Текст книги "Поцелуй меня, удача!"

Любовь и квас

Сонька Золотая Ручка в 70-е годы была известной особой в нашем городке. Сразу замечу, что в небольших российских городишках всегда были и есть экстравагантные, немножко не в себе люди, которым жители дают имена исторических личностей. Например, «Котовский» – высокий, здоровенный мужчина, непременно лысый. «Боярыня Морозова» – модная не по годам бабёнка, привыкшая к скандалам и разборкам. «Чапаев» – болтливый мужичонка с вытаращенными глазами и лихо закрученными усами. Ну и так далее.

Нашей Соньке Золотой Ручке – Софье Золотарёвой – было 35–37 лет. Прозвище ей дали не зря. Сонька была такая же шельма и пройдоха, как и её историческая предшественница. Любила Софья жизнь денежную и разгульную. Мужичков обожала. Особенно при деньгах. Три раза была она замужем официально, а сколько неофициально, так на то не дали бы ответа самые отъявленные городские сплетницы. Трудилась Сонька, в основном, по торговой части, но задерживалась везде недолго, так как на руку была не чиста.

Но ко всем своим не очень-то положительным характеристикам была Сонька бабёнкой смазливой, с фигуркой школьницы-выпускницы. Мужики к ней слетались, как мухи на мёд.

Так вот, однажды эта самая Сонька сидела в центре города на площади У Кольцова колодца и торговала квасом из бочки. Дело у неё шло бойко: стояло лето, июль, жара, и народ баловал себя окрошкой. Да и желающих дёрнуть кружечку кваску по жаре тоже было достаточно. В общем, стояла к Соньке приличная очередь, в которую затесался командированный на местную верфь из Керчи сварщик Борька Чикст. Испил Борька кваску да сразу и положил свой блудливый взор на смазливую Соньку. Ручка Золотая (зараза такая) уловила Борькины любовные биотоки и игривым голоском ввернула командированному пару фраз про местные достопримечательности, в которые, несомненно, входила и она. Борькина страсть разгорелась, как костёр при закрытии пионерской смены. Соньке было назначено свидание. Сонька командированного не отвергла, а исправно водила его две недели по всем злачным местам, где Борька нехотя расставался со своими денежными накоплениями. И вот когда пришло время Борьке уезжать в свою родную Керчь, любовь к нему Соньки закончилась. Борька же решил проститься по-благородному и явился к заветной бочке. Каково было его изумление, когда он увидел, как незнакомый крепкого телосложения мужичок без сопротивления дамы поглаживает все её прекрасные выпуклости. Ярость взыграла в Борьке, но её быстро укротил Мишка Гуцул (новый ухажёр), который настучал по репе командированному. Сонька же сделала вид, что не знает никого, и вообще, она работает. Отошёл Борька в сторону и затаил в душе мысли о мести.

Дальше приведу рассказ участкового Пронюшкина, напечатанный в местной газете.

«25 июля нам в милицию сообщили, что у продавщицы Софьи Золотарёвой украли бочку с квасом. Три дня бочку найти не могли. 29 июля я пошёл к тёще на улицу Куйбышева. Тёща с радостью стала хвалить городское начальство, которое бесплатно привозит в такую жару людям квас. «Как бесплатно?» – удивился я, но тёща показала мне во дворе бочку. «Все наливали не по одному разу, – сказала тёща. – Только теперь остатки скисли». На бочке висела табличка, где корявыми буквами было написано: «Бесплатный квас жильцам самого образцового двора». Бочку отвезли к пищекомбинату, где гражданку Золотарёву за халатное отношение к своим обязанностям уволили. По ходу дела выяснилось, что бочку увёз на угнанной машине командированный из Керчи Борис Чикст».

После этого случая неунывающая Сонька Золотая Ручка продавала воблу у рынка по бешеной цене, а около неё стоял какой-то новый рыжеволосый ухажёр.

Любовный талон

Марк Антонович во сне получил удар по лицу. Удар был не очень сильный, но весьма ощутимый и неприятный.

Марк Антонович открыл глаза и начал соображать – удар по его физиономии был всамделишным или его ударили во сне (а из логики сна выходило, что было за что ударить). Глаза немножко привыкли к темноте, и, слегка повернув голову влево, он увидел перед собой белеющую растопыренную ладонь супруги Валентины. «Корова бестолковая, – с раздражением подумал Марк Антонович, – места ей мало. Возится, как корова в хлеву! Такой сон перебила!»

Марк Антонович отодвинулся дальше от спящей жены, натянул одеяло до подбородка, закрыл глаза и начал восстанавливать в памяти только что приснившийся сон. А он был весьма и весьма любопытный!

Снилось Марку Антоновичу, что находился он в каком-то большом здании, похожем на железнодорожный вокзал. Длинные очереди мужчин тянулись к окошечкам-кассам. Ни женщин, ни девушек, ни старушек, ни детей не было. Одни мужчины. И вдруг от одной из касс отошёл, держа в руке какой-то синий талончик, учитель физкультуры из школы, где Марк Антонович проработал 25 лет преподавателем физики. Физкультурника звали Михаил Иванович Пушкарёв (школьники окрестили его Миша-Пушка). Пушкарёва Марк Антонович по жизни недолюбливал за постоянную (и в дело, и не в дело) весёлость, за его пофигизм по отношению ко многим школьным проблемам и, самое главное, – за огромную плотоядную тягу к прекрасному полу. А так как мужиков в школе было, включая завхоза, всего пять, а женщин раз в двадцать больше, то за Пушкарёвым всегда вился шлейф его бесконечных амурных похождений. Однако школьные дамы Пушкарёва, несмотря на его переменчивый нрав, любили. Так вот этого самого ловеласа Марк Антонович увидел отходящим от кассы с листочком в руке.

– Михаил Иванович! – окликнул своего более молодого коллегу Марк Антонович. – Позвольте полюбопытствовать – а что там в кассах продают?

Пушкарёв подошёл, широко улыбнулся и ответил:

– Не ожидал, не ожидал вас встретить здесь, любезный Марк Антонович! Мне казалось, что вы примерный семьянин! Но, как говорится, пути учителя неисповедимы! Впрочем, что это я разглагольствую, если вы здесь – значит, не случайно! Значит, и вам талон на женщину нужен!

– На кого? – изумился Марк Антонович.

– Талон на женщину! На любую – от 18 до 55 лет. Этот документ даёт вам право провести ночь с любой, и она не вправе отказать вам, если у неё нет, конечно, пяти отметок в талоне об уже проведённых таких встречах!

– А этот талон на всех женщин распространяется – и на замужних, и на свободных? – уточнил Марк Антонович.

– В том-то и дело, что на всех, от 18 до 55 лет! – игриво хохотнул Пушкарёв. – А я вижу, вы замужнюю присмотрели! Ну, Марк Антонович, вы шалун!

Пушкарёв покачал головой и пропал, оставив вместо себя белое облачко, которое, впрочем, тоже быстро пропало. Марк Антонович остался стоять в недоумении – вставать ли в очередь за талоном ему, примерному семьянину, ни разу не изменившему за 27 лет брака своей жене Валентине Борисовне со времён их первого знакомства на танцах в студенческом общежитии, или гордо уйти? И вдруг Марка Антоновича пронзила до холодного пота ревнивая мысль – значит, и к его жене с таким талончиком подходил кто-то! И готов уже был Марк Антонович развернуться и уйти, как вдруг к нему подошёл сгорбленный старичок. Он уныло протянул Марку Антоновичу свой выстраданный в очереди талон и прошамкал беззубым ртом:

– Вам, наверное, нужнее будет! Достал вот талончик, а сил нет никаких, до дому бы только дойти.

Старичок исчез, а в руках Марка Антоновича оказался талончик на узаконенное прелюбодеяние.

Марк Антонович, как человек очень практичный, сразу задумался, как ему правильнее использовать доставшийся без очереди презент.

Жену свою когда-то давно он, очевидно, любил. Но это было так давно, что уже казалось, будто и не было никакого очарования красивой девушкой Валей, не было ни свиданий под луной, ни страстных поцелуев, ни сумасшедшего брачного медового месяца. Всё куда-то делось, как-то выветрилось. А что осталось? Унылая привычка раз в месяц в субботу после бани выполнить поскорее супружеские обязанности и выдохнуть с облегчением.

«Да, прав был Соломон, – Марк Антонович почесал затылок. – ВСЁ ПРОЙДЁТ!»

Но талончик-то, талончик был в руке! А значит…

Почему-то Марку Антоновичу вспомнилась и представилась длинноногая ученица из его 10-го класса Танька Молокина, которая ходила в школе в такой умопомрачительно короткой юбке, что даже первоклассники с открытым ртом смотрели ей вслед. Да и бюст Танькин 4-го размера не оставлял никаких сомнений в её женской спелости.

– Ишь, размечтался, – укорил себя Марк Антонович, вспомнив пояснения Пушкарёва, – ей ещё 18-ти нету, школьница она ещё, как жалко! Надо же! Сразу на ум пришла Молокина! Да, дела! – Но Молокину рассудок логично отмёл, и тогда перед внутренним взором Марка Антоновича предстала молодуха из соседней 315-й квартиры, которая частенько мыла лестничную площадку в таком коротком халатике, что Марк Антонович медленно, очень медленно на три оборота закрывал собственную квартиру, косясь на привлекательные бёдра молодой соседки.

И именно в тот момент, когда перед его внутренним взором во сне была молодая соседка из 315-й квартиры, он получил удар пятернёй по физиономии от переворачивающейся на правый бок супруги. «Корова бестолковая! – ещё раз про себя ругнул жену Марк Антонович. Но сон ушёл от него. А пришло ещё большее раздражение и негодование на жену, которую в эти ночные минуты он просто ненавидел. Пришлось встать, сходить на кухню, накапать корвалолу, выпить его и снова лечь. Нервная система успокаивалась, и вот…

И вот идёт Марк Антонович по улице, сжимая в кармане, как пятитысячную купюру, бережно, но крепко, заветный синий талончик. На переходе он увидел такую умопомрачительную блондинку-красотку, что, проглотив ком в горле, сразу решился на подвиг. Марк Антонович догнал блондинку у входа в метро. «Девушка. Извините», – он робко протянул ей свой талон. К его удивлению, блондинка не обиделась, а вынула из сумочки точно такой же талон и показала Марку Антоновичу обратную его сторону, на которой виднелись пять жирных красных крестов. «Я своё отработала, папаша!» – грубовато сказала она и исчезла. Раздосадованный Марк Антонович достал носовой платок и вытер испарину на лбу. Да, дела! Но синий талончик в кармане не давал покоя. И тут Марк Антонович вспомнил про учительницу музыки из своей школы. Звали её Зоя Ивановна. Лет 5 назад она крепко выпила на учительской вечеринке и так откровенно стала приставать к Марку Антоновичу, что он тогда просто убежал домой.

Зоя Ивановна была одинокой, жила рядом, талончик оставался в руке, и Марк Антонович решительно зашагал к её дому. «Сделаю дело и порву талон», – как законопослушный гражданин, думал про себя Марк Антонович. Он нажал на кнопку звонка квартиры Зои Ивановны так решительно, что трель, казалось, встревожила весь дом. Дверь открылась, и, к изумлению Марка Антоновича, к нему вышел… Пушкарёв, на котором был модный махровый полосатый халат. Пушкарёв широко улыбался и грозил пальцем. «Ну, Марк Антонович, я вижу, вы решительно взялись за дело!» – прокричал Пушкарёв. Марк Антонович повернулся и кубарем скатился с лестницы на первый этаж. «Всё! Хватит похождений! Домой пойду!» – решил он про себя и зашагал к своему дому. Досада его постепенно улетучивалась, а хорошее настроение возвращалось.

Подходя к дому, Марк Антонович вспомнил, что жена наказывала купить пакет молока. В магазине за кассой сидела знакомая пышногрудая, нарумяненная, в кокетливом кокошнике на голове продавщица. Её мраморные, как у Элен Безуховой из «Войны и мира», груди, выставленные в глубочайшем декольте голубенького халата, всегда притягивали взор серьёзного Марка Антоновича. Не мог отвести глаз от такой красоты он и на этот раз. Продавщица приветливо улыбнулась и мелодично сказала-пропела: «30 рублей, пожалуйста!» Марк Антонович вспомнил про синий любовный талон и неожиданно для самого себя вместо денежной купюры положил его на тарелочку перед продавщицей. Продавщица мгновенно вспыхнула, опустила голову и негромко сказала: «Извините, мне 56 лет! С вас 30 рублей за молоко!» Марк Антонович посуровел, положил на тарелочку 50 рублей и, забрав талончик, внятно отчеканил: «Вы хорошо сохранились! Сдачи не надо!» – и гордо зашагал от кассы.

«Вот невезуха!» – думал он, заходя в небольшой сквер с круглым фонтаном. Неожиданно на глаза ему попалась симпатичная брюнетка, одиноко стоявшая у боковой скамейки. «Эх, где наша не пропадала!» – отчаянно решил Марк Антонович и направился к девушке. Подходя, он увидел, что незнакомка улыбается, приободрился и вежливо заговорил: «Позвольте…», но вдруг увидел, что девушка смотрит куда-то за его спину. Марк Антонович оглянулся и похолодел. К ним приближался мужик метра под два ростом и очень похожий на боксёра Николая Валуева. Марк Антонович быстро зашагал от своей цели, ускоряя шаги. Сзади он услышал вопрос гиганта:

– Маш! Чё от тебя хотел этот дебил?

Навстречу промчался мальчик на роликовых коньках. Марк Антонович признал в нём двоечника Петьку Фирсова из 8-Б. Петька с ним не поздоровался, а гиганту на ходу успел пояснить:

– Это не дебил, а Лохматый – учитель из нашей школы! («Лохматым» Марка Антоновича звала вся школа, потому что ещё в 30 лет он потерял последние волосы на голове).

– Ага, большая часть маньяков – как раз из учителей, – пробасил сзади гигант. Марк Антонович перешёл на лёгкий бег. «Ну, Фирсов, засранец! Ты у меня точно на второй год останешься! – злобно решил про себя учитель.

Успокоился он, только входя в подъезд собственного дома. Лестничную площадку мыла молодуха из 315-й квартиры. Она низко склонилась над ведром, отжимая тряпку. Ажурные белые каёмочки от чёрных пикантных трусиков, не прикрытых халатиком, сразу привлекли взгляд Марка Антоновича, и он решился действовать.

– Здравствуйте! – И в уме его промелькнуло: «А ведь она одинока, я никогда не видел мужчин, выходящих из этой квартиры!» – Можно вручить вам вот эту повесточку? – игриво-нахальным голосом произнёс Марк Антонович, доставая синий талончик из кармана.

На его удивление, соседка выпрямилась, сурово посмотрела и неожиданно быстро подошла к нему, схватила за нос и крепко сжала.

Марк Антонович испугался и… проснулся.

Светало. Было раннее утро. Супруга Валентина Борисовна, легонько зажав его нос двумя пальцами, смеясь, старалась разбудить.

– Маркушенька, просыпайся, мой зайчик! Представь, какой сон мне приснился! Будто всем женщинам выдавали любовный талон на мужчин. На любого от 18 до 55 лет. А я сказала: «Зачем мне этот талон? У меня муж есть – любимый и единственный!» И жена ласково поцеловала его в губы. Марк Антонович ничего не ответил, а крепко обнял жену и властно привлёк её к себе…

Неудачник Лобков

Лобкова в нашу палату № 5 хирургического отделения судьба явно послала, чтобы мы не скучали.

То, что Лобков – неудачник, мы поняли сразу.

Вошёл в палату мужичок, очень похожий на Юрия Никулина. В левой руке у него был пакет, а правой рукой он потирал задницу.

– Ещё лечь не успел, а три укола уже влепили! – смущённо пояснил он и представился. – Меня Саня зовут! Где тут койка-то свободная?

Не успел Саня присесть, как в палату вбежала запыхавшаяся медсестра.

– Мужчина! Ваша как фамилия?

– Лобков! – гордо сказал Саня.

– Ой, а я вам вместо Попкова из соседней палаты уколы сделала! Вы что? Свою фамилию не знаете, что ли?

– Вы крикнули: «Лобков», я и пришёл!

– Я крикнула: «Попков»! Ну да ладно! Вы не переживайте! Эти уколы полезные!

И медсестра стремительно вышла из палаты. Лобков стоял, разинув рот, а мужики в палате качали головами и улыбались. Лобков махнул рукой и присел на кровать.

– Не везёт мне на этих медсестёр! Чего-нибудь да напутают! – громко стал рассказывать он, не обращаясь конкретно ни к кому. – В прошлом году лежал в областной больнице Семашко с давлением. Была там медсестра Галя – хохлушка. Боевая такая! И красивая, зараза! Грудастая! Так вот как-то наутро, было всего, наверное, часов пять, будит меня и велит прийти в перевязочную. Ну, я так бреду спросонок, не проснулся ещё толком-то. Захожу в перевязочную, а она раз – и дверь ключом закрыла за мной. Меня как-то это насторожило. А Галька говорит: «Снимайте штаны и трусы тоже!» Меня аж в пот бросило!

– А зачем? – спрашиваю.

– Велено у вас мочу прямо из мочевого пузыря взять! – поясняет она. – Вот этим катетером.

И показывает трубку резиновую! Чуть потоньше мизинца.

– Толстая какая! – говорю. – А как она в мочевой пузырь-то попадёт?

– Как-как? Через писюн и попадёт! Ну, вы как-нибудь сделайте, чтобы эрекция у вас была, – говорит мне Галя, а у самой щёки красные.

– Чего сделать? – не понял я.

– Ну, чего, чего? Чтобы, как на жену в постели!

– Да у меня нет жены! – говорю. – Развелись давно!

– О Господи! – медсестра рассердилась. – Я вам что тут, стриптиз должна показывать, что ли?

– Слушай, Галь! – говорю я ей. – Давай я просто в банку нацежу, и всё!

Так и сделали.

Потом оказалось, что этот анализ мой сосед по палате сдавать должен был. У него почки болели.

Мы все в палате захохотали, а Лобков даже не улыбнулся. Посмеялись мы, и Ванька Серов, который у окошка лежал, спрашивает:

– А ты сам-то с чем поступил?

– Да кое-что удалить надо! – уклончиво ответил Лобков.

(Через день вся палата знала, что у Лобкова на заднице папилломы, как виноградины, выросли).

А ещё через день ему операцию сделали. Привезли Саню на каталке в палату. Врач пришёл и велел ему до ужина на животе лежать.

Был конец мая. Тепло. После обеда мужики, кто ходить мог, пошли на улицу покурить. Лобков крепился и не вставал. Но потом, когда «куряки» вернулись, захотелось и ему подымить. Медленно, враскорячку он отправился на улицу. Через полчаса вернулся, весь бледный. Встал у своей постели и молчит.

– Сань! Ты чё? Плохо тебе? – первым забеспокоился Серов. – Медсестру позвать?

– Мужики! – трагично обратился к нам бледный Лобков. – Мне клещ в хрен впился! Прямо в головку. Покурил на улице, пошёл в кусты сирени помочиться, чувствую – кольнуло что-то! Смотрю, а клещ прямо в «конец» впился…

– Иди к медсестре! – кричим.

– Как-то стыдно вроде…

– Иди давай!

Только Лобков вышел, вся палата как грохнет смехом! Некоторые до слёз смеялись!

А утром на обходе главврач со своей свитой подошёл к кровати Лобкова.

– Что же вы это, батенька! Мы вам сзади удалили, так вы спереди теперь подвешиваете?

Хохотали и врачи, и медсёстры, и больные!

А неудачник Лобков смущенно чесал затылок.

Палата № 7

В небольшой палате № 7 терапевтического отделения городской больницы нас лежит шестеро. Три кровати от входа слева, три справа. И несмотря на то, что отделение терапевтическое, три койки справа, а соответственно, и больные, лежащие на них, принадлежат почему-то неврологическому отделению, и к этим больным приходит врач-невропатолог. Но это так – общая справка. Начать рассказ, конечно, нужно с самих больных.

Солнце и душа нашей палаты № 7 – Василий Кузьмич Бибин, тощий старикан с лохматыми бровями, загорелой лысиной и невыбритым кадыком, на котором произрастают небольшие пучки седых волос, торчащие в разные стороны. Василию Кузьмичу 73 года. Он лежит в больнице третью неделю после случившегося у него дома инфаркта. В плачевном состоянии мы Василия Кузьмича не видели, потому что попали в больницу позднее. А за первые две недели Кузьмича «откапали», и сейчас он духом воспрянул, ещё как воспрянул!

Бибина знает вся больница – от главврача до гардеробщицы. За свою долгую жизнь Василь Кузьмич здесь лежит десятый раз (как он говорит, «юбилейный»). Не знаю, как ему удалось это подсчитать, но мы ему верим. Популярность Бибина в больнице огромна. По характеру Василь Кузьмич – «коктейль» из Василия Тёркина, деда Щукаря и Ходжи Насреддина. Его живость, шутки и приколы, постоянное подначивание любого человека, с которым он разговаривает, его внешний вид, татуировки по праву сделали Василь Кузьмича самым колоритным пациентом.

Весёлое утро, после того как мы умоемся, оденемся, слегка заправим кровати, позавтракаем и приготовимся ждать прихода врача, обычно начинается с появления нянечки-технички Галины Ивановны, которая со шваброй и ведром является в нашу палату, чтобы немножко подтереть пол. Между ней и Бибиным происходит примерно такой диалог.

Кузьмич: «Галька! (С Галиной Ивановной он живёт на одной улице и знает её давно). Вот нас тут шесть мужиков, а ты всё внаклонку да внаклонку! Мы ведь возбуждаемся!»

Нянечка, выпрямляясь, опирается руками на швабру и насмешливо смотрит на Бибина. Мыть пол ей не очень-то хочется, а позубоскалить с Кузьмичом – почему бы и нет.

– А как я вашу грязь без «наклонки»-то уберу! – ввязывается она в перепалку с Кузьмичом. – Вон сколько насвинячили! Кто вчера семечки грыз? Возбуждаемся? Чему у тебя, Кузьмич, возбуждаться-то? Как сухой хлястик у арбуза отпал уж небось?

Слова про «хлястик и арбуз» ей нравятся самой, и она заливается долгим радостным смехом. Кузьмич как бы немножко обижается:

– Ничего у меня не отпало! (На глаза ему попадаются бананы, лежащие на тумбочке у Анзора-грузина). У меня знаешь какой? Как вон тот банан! – Нянечка переводит взгляд на тумбочку Анзора: «Банан? Кожура от банана, да и то высохшая!» Тут уж вместе с ней смеёмся и мы.

Кузьмич открывает рот, чтобы возразить, но в это время входит врач-терапевт Валентина Михайловна. Нянечка Галина быстро и ловко подхватывает швабру и ведёрко и удаляется из палаты, так до конца её и не вымыв. Валентина Михайловна присаживается на стул возле кровати Бибина, разворачивает аппарат для измерения давления.

– Ну, как, Василь Кузьмич, дела?

Лицо Кузьмича растягивается в улыбке, он качает головой и после великолепной актёрской паузы подхалимски говорит:

– Вот смотрю я на вас, Валентина Михайловна, какая вы всё-таки красивая! А!

– Что, нравлюсь? – чуть улыбаясь одними губами, спрашивает Валентина Михайловна, натягивая Бибину манжету на руку, чтобы померить давление.

– Не то слово! – причмокивает губами Бибин. – Ну, всё при вас: и ум, и положение, и фигура! Фигурка-то у вас – кругом двадцать пять!

– Погоди, Василь Кузьмич, помолчи!

Кузьмич замирает.

– Ну ладно! – Валентина Михайловна не называет Бибину его давление. – Есть улучшения, есть! Так чего вы там говорили, Василий Кузьмич?

– Да вот, говорю, мне бы годиков бы тридцать сбросить, ох и приударил бы я за вами, Валентина Михайловна!

– Да, возможно, – благодушно соглашается врач. – Вы, небось, в молодости шалуном были?

– Шалун не шалун, а бабёнки ко мне, как спелые груши, к ногам сыпались, – бахвалится старик. – Я ведь со флота-то пришёл – грудь колесом!

– А где сейчас колесо-то, Василь Кузьмич, куда укатилось, – насмешливо спрашивает Валентина Михайловна, собираясь прослушать Бибина. – Снимите майку!

– Колесо? Сломалось колесо! Подшипники износились! – Кузьмич смеётся своей шутке вместе с доктором.

– Так, тихо, Василь Кузьмич! Дышите! Так, так, так! Ну-ка, спинку! Так! Хорошо! Так что вы там, Василь Кузьмич, говорили?

Чувствуется, что Валентине Михайловне самой хочется пошутить со стариком.

– Да вот антиресно, почему у вас всегда такой хороший цветущий вид, а у нас нет? – интересуется Бибин.

– Я ведь, Василь Кузьмич, за собой слежу да вино не пью! А вы, наверное, любитель?

– Ну, не откажусь, – соглашается Бибин. – И вино, и водочку, и пиво! К примеру, ежели пенсию принесут или праздник какой!

– Да, а праздники у вас каждый день, – подводит итог разговора Валентина Михайловна, переходя к кровати Анзора-грузина.

– Как у вас дела?

– Я для начал, Валэнтын Мэхайловн, хачу прасит вас клызму Быбыну праписат, а то утомыл он здэс всэх!

– А я что, – Бибин ложится головой на подушку и мечтательно закрывает глаза. – Если Леночка придёт мне клизму ставить, я с большим удовольствием! (Леночка – симпатичная процедурная медсестра с пышной грудью, которая не раз становилась объектом обсуждения в нашей палате).

Валентина Михайловна поворачивает голову к Бибину.

– Нравится Леночка-то, Василь Кузьмич?

– Ох, спела девка, хороша! – Бибин причмокивает губами.

– Ну вот, а только что мне чуть не в любви объяснялся! – смеётся Валентина Михайловна, меряя давление Анзору-грузину. Мы знаем, что Анзор здоров как бык. В больницу он попал после обильного винопития с друзьями. Как он говорит: «Ой, пакушали вынца много-много!» Валентина Михайловна сообщает Анзору, что выпишет его в пятницу. Тот доволен. Есть больничную пайку ему надоело.

Последний, третий больной Валентины Михайловны в нашей палате – Гена-диабетик, так мы его за глаза зовём. Валентина Михайловна обращается к нему по имени-отчеству.

– Ну как, Геннадий Павлович, дела?

Гена-диабетик – очень мнительный человек, он ничему не верит, к лечению тоже относится скептически, но всё скрупулёзно узнаёт – какие таблетки ему прописали, какое у них побочное действие, сколько нужно лежать после капельницы и т. д. и т. п. «Генка! Чего ты всё выспрашиваешь? Что дают, то и жри!» – как-то не выдержал Бибин, но Гена-диабетик только презрительно посмотрел в его сторону.

Любимые слова, с которых Гена-диабетик начинает свою речь, – «я вслушиваюсь, всматриваюсь, возмущаюсь, вникаю, вмешиваюсь» и т. д.

Вот и сейчас.

– Знаете, Валентина Михайловна, вот я вчера после капельницы вслушался в работу сердца, потом замерил пульс, что-то сердце тарабанит сильно!

– Ну, будет хуже, если оно тарабанить перестанет, – усмехается Валентина Михайловна, приготавливаясь прослушать волосатую Генину грудь.

– Конечно, должно биться, но не так же! – с надрывом в голосе не соглашается Гена. Валентина Михайловна делает знак, чтобы он помолчал. Гена демонстративно прикусывает губу, показывая, какой он послушный больной.

– Ну, сердце у вас работает нормально! – поднимается со стула Валентина Михайловна.

– А ещё я хотел спросить, Валентина Михайловна! – не унимается дотошный Гена. – От таблеток может быть диарея?

– Понос, что ли? – спрашивает за Валентину Михайловну вездесущий Бибин. – Так молока-то кислого поменьше лопать надо, а ты вчера литровую банку за один присест спорол!

Валентина Михайловна с трудом сдерживается, чтобы не расхохотаться, наклонив голову, она быстро выходит из палаты.

– Слушай, Кузьмич, чё ты везде лезешь, где не надо, – не выдерживает Гена-диабетик. – Я не суюсь с разговорами, когда тебя осматривают!

– А чего я такого сказал! Голимую правду! Нам что… – И тут Кузьмич произносит свою любимую поговорку, которую он не один раз скажет за день. – Нам бы щи покислей да её потесней!

Дверь открывается, и в палату вплывает невропатолог Роза Моисеевна. Она пришла делать обход своих больных. Роза Моисеевна откуда-то переехала и работает в нашей больнице недавно. Губы докторша делает трубочкой, выражение её лица всегда брезгливое. Она всегда всем недовольна. Первый раз, когда она зашла в нашу палату и после обхода удалилась, Бибин спросил всех:

– Мужики! Воздух, что ли, кто испортил? Чего она губы-то поджала?

По сравнению с Валентиной Михайловной Роза Моисеевна ведёт свой обход в три раза быстрее. Первый на её пути Колька Кочкин – весёлый малый двадцати трёх лет. Три года назад в армии обкуренный дембель сломал табуретку о Колькину голову. Кольку комиссовали, и после долгих хождений по мукам его родителей ему дали 3 группу инвалидности, которую он был должен подтверждать каждый год.

– Как дела, Кочкин? – брезгливо спрашивает Роза Моисеевна. Колька широко улыбается. Он доволен, что оказался в центре всеобщего внимания.

– Дела хорошо! – радостно сообщает он.

– Да, у тебя всегда хорошо! – ворчливо не соглашается Роза Моисеевна. – Улыбка у него до ушей – «всё хорошо!»

– Колька! А ты говори, что всё плохо! – неожиданно подает голос Бибин. Роза Моисеевна, как ужаленная, вскакивает с Колькиной постели и пристально смотрит на лежащего Бибина. Кузьмич закрывает глаза и подтягивает одеяло к подбородку.

– Вы врач, больной? Я вас спрашиваю – вы врач? – визгливо добивается правды Роза Моисеевна.

– Виноват, исправлюсь! – не открывая глаз, извиняется Бибин.

– «Исправлюсь!» – передразнивает Бибина Роза Моисеевна, снова садясь на Колькину кровать. Настроение её явно испорчено, и даже мерить давление Кольке она раздумала.

– После капельницы голова не кружится? – спрашивает она для очистки совести.

– Не-а! – радостно улыбаясь, отвечает Кочкин. Ни слова не говоря, Роза Моисеевна переходит к следующему своему больному – Ивану Потапычу Румянцеву, 69-летнему полному старичку. У Ивана Потапыча был микроинсульт.

– Как дела? – более мягко спрашивает Роза Моисеевна у Румянцева. Из всех больных здесь она уделяет ему самое большое внимание.

– Да вроде ничего! – Потапыч пожимает плечами. Роза Моисеевна долго меряет ему давление, по нескольку раз накачивая через грушу манжету, потом долго прослушивает, затем встает и, посмотрев на меня (а я лежу с вегето-сосудистой дистонией), машет рукой, что означает – продолжать лечение в том же духе, – и медленно, с большой важностью выходит за дверь.

– Эх, Колька, от Луны до попы сколько? – весело спрашивает Кузьмич Кочкина, нарушая тягостное молчание, навеянное посещением Розы Моисеевны.

– Спроси у Верки, она знает все мерки! – радостно рапортует Кочкин. Этой полуматерной глупости научил его Бибин, и мы её слышим за день много раз.

Дверь в палату снова открывается, и процедурная медсестра Леночка заносит в палату две капельницы.

– Сегодня капельницы Румянцеву и Бибину, – на ходу сообщает она. Леночка ставит штативы напротив кроватей, уходит и через пару минут возвращается с небольшим подносом, на котором у неё разложены шприцы.

– Так, Василь Кузьмич, на живот ложись, тебе ещё укол! Кого колоть-то будем – кота или мышь?

Когда-то в бурной весёлой молодости Кузьмичу, по его просьбе, ради хохмы на заднице сделали татуировки кота и мыши. На одной ягодице была мышка, которая постоянно при ходьбе убегала от кровожадной кошки, находившейся на другой ягодице. Весь медицинский персонал больницы знал об этой весёлой причуде на заднице Кузьмича. И, конечно, мышка и кошка являлись предметом шуток всех медсестёр, делающих уколы Бибину. Кузьмича за долгую жизнь шутки по поводу кошки и мышки давно утомили, и весёлый грех весёлой, озорной молодости теперь его совсем не радовал. Вот и сейчас он мужественно перенёс укол после равнодушных слов «Да коли, куда хошь!» и дисциплинированно перевернулся на спину. Леночка склонилась над ним, чтобы поставить капельницу. Кузьмич плутовато скосил глазёнки в разрез её халата.

– Ты, Василий Кузьмич, вроде не туда глаза свои пялишь? – насмешливо спрашивает Леночка, продолжая делать своё дело. – Ты в потолок смотреть должен!

– Ой, Ленусик! В потолок-то я ещё насмотрюсь! Может, скоро только в потолок смотреть и буду! А тут такая красотень! Нам, старикам, только смотреть и осталось! – спокойно парирует Кузьмич.