Текст книги "Старый порядок и Революция"

Глава 3
Так называемая правительственная опека есть учреждение Старого порядка

Во Франции муниципальная свобода пережила феодализм. Когда помещики уже более не управляли селами, города еще сохраняли право заведывания своими делами. Вплоть до конца XVII в. встречаются города, все еще представляющие собой как бы маленькие демократические республики, где должностные лица свободно избираются всем народом и ответственны перед ним, где деятельна муниципальная и общественная жизнь, где община еще гордится своими правами и очень ревниво оберегает свою независимость.

В первый раз выборы повсеместно были отменены лишь в 1692 г. Муниципальные должности были тогда обращены в оффиции (offices), т. е. король в каждом городе продавал известному числу жителей право на вечные времена управлять всеми остальными обывателями.

Это значило пожертвовать, вместе с вольностями городов, и их благосостоянием; потому что если обращение общественных должностей в оффиции часто имело полезные последствия, когда дело касалось судов, так как первое условие справедливого суда есть полная независимость судьи, то оно оказывалось пагубным каждый раз, когда речь шла об управлении в собственном смысле, где особенно необходимы ответственность, повиновение и усердие. Правительство старой монархии не обманывало себя на это счет: оно никогда не применяло к самому себе того режима, которому подчинило города, и ни в каком случае не обратило бы в оффиции должности субделегатов или интендантов.

И что вполне заслуживает презрения истории, – этот громадный переворот был совершен без всяких политических видов. Людовик XI ограничил муниципальные вольности потому, что их демократический характер его¹⁸ пугал. Людовик XIV уничтожил эти вольности, не боясь их. Это доказывается тем, что он возвратил их всем городам, которые были в состоянии их выкупить. В действительности он не столько хотел их отменить, сколько желал пустить их в выгодный оборот, и если действительно их уничтожил, то сделал это, так сказать, не думая, единственно вследствие финансового затруднения; и – странное дело! – та же игра продолжается в течение восьмидесяти лет. В этот промежуток времени городам семь раз продают право избирать своих должностных лиц, и не успеют они снова вкусить сладость этого права, его у них опять отнимают, для того чтобы снова продать. Мотив этой меры всегда одни и тот же, и правительство часто прямо его высказывает. «Нужды наших финансов, – сказано во вступлении к эдикту 1722 г., – заставляют нас искать наиболее верных средств к их облегчению». Средство было верно, но разорительно для тех, на кого падал этот страшный налог. «Меня поражает громадность тех сумм, которые во все времена были уплачиваемы для выкупа муниципальных оффиций, – пишет генеральному контролеру один интендант в 1764 г., – все эти суммы, будучи употреблены на полезные предприятия, обратились бы к выгоде города, который, напротив, чувствовал только тягость власти и привилегий, принадлежавших этим оффициям». Я не нахожу более позорной черты во всей физиономии Старого порядка.

В настоящее время трудно сказать определенно, как управлялись города в XVIII в.¹⁹, потому что источник муниципальных властей, как только что было указано, непрерывно изменяется и, кроме того, каждый город сохраняет еще некоторые обрывки своего старого устройства и имеет свои особые обычаи. Нет, может быть, двух городов во Франции, совершенно похожих друг на друга; но это обманчивое разнообразие, за которым скрывается полное сходство.

В 1764 г. правительство предприняло издание общего закона об управлении городами. Оно велело своим интендантам прислать ему записки о том, как шли в то время дела в каждом городе. Часть этого расследования я нашел и, читая ее, окончательно убедился в том, что муниципальные дела велись почти везде одинаково. Остались лишь поверхностные и кажущиеся различия; сущность везде одна и та же.

Чаще всего городское управление вверено двум собраниям. Это относится ко всем большим городам и к большинству малых.

Первое собрание состоит из муниципальных должностных лиц, более или менее многочисленных, смотря по местности: это исполнительная власть общины, городская коллегия (corps de ville), как говорилось в то время. Его членам принадлежит власть, ограниченная определенным сроком; они избраны, если избрание должностных лиц установлено королем или если город мог выкупить оффиции. Они исполняют свои обязанности бессрочно, купив это право за деньги, если король восстановил оффиции и если ему удалось их продать, что бывает не всегда, потому что этот товар все более и более обесценивается, по мере того как муниципальная власть все более подчиняется центральному правительству. В обоих случаях муниципальные должностные лица не получают жалованья, но они всегда пользуются привилегиями и податными изъятиями. Иерархического порядка среди них нет никакого; управление коллективно; не видно, чтобы какое-либо должностное лицо в частности руководило управлением и несло за него ответственность. Мэр – председатель городской коллегии, но не администратор общины.

Второе собрание, называемое общим собранием (assemblée générale) избирает городскую коллегию в тех местах, где избрание еще имело место, и везде продолжает принимать участие в важнейших делах.

В XV в. общее собрание часто состояло из всего народа; «этот обычай, – гласит одна из записок правительственного расследования, – согласовался с демократическим духом наших предков». Муниципальных должностных лиц избирал в то время весь народ; с ним иногда совещались; ему отдавали отчет. В конце XVII в. это иногда встречается.

В XVIII в. уже не сам народ в полном составе образует общее собрание. Последнее почти всегда носит представительный характер. Но особенно следует заметить, что оно нигде более не избирается массой народа и не вдохновляется ею. Оно везде состоит из нотаблей, из которых некоторые появляются в нем в силу права, принадлежащего им лично; другие посылаются в это собрание корпорациями или компаниями, и каждый в нем действует по определенному наказу (mandate impératif), данному этим маленьким отдельным обществом.

Чем далее от начала столетия, тем число нотаблей в составе этого собрания становится больше; депутаты промышленных корпораций делаются малочисленные или вовсе перестают появляться. В составе собрания встречаются уже только депутаты от обществ (corps); это значит, что собрание содержит в себе только горожан (bourgeois) и почти совсем не принимает более ремесленников. Тогда народ, который вовсе не так легко обмануть пустыми призраками свободы, повсюду перестает интересоваться делами общины и замыкается в своих четырех стенах, становится как бы иностранцем. Напрасно магистрат пытается время от времени пробудить в нем тот муниципальный патриотизм, который совершил столько чудес в Средние века: народ остается глух к этим попыткам. Самые важные интересы города, по-видимому, не затрагивают его более. Иногда магистрату кажется нужным соблюсти пустую внешность свободного избрания, и ему хочется, чтобы народ принял участие в подаче голосов: народ упрямо отказывается. В истории нет ничего обыкновеннее такого зрелища. Почти все государи, уничтожившие свободу, вначале пытались поддержать ее внешние формы: это наблюдалось от Августа и до наших дней; таким путем они надеялись совместить нравственную силу, которую всегда дает одобрение общества, с теми удобствами, которые может представить одна абсолютная власть. Почти все они потерпели неудачу в этом предприятии и не замедлили убедиться, что невозможно поддержать эту лживую внешность там, где исчезли действительные отношения.

Итак, в XVIII в. муниципальное правительство городов повсюду выродилось в маленькую олигархию. Несколько семейств вели в них все дела сообразно своим частным интересам, невидимо для общества и не неся никакой ответственности перед ним: это болезнь, которой поражена администрация Франции. Все интенданты указывают на нее. Но единственное лекарство, которое им приходит в голову, это все большее и большее подчинение местных властей центральному правительству.

Между тем в этом направлении трудно было сделать больше того, что уже было сделано; независимо от эдиктов, время от времени видоизменяющих управление всех городов²⁰, местные законы каждого из них часто переделываются регламентами, изданными по представлениям интендантов, без предварительного расследования и часто без ведома самих жителей города.

«Эта мера, – говорят жители одного города, испытавшего на себе действие подобного повеления, – удивила все сословия города, которые ничего подобного не ожидали».

Города не могут ни установить у себя пошлину на ввоз съестных припасов, ни собрать налог, ни закладывать, ни продавать, ни вчинять исков, ни отдавать в аренду свои имущества, ни управлять ими, ни расходовать излишков своих поступлений без постановления совета по представлению интенданта. Все городские работы исполняются по планам и согласно сметам, одобренным постановлениями совета. Отдача с торгов происходит в присутствии интенданта или его субделегатов, ведутся же работы обыкновенно правительственным инженером или архитектором. Это обстоятельство сильно удивит тех, кто думает, что все, что мы видим теперь во Франции, ново.

Но вмешательство центрального правительства в городские дела идет еще дальше, чем указывает приведенное правило; его власть в них гораздо шире его прав.

В одном циркуляре генерального контролера средины XVII в. ко всем интендантам я читаю следующее: «Обратите особенное внимание на все, что происходит в муниципальных собраниях. Потребуйте, чтобы вам были представляемы самые подробные отчеты с изложением всех принятых решений для немедленной высылки мне вместе с вашим заключением».

Действительно, из переписки интенданта с его субделегатами видно, что правительство следит за всеми городскими делами, за самыми мелкими так же, как за наиболее важными. Его запрашивают обо всем, и оно обо всем имеет решительное мнение; оно определяет все, даже праздники. Оно предписывает в известных случаях изъявления общественной радости, заставляет зажигать фейерверк и иллюминировать дома. Мы находим интенданта, который подвергает пене в двадцать ливров членов городской гвардии, не явившихся в церковь по молебну.

У муниципальных должностных лиц есть и приличествующее им сознание своего ничтожества.

«Мы нижайше просим вас, монсеньор, – пишут некоторые из них интенданту, – даровать нам ваше благоволение и покровительство. Мы постараемся их оправдать, подчиняясь всем приказаниям вашего вельможества (Votre Grandeur)». – «Мы никогда не противились вашим желаниям, монсеньор», – пишут другие, еще величающие себя пышным титулом пэров города.

Так приготовляется городское сословие к управлению государством, а народ – к свободе.

Если бы, по крайней мере, эта строгая зависимость городов сберегла их финансы; но и этого не было. Утверждают, что если бы не централизация, города разорились бы немедленно²¹. Не знаю. Но достоверно то, что в XVIII в. централизация не помешала им разориться. Вся административная история этого времени полна беспорядка в их делах.

Перейдя от городов к селам, мы находим иные власти, иные формы, но ту же зависимость²².

Я хорошо вижу признаки, указывающие на то, что в Средние века жители каждого села составляли общину, отдельную от помещика. Последний ею пользовался, надзирал над нею, управлял ею; но в общем владении ее членов находились известные имущества, на которые ей принадлежало право полной собственности; она избирала своих старшин и управляла собой сама демократически.

Это старое устройство прихода встречается у всех наций, переживших феодальный строй, и во всех тех странах, куда эти нации занесли обломки своих законов. Следы этого устройства видели повсюду в Англии, а шестьдесят лет тому назад оно было еще совершенно живо и в Германии, в чем можно убедиться, читая кодекс Фридриха Великого. Даже во Франции в XVIII в. существуют еще некоторые следы его.

Я помню, что когда я разыскивал в первый раз в архивах одного интенданства, что представлял собой приход старого порядка, я был удивлен, встретив в этой бедной и порабощенной общине многие из тех черт, которые некогда поразили меня в сельской общине Америки и в то же время ошибочно были приняты мной за исключительную особенность Нового Света. Ни та ни другая не имеет постоянного представительства, муниципальной коллегии в собственном смысле; обе управляются должностными лицами, действующими каждое отдельно, под руководством всей общины. В обеих время от времени происходят общие собрания, где все жители, соединившись в одно нераздельное целое, избирают своих должностных лиц и решают важнейшие дела. Одним словом, эти две общины похожи друг на друга, насколько то, что живо, может походить на мертвеца.

Оба эти существа, столь различные по своим судьбам, имели в действительности одинаковое происхождение.

Сразу перенесенный на далекое расстояние от феода – лизма и будучи полным господином над собой, сельский приход Средних веков сделался городской общиной (township) Новой Англии. Отделенный от помещика, но сжатый в мощной руке государства, он стал во Франции тем, о чем мы сейчас скажем.

В XVIII в. названия и число приходских должностных лиц видоизменяются сообразно провинциям. Из старых документов видно, что эти должностные лица были многочисленнее, когда местная жизнь была более деятельна; их число уменьшалось по мере того, как она цепенела. В большей части приходов XVIII в. их уже только два; один называется сборщиком (collecteur), другой – синдиком (syndic). Обыкновенно эти муниципальные должностные лица еще избираются или считаются избираемыми; но они повсюду сделались орудиями государства больше, чем представителями общины. Сборщик собирает талью под непосредственным начальством интенданта. Синдик, поставленный под ежедневное руководство подчиненного интенданту субделегата, представляет лицо последнего во всех действиях, относящихся к общественному порядку или к государственному управлению. Он – главный агент субделегата, когда дело касается ополчения, государственных работ, исполнения всех общих законов.

Помещик, как мы уже видели, остается чужд всем этим подробностям управления; он даже не надзирает над ними и не помогает в них; мало того, эти заботы, некогда поддерживающие его могущество, начинают ему казаться недостойными его, по мере того как самое его могущество все более разрушается. Теперь предложить ему заняться ими значило бы уже оскорбить его гордость. Он более не управляет; но его присутствие в приходе и его привилегии мешают хорошему приходскому управлению утвердиться на его месте. Частное лицо, так резко отличающееся от вех прочих, до такой степени независимое и пользующееся таким сильным покровительством, уничтожает или ослабляет в приходе значение всех установленных правил.

Столкновение с ним, как будет показано ниже, заставили бежать в город одного за другим почти всех жителей, обладавших зажиточностью или образованием; поэтому в приходе кроме помещика остается еще только толпа невежественных и грубых крестьян, неспособных руководить обширным управлением. «Приход, – справедливо сказал Тюрго, – представляет собой скопление хижин и жителей, столь же пассивных, как эти хижины».

Административные документы XVII в. наполнены жалобами на неспособность, бездеятельность и невежество приходских сборщиков и синдиков. Министры, интенданты, субделегаты, даже дворяне, – все жалуются беспрестанно; но никто не восходит к причинам.

Вплоть до Революции сельский приход во Франции сохраняет в своем управлении нечто, напоминающее тот демократический вид, который оно имело в Средние века. Нужно ли избрать муниципальных должностных лиц или обсудить какие-либо общественные дела, – колокол сельской церкви созывает крестьян на церковную паперть; туда имеет право являться бедняк так же, как и богач. Правда, на этом сходе не бывает ни обсуждения в собственном смысле, ни подачи голосов; но каждый может высказать свое мнение, и нотариус, приглашенный на этот случай и составляющий свой журнал под открытым небом, собирает различные мнения и вносит их в протокол.

Сопоставление этих бессодержательных призраков свободы и соединенного с ними действительного бессилия в малых размерах уже обнаруживает, как наиболее абсолютное правительство может сочетаться с некоторыми из форм самой крайней демократии, так что угнетаемые еще становятся смешны тем, что как будто не сознают своей угнетенности. Этот демократический приходской сход мог высказывать всякие пожелания, но осуществить свою волю он имел так же мало права, как и городской муниципальный совет. Даже говорить он имел право только тогда, когда ему открывали рот, потому что собраться он мог не иначе как испросив особое разрешение интенданта и не выходя из его воли, как выражались в то время, называя вещь ее именем. Придя к единогласному решению, он все-таки не мог ни обложить себя налогом, ни продать, ни купить, ни заключить договор найма, ни начать иск без разрешения королевского совета. Чтобы починить церковную кровлю, только что попорченную ветром, или разрушающуюся стену в доме священника, необходимо было исполнить повеление того же совета. Наиболее отдаленный от Парижа сельский приход был подчинен этому правилу наравне с самым близким. Я встречал приходы, просившие совет о разрешении израсходовать двадцать пять ливров.

Правда, жители обыкновенно сохраняли право сообща всем приходом избирать своих должностных лиц. Но часто случалось, что интендант предлагал этой маленькой избирательной коллегии кандидата, который неизбежно и оказывался избранным единогласно. В других случаях он кассировал выборы, сделанные самовольно, сам назначал сборщика и синдика и впредь бессрочно приостанавливал всякие новые выборы. Я видел сотни подобных примеров.

Нельзя себе представить ничего ужаснее участи этих общинных должностных лиц. Последний агент центрального правительства, субделегат, заставлял их подчиняться малейшим своим капризам. Часто он приговаривал их к пене, иногда сажал в тюрьму, потому что гарантии, еще защищавшие прочих граждан от произвола, в этом случае не существовали. «Я посадил в тюрьму, – говорил один интендант в 1750 г., – несколько старшин в общинах, которые роптали, и заставил эти общины заплатить за проезд дозорной команды. Таким путем они легко были усмирены». Вот почему приходские должности считались не столько почестью, сколько повинностью, от которой старались избавиться с помощью всевозможных уловок.

И при всем том эти последние обломки старого приходского управления еще были дороги крестьянам, и даже в настоящее время единственная из всех общественных вольностей, которую они хорошо понимают, – это независимость приходов. Это единственное общественное дело, действительно интересующее их. Те самые люди, которые охотно оставляют управление всей нацией в руках одного хозяина, возмущаются при мысли о том, что они не имеют голоса в управлении своей деревней. Столько остается еще силы в самых пустых формах!

То, что я сказал о городах и приходах, должно быть распространено и почти на все корпорации, имевшие отдельное существование и коллективную собственность.

При Старом порядке, как и в наши дни, во Франции не было города, местечка, села, даже самой маленькой деревушки, больницы, фабрики, монастыря или гимназии, которые смели бы иметь независимую волю в своих частных делах или управлять по своему желанию своим собственным имуществом²³. Итак, тогда, как и теперь, администрация держала всех французов под опекой; и если еще не было произнесено это дерзкое слово, то по крайней мере соответствующий факт уже существовал.

Глава 4
О том, что административная юстиция и судебные изъятия в пользу чиновников суть учреждения Старого порядка

В Европе не было страны, в которой общие суды меньше зависели бы от правительства, чем во Франции; но в то же время не существовало страны, где бы исключительные суды были в большем употреблении. Эти два явления были связаны между собой теснее, чем думают обыкновенно. Так как во Франции король почти совсем не имел власти над судьбой судей; так как он не мог не отрешить судью от должности, ни перевести его в другое место, ни даже, в большинстве случаев, повысить его в степени; так как, одним словом, он не мог действовать на судей или возбуждением честолюбия, ни страхом, – он скоро почувствовал себя стесненным этой их независимостью. Это обстоятельство более чем когда-либо побудило его изъять из их ведения те дела, в которых непосредственно была заинтересована его власть, и рядом с ними, для собственного употребления, создать род зависимого суда, по внешности представлявшего подданным известные черты справедливости, но в действительности безопасного с этой стороны.

В тех странах, где, как в некоторых частях Германии, общие суды никогда не были так независимы от правительства, как французские суды того времени, подобная предосторожность не была принята, и административной юстиции не существовало. Там государь настолько чувствовал себя господином судей, что не нуждался в комиссарах.

Кто пожелает внимательно прочесть королевские эдикты и декларации, обнародованные в течение последнего века монархии, а также постановления совета, изданные в этот же период времени, найдет между ними мало таких, в которых правительство, приняв какую-либо меру, забыло бы прибавить, что могущие из нее возникнуть споры и тяжбы должны быть разбираемы исключительно интендантом и советом. «Сверх того повелевает Его Величество, чтобы все споры, могущие возникнуть при исполнении настоящего приказа, со всеми принадлежностями, были представляемы на рассмотрение интенданту, причем предоставляется право обжалования в совет. Воспрещаем нашим судам и трибуналам рассматривать такие дела».

В дела, предусмотренные старыми законами или обычаями, в которых эта предосторожность не была принята, совет постоянно вмешается путем эвокации: он извлекает из рук общих судей всякое дело, в котором заинтересована администрация, и переносит его к себе. Реестры совета наполнены такого рода постановлениями об эвокации. Мало-помалу исключение становится общим правилом, факт преобразуется в теорию. Если не в законах, то в уме тех, кто их применяет, утверждается, как государственный принцип, то положение, что все процессы, в которых замешан какой-либо публичный интерес или некоторые возникают из толкования какого-либо административного акта, отнюдь не входят в ведение общих судов, единственное назначение которых – разбирать столкновения частных интересов. Здесь мы только отыскали формулу: содержащаяся в ней идея принадлежит Старому порядку.

С той поры большая часть спорных вопросов, возникающих по поводу взимания налогов, подлежит исключительному ведению интенданта и совета. То же самое относится ко всему, что касается полиции передвижения и общественных экипажей, высшего дорожного управления (la grande voirie), речного судоходства и т. д.; вообще в административных судах разбираются все процессы, в которых заинтересована государственная власть.

Интенданты очень тщательно заботятся о том, чтобы эта исключительная юрисдикция непрерывно расширялась; они предостерегают генерального контролера и подстрекают совет. Довод, приводимый одним из этих чиновников для испрошения эвокации, заслуживает того, чтобы мы его сохранили. «Общие суды, – говорит он, – подчинены неподвижным правилам, обязывающим их подавлять действия, противные закону; но совет всегда может нарушить закон ради полезной цели».

Следуя этому принципу, интендант или совет часто переносит к себе и такие дела, которые связаны с государственной администрацией почти невидимыми нитями или видимым образом вовсе не связаны с нею. Дворянин, поссорившийся с соседом и недовольный приговором своих судей, требует у совета эвокации своего дела. Интендант на сделанный ему запрос отвечает: «Хотя здесь речь идет только о частных правах, ведение которых принадлежит судам, однако Его Величество может всегда, когда пожелает, предоставить себе рассмотрение всякого рода дел, никому не отдавая отчета в своих мотивах».

Всякий простолюдин, которому случилось нарушить порядок каким-либо насильственным поступком, обыкновенно отдается на суд интенданта или старшины дозорной команды (prévôt de la maréchaussée) в порядке эвокации. Большая часть возмущений, так часто порождаемых дороговизной хлеба, дают повод к эвокациям этого рода. В таких случаях интендант назначает себе в товарищи известное число лиц, обладающих ученой степенью – нечто вроде импровизированного совета префектуры, им же избранного, – и судит в уголовном порядке. Среди постановленных таким образом приговоров мне встречались такие, которые присуждали людей к каторге и даже к смерти. Уголовные процессы, судимые интендантами, часты еще в конце XVIII в.

Современные специалисты в области административного права уверяют, что со времен Революции мы далеко ушли вперед: «Прежде судебная и административная власти были смешаны, – говорят они, – впоследствии их разделили и каждую из них возвратили на ее место». Чтобы правильно оценить прогресс, о котором здесь идет речь, никогда не следует забывать, что если, с одной стороны, судебная власть при Старом порядке постоянно выступала за пределы своей естественной области, то, с другой стороны, она никогда не наполняла ее всю. Кто видит только одну сторону предмета и не видит другой, тот имеет о самом предмете неполное и ложное представление. Судам то позволяли издавать правила, касавшиеся государственной администрации, что явно лежало за пределами их ведомства; то запрещали им разбирать настоящие процессы, что значило вытеснять их из принадлежащей им области. Правда, мы изгнали суд из административной сферы, куда Старый порядок дозволил ему проникнуть совершенно незаконным образом; но в то же время, как показано было выше, правительство беспрестанно вторгалось в естественную сферу суда, и мы его оставили в ней, как будто смешение властей не представляет столько же опасности с этой стороны, как и с другой, и даже больше, чем с другой, потому что вмешательство суда в управление вредит только делам, тогда как вмешательство администрации в область суда развращает людей и развивает в них одновременно склонность к переворотам и раболепство.

В числе девяти или десяти конституций, учрежденных во Франции на вечные времена в течение последних шестидесяти лет, есть одна, в которой положительно высказано, что ни один агент администрации не может быть преследуем в общих судах иначе как с предварительного разрешения со стороны правительства. Эта статья оказалась придуманной так удачно, что при разрушении конституции, часть которой она составляла, она заботливо была извлечена из развалин и с тех пор всегда столь же заботливо охранялась от посягательств революций. Чиновники все еще имеют обыкновение привилегию, дарованную им этой статьей, называть одним из великих завоеваний 89-го года; но в этом они ошибаются, потому что при старой монархии правительство едва ли с меньшим тщанием, чем в наши дни, оберегало чиновников от неприятной необходимости делать признания перед судом, подобно простым гражданам. Единственное существенное различие между обеими эпохами состоит в следующем: до Революции правительство могло прикрывать своих агентов лишь с помощью исключительных и произвольных мер, тогда как со времени ее оно могло на законном основании дозволять им нарушать законы.

Когда суды Старого порядка возбуждали преследование против кого-либо из агентов центральной власти, обыкновенно являлось постановление совета (arrêt du conseil), освобождавшее обвиняемого из рук его судей и ставившее его на суд комиссаров, назначенных советом; потому что, как пишет один государственный советник того времени, чиновник, подвергшийся такому нападению, в общих судах встретил бы предубеждение со стороны судей, вследствие чего пострадал бы королевский авторитет. Такого рода эвокации происходили не только часто, но ежедневно; не только для главных агентов правительства, но и для самых незначительных. Кто хотя бы самой тонкой нитью был связан с администрацией, тот мог уже никого не бояться, кроме нее. Объездчик путей сообщения, надзирающий над барщиной, привлекается к суду по жалобе побитого им крестьянина. Совет эвокирует дело, а главный инженер, в конфиденциальном письме к интенданту, говорит по этому поводу: «Собственно говоря, объездчик весьма заслуживает порицания: но это еще не основание, чтобы предоставить дело обычному ходу, потому что для управления путей сообщения в высшей степени важно, чтобы общие суды не разбирали и не принимали жалоб на объездчиков со стороны отбывающих барщину крестьян. Если бы такой пример встретил подражание, то работы задерживались бы постоянными тяжбами, которые порождали бы враждебность общества к этим служащим».

В другом случае сам интендант докладывает генеральному контролеру по поводу одного казенного подрядчика, взявшего нужные ему материалы с поля своего соседа: «Я не могу достаточно настоятельно представить вам, как вредно было бы для интересов правительства дозволить общим судам судить его подрядчиков: принципы, которыми руководствуются суды, никогда не могут быть согласованы его принципами».

Ровно сто лет прошло с тех пор, как написаны эти строки, а между тем можно подумать, что писавшие их администраторы – наши современники.