Текст книги "Дверь"

Предновогодняя фантасмагория

Бывают и в Москве необыкновенные дни. В тот день стоял сильный мороз.

Я шёл по Большой Ордынке, витиевато утыканный разнообразными мыслями, редкими крупицами снега и новогодними подарками друзьям и родным. Свернув в узкий, тёмный переулок, я очутился на Старом Монетном, а ещё через минуту шёл, как заворожённый, и любовался украшенными гирляндами домиками по Старому Толмачёвскому. Как ни странно, в этот непоздний час я был совсем один. Морозы сделали своё дело и дали мне насладиться Москвой такой, какую я её удивительно люблю, но которой она бывает нечасто.

Перебежал, дабы немного согреться, Болотную площадь и, не увидев обычной пробки на подъезде к Большому Каменному мосту, на миг присел на запорошенную, но удивительно привлекательную лавочку и запел от счастья – бывает же такое! Рявканье милицейского сопровождения вернуло меня к себе и заставило двигаться дальше. Немногочисленные ёлочки, расположившиеся вдоль офисов на Софийской набережной, были залиты разбегающимся во все стороны пёстрым неоновым светом и украшены разнообразными и затейными новогодними игрушками. То же самое было и во дворах. Но здесь уже постарались детишки. Небольшие пространства наспех занавешенных офисных окон были заполнены улыбками утомлённых людей и отсутствием привычной суеты и деловитости. Люди не стремились на улицу, что, собственно говоря, никак не относилось к лихому иностранцу, задорно раскуривавшему сигарету около входа в ресторан. Он стоял в одной рубашке и, казалось, даже не замечал того, что московский вечер стремится догнать отметку температуры до тридцати.

Уже почти на подходе к мосту через заиндевелую, уснувшую и спокойную Москву-реку сзади меня неожиданно послышалась иностранная, но до боли родная и знакомая речь. Группа вдрызг измученных холодом гостей с юга бежала куда-нибудь, потому что не бежать в этот момент им просто было нельзя. «Где мэтро?» – услышал я наспех брошенную в мою сторону фразу. «Там», – ответил я им и бросил рукой в сторону Замоскворечья и Большой Ордынки. Пространство моста было лишь моим. Не было никого, даже привычного худого бродячего пса на тонких лапах, осмысленно и сосредоточенно втягивающего знакомый ему воздух в лёгком полуобороте.

Справа отдыхали перед праздниками стены Кремля и московских соборов, слева шпилем протыкал студёность неба Дом на Котельнической. Впереди переливался кристаллами намёрзшего на стены инея Василий Блаженный. Он был таким же, как всегда, но и совершенно новым одновременно, как мне показалось, похожим на сам Новый год. Покрашенная в цвет полуночного зеркала мостовая Красной площади заставила меня проскользить до главного городского катка, где так же задорно, как и вчера, звучала музыка, но, кроме светлоокого льда и кем-то оброненного красного шарфика, не было никого. Часы на Спасской башне пробили восемь, и я, дабы немного пошататься-согреться, направился в ГУМ.

Удивительно трогательно и естественно похожими на снег выглядели клоки раскиданной по всему помещению первой линии ваты, смешанной с серебристым конфетти. А в центре здания возвышались катальные горки, по которым, увы, не катались ни дети, ни взрослые в этот необычный предновогодний московский вечер. Продавцы, замотанные в шарфы и плащи, прятались в самых сокровенных уголках своих магазинчиков, и в целом создавалась иллюзия того, что и теперь я был совершенно один. Маленькая, удивительно миниатюрная и красивая девушка предложила мне отведать новый запах – кажется, от Коко Шанель, я вздрогнул от некоторой неожиданности, улыбнулся и слегка погладил её по смоляным, искрящимся волосам. Вышел на улицу в районе Ветошного переулка.

Прямо напротив здания ГУМа была развешена удивительно красивая гирлянда в виде колокольчика, который лихо и задорно перемещался из одного конца здания в другой. Это выглядело так естественно, что казалось, что вот-вот зазвучит новогодний набат и откуда-то донесутся до боли знакомые нотки «JUNGLE BELLS». Колокольчик носился справа налево, слева направо, и его, как казалось, безумная, мощная кинетическая энергия на самом деле уходила в никуда. Боже мой, какая иллюзия, какая удивительно правдоподобная и красивая иллюзия… Неожиданно я подумал, что в чём-то моя жизнь, да и сам я похожи на этот новогодний колокольчик. Новогодний колокольчик… Я улыбнулся, вздохнул, завязал развязавшийся шнурок, подмигнул задорной девчонке на рекламном постере и через минуту растворился в неоновой пустоте Третьяковского проезда.

2014

Ощущение потери

Недавно я перестал ощущать. То есть я, конечно, не потерял обоняние, осязание и иже с ними проявления индивидуальности, присущие человеку от рождения, я просто перестал быть столбом, столбом, впитывающим сверху и снизу и трансформирующим посреди. Это ощущение перемещения неких колких и цепких частиц внутри всё же запомнилось мне по памяти. Запомнилось также движение неведомых рук извне, которое давало волнообразное подобие развития и самозначимости. Осознавалось всё. Ты мог быть весной и летом, травой и на обочине сидящим прохожим. Свет дня означал всепонимание и целостность всего в тебе и разрозненность и ломкость каждого и каждых в отдельности. Были и присущие от рождения холодок по коже и шевеление волос на темечке. При этом не наблюдалось никаких негативных проявлений, кроме голодного урчания живота и отсутствия достаточного количества денег.

Быстро и смело, наперекор или по желанию, в поцелуе или на подножке трамвая проносилось ощущение. И оно жило и представляло главное, ради чего всё волнительное и необычное вокруг смыкалось и представлялось лёгким и воздушным. Тёплые и доверительные голоса заставляли записывать и фотографировать, а белые, округлые и такие далёкие становились на миг твоими и придавали ощущениям дополнительную силу и власть. Давно ли это было? Было, и недавно. Но, кроме подобия шевеления на темечке и урчания в животе, всё выпало и рассыпалось по мелочи, но в конце концов полностью. Как хочется порой достать и записать, почувствовать ту неведомую руку, которая гонит внутри тебя поток и заставляет смеяться и плакать, доходить до исступления и замыкаться в себе. Как хочется, но в настоящем проявлении хочется – означает надо; глаза, как щёлочки, вертятся и не блестят, рот зияет пустынным холодом отсутствия тёплых слов и фраз и тянется к пище, чтобы в очередной раз не удивиться и стать ещё глупее. Фасады домов, которые раньше понимались выражением вечности и смыслом человечности, сегодня были просто нагромождением неудобных нор, которые предназначались мне или кому-то, в сущности, всё это уже не так уж и важно. Падал дождь; хотя ощущалось течение воды, и ты понимал, что он тягуч, это ощущалось не ощущением, а накопленным рефлексом, который в конце концов всепоглотил и превратил жизнь в законченное предложение. Пресыщенность, которая в начале пути казалась пределом досягаемого, теперь уже стала тем же рефлексом.

Недавно я перестал ощущать, и, сидя около мутного, плачущего окна, так надеялось, так верилось, что вот-вот прохладный и настойчивый ветер откроет фрамугу, ворвётся в комнату и станет властвовать, разбросает и вынесет вон забытый и давящий мусор, попадёт в глаза и в дыхание и, ворвавшись внутрь тебя, быть может, внесёт откуда-либо частичку того, что когда-то сбивчиво и трепетно ты шептал, стоя в подворотне на коленях.

2014

* * *

Честно говоря, последнее время практически не хочется писать, не хочется также читать, не хочется гулять, не хочется работать, не хочется спать, не хочется бодрствовать, не хочется пить и не хочется есть, не хочется покупать и не хочется продавать, не хочется опускаться и не хочется подниматься, не хочется поджигать и воссоздавать из пепла, не хочется строить и тем более не хочется рушить, не хочется петь и не хочется молчать, говорить… да, пожалуй, тоже не хочется, не хочется дружить и не хочется расставаться с друзьями, не хочется ездить и не хочется ходить пешком, не хочется зимы, лета, осени и весны – как одновременно, так и поврозь, не хочется курить, тем более что курить-то я не начинал никогда; не хочется суетиться и нервничать, однако и находиться в спокойном состоянии тоже совсем не хочется; не хочется спорить, не хочется лгать и тем более говорить правду; не хочется играть и не хочется проигрывать в игре, не хочется чувствовать и не хочется быть бесчувственным, не хочется любить и не хочется ненавидеть, не хочется путешествовать и уж совсем не хочется оставаться на месте… Этот список, как вы уже понимаете, можно продолжать до бесконечности, так вот, я не хочу этой самой бесконечности, а конечности хотеть тем более глупо. Глупым тоже не хочу быть, не хочется также и лишнего ума. Золотая середина… Не хочется золотой середины, а также серебряной, платиновой и иной, как поодиночке, так и совместно. Жить совместно тоже не хочу и поврозь тоже. Жить не хочу, и умирать нет желания… Верить… Верю, что не хочу, но не верю в это, а стало быть, хочу… и хо-хо-чу от этого.

2014

* * *

Меня часто спрашивают – отчего я так мало говорю? Да просто потому, что я каждый раз лгу. И лгу не потому, что мне хочется этого, а оттого что теперешняя вот правда, которая кажется правдивее всех правд мира, через некоторое время оказывается ложью, и я начинаю говорить новую, как мне кажется, правду, но и она не вечна. Вот поэтому я и предпочитаю писать. Написал, вырубил, так сказать, нишу пером на бумаге, и потом, дабы не придумывать чего-то нового, просто возьмёшь свой любимый, потёртый листочек, и душа твоя будет спокойна оттого, что ты не лжёшь или если уж лжёшь, то один-единственный раз, и то оттого, что когда-то тебе захотелось сказать именно так. Чтобы сказать – нужна мысль. Может быть, через месяц, может быть, через два, может быть, через три, а скорее всего, через полгодика, думаю, она обязательно посетит меня, и это будет не тот механический сумбур, который заставляет меня в настоящий момент не спать, а чертополошить что-то и абы где, а красивая, законченная, умытая с утра и расчёсанная мысль, сдобренная хорошим и терпким ароматом чувства, – вот тогда-то я что-нибудь скажу, раскрою рот, улыбнусь дугой, зевну и скажу… И всё преобразится вокруг, засветит погасшая лампочка старого фонаря в Рахмановском, собаки поднимутся с мостовой и устремятся к облакам, старый банщик в Сандуновском наконец-то купит себе упаковку фольги, чтобы запечь уже, наконец-то, красивого и ароматного гуся, подаренного тёщей на её юбилей. Или всё станет хуже… Ручьи разрежут дороги и разнесут людей окончательно и бесповоротно в разные укромные и бесконечно удалённые территории, застонут молодые девушки, томимые ожиданием весеннего чувства, лопнет губа у пациента, прикованного к постели. Мысль моя маленькой ленточкой обнимет всех вас, стянет нежно и неприхотливо, и вам станет хорошо… или совсем не станет.

2014

Алёшка Константинович

Жил-был на свете Алёшка, и ходил он на работу по выходным. Все на выходных на дачу и в гости, а Алёшка костюм наденет и важно, с портфелем, на работу идёт. Идёт по Гольянову и песни напевает о собственной свободе и о женском безрассудстве. Дети его обступают и просят, чтобы он покатал их на плечах. И Алёшка катает всех, потому что по натуре парень он добрый и безотказный. Вот так доходит он до автомобильной стоянки, а автомобиля-то и нет. «Что – опять угнали?» – спросите вы. Нет, просто Алёшка не пользуется автомобилем, а около стоянки есть хороший пивной ларёк, где он всегда покупает проездной билет на метро. Но метро Алёшка тоже не пользуется, потому что работает дома, а дом у него – это весь мир, и в том числе любимый московский район Гольяново. Жалко только, что мало его народа видит на выходных, какой он красивый и статный. Все сидят по домам и дачам и банально пьют пиво и играют в шашки, тогда как он олицетворяет собой всё самое светлое и важное в нашей жизни. Вот такая непростая у простого гольяновского паренька Алёшки Константиновича работа – олицетворять мир и быть самим собой. Аминь.

2014

Новый год

Наконец-то выпал первый настоящий снег, закрутила первая серьёзная вьюга, прокалывающая кожу лица. Пожалуй, это самое лучшее время в Москве. Город становится таким маленьким, уютным, похожим на пряничный домик с витрин антикварных и сувенирных магазинчиков. Многие стараются в это время укрыться от непогоды в салонах своих маленьких автомобилей и теряют всё самое интересное; остальные, которых остаётся довольно немного, по-настоящему наслаждаются каждым мигом происходящего вокруг.

Девушки и женщины в такие моменты необыкновенно красивы и похожи на удивительных, почти сказочных снегурочек и снежных королев; юноши и мужчины немного смешны, неуклюжи и напоминают сонных, неуклюжих зверушек в неказистых, угловатых головных уборах.

Я иду по скрипящему, искрящемуся снегу, и неожиданно откуда-то из подворотни выкатывается большой, толстый, пушистый и удивительно забавный щенок. Тропинка в переулке узка, и щенок, пытаясь обогнать меня, начинает неловко тыкать меня толстым боком в ногу. Процедура, похоже, захватывает его, и он продолжает начатое. Кажется, он попросту желает свалить меня в сугроб. Ах ты озорник! Я переворачиваю его на спину и рукавицами почёсываю ему брюшко. Вот этого он и добивался. Ну, всё, извини, друг, мне пора двигаться дальше.

Кое-где уже зажглась иллюминация, а где-то, в основном у крупных торговых центров, уже сияют настоящие ели со звёздами и мишурой. Предновогодняя суета ещё не началась, но вот она уже висит в воздухе и со дня на день просыплется на голову москвичам с очередным декабрьским снегом.

Как же хорошо провожать старый год и встречать новый, ждать чего-то, надеяться, верить и любить кого-то и всех вокруг одновременно! Наверное, именно перед Новым годом мир выравнивается и становится правильным. Все всплески на Солнце и в иных точках нашей необъятной Вселенной затихают, все неопознанные летающие тарелки, параллельные миры и пространства сходятся в эти дни на нашей маленькой Земле. Всё объединяется и становится единым, мощным и удивительно добрым целым. И даже неромантичные автолюбители вдруг начинают замечать на небесах звёзды, бросают машины и расходятся по уютным площадям Москвы, Парижа, Нью-Йорка, чтобы угоститься стаканчиком ароматного глинтвейна, грога или крамбамбули, отведать вкусной колбаски или притягательного пирожного. Всё это будет так скоро, и будет повсюду…

И всё же, по крайней мере, одно чудо с удивительным постоянством происходит на Земле, делает людей счастливее и здоровее, богаче и глубже. Имя ему – Новый год.

2014

Маяк зимы

Каждое зимнее утро, просыпаясь, я зажигаю у себя на окне маяк. Большой и толстый, он растекается по близлежащему пространству вместе со светом, увлекая и меня в занимательное путешествие. Мои руки словно раздирают обволакивающие латексные шторы, и я попадаю в плотные слои полужидкого вещества, именуемого собственными фантазиями. К горлу подпирает стальной раскалённый комок чего-то необыкновенно родного и близкого, глаза затекают воском от расположившихся надо мной свечей, которые бережно склонили и разломили пополам мои же собственные руки. Пахнет ртутным столбом разбитого об стол градусника. В голове фиксируется привычная картина. Я склоняюсь над поедающим собачье подаяние псом, на обломленном дереве истошно исходится желчная ворона, я по привычке сосредоточен, и последние мои занятия антигравити-йогой идут, как мне кажется, только на пользу. Я принимаю позу утренней расторопши, распиливаю большую берцовую кость в продольном направлении и самозабвенно кормлю собаку и прохожих с руки. По струйкам весеннего солнца лучами ниспадают обрывки чьих-то фраз, чей-то смех, задорный танец испанских скакунов, пропасть, бетонный забор на Заводской улице, и вот я уже уверенно гребу руками, уютно расположившись на маленьком челне. Приближающийся берег вдруг неожиданно исчезает, и я понимаю, что пройден очередной этап. «Зачёт», – говорю я сам себе и ослабевшими ресницами ощущаю что-то необыкновенно шумное и влажное. Открываю глаза и понимаю, что это мой собственный взгляд смотрит на меня, и я всё ещё продолжаю гладить сытую уже собаку по животу. Прохожие столпились около меня, создав имитацию защитного кольца. Защитив таким образом меня от ветра, они вновь позволяют попасть мне в поток света маяка, и я понимаю, что невыносимая тоска от приближающегося окончания томит мою грудь. Морозное прозрачное утро всё больше и больше пожирает тьму. Свет моего маяка сливается с краской неба и моего лица. Весна всё ближе и ближе, сердца всё более и более наполняются, губы всё ближе и ближе, всё более и более жаркое дыхание сбивается на бегу быстрее, чем раньше. Смс, смс, и я понимаю, как стройная, длинноногая сотрудница ближайшего почтового отделения, почему-то облачённая в медицинскую форму, пытается спасти мою душу…

2014

100

Я выковал себе цифру 100. Выковал руками, вживую, и надел себе вовнутрь. Теперь я сотый – сотый в очереди на получение возможности обогащения внутри. Внешне же я практически не изменился, только покраснел и стал моложе. Девушки проходят мимо меня, и глядят за цифру 100 глубоко, и не позволяют мне передвигаться. Многие подумают, что я воздвиг монумент и таким образом решил несколько проблем разом. Но это не так. Я сделал это ради мира, ради того, чтобы самые несчастные поняли, что у них есть шанс на получение некоторых цифр и букв. Но, скорее, цифр. Это будет 101, 102, 106, 109 и 200. Но, пожалуй, цифру 200 я оставлю себе – не подумайте, ради бога, ничего плохого. Просто 200 – означает прогиб оси, а я давно уже прогнулся под этим миром и теперь хочу увековечить это в символе.

2014

Стеклянный шар

Точка, бесконечность, точка, шточка. Всё это вдруг с необыкновенной ясностью отразилось и пронеслось в моей голове. Радость, печаль, завоевание себя и других; достижения и ликование победителя; впечатления, отпечатки на мозге и в морщинках лица; улыбка сквозь задумчивость; скошенный взгляд; изумрудное поле, колосистая рожь; подвесной мост над горной речкой; переполненная электричка; этикет и неумение держать вилку в левой руке; заворожённость взгляда от прыжка парашютиста; глупость и ограниченность самого парашютиста; небо под ногами; ад и безысходность автомобильной пробки после шести вечера; радость от пребывания в метрополитене утром выходного дня; заграничный штамп в паспорте при пересечении границы; солёное море, шелушащийся загар, красные веки и приятный, дружественный бриз; хрупкость девушек и основательность во всём женщин; ребячество мужчин, петушистость и доказательства; эгоцентризм и надменный взгляд, указывающий на твоё превосходство и значимость; Новый год, снег и украшенные витрины; рождественский глинтвейн, дегустация вин в подвалах Италии и Франции; мама, папа, сёстры, братья, друзья и друзья настоящие; невозможность поделиться с кем-либо своими мыслями; хата с краю, малодушие, двуличность, материальные блага как венец мироздания; чтение Библии в вагоне метрополитена; храм, потому что красиво, чинно и надо; традиции, перерастающие в фарс; оскудение чувств и мыслей; свет, погрязший во тьме; электронные наркотики, лишающие человека божественности; секс как эквивалент любви; обезличенные дети; толпа, бесцельная и бездумная; конец, начало, поворот, стоп, SOS; остров Святой Елены; океан, сливающийся с горизонтом; мир становится плоским; ощущение одиночества, радость, получаемая от этого ощущения; стремление говорить бегло и не слушать; увеличение давления, обратный отсчёт; оказывается, мы стеклянные – не латекс, а стекло, но всё равно очень хрупко и быстро; бокал наполняется – но чем; время приносит ничто. Становится холодно, но это лучше, чем жарко, а главное, спокойно; уют от понимания всего и ничего. С каждым мгновением понимаешь всё яснее, что все мы – стеклянный шар, который опирается на одну-единственную точку. Господи, неужели именно эта точка и решает всё? Как всё просто, оказывается… Как всё просто…

2014

Эстетика существования

…Давеча подумалось мне о таком аспекте человеческого бытия, как эстетика существования, ну или проживания, как хотите. Вспомним давние-давние времена, когда отсутствовала поголовная грамотность, когда люди с трудом понимали, где они, собственно, родились и где живут, дабы масштабы земные и масштабы космические не будоражили пространства их простого и незатейливого мозга. Зато они отчётливо понимали, для чего они живут – для того, чтобы потреблять пищу, вино, справлять естественные нужды, поклоняться страстям и желаниям… Но так ли это? Действительно ли Средневековье было столь мрачным и животноподобным? По рассказам прокуренных венецианских гидов, с трудом можно себе представить, как бедные многочисленные жители выживали в зловонных, залитых помоями и отходами лабиринтах подтопленных улиц. Казалось бы, где уж тут думать о прекрасном. Путешествуя по окрестностям Ганновера, я неожиданно поймал себя на мысли, что постепенно влюбляюсь всё больше и больше в маленькие, славные и добрые городки. Практически сказочный Кведлинбург, с утопающими в плюще и украшенными забавными наклейками окнами, чуть покренившимися домами, с улицами-верёвочками, которые связываются в один большой узел на главной рыночной площади. Замок и собор, как голова всему, величественно подчиняют себе окололежащее пространство своей сдержанностью и мощью. Вернигероде – город-модель, город, в котором снималось множество фильмов, фотография ратуши которого обязательно украшает фотоальбомы требовательных и не очень туристов; чуть в сторону – Айзенах, Гослар, да, слава Богу, великое множество таких приятных, полных вдохновения и поэзии местечек. Ну как, как полуграмотные, малокультурные варвары могли так нежно и харизматично укладывать фахверковые стены? Почему полотнами Моне и Ренуара смотрятся большие, раскидистые, состоящие из множества отсеков оконные рамы?

А вот мансарда с оранжевой черепицей лукаво нависла, чуть тронув крону старинного дуба, а в окошке улыбаются дети; а над большой деревянной дверью в задумчивости грустит газовый фонарь… Всё дышит, всё живёт, не потеряны те прошлые лица, которые раньше населяли эти земли, их шаги, их нехитрый кухонный скарб, шкафы-спальни, узкие лестницы, поклоны на улицах с обязательным снятием шляп. Почему всё это кажется таким хрупким и таким незыблемым и нерушимым одновременно? Такие же ощущения или подобные я испытывал и в Гамла-Стане, и подплывая к аскетичному, но, пожалуй, самому удивительному месту на планете – озёрному городку Халльштадту; я преклонялся перед удивительными храмами Пскова и башнями Смоленска…

Нынче шёл я по одному из подмосковных посёлков, застроенных, как принято нынче говорить, хорошо. Однако в грубой, несуразной эклектике пряталось истинное лицо «сегодня» – вычурность, пафосность, бесчувственность, грубость, гигантомания, бароккоклассикоподражание, отсутствие знаний или попросту безграмотность и невежество, а резюме всему – пустота, большая чёрная дырка, поглощающая хорошее настроение и не дающая ничего взамен. Поймав себя на всех этих мыслях, мне вновь безумно захотелось в Лейден или Брюгге, в Прованс, в Гент или в старую Калугу… По возвращении в Москву заехал на Ленинградский вокзал и хотел купить билеты до Великого Новгорода, но их не оказалось, и я купил недешёвый билет до Выборга. Ну и пусть грязновато, пусть пьяненько, пусть немного запущенно, но всё же в этом маленьком клочке старины неистово и ярко ощущается эстетика существования, читаются какие-то неведомые правила бытия, по которым так просто и так глубоко жили наши предки.

2015