Текст книги "Старый порядок и Революция"

С другой стороны, если бы французский крестьянин находился еще под управлением своего помещика, феодальные права не казались бы ему такими невыносимыми, потому что в них он видел бы только естественное последствие государственного строя.

Когда дворянство обладает не только привилегиями, но и властью, когда в его руках сосредоточиваются высшее управление и администрация, его особые права в одно и то же время могут быть более значительны и менее заметны. Во времена феодализма на дворянство смотрели так же, как смотрят теперь на правительство: терпели тягости, налагаемые дворянством, ввиду доставляемой им охраны различных интересов. Дворяне обладали стеснительными привилегиями и тягостными правами; но они обеспечивали общественный порядок, отправляли суд, наблюдали за исполнением законов, приходили на помощь слабому, вели общественные дела. По мере того как дворянство перестает делать все это, бремя его привилегий становится все более тяжким и самое их существование делается, наконец, непонятным.

Я прошу вас представить себе французского крестьянина конца XVIII в. или, еще лучше, современного крестьянина, потому что он остался тем же, чем был: изменилось его положение, но не его склонности. Представьте его себе в том виде, как его изображают вышеприведенные документы: он так охвачен желанием иметь землю, что посвящает на ее приобретение все свои сбережения и покупает ее во что бы то ни стало. Чтобы приобрести ее, ему нужно сперва уплатить налог не правительству, а другим, соседним владельцам, – людям, которые так же, как и он сам, не причастны управлению общественными делами и, подобно ему, почти бессильны в политическом отношении. Наконец, он овладел землей. Вместе с зерном он вкладывал в нее свое сердце. Этот маленький уголок земли, принадлежащий ему в собственность среди обширного мира, наполняет его чувством гордости и независимости. Но тут являются те же соседи; они отрывают его от поля, заставляя идти в другое место работать без вознаграждения. Хочет ли он защитить свои посевы от их дичи, – они же не позволяют ему этого. Они же поджидают его при переправе через реку, требуя уплаты дорожного сбора. Он встречает их на рынке, где они продают ему право продавать его товар; и когда, вернувшись домой, он пожелает употребить на собственные надобности остаток своего зерна, – того самого зерна, которое выросло на его глазах и его трудами, – он может это сделать, не иначе как смолов его предварительно на мельнице тех же людей и испекши его в их печи. На уплату рент этим людям он тратит часть дохода со своего маленького имения, и эти ренты не могут быть ни погашены давностью, ни выкуплены.

За что бы он ни взялся, повсюду на его пути стоят эти докучливые соседи; они смущают его удовольствия, мешают ему в работе, поедают его припасы; и не успеет он покончить с ними, как на смену им являются другие, одетые в черное, и, в свою очередь, берут крупную часть его урожая. Представьте себе положение, нужды, характер, страсти этого человека и измерьте, если можете, сокровища ненависти и зависти, скопившиеся в его душе¹³.

Феодализм оставался самым значительным из всех наших гражданских учреждений, перестав быть учреждением политическим¹⁴. В таком урезанном виде он возбуждал еще больше недовольства, и можно сказать с полным правом, что разрушение одной части средневековых учреждений в сто раз увеличило ненависть к той доле их, которая была оставлена в силе.

Глава 2
О том, что административная централизация есть учреждение Старого порядка, а не создание Революции или Империи, как это говорят

Некогда, в те времена, когда у нас, во Франции, существовали политические собрания, мне случилось слышать оратора, который, говоря об административной централизации, назвал ее «прекрасным завоеванием Революции, в котором нам завидует Европа». Я допускаю, что централизация – прекрасное завоевание; я готов согласиться, что Европа нам завидует; но я утверждаю, что централизация – не завоевание Революции. Напротив, это продукт Старого порядка и вдобавок единственная часть политических учреждений Старого порядка, пережившая Революцию благодаря тому, что могла приспособиться к новому общественному строю, созданному этой революцией. Читатель, который будет иметь терпение внимательно прочесть настоящую главу, найдет, может быть, что я снабдил свое положение слишком обильными доказательствами.

Я прошу позволения выделить предварительно так называемые pays d’état, т. е. те провинции, которые отчасти сами управляли собой или, вернее, казались самоуправляющимися.

Pays d’état, распложенные на окраинах королевства, заключали в себе не больше одной четверти всего населения Франции, и между этими провинциями было только две таких, в которых провинциальные вольности были действительно живы. Позднее я возвращусь к pays d état и тогда покажу, до какой степени центральная власть даже их успела подчинить общим законам[4]4
  См. Приложение.


[Закрыть].

Здесь я хочу преимущественно заняться тем, что на административном языке того времени называлось pays d’élection (дословно «избирательные провинции»), хотя избирательного в них было меньше, чем где бы то ни было. Эти провинции окружали Париж со всех сторон, держались все вместе и представляли собой сердце и лучшую часть тела Франции.

При первом взгляде на старую администрацию королевства все в ней кажется смесью разнородных правил и путаницей властей. Франция покрыта сетью административных коллегий или отдельных чиновников, независимых друг от друга и участвующих в управлении в силу права, которое они купили и которое не может быть отнято у них. Часто их ведомства так смешаны и так близко соприкасаются между собой, что они теснятся и сталкиваются в кругу одних и тех же дел.

Судебные учреждения косвенно участвуют в законодательной власти; они имеют право издавать административные постановления, обязательные в пределах их ведомства. Часто они перечат администрации в собственном смысле, шумно порицают ее мероприятия и арестуют ее агентов. Простые судьи издают полицейские правила в городах и местечках, где занимают должность.

Города имеют весьма различное устройство. Их должностные лица носят разные названия и черпают свои полномочия из разных источников: здесь это мэр, там – консулы, еще в другом месте – синдики. Некоторые назначены королем, другие – прежним помещиком или даже старинным владетельным князем; есть между ними такие, которые избраны на год своими согражданами; другие купили себе право управлять последними на вечные времена.

Все эти обломки старых политических сил; но мало-помалу среди них возникло нечто сравнительно новое или видоизмененное, что мне и остается описать.

В центре королевства и вблизи трона образовалась административная коллегия, обладающая своеобразным могуществом, в которой все виды власти совмещаются на новый лад, а именно королевский совет (conseil du roi).

Это коллегия старинного происхождения; небольшая часть ее функций возникла недавно. В совете соединяется все: верховное судилище, потому что оно имеет право кассировать решения всех общий судов; высший административный суд, потому что ему в последней инстанции подведомственны все специальные юрисдикции. Как правительственный совет, он, сверх того, обладает, с соизволения короля, законодательной властью, обсуждает и предлагает большую часть законов, устанавливает и раскладывает налоги. Как верховный административный совет, он уполномочен издавать общие правила в руководство правительственным агентам. Он же решает все особо важные дела и наблюдает над деятельностью подчиненных властей. Все сходятся в нем, и от него исходит движение, сообщающееся всему. Между тем он вовсе не имеет собственной юрисдикции. Решает один король, даже когда совет, по-видимому, постановляет приговоры. Даже отправляя, по-видимому, правосудие, члены совета являются простыми «подавателями мнений», как выражается в одном из своих представлений Парламент.

Этот совет состоит вовсе не из вельмож, а из людей среднего или низкого происхождения, – из интендантов и других лиц, приобретших опытность в деловой практике, – и все его члены могут быть отрешены от должности.

Действует он обыкновенно скромно и без шума, всегда обнаруживая меньше притязаний, чем могущества. Поэтому сам по себе он лишен всякого блеска или, вернее, он исчезает в блеске трона, к которому близок; он так могуществен, что соприкасается со всем, и в то же время так невзрачен, что история едва замечает его.

Как вся администрация страны направляется одной коллегией, точно так же руководство внутренними делами почти всецело вверено попечению одного агента, – генерального контролера (contrôleur général).

Раскрыв какой-либо из альманахов Старого порядка, вы найдете в нем, что каждая провинция имела своего особого министра. Но кто изучает администрацию по документам ее дел, тот скоро заметит, что министру провинции предоставлялись лишь немногочисленные и маловажные поводы к деятельности. Обыкновенный ход дел направляется генеральным контролером. Этот последний мало-помалу стягивает к себе все дела, при которых возникают денежные вопросы, т. е. почти всю государственную администрацию. Он является последовательно в роли министра финансов, министра внутренних дел, министра общественных работ и министра торговли.

Как в Париже центральная администрация имеет, собственно говоря, только одного агента, точно так же она имеет лишь по одному агенту в каждой провинции. В XVII в. еще встречаются крупные помещики, носящие название губернаторов провинции. Это старинные, часто наследственные представители королевской власти феодального периода. Им еще оказывают почести, но они уже совершенно не имеют власти. Действительная правительственная власть всецело принадлежит интенданту.

Это человек незнатного происхождения, всегда чужой в провинции, молодой и только начинающий свою карьеру. Он отправляет свои полномочия не по праву избрания, рождения или покупки должностей: он назначен правительством из числа младших членов королевского совета и всегда может быть отрешен от должности. Вдали от этой коллегии он является ее представителем, и вот почему на административном языке того времени его называют местным комиссаром совета (commissaire départi). В его руках сосредоточиваются все полномочия, какими обладает сам совет; он выполняет их все в первой инстанции. Подобно этому совету, он в одно и то же время администратор и судья. Интендант сносится со всеми министрами; в провинции он – единственный проводник всех желаний правительства.

Ниже его, и по его назначению, стоит в каждом округе чиновник, во всякое время подлежащий отрешению от должности, – субделегат (subdélégué). интендант, обыкновенно – новопожалованный дворянин; субделегат – всегда разночинец. Тем не менее он представляет всю совокупность правительства в маленьком, вверенном ему округе, как интендант – в целой губернии (généralité)… Он подчинен интенданту так же, как последний – маркизу.

Маркиз д’Аржансон рассказывает в своих мемуарах, что однажды Ло ему сказал: «Никогда не поверил бы я тому, что я увидел, когда был контролером финансов. Знайте, что французское королевство управляется тридцатью интендантами. У вас нет ни парламента, ни штатов, ни губернаторов: от тридцати рекетмейстеров, поставленных во главе провинций, зависят счастье или несчастье этих провинций, их благосостояние или нищета».

Эти чиновники, обладавшие таким могуществом, тем не менее затмевались остатками старой феодальной аристократии и как бы исчезали в блеске, еще окружавшем ее. Вот почему даже в то время они едва были заметны, хотя их рука уже чувствовалась везде. В свете дворяне имели над ними преимущества знатности, богатства и почета, всегда связанного со стариной. В правительстве дворянство окружало государя и составляло его Двор; оно командовало флотом и начальствовало над войсками; одним словом, оно делало то, что всего более бросается в глаза современникам и слишком часто останавливает на себе также взоры потомства. Предложить вельможе занять должность интенданта значило бы его оскорбить; самый мелкий столбовой дворянин в большинстве случаев с пренебрежением отказался бы от этой должности. Интенданты, в его глазах, – люди, втершиеся в правительство, выскочки, поставленные в начальники над горожанами и крестьянами, а в остальном – совсем мелкие людишки. Однако же эти люди управляли Францией, как сказал Лоу и как мы увидим ниже.

Начнем с налогового права, в известном смысле заключающего в себе все остальные права.

Известно, что часть налогов сдавалась на откуп: относительно этой части в соглашении с финансовыми компаниями выступал королевский совет; он устанавливал условия контракта и определял способ взимания. Все остальные налоги, как, например, талья (taille), поголовная подать (capitation) и пятипроцентный сбор (les vingtièmes) устанавливались и взимались или непосредственно агентами центральной власти, или под их всемогущим контролем.

Королевский совет ежегодно, негласным определением, устанавливал размер тальи и многочисленных добавочных к ней сборов, а также раскладку ее между отдельными провинциями. Таким образом, талья из года в год росла без всяких предуведомлений и без шума.

Так как талья была налогом старым, то ее раскладка и взимание некогда были вверены местным агентам, которые все более или менее были независимы от правительства и отправляли свои полномочия по праву рождения, избрания или в силу покупки должности. Такими агентами были: помещик, приходской сборщик (collecteur), казначеи Франции (trêsoriers de France) и выборные (élus). Эти власти еще существовали в XVIII в., но одни из них совершенно перестали заниматься сбором тальи, другие же если и занимались им, то роль их при этом была весьма второстепенной и вполне подчиненной. Даже здесь вся власть находилась в руках интенданта и его агентов: в действительности он один раскладывал талью между приходами, руководил сборщиками и наблюдал над ними, разрешал отсрочки и облегчения.

Так как другие налоги, как, например, capitation, были нового происхождения, то в них правительство уже не было стеснено обломками старых политических сил; здесь оно действовало самостоятельно, без всякого вмешательства со стороны управляемых. Генеральный контролер, интендант и королевский совет определяли размер каждой доли.

От денег перейдем к людям.

Иногда высказывается удивление по поводу того, что французы так терпеливо несли иго военных наборов в эпоху революции и позднее; но следует хорошо помнить, что к этому они были приучены с давних пор. Рекрутчине предшествовало народное ополчение (milice), повинность более тягостная, хотя и требовавшая меньших контингентов. От времени до времени сельскую молодежь заставляли тянуть жребий и брали из ее среды определенное число солдат, составлявших полки милиции, в которых служба продолжалась шесть лет.

Так как ополчение было учреждением сравнительно новым, то ни одна из средневековых политических сил не имела к нему отношения; все дело было вверено исключительно агентам центральной власти. Совет устанавливал общий контингент и долю каждой провинции. Интендант определял число лиц, которое должен был выставить каждый приход. Его субделегат председательствовал при жеребьевке, решал случаи увольнения от повинности, определял, кто из ополченцев может оставаться дома, кто подлежит отправке в другое место, и наконец, передавал последних в руки военной власти. Жалобы могли быть приносимы только на имя интенданта или совета.

Равным образом можно сказать, что вне pays d’état все общественные работы, не исключая и тех, которые имели наиболее местное значение, значились и велись только агентами центральной власти.

Существовали, правда, другие местные и независимые власти, как помещик, финансовые бюро (bureau de finances), главные смотрители (grands voyers), которые могли участвовать в этой отрасли государственной администрации. Но почти все эти старые власти действовали мало или вовсе перестали действовать: самое легкое исследование административных документов того времени доказывает это. Все большие дороги и даже дороги, ведшие от одного города к другому, мостились и содержались из сумм, доставляемых общими налогами. Совет утверждал план и назначал торги. Интендант руководил работами инженеров, субделегат созывал барщину для выполнения их. Попечению старых властей предоставлялись одни проселочные дороги, которые поэтому оставались непроездными.

Главным агентом центрального правительства в области общественных работ был, как и в наши дни, корпус путей сообщения (corps des ponts et chaussés). Здесь все до странности схоже, несмотря на разность времени. Администрация путей сообщения имеет свой совет и свое училище; имеет инспекторов, ежегодно объезжающих всю Францию, имеет инженеров, живущих на местах и обязанных, по указанию интенданта, руководить в этих местах всеми работами. Учреждения Старого порядка были перенесены в новое общество в гораздо большем количестве, чем это предполагают; при этом переносе они обыкновенно теряли свои прежние названия, даже когда сохраняли прежние формы; но это учреждение сохранило и то, и другое – явление редкое.

Центральное правительство брало на себя одного, при посредстве своих агентов, поддержание общественного порядка в провинциях. Дозорные команды (la maréchaussée) были распределены небольшими бригадами по всей поверхности королевства и везде отданы в распоряжение интендантов. С помощью этих солдат, а в случае надобности – и армии, интендант отражал все непредвиденные опасности, задерживал бродяг, преследовал нищенство и подавлял восстания, которые беспрестанно происходили вследствие высоких цен на хлеб. Никогда не случалось, чтобы управляемые, как в старину, были призваны на помощь правительству в этой части его задачи: исключение составляли города, где обыкновенно существовала городская гвардия, солдаты и офицеры которой назначались интендантом.

Судебные коллегии сохраняли право издавать полицейские правила и часто пользовались им; но эти правила имели силу только для части территории, чаще всего – только для определенной местности. Совет всегда мог их отменить и отменял постоянно, когда речь шла о низших юрисдикциях. Со своей стороны, он ежедневно издавал общие правила, одинаково применимые во всем королевстве, как по предметам, отличным от тех, которые определялись судебными учреждениями, так и по тем же предметам, которые иначе регламентировались ими. Число этих правил, или, как говорилось в то время, «постановлений совета» (arrest de conseil), громадно и не перестает возрастать по мере приближения к Революции. Нет почти ни одной отрасли общественной экономии или политической организации, куда бы не постановления совета не внесли поправки в течение предшествующих Революции сорока лет.

Если в старом феодальном обществе помещик обладал большими правами, то у него были и большие обязанности. На нем лежит забота о бедных в пределах его владений. Последнюю черту этого старого законодательства Европы мы находим в прусском кодексе 1795 г., где сказано: «Помещик должен следить за тем, чтобы бедные крестьяне не были оставлены без попечения. Он должен, насколько это возможно, доставлять средства к жизни тем из своих вассалов, которые не имеют земли. Тем из них, кто впадет в нужду, он обязан подавать помощь».

Ни одного подобного закона давно уже не существовало во Франции. Когда у помещика были отняты его старые права, он отстранился также и от своих старых обязанностей. Ни одна из местных властей, никакой совет, никакая провинциальная или приходская ассоциация не стали на его место. Никто более не обязывался законом заботиться о бедных в селах; центральное правительство смело брало на себя одно удовлетворение их нужд.

Совет ежегодно ассигновал каждой провинции, из общих сумм налогов, известные фонды, из которых интендант раздавал пособия в приходах. К нему должен был обращаться нуждающийся земледелец. В неурожайные годы по поручению интенданта раздавали народу хлеб и рис. Совет ежегодно издавал приказы, повелевавшие учреждать в известных, им же указываемых местах благотворительные мастерские, где наиболее бедные крестьяне могли работать за небольшую плату¹⁵. Легко догадаться, что благотворительность, оказываемая на таком далеком расстоянии, часто бывала слепа или капризна и всегда – очень недостаточна¹⁶.

Центральное правительство не довольствовалось тем, что помогало крестьянам в их нуждах: оно бралось указывать им средства к обогащению, помогать им в этом, а в случае надобности – и принуждать. С этой целью оно от времени до времени поручало интендантам и их субделегатам распространять маленькие сочинения о земледельческом искусстве, основывало сельскохозяйственные общества, назначало премии, делало затраты на содержание питомников и раздавало населению произведения последних. Кажется, целесообразнее было бы облегчить бремя и уменьшить неравенство повинностей, в то время угнетавших земледелие; но об этом правительство, по-видимому, никогда не помышляло.

Иногда совет имел в виду заставить частных лиц благоденствовать, во что бы то ни стало. Повеления, обязывающие ремесленников пользоваться определенными способами производства и выделывать определенного рода товары, бесчисленны¹⁷; и так как одних интендантов было недостаточно для надзора за соблюдением всех этих правил, то существовали особые генеральные инспектора промышленности (inspecteurs généraux de l’industrie), объезжавшие провинции с целью наблюдать за исполнением этих предписаний.

Есть постановления совета, воспрещающие разведение известных растений на землях, которые совет считает малопригодными к тому. Есть другие повеления, в которых совет приказывает выкапывать виноградные лозы, посаженные, по его мнению, на дурной почве. Настолько успело уже правительство из роли государя перейти в роль опекуна.