волосы.

Они лежали за перегородкой, покрытые копотью и опаленные духом войны.

– Саввушка, вот война кончится, опять в монастырь подашься?

– Ты бы себя поберегла. Незачем тебе со мной под пули высовываться. Шла б к Авдотье. Я тут уже один управлюсь.

– Не управишься. Ты вона какой большой. В тебя и попасть-то легко из ружья. А я везде проскочу согнувшись. Где чего подать опять же. А ты такой костистый, и ребра у тебя словно каменные. Руки ж совсем золотые.

– Руки? – Монах поднял свои черные кисти перед глазами. – Да какие ж они золотые?

– Пушки ладишь как бабу любишь! – Рослава ревниво посмотрела на разорванное орудие.

– Эт у меня с детства тяга к оружию.

– Научишь из своего лука бить?

– Научу. – Он сильнее прижал девушку к груди и стал вдыхать запах ее волос.

– Гарью, поди, пахнет?

– Не, я гари не чую. Тобой пахнет.

– Савва, а поцелуй меня разочек. Я умею. Ну, девки сказывали как надо.

– Эх, ты чудо мое расчудесное! Тебе годков-то сколь?

– Мне-та? Да уж в моем возрасте бабы рожают.

– Куда тебе… – А сам еще сильнее прижал к груди русую голову.

– Вот, если тебя убьют, то я сильно плакать буду. В монастырь вернешься, и я туда же пойду.

– Мне назад пути уж нету, Рослава. А тебе жить еще да деток рожать.

– Чего это нету? Я знаю, что есть. Возвращалися некоторые.

– Давай не будем спорить. Лучше полежим спокойно, отдохнем. Сейчас татары снова пойдут. Им страх как нужно одолеть нас.

– Давай лежать. Мне хорошо эдак. Когда еще нанежусь с тобой?

– Эх ты, баба непутевая! Что у вас за натура такая? Тут кровь рекой, огонь, а вы о своем, бабьем, думать не забываете!

– Потому и вы есть, мужики, потому что мы думаем да рожаем. Хоть в подолы да рожаем. – Она неожиданно привстала и впилась долгим поцелуем ему в губы.

Монах не сопротивлялся. Только лежал без движения, раскинув крестом руки.

– А ну, казачки, пищальнички, – по-вороньему каркнул голос Гмызы с верхнего яруса, – приготовиться! Сейчас попрут окаянные.

Кобелев приподнялся на локте и, вывернув шею, посмотрел сквозь щели надолбов. Татары снова пустила скот впереди себя, а на горе появились турецкие стрелки. На этот раз их было в два раза меньше. Ровно столько, чтобы держать под прицелом бойницы крепости, прикрывая атаку. Суть этой тактики была предельно проста. Понятно, что скот после первого же залпа замечется и может побеждать, но залп уже выпущен, а чтобы произвести второй, нужно перезарядить орудия и ружья. Тут и появляется шанс у атакующих: им как можно быстрее необходимо преодолеть расстояние до крепости. Вцепиться в нее, завязать рукопашную. А если учесть, что защитников крепости горстка по сравнению с войском неприятеля, да вдобавок большая часть стариковского возраста, то такая тактика совершенно идеальна. Всё так, но кабы не атаман Тимофей Степанович Кобелев!

– Гмыза, дать залп по скоту из пяти пищалей картечью. Да чтоб стреляли те, кто всему хужее обучен. Из одной чугунной пушки пальни, но не зарядом, а только порохом. Остальные стрелки пусть сидят наготове да в бойницы не смотрят. Каждая бойница на прицеле у турка!

– Понял, батька. Там, я вижу, за татарами янычары в цепь строятся.

– Сколько их?

– Сотня, может поболе.

– Ну, всё так и есть. Татары пойдут в лоб на крепость с лестницами. Турки-стрелки будут бить с горы, не боясь задеть татарина. А янычары зайдут слева и начнут осаживать завал, где ворота.

– Тогда нам-то чего?

– Деревянные пушки береги до последнего. Думаю, по разу еще пальнут, но не боле. Казаков пожилистее ставь на второй ярус. Может, до рукопашной дойти. Терентия Осипова с десятью ружейниками к воротам. Пусть там залегают, кто где может. К ним дай еще пятерых, чтобы помогали перезаряжать.

– Не многовато ли на ворота? Тут татарвы вон сколько прет!

– Главное – янычар не пустить. Нужно, чтобы Терентий их заставил лечь на землю. Пусть ползают брюхом по грязи. Монаха тоже сюда с его палкой-посохом.

– А с тыла, думаешь, не пойдут?

– Не, там воды в пруду по горло. Да и плот их единственный разворочен. Пойдут только так, как я сказал.

– Понял. – Гмыза пошел по крепости отдавать приказания атамана.

Громыхнула пустым зарядом пушка. Вслед раздалась трескотня четырех пищалей. Скот шарахнулся, попытался развернуться. Но сзади стояли с хлыстами люди. И тогда коровы, быки, телята стали сходить с брода и валиться в глубокую холодную воду Усмани. В разные стороны по реке потянулись целые острова мычащих животных. Только один бык отчаянно не желал сдаваться судьбе. Повернув на татарские цепи, он опустил голову и помчался к берегу. Тяжелые смоляные бока животного страшно вздымались. Бык жадно втягивал воздух расширенными ноздрями. Кольцо в носу бликовало темным серебром. В мощную грудь вонзилось несколько стрел. Но он, казалось, не обращал на это никакого внимания. Взревев, эта гора живого мяса рванула на людей, сметая на своем пути тех, кто не успел отскочить в сторону. Несколько раз вскидывалась рогатая голова, поднимая, калеча, убивая своих погонщиков, пока меткий выстрел турецкого мушкета не оборвал жизнь несчастного животного. Пуля вошла в глаз, и бык рухнул, словно подкошенный в весеннюю грязь, давя своей тушей мертвых и раненых. Татары едва не стали жертвами своей же тактики. Если бы в стаде оказалось несколько таких быков, то потери могли перевесить любые средства. И все-таки сама тактика сделала свое дело. Крымцам и ногайцам, бежавшим с лестницами, удалось преодолеть расстояние до середины реки, не потеряв при этом от пуль неприятеля ни одного человека. Но потом грянул залп из крепости. Первые два десятка срезало косой смерти. Но те, что шли позади, подхватили упавшие лестницы и продолжили наступление. Пока молчали пищали и пушки, из крепости летели стрелы, пущенные саадаками и самострелами. Но напор атакующей лавы погасить им было уже невозможно. Татары неумолимо приближались к стенам. И вот уже первые лестницы взметнулись вертикально и уперлись в надолбы. Вверх, словно проворные муравьи, начали карабкаться люди.

Янычары построились под самой горой в две шеренги и выжидали. Крымцы приняли на себя главную огневую мощь. И когда на стенах завязалась рукопашная схватка, турки пошли в атаку с английскими мушкетами наперевес. А с горы продолжали палить стрелки. Пули их летели в защитников крепости и били в спины своих союзников. Но таков был приказ хана Джанибека, который не привык считать потери. Высоченный монах возвышался над пиками частокола и был выше всех остальных. Издалека он напоминал страшного огромного ворона, разившего своим посохом налево и направо. В него стреляли, но монах был словно заговоренным. Пули не брали его.

Поначалу Савва, как все защитники, переделав посох на лук, выпускал одну стрелу за другой. Но когда первые жердины лестниц уперлись в стены, он скинул тетиву, точный лук, стал опять посохом, но не спутником странника, а страшным оружием воина.

– Да куды ж ты, свиная голова?! – Савва с хорошим оттягом врезал сверху вниз по мохнатой шапке, показавшейся между пиков частокола.

Кобелев смотрел на монаха и переставал поражаться тому, как этот человек идет в бой. Идет, как на праздник, с молодецким огнем в глазах, словно не на явную погибель, а на забаву. То, что он рожден воином, атамана ничуть не удивляло. Удивляло другое. Складывалось чувство, что монах радуется, когда возникает опасность. Кобелев встречал таких людей не раз, но старался держаться от них подалее. Да они и сами-то сторонились людей, выбирая место жизни при монастырях или вообще отшельничество. Но вот грянул гром, пришла беда, зазвенели клинки, засвистели пули, стрелы, завизжали ядра, и эти люди уже тут как тут. Их не может быть много. Но один такой стоит в бою и вообще на войне нескольких десятков опытных казаков. И горе тем, кто оказался не на их стороне.

Посох Саввы перемещался быстрее молнии, убивая, калеча, скидывая в воды Усмани. Но какая река! Под тем местом, где бился монах, уже лежали кучи поверженных тел, и не было уже видно воды.

– Савва, ты повыше, глянь, что там турки? – Кобелев взял на рогатину конец лестницы. Не справился бы больной и старый атаман, кабы рядом не оказался верный Зачепа.

– Пошли турки! – Монах тяжело дышал, но глаза сверкали ратным задором.

– Как идут? – Атаман присел на настил, переводя дух.

– Слева обходят.

– Между ими и татарами есть промежуток?

– Есть.

– Значит, как встанут перед воротами, Джанибек пошлет подкрепление. Боюсь, не сдюжим.

– Потери, атаман, большие. Стрелки многих повыбивали. Казаков от усталости шатает. Там, гляжу, один турок трубкой попыхивает, идет как на ярмарку.

– Это их командир. Они всегда так ходят, чтобы своим подчиненным внушить уверенность.

– Мне бы сейчас да с этим их командиром побеседовать. – Посох Саввы ни на секунду не прекращал свою ужасающую работу.

Янычары обошли крепость с фланга и уже были готовы к штурму, как залп из полутора десятков пищалей и мушкетов заставил их упасть на землю. Несколько человек упали навеки. Организованного отпора у ворот неприятель не ожидал. Большие потери никогда не входят в планы наемников. И турки, лежа на земле, попятились подобно гусеничным насекомым. Терентий Осипов сразу понял, что штурм со стороны ворот сорван, и противник не пойдет в лобовую, а потому, оставив семь стрелков и троих заряжающих возле ворот, сам с остальными переместился на подмогу Кобелеву. Стрелки Осипова, на ходу перезарядив ружья, молниеносно оказались у бойниц нижнего яруса стены и открыли огонь. И тут уже не выдержали татары. Поначалу отступили, а потом и вовсе побежали по броду на свой берег.

– Перезаряжай! – Кобелев крикнул в тот момент, когда подлая крымская стрела, вылетевшая из бегущей толпы, пробила шею Гмызе.

Старый ветеран захрипел:

– Ах ты, сука, мать твою! – обломил древко у самой раны, но тут же, закатив глаза, полетел со стены прямо на разорванную деревянную пушку. Настоящий, верный своему делу, пушкарь Гмыза накрыл своим мертвым телом, словно флагом, погибшее орудие.

– Гмыза! – Буцко закричал так, что бежавшие прочь татары стали оборачиваться. Казак спрыгнул на землю, подбежал к мертвому. Приподнял горячей от боя ладонью голову пушкаря. – Ты чё ль… Не мри, Гмыза… – Но, увидев остекленевшие глаза, зарыдал. Завыл! Слышавшие этот вой, застыли в ледяном молчании.

– Терентий, – первым пришел в себя атаман, – продолжай вести перестрелку с турками. Они скоро уберутся. Зачепа, посчитай убитых, раненых и целых. Мне нужно знать: кого куда упредить. Савва, возьми кого надо в помощь и одну пушку ставь к воротам кати к воротам.

– К воротам?

– Да. Чего вылупился?

– Так ворота Терентий охраняет и вроде – ничего, справился!

– Я знаю, что справился. А ты сделай, как я велел.

– Деревянные разорвало. Есть только две чугунные.

– Знаю. Вот одну ставь на ворота. Как Терентий турок отгонит, так и ставь.

– Одной-то не мало будет, коли в лоб пойдут?

– Да, в том-то и дело, что не пойдут они больше в лоб. В лоб будут бить с горы, а сами основными силами пойдут на ворота.

– Чего ж сейчас так не сделали? – Савва явно не понимал атамана.

– Да того ж. Думали с двух сторон взять нас. Янычары со стороны ворот, татары прямо с брода. И разом покончить. Но, вишь, Терентий хорошо встретил да угостил. А они не ожидали. А мы здесь на жилах отбились. Теперь они так делать не будут. Я Джанибека знаю. В степи хитрый лис, хитрее не сыщешь, при осаде же ошибок не повторяет. Не получилось за горло, вцепится в ногу. Не получиться в ногу, вопьется в живот. Это настоящий волк.

– Ты сказал, что Джанибек подкрепление кинет? Не кинул…

– То-то и оно. Подозрительно мне это. Но сегодня больше не пойдут. Сейчас попросят до утра мира: мертвых похоронить. Да и горочка у них подосела заметно. Разъехалась, вишь, в разные стороны. Всё продумал Джанибек. Если б сейчас жара была, то долго бы они не прокуковали. Мясо гнить начнет, а там до беды полшага. Но пока весна и ночи холодные. Поэтому день еще горочка их простоит. Но, думаю, хан по-другому сделает… – Кобелев закончить не успел.

– Атаман! – Зачепа глядел из-под руки на татарский стан. – Я видел сегодня много крымцев наверх по течению пошли. Да забыл тебе сказать. И сейчас вон гляжу, еще отряды туда двинулись.

– Вверх, говоришь?

– Ну да. И даже знамя при них.

– Вот и понятно мне теперь стало: почему Джанибек подкрепление не бросил. Значит, нашли они брод в Студеном.

– Еще брод есть? – Савва тоже высунулся за частокол.

– Есть. – Кобелев закусил губу.

– Может, кто указал? – Монах перекрестился.

– В этом нет разницы: указал кто или сами нашли. Вот по засекам их точно кто-то из местных водил. А брод могли сами найти. Засеки каждый год новим, а брод, парень, всегда на одном месте. Эти ханы-то здесь бывали. Хоть давненько, правда. Семнадцать лет минуло, но могли вспомнить.

– Значит, пройдут на Москву, атаман? – Зачепа сплюнул под ноги.

– А то от нас зависит.

– Так ведь Студеное-то в скольки верстах – у-у! – Зачепа махнул рукой.

– И что? Там брод глубокий и узкий. Не то, что здесь. – Кобелев потерся бородой о ворот рубахи. – По одному, ежели на коне, идти придется. Да еще не обмочиться нужно по холоду. Будут на коленях в седлах извертываться. Вот тут бери, только не ленись из пищали.

– Можно мне, атаман? – Монах стиснул посох до белых ногтей.

– Не, Савва, ты мне здесь ой как нужен.

– Кого ж отправлять? Старики быстро не управятся. Крестьяне испугаться могут, коли не в числе окажутся. А казаков в теле раз-два и те нужны пушки туда-сюда тягать? – Глаза у Саввы горели.

– Нет, батюшка мой, – Кобелев покрутил головой, – ты здесь останешься. И ты, Зачепа, не гляди эдак. Тоже здесь будешь. А чего ты еще около меня трешься, а? А тебе чего приказал сделать?

– Дык, батька, ежели бы я не сказал про татарские отряды, ты бы и не узнал.

– Не брани его, атаман. Нам решать бы чего-то надобно. – Савва расстроенно выдохнул.

– А решать вот как будем. Зачепа, поди-ка кликни Лагуту.

– Щас, Тимофей Степанович. – Зачепа метнулся вихрем.

– Ты вот что, Савва. Хоть ты и монах, но Рославу не отпихивай.

– Вот ведь, Тимофей Степанович, когда все увидеть успеваешь? Тут такое пекло, а ты на всем глаз держишь!

– Держу. Ты тоже своего не упустишь. Ладно не обижайся. Вижу, что монах ты справный.

– На том спасибо.

– Рославу не отпихивай. Война – штука такая. Бог на небе, да мы на земле.

– Мы-то на земле. А клонишь-то ты куда, Тимофей Степаныч?

– А клоню я к человеческому. Когда война, брат, то все, что между бабой и мужиком происходит не по принуждению, то и нужно считать как Божий промысел.

– Ишь ты! – Монах аж присвистнул.

– А ты подумай, Савва. У тебя-то баб, чует мое сердце, поперебывало… А она окромя татарского полона ничего не видела. А ну как все сгинем. Пусть уж на тот свет бабой в счастье пойдет.

Наступила пауза. Савва накручивал на палец колечко бороды, а Кобелев опять почувствовал приступ боли за грудиной и тошноту в горле.

– Ты, атаман, прав по-своему… – Савва не успел договорить.

– Батька, вот привел! – Зачепа взбежал на верхний ярус и махнул рукой. Показалась голова Лагуты.

– Жив-здоров, казак? – Кобелев с гордостью посмотрел на Башкирцева.

– Да вродь не жалимся. – Лагута хмыкнул носом.

– Значит, и дальше будь жив-здоров!

– Так твоими молитвами, бать. Да всем честным народом.

– Хорошо ответил. Мушкеты, вишь как, пособили. Без тебя бы туго пришлось!

– Да чего там….

– Но я тебя, парень, по делу кликнул.

– Без дела к атаманам-то не ходят, Тимофей Степанович.

– Что так, то не всегда эдак. Прошлый раз тебя брать с собой Пахом ведь не хотел. Боялся шибко.

– Знаю. Неужто ругать будешь?

– Война закончится, тогда поругаю. А сейчас вот что скажу. Но сразу так: я тебе здесь командовать не смогу. Решишь сам, так и будет.

– Да ты говори, бать.

– Татарские отряды пошли сегодня вверх по Усмани. Догадываешься зачем?

– Не-а. – Лагута повертел головой.

– К броду они пошли. Знаешь, где на Студеном?

– Знаю. Как не знать. Так там глубоко. На коне-то изловчившись можно. А ногами и до плеч дойдет. А вода холодная.

– Правильно. На коне можно. Изловчившись. Вот они и будут ловчить. Деваться им некуда.

– Так и надолбы там по дну кое-где.

– Сгнили уж, поди, за семнадцать лет надолбы?

– Не, какие сгнили, а какие прям камень.

– Это и хорошо, что надолбы еще есть. Значит, труднее им будет. И место там мудреное. Прямо не поедешь. Только зигзаг закладывая.

– А на коне вообще только один зараз проедет. Не проедет, чуть оступится, уж не вытащишь.

– Верно говоришь, казак. Хорошо брод знаешь. Ну, догадываешься: о чем просить буду?

– Не-а, бать. Э, постой, постой. – Лагута почесал затылок. – Так их там держать можно двумя ружьями. Только заряжай да целься получше.

– Молодец. И как?

– Пойду, бать. Мне б еще кого в подмогу. Да и один пойду.

– Один не пойдешь. Возьмешь Буцко – ему сейчас нужно отсюда, ой как нужно, а то дел натворит сгоряча.

– Это видно. Сильно он запечален.

– Еще Зачепу.

– Бать, так я ж при тебе! Кто лучше тут управится с твоими приказаньями? – Зачепа провел рукавом себе по губам.

– Не спорь, казак. Четвертым с вами пойдет Кородым.

– Кородым? – Лагута удивленно захлюпал носом.

– Да. Кородым. – Кобелев почесал левую часть груди.

– Так он эта, из крестьян.

– И что с того? Он ваших лет. Так вам ловчее будет. Возьмете две пищали и два мушкета. Кородым будет заряжающим. Я видел сам, как он управляется. Не хуже любого казака.

– Ну, заряжающим – так оно и нормально. – Лагута опять поскреб затылок.

– Вот и ладно, хлопцы. Времени у нас мало. Татары пойдут не быстро к броду. По той стороне дороги не шибко ладный. Но вам их опередить нужно. Если там полководец не дурак, то сегодня же авангард на нашу сторону перебросит, чтобы занять берег. А завтра уже начнет переброску основных сил.

– Ежели не успеем – яма! – Зачепа навалился на стену спиной и потерся.

– Всем яма тогда. – Кобелев длинно выдохнул. – Часть сил они к нам в тыл забросят, а основная орда поскачет на Москву.

– К нам-то пошто? У нас пруд вона какой. Не подплывут. Так бы давнехонько на плотах переехали да обошли. – Лагута присел на корточки.

– Они попробовали, да Савва угостил, – прищурился атаман. – Тыл им наш нужен. О как нужен. Но это моя забота, хлопцы. Давайте, с Богом, робяты! – Кобелев поднялся, обнял каждого и крепко поцеловал. – Да помните, быстрее ветра!

Когда Лагута и Зачепа сбежали вниз, Савва спросил атамана:

– А как выедут они? Турки огнем не накроют?

– Не накроют. Турка на горке ихней не видать. Да и пойдут они сейчас с белым флагом. Говорю же: будут просить захоронить убитых. А турки, поди, уже хану Джанибеку свое недовольство высказывают. Вряд ли они нанимались в атаку на крепости ходить. Наверное, только как стрелки. А тут такое пришлось!

– Хлопцы уже в седлах. – Савва смотрел на двор крепости.

– Молодцы! Шустрые! Теперь, Савва, ты у меня побудь в адъютантах.

– Ишь, бать, слова какие знаешь! – Монах с нескрываемым восторгом подивился.

– Бывалый казак, на то и бывалый, что иностранных словесов не шугается. Тогда давай, святой отец, дуй к Терентию и вели, чтоб хлопцам завал чуть подрасчистили. Но потом пусть снова закидывают всем, чем есть.

– Я вот думаю, может, еще пару волокуш навалить потом. Оно хорошо придавит. Уж точно не взорвешь.

– А потом делай что хошь, Савва. Мне отдохнуть нужно. Татары мертвых придут хоронить, ты им скажи, чтоб до утра забирали. Не тронем. Но потом… – Кобелев не договорил фразы. Сон крепко сморил атамана.

Всё произошло так, как предвидел Кобелев. Не прошло и получаса – показалась татарская делегация из трех человек. Пешие. Один высоко нес над головой белый флаг. Встали напротив брода, в реку не заходя. Тот, что держал белую тряпку, попросил на неплохом русском позвать атамана. Савва сказал, что, дескать, атаман только с ханами разговаривает. И спросил: чего надобно? Татары, чуть помявшись, предложили перемирие, чтобы похоронить убитых. На что Савва махнул рукой: мол, забирайте, завтра еще навалим, но времени даем до утра. Послы покивали чалмами и пошли обратно.

Глава 11

Четыре всадника неслись галопом вдоль Усмани. Послеполуденное солнце заливало золотом степную ширь, качалось на верхушках деревьев, заставляло бликовать и переливаться чешуей водную гладь. Лагута любовался этой красотой. Жаль, что вместе с комом в горле. Они торопились. Скоро, может каких-то еще пару часов, и тени начнут удлиняться. Нужно непременно успеть занять позиции напротив брода до того, как враг начнет форсирование. А уж если не успеют, то… Башкирцев был поставлен старшим над отрядом, и он для себя решил твердо: коли не успеют, то он отпустит товарищей обратно в крепость, а сам примет смерть в неравном бою. Только пока не выбрал еще молодой казак, какую именно смерть он пожелает. За изгибом реки, над которым сбился в большую толпу ивняк, начинались сенокосные луга студенцев. Потом пойдут пахотные земли и рыбные угодья. Только бы успеть. Лагута еще больше заторопил коня. Но вдруг, словно из-под земли, прямо на тропе выросла высокая седовласая старуха, одетая во все черное. Издали показалось, будто обгорелый, сломленный грозой ствол дерева. А когда подъехали, Лагута первым узнал Недолю.

– Отойди с дороги, бабушка! Некогда нам… – Башкирцеву пришлось сдерживать коня.

– Вам некогда, а я уж и не тороплюся давно. Стой, казаки! – Недоля вскинула руку.

– Да что ж такое… – Казак выругался совсем по-взрослому.

– У их мурзы конь занедюжил. Увидел волка степного и занедюжил, – спокойно продолжала старуха.

Казаки остановились. Все знали о странных способностях не то юродивой, не то колдуньи Недоли на много десятков верст вокруг. К ней прислушивались, у нее спрашивали совета. Хоть внешне и посмеивались иногда, но перечить боялись. И сама Недоля это хорошо знала, а потому прощала даже тех, кто порой горьким словом норовил подцепить.

– Что до волка-то нам? – Буцко привстал на стременах, пытаясь посмотреть вдаль.

– Вы пока далеко не смотрите. Нет их еще пока. А будут к закату.

– Ты ничего не попутала, баб? Им ведь идти недолго. – Лагута завороженно смотрел на речные блики.

– Любуйтеся пока время есть. – Недоля стукнула посохом оземь. – Любил их мурза коня своего. Пуще родни своей любил. Теперь горюет.

– С чего вдруг занедюжил? – подал голос Зачепа.

– У всех судьба своя. От нее не убежишь. Съел краюху хлеба с руки христовой. А Господь их сюды не звал. И стало плохо скотине.

До Лагуты дошло вдруг.

– Эт спасибо тебе, старица!

– Не мне спасибо говори, а Богу, Лагутушка. Похож ты шибко на отца-то. А вот теперь послушайте бабу старую. Там у них есть человек с золотой чашей на голове. Он и ведет войско басурманское.

– С чашей? – Кородым, доселе молчавший, не выдержал.

Но старуха уже не слушала.

– Конь занедюжил, спотыкаться начал, да пену с губ сбрасывать. Шаг сделает – боком идет. Два сделает – горлом хрипит. А потом и вовсе пал, чуть хозяина не придавил. Хозяин сел на траву-мураву, голову руками обхватил и закручинился. Долго так сидел, все выл да выл, глаза к тверди задирал. А толку что? Не ходи в землю чужую, она как кувшин неведомый, из которого никогда не напьешься, а только горло обожжешь. Потом велел похоронить хозяин коня своего в большой могиле. Долго яму рыли, пока не вырыли. Схоронили, да снова оплакивать. Так и день прошел. – Недоля шла впереди, держась за стремя Лагуты, и все говорила и говорила. На лесной тропе отпустила руку, сделала два шага в сторону и потерялась среди деревьев. Только речь еще осталась на несколько мгновений:

– Слева от брода ложбина есть. Ее Христос любит. От того всегда по той ложбине земляники ковром настлано.

Башкирцев ударил пятками в бока своего гнедого. Четыре всадника продолжили путь к броду на Студеном. Короткий лес снова перешел в степь, и вскоре перед глазами открылась заброшенная деревня.

– Всё. Здесь будем. – Лагута остановил коня в ложбине, где густо росли кустики земляники.

– Ишь, и впрямь тут-ка земляники к лету доспеет невидимо! – Кородым спрыгнул на землю.

– Дожить бы до той поры! – Буцко влажными глазами посмотрел в небо.

– Доживем. – Башкирцев сам подивился своей уверенности.

– А и впрямь татар нету. Неужто Христос хлеба дал? – Зачепа вытаращенными глазами смотрел на уши своей кобылы, которые бойко стригли встречный ветерок.

– Христос, може, и не совсем дал, но подумал, значит! – Лагута глубоко вздохнул.

– Эт как это? – спросил Зачепа.

– Думается мне, Недоля сама и дала коню мурзинскому травленую краюху. Ишь, ведь про нее говорят: Недоля пройдет, пес не взлает, ворон не вскаркнет. Вот, наверно, она и заходила к ним. Иначе-то как все это понимать?

– Ух, вот бабка-то! – Кородым шумно выдохнул.

– Еще говорят, будто семнадцать лет назад, при том еще набеге, прокляла она какого-то хана. Тот с ней возлечь захотел, а она… – Лагута тоже спрыгнул с коня.

– Да ну. Как возлечь? Она вона старая какая. Все, поди уж, мохом поросло! – Зачепа аж икнул от удивления.

– Она ведь не все время в старухах-то ходит, голова поленья! Семнадцать лет назад, говорят старики, баба ух красоты была. – Лагута, заступаясь за Недолю, начинал заводиться.

– Еще сказывают, дескать, казака одного любила? – Кородым осторожно посмотрел на Лагуту.

Башкирцев слышал про эти разговоры, но точно знал, что у него есть мать, которую он любит. А раз есть мать родная, то все это глупости про Недолю.

– Може, кого и любила.

– А как она хана-то прокляла? – Зачепа снова икнул.

– Так вот и прокляла. Сказывают, затащил он ее в свой шатер. А утром она от него вышла, да вся седая. И говорит-таки слова: будет тебе, хан, горе великое. И смерти будешь ждать, точно избавления.

– И чего дале? – Голос у Зачепы явно начинал дрожать.

– А дале, говорят, будто у энтого хана оба сына померли. – Лагута говорил очень спокойно, словно удивляться тут было вообще нечему.

– Хватит уже про бабку? Ну чего, Лагута, тут ладимся? – Буцко тяжело спрыгнул с коня.

– Как, ты говоришь, тебя по имени-то? – Зачепа ехидно глянул на Буцко.

Тот замахнулся плетью.

– Ладно вам! Потом наиграетеся! – Лагута глянул строго на обоих. – Здесь ладимся.

Все четверо спустились в ложбину.

– Кородым, отведи коней подале, да наломай веток с кустов. – Лагута отдал первый свой приказ.

– А чего подале-то, Лагут? А вдруг срочно в седло придется? – Зачепа удивленно смотрел на своего командира.

– А вот чтоб никакой срочности не было. Мы здесь до кончины смертной. Пока не отобьемся!

Все разом опустили головы, потупив глаза. Ледяной холодок пробежал по Лагутиной спине.

– Ну, все, хлопцы, сказать мне вам больше нечего! Давай теперь за дело. Нужно поставить три рахи[8]8
  Раха – упор для стрельбы в виде треножника.


[Закрыть] для ружей. Так удобнее стрелять будет. Кородым кустов принесет, тогда обтыкаем всю эту сторону напротив реки, чтобы не знали, окаянные, сколько нас, и не видели с того берега. У них только луки с собой. Значит, мы должны будем успевать заряжать да палить.

Когда Кородым принес веток и маленький отряд замаскировался, Лагута залег, положил аглицкий мушкет на раху и прицелился. Нужно было пристреляться к броду. Его было легко угадать по песчаному изгибу под водой и легким речным завихрениям.

Выстрелил раз, другой. Прикрикнул на Кородыма, чтобы заряжал побыстрее, и скомандовал Зачепе:

– Теперь ты давай, Зачепушка! Вот видишь камень?

– Угу! – Зачепа прищурил глаз и сосредоточился до судорог в скулах.

– Вот от него они и начнут спускаться. Ты бери сразу ниже камня. Вона там волчок крутится. Давай по нему.

– Угу! – снова отозвался Зачепа и нажал на спуск.

Пуля ударилась в воду, взметнув фонтанчик брызг. Но сильно в стороне.

– Давай еще, дурень соломенный! – Лагута, несмотря на внешнюю грубость слов, сказал очень спокойно, серьезно и не без симпатии.

Вторая пуля легла ближе. Кородым подал заряженное ружье. Снова выстрел. На этот раз точно по центру вьюнка.

– Ну вот так-то! – Башкирцев по-отечески хлопнул друга, – Теперь ты, Буцко!

С Буцко пришлось изрядно повозиться. Лагута даже раз, не выдержав, процедил:

– Как ты в крепости-то хоть стрелял? Поди, по облаку?

– Не. Мне в крепости пищаль картечью заряжали. А еще я Гмызе около пушек помогал. Там ведь некогда целиться было! – Слово «целиться» Буцко проговорил с явныс желанием поддеть Башкирцева.

– А здесь вот надобно.

– А можно мне попробовать? – Кородым блестящими глазами смотрел на ружья, и блеск их дул отражался в его серых глазах. – А не выйдет, так и не надо!

– На твою учебу только пули тратить. На меня уже потратились. Так ты теперь? Нет, коль с меня начали, значит, мной дело и доводить будем! – Буцко ревниво посмотрел на Кородыма.

– Пусть-ка попробует. Даю тебе, пахотник, три раза. Понял? – Лагута вспомнил себя, как просил он у дядьки Пахома пальнуть. Проглотил слезу: казаки не ревы!

Кородым ловко пристроился к прикладу, точно делал это с младенчества. Коротко прицелился. Выстрелил. Выпорхнуло облачко дыма. От камня, на который показывал Лагута, метнулись в разные стороны мелкие, злые искорки. Зачепа аж присвистнул.

– Эвона! – Лагута почесал затылок. – А вот ветку видишь? Аккурат над камнем. От березы идет?

– Вижу! – Крестьянин снова прилип к прикладу.

– Вот где-то так будет голова татарская. А ну…

Снова выстрел. Ветка вздрогнула. Но осталась на месте.

– Промазал! – тут же торопливо заключил Буцко.

– Э, нет, парень. – Лагута ткнул указательным пальцем.

Ветка и впрямь несколько мгновений держалась, но потом, словно силы покинули ее, обломилась и полетела на землю.

– Ты где так научился? – Зачепа удивленно хлопал глазами. – Не казак ведь!

– Не казак. – Кородым нахмурился. – Сам не знаю. Только представлю глаза татарские – туда и палю. В коем месте представлю, так то и мое.

– Ладно, казачки! – Лагута посмотрел на солнце. – Скоро закат. Пора заканчивать, а то услышит басурман.

Они лежали на земле, больше не говоря ни слова. Лагута и Зачепа на спине, раскинув руки, глядя в небо, напоминавшее чернику с молоком. Буцко на боку с окаменелым взглядом. Кородым на животе, опустив голову на скрещенные руки. Каждый думал о чем-то своем. Но ни один не жалел своей молодости. Это странно, но только на первый взгляд. Где-то глубоко в крови каждого из них уже жило знание, что казак или просто мужик, живущий на границе, рождается для того, чтобы рано или поздно встретить свою смерть на поле брани. Умереть можно в первом же бою. Какая разница? Но к этому одному, пусть даже единственному бою нужно готовить себя всё время. Они думали, конечно же, сразу о многом. Мысли, воспоминания, чаяния, проносились в их головах. И может, чуть дольше задерживались, только когда возникали образы красавиц, которые когда-нибудь станут сказками и присказками. Совсем не важно для кого. Лишь бы стали.